Конечно, же это была «Опция отказа»! Я имею в виду приведенный в прошлом выпуске Хроники ответ Александра Иванова на мое предложение. Это типичный пример использования приема, который Виктор Топоров в своем пособии для редакторов («Креативная редактура», книга должна вот-вот появиться в издательстве «Амфора») назвал «опцией отказа». Ни больше, но и не меньше!
Опция отказа, по Топорову, это не просто какой-то там банальный от ворот поворот и не какой-нибудь необоснованный каприз. Топоров возводит эту опцию в степень редакторского приема, который необходимо усвоить любому редактору, так или иначе работающему с авторами – и редактору издательства, и редактору журнала. Один из базовых приемов креативной редактуры!
Объясняет необходимость усвоения этого приема Виктор Леонидович вполне внятно и в общем-то резонно: ничего хорошего все равно не может получится из работы над рукописью, которая редактору по тем или иным причинам не приглянулась («не впечатлила», как выразился Иванов, используя Опцию отказа). Иначе будет мучение и для редактора, и для автора. А мучения никому не нужно. И это правильно. Работа должна доставлять удовольствие. Это ключевой принцип любого успешного человека и успешного дела.
«При этом рукопись совершенно не обязательно должна быть плоха. Или бесперспективна коммерчески. Она может быть чрезвычайно хороша и потенциально выигрышна – вот только вас от нее воротит. И этого для отказа уже достаточно. – пишет далее Топоров (курсив и полужирное начертание его). – Если предложенная вам рукопись вас не «цепляет» (то есть она вам пусть и не противна, но не интересна), тоже смело говорите: «Нет!»; противность из нее рано или поздно вылезет той или иной толщины щетинкой – и мало вам, уверяю, тогда не покажется».
Топоров рассматривает варианты формулировок отказа. Это тоже интересно, но для нас сейчас не столь важно. Какая разница, в конце концов, как объяснит редактор свой отказ талантливому автору, написавшему, быть может, свое первое и очень даже неплохое произведение. Если автор достаточно раним, то в 95 случаях из ста он вообще никогда больше писать ничего не будет, и мы потеряем хорошего писателя. Впрочем, и это тоже неважно. Неважно, пусть потеряем.
В конце концов, как говорит, опять же совершенно резонно, Виктор Топоров, «действительно насилу мил не будешь. Но стоит найти хотя бы одного человека, хоть каким-то боком причастного к литературе, которому ваша рукопись понравится, – и он едва ли не в обязательном порядке озаботится вопросом о ее публикации. Причем озаботится тем сильнее, чем больше понравится ему ваша рукопись». Но дальше он приводит пример, который многое объясняет. Пример того, как найти человека, которому понравится рукопись, и каким, по возможности, должен быть этот человек: (далее…)
26 апреля 1889 года родился Людвиг Витгенштейн, один из самых загадочных философов ХХ века
То, что автор «Логико-философского трактата» и «Философских исследований» — один из самых непонятых, загадочных философов ХХ века, давно успело стать общим местом в его восприятии. Культурный статус у него такой: выскальзывать из понимания, из укладывания в заготовленные ячейки.
Людвигу Витгенштейну обязаны своим существованием по меньшей мере три крупных интеллектуальных течения, без которых немыслимо ушедшее столетие. Раннего Витгенштейна считает своим предшественником логический позитивизм, позднего — оксфордская лингвистическая философия и американская философия лингвистического анализа.
Но самый своеобразный вклад этого крайне своеобразного человека в культуру, помимо всего им сделанного, пожалуй, то, что хочется назвать «эффектом Витгенштейна». Дело в том, что все три восходящих к нему направления мысли основаны на частичном, недостаточном и, в конечном счёте, неадекватном его прочтении. И ни к одному из них сам он, без сомнения, не принадлежал. (далее…)
На Переменах был опубликован года четыре назад очень хороший материал по этому поводу, в разделе Трипы. Это репортаж писателя Дмитрия Быкова из Припяти с фотографиями Максима Бурлака, из заброшенных, производящих жуткое леденящее впечатление мест… Говорят, сейчас там мало что изменилось…
Я был в этом парке аттракционов, поднялся по сгнившим, рассыпающимся в труху доскам на карусельный круг, сел в подвесную кабинку – когда-то ярко-красную, теперь облупленную и местами проржавевшую. Неожиданно огромный железный обод, на котором висели кабинки, повернулся – и меня неудержимо повело назад, назад, назад… Карусель с тяжелым скрипом (рыдает? или ликует, что хоть кого-то за пятнадцать лет прокатит?) закрутилась против часовой стрелки. Немудрено. В Припяти навсегда восемьдесят шестой год, семидесятый год Советской власти.
