Иногда система дает самоубийственные, но в результате ее же и оживляющие сбои. Нет-нет, да просочится сквозь преграды психологической цензуры какой-нибудь текст, на сто процентов неудобный и дающий публике нежелательную пощечину. И вот след от этой пощечины болит еще десятилетиями, побуждая публику (критиков, издателей, читателей) хоть немного изменить свои «представления о прекрасном» и бодро делать вид, что все так оно и должно быть. Либо – другой вариант – публика жестоко мстит ударившему, надолго ввергая его в мнимое забвение. Однако слово сказано, и все равно рано или поздно автор из забвения выбирается.

Недавно вся литературная и просто читающая общественность наблюдала (и создавала) одно из таких действ. Я имею в виду эпический вой, последовавший за присуждением «Русского Букера» роману Колядиной «Цветочный крест» (о чем немало уже было сказано в Хронике Неудобной Литературы, см. ссылки). Это был как раз тот случай, когда система живо переварила удар и сделала писателя своей частью («Крест» был немедленно издан в «АСТ», Колядина стала членом жюри «Национального бестселлера» и с ее существованием свыклись). Счастливая история.

С Юрием Милославским и его романом «Укрепленные города» случился второй вариант.

Юрия Милославского легко можно причислить к классикам Неудобной Литературы. В России его не печатали лет двадцать. Как раз по причине неудобности его текстов. Во-первых, он пишет непросто и совсем не так, как пишут сейчас почти все литераторы, желающие «вписаться в процесс». И пишет при этом мастерски. Что, конечно, не может понравиться всем процветающим нынче многочисленным середнякам и их издателям. А, во-вторых, содержание его текстов почти всегда идет вразрез с мнением определяющего литературную погоду большинства (редакторов, издателей, критиков да и читателей тоже).

В статье «Прижизненный дом» критик и литературовед Виктор Топоров писал о Милославском как о возвращенном невозвращенце, о писателе, который во времена бума «возвращенной литературы» так до конца и не был «возвращен». «Несколько лет прожил в Израиле, переехал потом в США, где в настоящее время и профессорствует по русской литературе. Друг (и в известной мере протеже) Иосифа Бродского. Автор замечательного романа «Укреплённые города» и сборника столь же прекрасных рассказов. Сильный поэт. Оригинальный и резкий мемуарист. Тонкий исследователь отечественной классики. Как получилось, что мы его прозевали? Да вот так и получилось. Журнал «Дружба народов» начал публиковать его роман ещё в 1992 году, да так и не закончил». Далее Топоров объясняет, что роман «Укрепленные города» до того взрывал устоявшуюся картину мира «прогрессивной общественности» (то есть всякого рода интеллигенции и диссиды), что она, общественность, этого стерпеть не могла и буквально «навела порядок» звонками и гневными письмами в «Дружбу народов». И все. С тех пор Милославского издавали только за рубежом.

Я решил уточнить у Виктора Топорова в фейсбуке, как это все же так «получилось, что мы его прозевали?» И он написал:

«Ни в один из форматов не укладывается, причем, я бы сказал, опасно не укладывается. То есть каждый про Ю.М. думает: 1) не наш; 2) чужой; 3) нетравоядный; 4) пусть лучше он сам по себе, а я сам по себе».

В ответ на мое узнающее восклицание «Неудобная Литература!» Топоров почти согласился: «Скорее, неудобный автор. «Они любить умеют только мертвых»».

Теперь ситуация исправляется, – благодаря издательству АСТ (а именно – редакции Елены Шубиной, и, кстати, эта женщина, в глазах которой застыли стальная воля вечности и безапелляционное презрение к бренным людишкам, издала и «Цветочный крест»). Недавно вышла книга Милославского «Возлюбленная тень», в нее попали избранные рассказы, повести и тот самый роман «Укрепленные города».

