«Он стал основоположником русского литературного языка, на котором мы сейчас читаем и пишем». Эта фраза из книжки Юрия Нечипоренко «Пушкин. Кто такой?» издательства «Октопус» (2017) должна быть в центре внимания взрослых, которые купят её своим детям.
Ей бы, фразе, на обложку. Приключения, страдания, совпадения, смех юного Пушкина, ссылка взрослого свободолюбца, женитьба на первой красавице, отношения с верховной властью — всё так или иначе промелькнёт перед мысленным взором юного читателя и на уроках, и в кино, и в других книжках, которыми предположительно заинтересуется школьник по прочтении, а вот разговор как форма правильного домашнего поведения своих со своими — важен как никогда. (далее…)
Стало общим местом говорить об усиливающемся интересе к советскому периоду отечественной литературы. В этом есть, конечно же, важный аспект восстановления справедливости.
Период поголовного выкорчевывания всего советского, будем надеяться, пройден. Эмоций и истерики ушли в прошлое и теперь возможно адекватное восприятие. Наглядней всего интерес к этой литературе представлен через серию ЖЗЛ: Прилепин написал о Леонове, Шаргунов о Катаеве, Авченко о Фадееве (в соавторстве с филологом Алексеем Коровашко пишет биографию Олега Куваева).
Важно, что восстановителями этой справедливости являются представители литературного поколения, ухватившего две реальности: юность в советской стране, период становления — жизнь на разломе, — и активная деятельность пришлась на «нулевые» — тучные годы новой России. (далее…)
Олег Зоберн. Автобиография Иисуса Христа. — М.: Эксмо, 2017
…Христианство, по определению — нелегкая религия.
Веру надобно вырастить в себе, причем не обязательно с участием ее официальных институций. Другими словами, чтобы полюбить того же Христа, нужно взрастить его в душе, понять и объяснить его жертву. Писатель Олег Зоберн и понял, и взрастил — как раз в себе, по-своему, — написав автобиографию Спасителя от первого, понятно, лица.
До этого не додумалась ни русская классика, жаловавшаяся на жизнь устами бедной лошади у Льва Толстого и вилявшая собачьим хвостом у Саши Черного, ни даже постмодернизм, который, помнится, вещал у Пелевина голосами насекомых. А замечательный поэт Татьяна Щербина из концептуалистского круга Сорокина-Монастырского нынче соглашается, что идея романа «Автобиография Иисуса Христа» великолепна.
Действительно, вжиться в образ героя такого исторического и духовного уровня — задача не из простых, автор перелопатил тысячи документов, и вот что оказалось. «Зови меня своим именем» — фильм с таким названием уже есть, а теперь им стоит назвать, например, премию литературного лицедейства. (далее…)
Как не любитель фантастики вообще, пусть и «философской», на первых же строчках я внутренне сжался, настраиваясь — наверно, бессознательно — на то, чтоб разнести книгу в хлам.
Поначалу складывалось впечатление, что писалась она будто специально для озадачивания читателя нарочито неожиданными концовками, которые всё вдруг переворачивают с ног на голову, сражая его наповал парадоксальными, ошарашивающими вопросами-дилеммами (как, например, в рассказе «Убить друга»), причём и сам финал в рассказах этих далеко не всегда внятен… Кто-то из критиков писал об использовании автором метода «доведения до абсурда». Я полностью с ним согласен, и веяла надо мною навязчиво тень приснопамятных чёрноюморных анекдотов. (далее…)
Москва, Издательство Натальи Поповой «КСТАТИ», 464 стр. 2017.
В книге опубликованы рисунки А.Ремизова и его рукописный альбом «Из Достоевского». На обложке шаржированный портрет Алексея Ремизова работы Натальи Гончаровой (из коллекции Ренэ Герра).
Фрагмент книги
Когда погружаешься в изучение жизни и творчества Алексея Ремизова, на память приходят слова Марины Цветаевой:
«Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».
В доказательство она приводит имя Алексея Михайловича Ремизова. По ее мнению, и «за границами державы Российской» он остается «не только самым живым из русских писателей, но живой сокровищницей русской души и речи». (далее…)
В. Перегудов, «Сад золотой». М.: «Художественная литература», 2009 г.—408 с.