+ читайте по теме — интервью Глеба Давыдова с начальником отдела стратегических исследований Института Ядерных реакторов РНЦ «Курчатовский институт» Станиславом Анатольевичем Субботиным — «Мирный атом как лазейка из кризиса», где он рассказывает о перспективах развития атомной энергетики и затрагивает тему Чернобыля.
Проект «Неудобная литература» зародился стихийно, спонтанно. Каждый раз, когда я наталкивался на странный факт, что тот или иной во всех отношениях хороший текст (роман, повесть) по какой-то причине до сих пор не нашел своего издателя в оффлайне, я удивлялся и думал: да что же они там вообще издают-то, если до сих пор не издали такое супер-произведение?!
Недавно я услышал по радио обзор книжных новинок. Ощутимую часть этого обзора составляли декламации фрагментов обозреваемых текстов. Отборнейшие образцы того, что люди, способные отличить хороший текст от никакого, называют графоманией. (Вы заметили, как при одном только воспоминании об этих текстах мой стиль мгновенно испортился? графомания — заразная болезнь.) Я не сумею сейчас привести ни одного конкретного примера, потому что нет времени искать и тем более читать эти произведения, да и названий их я не запомнил. Но, вы знаете, это было что-то такое очень неловкое, корявое, скучное и нелепое, и при этом облеченное в претенциозно литературную, подчеркнуто вычурную — очень такую писательскую — форму. Иные пассажи вызывали у меня рефлекторное движение сменить радиостанцию, но я пересилил себя, так как мне было, по указанной выше причине, интересно, что они там такое печатают.
Очевидно было, что авторы и их издатели претендовали на то, что представляют своими этими релизами самую что ни на есть серьезную современную художественную литературу. Я выключил радио и задумался.
И вспомнил свою краткую переписку с Александром Ивановым, главным редактором издательства «Ad Marginem», случившуюся около года назад. Состоялась эта переписка вот по какому поводу: по тогдашней своей наивности я очень захотел увидеть изданными на бумаге несколько текстов, родившихся в недрах портала «Перемены» («Места Силы», «Мотобиографию», «Побег») и написал в несколько издательств с предложением совместного проекта — серии «Перемены.ру представляет».
К чести Александра Иванова замечу, что он был единственным, кто удостоил меня ответа (остальные издательства, чьи имейлы я нашел на их сайтах, просто промолчали). И вот что ответил мне Александр Иванов:
«Дорогой Глеб,
я посмотрел присланные тексты и они меня не впечатлили. Дело в том, что как издатели мы в настоящий момент мыслим не «проектами», а «произведениями». По большому счету мне все равно, о чем текст и какая «ориентация» у автора. Критерий отбора другой: качество, литературный драйв, забота о форме, а не о содержании, повествовательная искушенность, умение рассказать по-настоящему классную историю. Нужен просто один хороший роман или большая повесть с узнаваемой авторской интонацией.
Александр»
Легко заметить ту противоречивость, которая раздирает этого, по-видимому, добросовестного и ответственного издателя. В качестве главных критериев, в соответствие с которыми он вершит свою издательскую деятельность, он вперемежку (как однородные) называет с одной стороны «литературный драйв» и «умение рассказать по-настоящему классную историю» (никто не умеет этого делать, тут же подумал я, так классно, как Дима Мишенин; так чем же Александра не устроила его «Мотобиография»?), с другой — «качество», «заботу о форме» (а, ну, скорее всего, вот чем его не устроила «Мотобиография», написанная в слишком спонтанной, почти керуаковской манере, без всякой заботы о внешней красоте слога и, так сказать, нарочито «непрофессионально», не по-писательски, что, конечно, составляет достоинство, а не недостаток этого текста). Ему нужен «просто один хороший роман или большая повесть с узнаваемой авторской интонацией»? ОК, прочитав эти слова, я, конечно же, вспомнил о Суламифе Мендельсоне и его «Побеге»: ну, конечно же, это и есть то самое! очень хороший роман с узнаваемой авторской интонацией, ярко выраженным героем и, безусловно к тому же, с литературным драйвом и даже в известном смысле с заботой о форме.