Сегодня читаем ответы Юрия Милославского на вопросы Неудобной Литературы. А также на Переменах публикуется полная версия рассказа «Последний год шестидесятых» (тоже вошедшего в книгу «Возлюбленная тень», но в сокращении). (далее…)

10 июля 1871 года родился Марсель Пруст

«Longtemps, je me suis couche de bonne heure» («Давно уже я привык укладываться рано») – так начинается одна из величайших книг мировой литературы – «В поисках утраченного
времени». Странный роман странного автора и странного человека.

В книге современного шотландского писателя Эндрю Круми «Мистер Ми» профессор французской литературы читает лекцию о Прусте: он был гомосексуалистом и наполовину евреем, страдал от бессонницы и астмы, отдал мебель умершей матери в любимый гей-бордель. В заключение студентам предлагается почитать отрывки из романа о смерти Бергота и о борделе.

Эта пародия содержит в себе почти все клише, заполняющие в массовом сознании образ Пруста (плюс огромный и неудобочитаемый роман). И не то чтобы они не соответствовали действительности. Вот только сам Пруст подобные пустые факты вообще не считал подлинной реальностью, каковой для него было лишь искусство. (далее…)

Сегодня — ответы Виталия Амутных, автора романа «Русалия», писателя самобытного и сугубо русского. Более подробную информацию о Виталии Амутных и его опубликованную на Переменах пьесу «Всю жизнь в травести, — не с кем время провести…» см. здесь (в пьесе этой, кстати, отчасти предсказан конфликт, сложившийся сейчас в Театре на Таганке).

Хочу здесь заметить, что большую часть писательских ответов на предлагаемые вопросы я получил в одно и то же время, в период с 10 по 27 мая (в том числе тогда же были присланы и ответы Виталия Амутных, то есть еще до публикации остальных). И сейчас я только постепенно публикую все эти ответы, так что все совпадения, пересечения и переклички в ответах разных писателей можно считать проявлением синхронии. Или чего-то назревшего, что носится в воздухе.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

В некотором учебном заведении педагогический состав был образован, можно сказать, исключительно представителями одной только национальности. Это был творческий ВУЗ, и труд педагогов там, прежде всего, состоял в оценке артистических усилий вверенных их попечительству студентов. С удивительным постоянством те творческие наставники расточали похвалы своим кровникам, в то время как с представителями иных наций они обходились если не сурово – тогда апатически. Через какое-то время работы студентов не находящихся в фаворе действительно становились хуже. Потом – еще хуже… И время спустя институт мог расстаться с данным студиозусом, вполне справедливо сославшись на его «профнепригодность». Безусловно, натурам педагогов хватало вероломства, но, вероятно, не в той превосходной степени, как могло бы показаться. Скорее всего, им действительно нравилось то, что демонстрировали сородичи, и казались неприятными, неталантливыми работы чужаков.

Сия преамбула призвана обратить внимание на то, что талант, «достойный текст» создаются усилиями не одного человека, способного стучать по клавишам компьютерной клавиатуры, но напряжением, трудом больших сообществ. И какие бы там интеллигентские реверансы и куртуазные мадригалы не расточали подчас в СМИ друг другу работники противоборствующих идеологических фронтов, мировоззренческой войны никто не отменял. И не было еще таких времен, чтобы кто-то из супротивников подобру захотел оставить занятые им позиции. В этой войне такие понятия как «талант», «совершенный текст» не принимаются во внимание. Ну, можете вы представить себе некое произведение Александра Андреевича Проханова напечатанным в журнале «Октябрь»?! Разве это бездарный автор? Плохой текст? Но вряд ли и строфы какого-нибудь иудофашиствующего пиита, будь они трижды с точки зрения гармоничности совершенны, найдут пристанища на страницах «Нашего современника».