Зачастую ощущение слитности автора с его произведением маячит в восприятии читателя где-то совсем на заднем плане или отсутствует вообще. Здесь же сразу и ясно чувствуешь: написан этот сборник рассказов, миниатюр и афоризмов человеком пассионарным, очень любящим жизнь и вместе с тем глубоко совестливым, имеющим в жизни этой очень свой, притом цельный и довольно жёсткий свод правил — нравственных и художественных… написан языком вкусным и сочным, чуть сказовым, а важные текстообразующие фразы, строящиеся на первозданной, какой-то непосредственной и оттого непривычной сочетаемости, большей частью чётки и коротки — по-перегудовски ёмки и образны.
Владимир Казаков. Жизнь прозы / Предисл. Е. Мнацакановой. Мюнхен: Wilhelm Fink Verlag, 1982. 226 с.
Немного алхимическое Владимира Казакова
«Прижизненное немецкое издание прозы В. Казакова (1938—1988), написанной в первой половине 1970-х годов», сообщает аннотация на сайте издательства «Гилея». Книги, конечно, не найти — как мало кто нашел самого Казакова. Как не нашла себе «места на земле» у нас его проза. В глухие 70-е и писать такое! Только ряд, как заборов и осин, восклицательных знаков — лучшая и отщепенческая самая проза, которой на Страшном суде оправдается наша литература, писалась тогда — не благодаря, но вопреки. «Москва-Петушки» (1969—70), «Школа для дураков» (1973), «Это я — Эдичка» (1976) и Владимир Казаков. (далее…)
Раскаленная буржуйка гудела ровно, плевалась искрами и грела так, что тепло доставало до самых костей. Гаражная каптерка наполнялась клубами табачного дыма. Вовка расстегнул ворот застиранной рубахи, закатал по колено штаны и уселся на топчан рядом с дядькой. Тот курил самокрутку и, время от времени поглаживая седую бороду, тяжело вздыхал. Оба молча смотрели на отблески огня.
– Дядь Лёш, может дров принести?
– Нормально и так, – буркнул дядька.
Вовка кивнул, подтянул колени к подбородку, обхватил руками и задумался. Мысли в голове у паренька бродили разные. Он вспоминал свою совсем ещё короткую жизнь и ему до ужаса хотелось что-то в ней изменить. Ну, не в смысле там шляпу на глаза напялить или усы с бородой приклеить. Нет. Он обдумывал другое – свое отношение к этой жизни. Вот. А повод нашёлся серьёзный. Сразу, как услышал совет дяди Лёши: «Не можешь дело справить – сам виноват. Помощи не жди». (далее…)
За это время в проекте было опубликовано 22 сборника шестнадцати разных авторов.
Это очень разные сборники, разные по духу и мастерству стихи. Но в любом случае большинство из их авторов я могу назвать поэтами Перемен.
Поэты Перемен – это те, в чьих стихах звучит прорыв за пределы, в неизвестное, break on through to the other side. Это совсем необязательно какие-то светлые эмоции или вечные чувства, но в этих словах, а также в том, что стоит за этими словами, слышится стремление выйти наружу, нарушить привычное, растворить устоявшееся.
Поэзия (речь идет в первую очередь о том, что называется «лирической поэзией») – это не писательское мастерство, не ремесло, не умение обращаться со словом. Скорее, это состояние.
Если ты падаешь в бездну и можешь при этом что-то сказать по этому поводу, это поэзия. (далее…)
Елена Алексиева. Нобелевский лауреат / Пер. с болгар. Н. Нанкиновой. М.: Центр книг Рудомино, 2017. 528 стр.
Если современная болгарская литература пока еще отсутствует в читательском меню, то книга молодого прозаика, поэта и драматурга (у нас в журнале «Иностранная литература» выходила ее пьеса «Мадам Мисима») Е. Алексиевой — замечательный повод заполнить пробел.
Увлечься и задуматься над книгой, которая — совсем не то, чем кажется.
Ведь начинается она как-то совсем обычно — творческим и возрастным кризисом нобелиата Эдуардо Гертельсмана, который не хочет писать, не знает, зачем согласился приехать выступать в Софию да и просто мечтает сбежать от своего литературного агента… Рефлексии, кажется, слишком знакомые по усредненной западной и не только литературе. (далее…)
Андрей Бычков: «Вот мы и встретились» — ЭКСМО, 2017.
Прозу такого плана — план еще тот — принято называть маргинальной. Этакое кино не для всех, маркировка «18+», перед прочтением сжечь. Впервые прочла текст Бычкова, когда довелось жюрить по приглашению Виктора Топорова «Нацбест»: было это в далеком 2010-м, и жюрился его роман «Нано и порно», и писан был .