Но куда деваться. Иванов уже ознакомился и с «Побегом», и с «Мотобиографией» — и отринул их. Как тексты, не удовлетворяющие его критериям!
Что ж, на этом мне остается только пожелать ему удачи в его нелегких поисках. А для вас, читатели, если вы еще не знакомы ни с «Побегом», ни с «Мотобиографией», я даю краткое представление этих двух книг, составляющих теперь неотъемлемую часть проекта НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА.
МОТОБИОГРАФИЯ. Автор этой книги, Дима Мишенин, в 1986 году был самым высоким мальчиком в Советском Союзе и играл в баскетбол в составе молодежной сборной страны. А через десять с небольшим лет, в 1997 году – организовал творческую группу Doping-Pong Comics, первые работы которой тут же появились на страницах популярных в те годы журналов «Птюч» и «Ом».
О том, что происходило с Димой между 1986 и 1997, до сих пор было известно очень мало. По разным сведениям он: употреблял наркотики, занимался криминалом и был членом тоталитарной секты. Эти слухи основаны на следующих всем известных фактах: (далее…)
Как пишет Чак Паланик: «каждое поколение хочет быть последним».
В глубинах души, каждый хочет проснуться и увидеть конец своей цивилизации.
Ведь больше не придётся мчаться на перегонки со временем рабочего дня. Бежать сквозь людей и давку в метро.
Мчаться через терракты, рекламу и пробки на дорогах.
Наконец-то можно будет вдохнуть полной грудью воздух, свободный от смога и бензиновой гари. Почувствовать впереди себя вечность, в которую можно спокойно идти, наслаждаясь пейзажем мёрвых городов. Побродить по развалинам человеческого могущества и напыщенной глупости.
Встречать рассвет молчаливых улиц. Слушать ветер в руинах домов.
Уверенность в том, что твоё поколение уж точно последнее на этой планете — даёт настоящую свободу жить и ценить эту жизнь.
Уходящий свет дня. Шум дождя. Тепло костра. Запах туманов.
Спокойствие и определённость обречённого.
15 апреля 1920 года родился Томас Сас, основатель антипсихиатрии
Патриарх социальной мысли ХХ века не считает себя принадлежащим ни психиатрии, ни антипсихиатрии и отвергает, в их настоящем состоянии, обе. Тем не менее психиатрия – именно официальная, «институциональная», как он по сей день обзывает её, стоящую на службе у государства и на страже его интересов – очень высоко оценивает вклад Саса в своё развитие.(далее…)
НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА это новый проект Толстого веб-журнала XXI века ПЕРЕМЕНЫ. Под этой вывеской мы публикуем книги, которые не решились бы публиковать другие журналы и издательства. Подробности и сам проект — здесь.
Почитал, как всегда довольно глубокий разбор, сделанный Олегом Давыдовым — на этот раз — образа Остапа Бендера.
«Мефистофельская демоничность Остапа начинает проглядывать с первых же его шагов в романе. Уже то, что он появляется с северо-запада, ориентирует на местообитание Мефистофеля. Остаповы «лаковые штиблеты с замшевым верхом» (которые постоянно упоминаются в тексте) слишком похожи на копыта. Его «зеленый в талию костюм» дал повод Дмитрию Лихачеву говорить о «зеленом змии». Первый же поступок Остапа в романе – «вынул из кармана нагретое яблоко и подал его беспризорному» — заставляет вспомнить библейскую сцену соблазнения (особенно если иметь в виду, что конец апреля – не совсем подходящий сезон для раздачи яблок). Первые же слова: «Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?» — позволяют думать о ключах от обывательского рая. Но ключа от рая у беса, конечно же, нет. «Молодой человек солгал», — комментируют авторы. Вообще говоря, сценка эта имеет в основе своей извечный прототип: искушение отцом лжи первого человека. «Беспризорный» (не имеющий родителей) – это как раз первый человек (то есть вообще человек), встречаемый демоническим Остапом в идеальном пространстве романа. Их краткое взаимодействие архетипично и задает тон всем дальнейшим взаимоотношениям лукавого (низведенного в данном тексте до уровня жулика) и человека, оставленного без высшего присмотра. В дальнейшем сын турецко-подданного (турецкий след – еще один элемент демонизма товарища Бендера) будет всегда беззлобно обманывать беспризорного советского человека, а человек всегда будет с готовностью поддаваться на этот обман».