Так что, сегодня, как и во все времена, не печатают (вопрос одаренности вынесем за скобки) тех, кто неправильно понимает политику партии и правительства. (Это касается не только писателей, но и глав государств, сколь бы то ни было крупных торговцев, учителей, режиссеров… и даже уборщиц в телецентрах). То основополагающий принцип! Однако «Наш современник» один, а «Октябрей» несметное количество. Оттого всякому, кто намеревается подвизаться на литературной ниве, имеет смысл обратить на сей феномен внимание и сделать полезные своей природе выводы. (далее…)

Об Александре Мильштейне хорошо написал Дмитрий Бавильский в предисловии к интервью с ним на Часкоре: «Мюнхенский писатель Александр Мильштейн кажется мне одним из самых недооценённых писателей последнего десятилетия. И титанические усилия вменяемой критики ничего не могут с этим поделать: вышедшие небольшим тиражом романы и переводы с украинского и немецкого Мильштейна оседают где-то без следа и последствий для отечественной литературы». А писатель Александр Иличевский назвал Мильштейна в ответе на первый вопрос текущей анкеты Неудобной Литературы. Какой это первый вопрос? А вот читаем как раз ответы Александра Мильштейна, а заодно вспоминаем первый вопрос.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Отношения писатель – издатель, или – редактор, в целом настолько сложные, что мне не хочется не только приводить тут какие-то конкретные примеры, но и пускаться в общие рассуждения. Очевидно, что в любом случае существуют, как минимум две точки зрения, т.е. писателя и, условно говоря, издателя, и они не всегда совпадают, или всегда – в случае отказов, не совпадают, и если я это буду комментировать, то неизбежно встану на одну из этих точек… Ну, если в самом общем виде: конечно, я знаю немало писателей, и русских, и немецких, книги которых не спешат публиковать, хотя рукописи, на мой взгляд, этого достойны. Причины отказов, впрочем, в большинстве случаев вообще не объясняются.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Не знаю. Про темы мне трудно сказать, кажется, что всё, что не интересует одних, интересует других, а иногда и тех же самых людей – в их другом настроении, состоянии, возрасте в конце концов. С интонацией примерно так же. Одна и та же дико раздражает одних и полностью завораживает других. И что такое «потенциально успешный текст» я не понимаю, если мы говорим не о синопсисах, и даже не о сценариях, а о текстах, где форма неотделима от содержания, т.е. о литературе как таковой.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?

Я сейчас как раз нахожусь внутри этого эксперимента — пытаюсь уйти от интонации, возникшей в моих предыдущих вещах. Но не потому, что она мне кажется отталкивающей читателя, и даже не потому, что она мне самому не нравится… А потому, что мне просто не хочется писать слова всех своих песен на одну и ту же мелодию. Насколько это во власти «человека пишущего», надеюсь выяснить эмпирически – покажет новое произведение. (далее…)

Мёд, молоко, хлеб, бумага, масло сливочное, капли для носа, лимоны, куриные лапы.

Это всё, что мне нужно, ни больше-ни меньше. Ничего другого я не признаю, никогда не признавал, хотя и довольно долго выявлял эту формулу счастья. Люди мечтают о миллионах, набивают себе пузо всякой дрянью и тратят кучу денег на шарлатанские лекарства. Мне же хватает лишь меда с молоком, ну и капли для носа, конечно же, волшебные, чудодейственные капли. Пара дней привычных процедур – и я здоров!

Я живу один, хотя мог бы быть уже 10 раз женат. И не подумайте, что я такой эгоист-одиночка, культивирующий холостяцкий образ жизни. Я просто всё больше склоняюсь к тому, что моя жена – это и есть моя формула, с чудесными куриными лапами по вечерам. Мы создаем гармонию, и всем хорошо, пусть мне и не чужды мысли о женщинах порой.

Что тут говорить – о горечи совместной жизни я знаю не понаслышке. Была у меня одна, сначала встречались, и все было замечательно, как-то раз я ей даже подарил замороженные куриные лапы, и ей понравилось. Я и друзьям рассказал об этом, и они тоже были в восторге от моего нехитрого поступка.

«Ты молодец! — сказали они — В этом есть суть возвращения к первобытному! Это сейчас все дарят бесполезные и глупые цветы, которые уже через неделю летят в помойный мешок, а раньше первобытный человек дарил именно мясо, чтобы показать, какой он прирожденный охотник и способен добыть пищу».

Конечно, когда я дарил ей куриные лапы, я не думал об этом, но выявленная идея мне понравилась.