«Нацбеста» автор не получил, однако-с «главное — участие», ну а потом… потом буквы, оченьмногобукв, опять и снова.
Тьма тьмущая альфабеток, продраться чрез которые «тварям дрожащим» подчас немыслимо: жить-дрожать да умирать-дрожать — совсем другая история! (далее…)
“Dandelions” Yasunari Kawabatа, translated from the Japanese by Michael Emmerich, New Directions.
«Одуванчики» — книга нобелевского лауреата Ясунари Кавабата (1899—1972) в этом году вышла в английском переводе Майкла Эммериха в издательстве New Directions.
Этот последний и неоконченный роман в форме философского диалога автора с самим собой вызвал необычное оживление на книжном рынке Европы спустя почти полстолетия после смерти автора и посмертной публикации романа на родине. В чём причина поздней публикации прекрасной прозы нобелеата на язык широкого литературного общения в Европе?
В том ли, что к этому дикому и навязчивому, но целебному растению относятся по-разному в разных частях света? На Западе, фанатично культивирующем культ молодости, страх перед старостью (которая не наступит никогда), одуванчик всего лишь сорняк. В лучшем случае лекарство, и он ассоциируется с немощью и болезнями.
На французский язык “Одуванчики” были переведены в 2012, но одно название — «Pissenlits» могло вызвать сардоническую ухмылку у практичных и иронических французов. (далее…)
Выход долгожданного романа Дмитрия Быкова «Июнь» (М., АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017) — настоящий детский утренник для начинающего структуралиста. Столь велик соблазн разобрать его на камушки и колесики, а затем собрать, как кубик Рубика.
1.
Как неоднократно анонсировал сам Дмитрий Львович и отмечают рецензенты, «Июнь» составляют три части, с тремя самостоятельными сюжетами и героями. Объединяет их в роман, и это тоже не раз фиксировалось, второстепенный персонаж, шофер Лёня; тут любопытная находка — пролетария снабдить ангельским функционалом, назначив курьером между мирами. Есть и менее заметная игра с актерами второго плана, которые перебегают пограничья и даже забегают вперед — так в первой части Миша Гвирцман встречает в трамвае политизированного подростка, который во второй части станет Шуром и сыном вернувшейся из эмиграции поэтессы. (далее…)
Раньше говорили – в лесу без огня спать нельзя. Пойдёт человек днём в лес, заснёт там на часок, а к нему в рот змей заползёт. Заползёт, и в брюхо поселится. Такой мужик или баба семье погибель. Ужака внутри крутится, жрать хочет. Вот и начинает дурень есть без меры, и день, и ночь. И не отнимешь – плачет, беснуется. Весь дом за ним заголодать может. Одно средство есть: накормить его солёными селёдками, к лавке привязать и пить не давать. А у лавки в чашку святой воды налить. Помучается он целый день, уснёт, а ночью змей не выдержит жажды и выползет. Напьётся святой воды и сгинет. А человеку ничего – проснётся утром и будет жить как раньше. Бес его попортил, а потом отпустил.
Хуже, кто сам решил с чертями сойтись. Вот в одном посёлке умер дед. Звали его Иван, и всю жизнь он проездил, то на фабриках нанимался, то в экспедициях. Видавший был. Жил он один, а как помирать, соседям говорит: «Научил меня один алтаец. Как надо вам будет чего в жизни, то несите мне на могилу водки хорошей или вина. Там и оставляйте. Здесь её бродяги выпьют, а я, на том свете, магарычи буду начальству ставить, помогать вам». (далее…)
Александр Уайтлоу Робертсон Трокки — из тех, кто напрямую отвечал за тектонические сдвиги контркультуры в прошлом веке.
Проповедник «расширения восприятия», издатель, писатель, либертин и один из самых свободных людей, на русском он славы, кажется, не снискал — у нас выходила лишь одна его книга «Молодой Адам». Хотя возвышается в ряду прочих левиафанов — Берроуза и Кроули, Миллера и Жене.
Родился в 1925 году в Глазго (фамилия — от отца, чей итальянский род перебрался в Шотландию еще в 1870-х годах). Во вполне состоятельной и благопристойной семье (двоюродный дед Алекса — кардинал и кандидат в Папы). Рано умерла мать, и, по его словам, «ее смерть стала для него направлением в жизни» — отметим тут, как и в более поздних высказываниях про совершение «духовного харакири», тему смерти. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>