Со многим из этого можно согласиться, но из Бендера-черта «12 стульев» – Ильф и Петров — в «Золотом теленке» все больше делали Бендера-ангела. Дали ему возраст Христа — 33. Хотя в 1931 году – Бендеру – должно было быть, соответственно, 31 ( в «12 ст.» — 27 лет).
В первой версии второго романа концовка была совершенно иная.
Не «Графа Монте-Кристо из меня не вышло…»
а «Иисуса Христа из меня не вышло. Не смог воскресить даже одного человека (Паниковского)….» Бендер женился на Зосе. И вообще, превращался в максимально позитивного типа.
Два месяца авторы не находили себе места.
Почувствовав, перебор они, стали исправлять финал.
Роман уже печатался в журнале. Переделывали «на ходу». Отмена женитьбы, переход через румынскую границу.
И финальная фраза только тогда обрела классическую завершенность: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы».
Метаморфозы «12 стульев»- «Золотой теленок» таковы: все больше Бендер из «черного человека» — становился «белым» (благотворительность по отношению к Балаганову и Козлевичу). Ильф и Петров пошли по гоголевскому пути (неудавшемуся у Николая Васильевича ) – преображения главного героя. У них это получилось, потому как авторы все же соблюли меру.
В общем мироновский Бендер вполне справедливо пел (стихи Кима): «Я не разбойник и не апостол, и для меня конечно тоже все не просто, и очень может быть что от забот моих я поседею раньше остальных».
Его заботы – привносить в жизнь динамику, игру. («Вы оцените красоту игры»!).
Играет он красиво! Бендер – катализатор! Жулик, который изобличает «голубого воришку», Корейко. Друг, который никогда не предает (ни Кису, ни членов экипажа «Антилопы «Гну»). Прожигатель, который не умеет тратить деньги. Любитель наживы, который расставаясь с золотом, не жалеет о нем («Графа Монте-Кристо…).
Благородного жулика О.Генри Энди Таккера (авторы дают сноску в романе на прототип: «Как в таких случаях говорил Энди Таккер», — завляет Остап) Ильф и Петров превращают в чуть ли не олицетворение благородства. Русский феномен!
ЗЫ
Только вот позавчера глядел кино – про другого русского жулика – Егора Прокудина. Опять в конце обливался слезами. Примерно как в финале «12 стульев» Марка Захарова. Да, наши писатели почему-то производят на свет самых добрых и справедливых демонов на свете. Что когда их под занавес мочат – «сердце рвется на куски».
Мы уже более года думаем о том, чтобы открыть свое вещание через Винамп и Айскаст. Собственно, уже установили Айскаст на сервер и теперь уже периодически вещаем в тестовом режиме. Но пока никак не можем все это красиво оформить и вывести на отдельную страницу. Есть технические сложности. Если кто из читающих нас разбирается в том, как можно этот Айскаст выводить в нужном интерфейсе, напишите.
Сегодня мы начали публиковать на Переменах один из самых стильных текстов, читанных мной за последний год. «Блюз бродячего пса» Олега Стукалова. Книгу необычную по форме (не роман, не повесть, а «сочинение» — так определил жанр сам автор — имея в виду музыкальный термин).
Воздушное, синкопированное повествование о музыканте, жившем в Советском Союзе конца 70-х-начала 80-х годов.
Герой текста — сын народного артиста СССР (заслуженного советского кинорежиссера). Он играет в джазовой группе на трубе. Группа выступает в ресторанах и на закрытых частных комсомольских вечеринках (порой перерастающих в оргии), а по ночам, укрывшись на подмосковной даче, парни лабают для себя.