Так вот, а потом она и говорит мне: «Давай-ка я у тебя поживу, перееду, будем вместе чаще, вести хозяйство!»

Эта затея мне очень понравилась тогда, и я с радостью согласился, но в скором времени об этом очень пожалел. (далее…)

Сон — это частичка смерти, которую мы занимаем заранее,
сохраняя и возобновляя ею истощившуюся за день жизнь.
Сон — заем, сделанный у смерти для поддержания жизни,
иначе говоря «процент со смерти», причем сама смерть — это
уплата всего капитала, уплата, отсрочиваемая тем дальше, чем
выше проценты и чем правильнее они вносятся.

После ужина, как обычно, я вышел прогуляться. Рекомендация №4 санаторно-курортной книжки гласит:

«После приема пищи ходите. Ходьба для вас — могущественный лечебный фактор».
Конечно же, я гулял после ужина не только по причине соблюдения этой рекомендации, но в этот вечер я чувствовал сильную слабость, и мне пришлось побороть себя, чтобы выйти из номера. К тому же во время ужина я нарушил рекомендацию №2: «Выходите из-за стола с чувством легкого голода», поэтому прогулка была просто необходима – меня подташнивало, и я чувствовал тяжесть в животе.

Я решил пойти к расположенному вблизи санатория озеру, полюбоваться красотой пейзажа, блуждая по берегу, и не спеша вернутся к себе в комнату. В мыслях моих не было ничего особенного, я медленно шел, наслаждаясь свежим воздухом и слушая разнообразные звуки, издаваемые многочисленными птицами, витавшими вокруг. Следуя по тропинке, ведущей к озеру, по левую сторону от себя я заметил небольшие белые цветочки, они показались мне очень красивыми, и я присел возле них на корточки, чтобы разглядеть их подробнее. Так я просидел какое-то время не шевелясь, затем мне показалось, что от цветков исходит приятный запах, и придвинул поближе к ним свой любопытный нос, но тщетно: я ничего не разнюхал. Ноги начали затекать, и я медленно поднялся, чтобы продолжить свой путь, но не прошел я и десяти метров, как мне пришлось остановиться. Я почувствовал какую-то резкую перемену внутри себя, и эта перемена была не в лучшую сторону. Я не знал, что мне делать дальше. Мне уже не хотелось идти к озеру, но тяжесть и тошнота еще не ушли, поэтому я стоял несколько минут на месте, размышляя о том, как выбраться из этой ловушки. Я начал перебирать в голове причины, которые могли вызвать такое самочувствие: перемена погоды, скачек артериального или внутричерепного давления, усталость, или может быть, попавшийся в утреннем салате лук, который мне противопоказан? Но все эти причины все-таки не давали ответа на вопрос, почему все вдруг так странно переменилось. Я продолжал стоять, мысли быстро превращались в густую и липкую кашу, и, ко всему прочему, в голове моей начала надоедливо повторятся одна и та же фраза из песни, которую я слушал неделю назад: «You don’t love me, you just hate to be alone». Какое отношение эта строка имела к данной ситуации, понять я не мог, тем не менее, она повторялась без остановки, доставляя мне мучение. (далее…)

на улице жара. и чем дольше я думаю об умопомрачительной, нежной красоте розовых стринг, тем интереснее жить дальше. это нормальное проявление шопоголизма. здорового такого, жирного!
в сей психологической каверзе, как в ларце, таится сокровенное желание быть собой или ещё что-то более живое.
но это так, к слову…

«Андалузский пёс» – только дурак или дура не увидит в этом синематографе выпад гениального дарования художника против изумительнейшей гениальности поэта.

Антилорковская выходка Сальвадора подтверждает догадку любого здравомыслящего человека о завистливости Дали. Дали был чертовски завистлив. Особенно к Фредерико Гарсии Лорке. Лорка был гением прекрасного, Дали – гением разложения. А разложение всегда желает быть прекрасным, но никогда им не будет (хотя блеск разложения и слепит похлеще сварки). Отсюда и зависть!