Мертвенный мрачный совок и естественная русская свобода (и то, и другое описано очень правдоподобно) переплетаются, но не сливаются, живут параллельно и почти не вступают в отношения, но – наблюдают друг друга. С оттенком брезгливости и понимания. И ни разу не вступают в схватку. И все было бы очень ровно, если бы не постоянно искрящая между этими двумя отторгающими друг друга мирами магия. То и дело в этих просветах открывается какая-то светящаяся бездна…
…И все время звучит музыка (музыкальные критики должны бы умереть со стыда и зависти, читая столь адекватную передачу музыки средствами языка).
Параллельно с этими легкими и надрывными звуками разыгрывается тяжелая партия отца. Кинорежиссер по заданию партии отправляется в Голливуд, на вручение Оскара, и там с ним происходят до того невероятные вещи, что, вернувшись, он медленно и необратимо меняется. Но вовсе не увиденная там американская реальность на него так повлияла, а те события, которые никто не может объяснить ничем, кроме как вмешательством потусторонних сил.
Момент перехода от застоя к перестройке — эта характеристическая точка перемен — передан в «Блюзе бродячего пса» очень точно. , книга настолько стоит того, что я, между прочим, не могу не удивиться: каким образом она до сих пор не была нигде издана?! Отчасти ответ на этот вопрос дает сын автора, Федор Погодин, предоставивший нам для публикации текст «Блюза». Цитирую его : «После смерти отца я пробовал опубликовать сочинение в журналах, но безуспешно. Лучшую рецензию я получил из «Знамени». Рецензент Александр Рыбаков отметил, что автор «не переосмыслил общую концепцию в соответствии с периодом гласности, открытости».»
Тут я всеми силами, конечно же, стараюсь удержаться от грубых слов. Это был, наверное, год 1987-1988… Но ведь ничего и сейчас не изменилось в этих литературных журналах… Я, к счастью, довольно далек от того, что называется у нас в Москве и в России «литературным процессом», но, если судить по публикациям безусловно заслуживающего доверия Виктора Топорова на Часкоре, коррумпированность и своячество в большинстве из этих изданий процветает по-прежнему. У живых текстов (подобных «Блюзу» и многим другим публикуемым на Переменах произведениям) нет никаких шансов на попадание на их страницы. (А ведь товарищ Путин собирается выделить бюджетные деньги на существование этих толстых оффлайновых журналов… И у меня есть короткий вопрос к товарищу Путину: зачем? Если они публикуют только своих друзей-графоманов и друзей друзей либо — полных бездарей, на фоне которых друзья смотрелись бы не так уж и плохо… А потом жалуются, что никто их не покупает и они, мол, не могут так больше жить, то зачем их поддерживать? Вообще, зачем поддерживать все эти отжившие институты, присвоившие себе громкое брендовое наименование «культурные», в то время как с подлинной культурой и настоящим искусством они не имеют уже давно ничего общего? Да их ведь читает один только отчаявшийся найти хоть что-то стоящее лит.критик Виктор Топоров, ну и, конечно, незначительная горстка самих всех этих «литераторов», которые там печатаются и печатают друг друга… А ведь эти люди давно уже не решают ничего ни на метафизическом уровне, ни даже в реальном культурном пространстве. Так пусть останутся они в прошлом! Пусть умрут проповедники смерти! Закрываю скобку.)
Точно так же нет у живых текстов шансов быть опубликованными и в виде отдельных книг, в крупных, например, издательствах. Потому что там тоже все построено исключительно на клановой системе. Я тут читал некоторое время назад «Креативную редактуру» все того же Топорова (отрывки из которой мы ), и Топоров там — всех сдал. Ему, повторю, можно верить, он знает эту систему изнутри, сам был главредом какого-то большого питерского издательства.
Впрочем, я хочу обрадовать вас, дорогие читатели: все меняется — к лучшему (и на этом я вот-вот уже завершу свою затянувшуюся речь). Про бумажные журналы я говорил и снова скажу: их сейчас уже почти никто не читает. И не только потому что они не публикуют ничего заслуживающего читательского внимания. Но и потому, что большинство из них сегодня представлены в интернете. Читателю достаточно забрести в какой-нибудь Журнальный зал на русс.ру, чтобы понять, насколько это заросшее тиной и водорослями болото топко и безжизненно (и даже клюква там не растет). И точно также бумажные книги — читают все меньше и меньше. И будут читать еще меньше с распространением е-буков и интернета. И это — хорошо, экологично! Пусть деревья растут!
Средний тираж изданной на бумаге книги сейчас, ну, скажем, 5 000 экземпляров. (Редкие исключения постоянно допечатываемых бестселлеров вроде книг Дарьи Донцовой и Минаева не в счет). Для сравнения — блог-книгу «Побег» за три года (с момента ее открытия в августе 2007 г.) прочитали более 11 000 человек (можете проверить, статистика у нас открыта). Прочитали. И продолжают читать. Для интернета 11 000 человек это не особо много, но зато это абсолютно реальные читатели (в отличие от многих культурных порталов, Перемены не пользуются всякими порно-технологиями, все наши читатели — действительно читают нас, а не просто случайно забредают к нам, шаловливо кликнув какую-нибудь привлекательную кнопку). Больше ли людей прочитали бы «Побег», если бы какой-нибудь «Ад Маргинем» издал его тиражом 3 000 экземпляров? Не факт…
ОК, насчет того, что изданная на бумаге книга — это твердый материальный объект, который очень приятно держать в руках и который является осязаемым свидетельством вложенного в произведение труда (не только писательского, но и прочего)… я слышал все эти возражения, но все еще не готов к ним серьезно относиться. Книга, конечно же, станет предметом роскоши и в этом виде останется. Но это уже совершенно другая история, которую нужно рассматривать не в контексте культуры и искусства, а в контексте общества потребления и красивой жизни. Спасибо.
26 марта 1949 года родился писатель Патрик Зюскинд, автор нашумевшего романа «Парфюмер»
В порядке зависимости
Мы говорим Зюскинд, подразумеваем «Парфюмер», и с этим, видимо, уже ничего нельзя поделать. Скорее всего, перед нами и впрямь автор одной книги. Надежды на новый, не обязательно даже равнозначный «Парфюмеру», а просто новый роман практически нет. Писатель вообще молчит как минимум последние лет пятнадцать. Если не считать киносценария о Россини (1997), его последнее собственно литературное произведение — не что иное, как завещание: «Завещание мэтра Мюссара». Оно о том, что весь мир превращается в раковину.
В подобной же раковине (футляре, флаконе, как угодно) прячется и сам Патрик Зюскинд.
Его биография никогда не была чем-то особенно интересным. Школа, гимназия, занятия музыкой из-под палки, армия, Мюнхенский университет. Что потом? Тапёр в баре. Тренер по настольному теннису. Работник патентного бюро. Наконец, свободный писатель. Собственно, уже на этом этапе, в начале 70-х годов прошлого века, человеческая биография Зюскинда завершилась. Литературная, та по большому счёту завершилась в 1985-м с выходом «Парфюмера». Автор едва ли не главного интеллектуального бестселлера последних десятилетий интервью не даёт и встреч с читателями не устраивает. Невозможно даже сказать, где он в точности живёт. По одним слухам, в Мюнхене, по другим — будто бы в Париже. Отчего всё так получилось? (далее…)
Истинным фанатам бит-литературы в марте нелегко. За женским праздником следует день рождения Джека Керуака (12 марта), затем — Лоуренса Ферлингетти (24) и, не давая опомниться, — Грегори Корсо (26). «А кто эти люди? — спросит не фанатеющий от бит-литературы читатель. — Чем могут быть мне интересны?»
Начнём с того, что деятели «разбитого поколения» изменили мир, смело и широко раздвинув его горизонт. Именно благодаря битникам популярными стали нонконформизм, артистические претензии, интерес к изменённым состояниям сознания. До битников переоценкой ценностей и поиском озарений увлекались мелкие группки сдвинутых маргиналов от искусства, известных прежде всего культурологам. После битников этим занялось чуть ли не всё поколение 60-х. Мода на мощные психоактивные вещества привела к доступности ЛСД, что в свою очередь помогло реализоваться создателям компьютерных технологий. Так что вы находитесь сейчас в глобальной информационной Сети отчасти благодаря далёким от электроники литераторам середины прошлого века.
Сын полка и батяня-комбат
О Керуаке здесь недавно был рассказ. К тому же книги Керуака издаются у нас с 90-х годов.
Это относится и к другой иконе бит-культуры — Уильяму Берроузу. Вот только творчество Аллена Гинзберга мелькает лишь в некоторых литературных изданиях и редких поэтических сборниках. Но его имя давно на слуху благодаря дружбе с советскими поэтами-шестидесятниками.