Дали визуализировал в «Андалузском псе» собственную зависть. (далее…)

Ответы Олега Павлова, недавно опубликованные в Хронике Неудобной Литературы, многих задели. Их активно обсуждают и цитируют. Например, в еженедельной газете писателей России «Литературная Россия» появилась статья Романа Сенчина «С биографией (без)». Роман Сенчин цитирует ответы Олега Павлова и отзывается на них.

Олег Павлов решил, в свою очередь, ответить на статью Романа Сенчина. И задать ему несколько вопросов. Ниже я транслирую текст Олега Павлова, полученный мною сегодня утром.

ОЛЕГ ПАВЛОВ.
ОБНУЛЕНИЕ

Поколения в литературе – это стаи… Кому-то хочется существовать по стайному принципу. Существовать по стайному принципу, конечно, проще. Но все эти стаи рано или поздно распадаются. В своём интервью для Неудобной Литературы я употребил понятие «формация». Не называя никаких имён, сказав о формации новых авторов: что это скорее партия, группа, сформированная в определённое время.

Кажется, Роман Сенчин в своей статье «С биографией (без)» озабочен именно этим вопросом – но прозвучало что-то очень странное: «Да, биографию сегодня сделать очень сложно.»

Читая такое, не понимаешь… О чём речь… О каком-то продукте, который кем-то делается? Или о литературной судьбе?..

Он пишет о «новом поколении»…

Но что мне делать со своей памятью, если самого Сенчина я помню и знаю ещё до рождения этого поколения… То есть писали мы и публиковались, как минимум, в одно время. Сенчин долго не воспринимался всерьёз – но это пока не были опубликованы «Афинские ночи»… А новое поколение с новым реализмом воспринимать всерьёз, в общем-то, принуждали. Происходило это на форуме молодых писателей – и с того времени, как он появился. Оправдать существование этой фабрики по открытию новых талантов могли только, собственно, таланты. Но это был отбор. Так как я вёл там много лет мастер-классы, то я понимаю, кого и почему там отбирали.

Всегда и оказывается, что н о в о е – это лишь ставшее в очередь, что дождалось своего времени. Но в самом простом смысле слова. Пространство литературы отнюдь не свободно для всех. Оно каждое время именно что формируется – и даже не скажешь, что предпочтениями читателей.

Но всё-таки о новом поколение…

Свою единственную литературную премию за «Елтышевых» – свой лучший роман – Сенчин получил от писателей, о которых сам, похоже, предпочитает не помнить. Подержали его Варламов, Василенко, Отрошенко… И поверх всяких «поколенческих интересов». Его – и его прозу. Более того, я бы сам голосовал так же – но не за автора или его поколение, а за правду этой книги. Мне неловко об этом писать – но это, тогда уж, факт биографии писателя Романа Сенчина, так они ведь и делаются, биографии.

Уже прямо обращаясь к моему интервью, Сенчин пишет следующее: «Да и сегодня агрессивностью объясняет популярность нового поколения, например, Олег Павлов. <…> Это, конечно, личное мнение Олега Павлова, и я не хочу с ним спорить. Но и недоростками, которые явились в литературу, распихали предшественников (Павлов приводит и фамилии – Дмитрий Бакин, Андрей Дмитриев, Михаил Бутов, Владимир Шаров, Владислав Отрошенко, Светлана Василенко, Василий Голованов, Михаил Тарковский, Юрий Петкевич) и захватили книжный рынок, новое поколение не считаю. На мой взгляд, наоборот, новые ведут себя слишком скромно и тихо».

Действительно, зачем же спорить?

Лучше скромно и тихо в который раз заявить о популярности «нового поколения»…

В своём собственном интервью Российской газете писатель Роман Сенчин отвечает, очевидно, на судьбоносный для себя вопрос: «Вас относят к «новым реалистам», а чем новый реализм отличается от старого?»

И вот ответ – данный, надо думать, за всё поколение:

«Это словосочетание я стал употреблять в начале 2000-х. Тогда вовсю еще гремели постмодернисты, авангардисты и т.д., а собственно реализма почти не было. Не кондового, а именно нового — свежего, свободного, яркого, предельно достоверного. Потом появилась статья Сергея Шаргунова «Отрицание траура», где тоже было о новом реализме. И как раз во многом благодаря форумам молодых писателей, первый из которых состоялся осенью 2001 года, в литературу пришло немало тех, кто писал именно в духе нового реализма – Денис Гуцко, Дмитрий Новиков, Илья Кочергин, Василина Орлова, Александр Карасев, Ирина Мамаева, Захар Прилепин, Аркадий Бабченко, Антон Тихолоз…»

Пусть приходит кто угодно и пишет в духе реализма – но я хочу задать в общем-то тот же вопрос… Значит, всё-таки, никого не было? И на этом фундаменте строите вы свои биографии, то есть банальное благополучие?

Не было «Дурочки» Светаланы Василенко?
Не было «Острова» Василия Голованова?
Не было «Рождения» Алексея Варламова?
Не было «Извести и Свободы» Михаила Бутова?
Не было «Знака Зверя» и «Афганских рассказов» Олега Ермакова?
Не было «Замороженного времени» Михаила Тарковского?
Не было «Хорька» Петра Алешковского?
Не было «Двора прадеда Гриши» Владислава Отрошенко?
Не было «Синдрома Фрица» Дмитрия Бортникова?

Не было реализма Андрея Дмитриева, Андрей Волоса, Владимира Шарова, Юрия Петкевича, Марины Палей, Александра Терехова, Антона Уткина, Валерия Былинского, Владимира Березина, Ирины Полянской…

Не было Астафьева, Распутина, Владимова, Маканина, Петрушевской, Фазиля Искандера, Леонида Бородина…

Не было всей русской прозы, бывшей до вас?

Но и главное: почему же должно-то не быть?

* * * * * * * * * * * *

P.S.: Таков ответ Олега Павлова Роману Сенчину. И хотя, на первый взгляд, может показаться, что непосредственно с темой Неудобной Литературы он не связан, на самом деле это все та же важная история — про своих (стаю) и чужих (другую стаю), которая то и дело возникает у нас в Хронике. Раньше неудобными были новые реалисты, их не воспринимали всерьез. Потом они стали удобными, а те, кто их вытащил на свет, ушли в тень и в каком-то смысле стали неудобными… Как сказал мне на днях упомянутый выше Сергей Шаргунов (мы как раз обсуждали с ним ответы Олега Павлова на нашу писательскую анкету), «раньше они были на коне, а теперь они недовольны, потому что на первый план вышли мы» (за точность цитаты не ручаюсь, беседа была устной, но смысл был таков).

Впрочем, есть еще и совсем другие неудобные писатели. Незамеченные, возможно, по той причине, что они вообще никогда не прибивались к какой бы то ни было стае. И вот на их книги (см. ниже список и ссылки на книги Неудобной Литературы) я и стараюсь обратить внимание читателей этим проектом.

А теперь — на жестком контрасте с мэссиджем Олега Павлова — почитаем ответы на нашу анкету, которые прислал Илья Стогоff. Повторю: хотелось бы избежать какой-либо клановости и стайности в нашем проекте и предоставить слово максимально возможному количеству сторон.

По теме полемики Романа Сенчина и Олега Павлова читайте также: Кровавые мальчики, или Мало ли в Бразилии донов Педро

Также скоро в Хронике Неудобной Литературы будут опубликованы ответы на нашу писательскую анкету, полученные от Александра Мильштейна, Олега Ермакова, Романа Сенчина, Сергея Болмата, Михаила Гиголашвили, Елены Колядиной, Игоря Яркевича, Валерия Осинского, Маргариты Меклиной и других.

* * *

Предыдущее:

— Серая зона литературы. «Математик» Иличевского. Ответы Александра Иличевского
— Ответы Марты Кетро
— Ответы Андрея Новикова-Ланского
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.
— Новый Опрос. Вопросы к писателям

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»

Ровно 15 дней назад, 13 июня, исполнилось 45 лет Григорию Перельману. Математику, доказавшему гипотезу Пуанкаре и отказавшемуся от премии в миллион долларов.