Ушедшая в иной мир хрестоматийная троица до сих пор неразлучна: пишут о Керуаке — обязательно упоминают Гинзберга с Берроузом и т.д. Зарубежные публицисты иногда используют для удобства броскую аббревиатуру KGB и прибегают к метафоре «трёх мушкетёров».
Ну а упомянутые в самом начале Корсо и Ферлингетти? — спросит успевший запутаться в именах читатель.
А они — д’Артаньян бит-литературы и её де Тревиль.
Дерзкий, импульсивный Грегори Корсо был младше своих знаменитых товарищей. И он ярче всех воплотил образ одарённого бунтаря, плюющего на условности общества. Увенчанный поэтическими лаврами Гинзберг говорил, что Корсо талантливей его. А Керуак рядом с искромётным, неподдельно социопатичным Корсо выглядел банальным алкоголиком.
Лоуренса Ферлингетти нельзя отнести к настоящим битникам. Пока одиозная троица богемно рефлексировала в Нью-Йорке, Ферлингетти охотился на немецкие подлодки. Затем серьёзно изучал литературу, получил докторскую степень в Сорбоннском университете. И в конце концов стал успешным предпринимателем. Но кто знает, как сложилась бы судьба бит-движения без участия Ферлингетти. (далее…)
Хитрый гарпун в голове гостит,
Оперённый шипами кривее клювов.
Это словом не выразить, как болит,
От занозы мне стала вся жизнь не люба.
А выдёргивать стану — контроль теряю,
Просыпаюсь на кафеле и в крови.
Без сознания долго, как в чёрной яме.
Поспокойнее мозг, я прошу, не шали!
Китобои во мне заподозрили зверя,
Потому что я синий и всех сильней,
А иначе ходить по морям не умею,
Я смотреть не могу на морских мышей.
Мне кальмар только ровня,
Бороться с ним славно.
Побеждающий помнит
И ходит браво.
Словно волны мне дети, а я их князь,
Мы целуемся с самкой, к горе прислонясь.
Тучи жизни, планктон налетает на ус.
Чтоб хвостом двинуть море, наверх поднимусь.
Продираю глаза. Вот и боли нет.
Из палаты везут меня в кабинет.
Доктор рад, осложнения минимальны,
Наливает в стакан мне воды минеральной
И вещает о раке и корке мозга,
Что я правильно сделал — пока не поздно.
А я слушаю в половину слуха,
Выпускаю солёный фонтан в потолок,
Набираю узлы, хоть кругом и сухо,
И ныряю в окошко. А дом высок.
В воскресенье, 9 января 1905 года царь Николай II отдал приказ расстрелять демонстрацию рабочих в Санкт-Петербурге. Это событие вошло в историю под названием «Кровавое воскресенье». Этот день прочертил невидимую границу между прошлой Россией и той, которая начала строится после 1917 года. Водораздел был обозначен не только в политическом мире, но и в эстетике (и еще неизвестно, где раньше). В период революции 1905 года, когда произошел распад цензурных институтов, на поверхность вылезло более 300 артистических, сатирических и арт-политических журналов. Большинство из них дошли до наших дней в крайне ограниченном количестве и плохом состоянии (цензура все же не была тогда окончательно уничтожена и хотя с опозданием, но работала). Кошмарные сцены кровопролития и репрессий, жуткий символизм и политическая эзотерика – все это выглядит как-то очень близко и понятно сегодня, не так ли? Эти (и другие – всего в количестве 309 журналов) обложки были отсканированы библиотекой Beinecke (библиотека редких книг и манускриптов при Йельском Университете, США). Журналы были полностью переведены на английский и, разумеется, изучаются научными сотрудниками Университета. Ну и нам досталось посмотреть кое-что из этой гениальной коллекции:
Она рыжая. Если пойти по той улице прямо, прямо, мимо елок, а потом свернуть в арку, вы окажетесь во дворе, где стоит ее дом. Он стоит в тишине деревьев, в тишине сирени и еще чего-то. Возле ее подъезда растет куст белой розы, который с каждым годом расхватывают и расхватывают. Но это весной. Или летом. А зимой, как и в любом дворе, здесь пусто и не очень красиво. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>