Раннее утро, петербургские трущобы, дебри спальных районов – сквозные арки, лабиринты двориков, ряды безликих изваяний-домов. Задранные ввысь острые сучья рябины со скукожившимися потемневшими плодами. Над головой воспаленное пасмурное небо, в атмосфере знобит утренний холодок. Ранняя весна или поздняя осень, сейчас это не имеет значения.

Смуглолицый дворник-мигрант принимается за свой каждодневный нелегкий труд. Открыв облупившуюся дверь подсобки, он берет метлу и выкатывает на свет тележку – дырявое жестяное корыто на четырех колесиках. По колотому, залитому ночным дождем асфальту всюду снует не поспевающий на работу люд. Шлепают по лужам в школу младшеклассники – с цветастыми, еще по-детски нелепо болтающимися за спинами ранцами. Торопятся и студенты, прибавляя шаг. Чуть более вальяжно спешат на место службы взрослые мужчины — с портфелями, в аккуратных костюмах. Среди них до метрополитена добирается и наш герой. На нем дешевая китайская куртка, мешковатые, от времени растрепавшиеся брюки, старые разношенные сапоги и высокая, чуть свисающая назад зимняя шапка. Из-под нее торчит копна длинных и неухоженных волос. Такой же небрежной представляется и темная курчавая борода. Из-за нее этого человека по ошибке зачастую принимают за старика, несмотря на то что он еще сравнительно молод. (далее…)

Холод положил меня в тёмный ящик. Перед глазами не возникает никаких образов. Тишина, и никакой романтики.

Пустота. Мой новый мир. Лишь я и ящик. Когда-то было что-то совсем иное. Моим миром была планета, быть может, это был космос, ну или даже солнечная система. СОЛНЕЧНАЯ. В ящике нет и намека на Солнце, проще простого с годами забыть, что оно вообще когда-то было. Мой новый мир, мой новый condition, моё одиночество. Печаль? Едва ли, ведь теперь у меня даже нет мыслей. Они преобразовались во что-то, ранее неведомое мне. В тот же новый condition. Теперь я — человек новой формации. Недочеловек, или постчеловек, как в песне The Beateles Mr. Postman. (далее…)

Позвольте мне сделать одну важную ремарку относительно происходящего сейчас (и происходившего прошлым летом) на страницах проекта Неудобная литература. Дело вот в чем: далеко не все писатели из тех, кто любезно согласился ответить на вопросы проекта, могут быть отнесены к разряду литераторов неудобных. Напротив. Кроме того: далеко не все из них автоматически могут быть рекомендованы мною к прочтению. Мы просто получаем максимально возможный срез мнений по интересующим вопросам. Чтобы потом проанализировать этот срез и, возможно, прийти к какому-то интересному выводу и что-то понять новое о современном писательстве и актуальном литературно-издательском процессе.

Вчера я получил ответы Юрия Милославского, писателя, живущего в США. Ответы (как и сам писатель) очень интересные и глубокие, и они будут опубликованы в свое время. Но одна его мысль, прозвучавшая в этих ответах, сейчас как нельзя кстати, а потому я ее процитирую: «С точки зрения историко-литературной гораздо любопытней, на мой взгляд, разбираться, зачем и почему определенную книгу (сегодня – вполне определенный подтип книг) публикуют, усиленно распространяют, настойчиво внедряют». Действительно, интересный поворот. Тем более что, разбираясь в этом, мы одновременно все-таки отвечаем и на вопрос, почему другие вещи – не публикуют, не распространяют и не внедряют. От противного. (далее…)

Раньше я часто бывал в этом Доме. Темный, деревянный, большой, он состоит в основном из пустых комнат, покрытых пылью и сухой мелкой стружкой, такой, как оставляют иногда насекомые, поедающие деревянные стены и пол. Комнаты соединены темными коридорами, этажи – узкими лестницами. Очень ветхими и кое-где абсолютно прогнившими, так что ходить по ним – дело крайне рискованное, особенно когда торопишься.

В этот раз я уже примерно знал, куда мне надо идти. Если подняться по лестничным лабиринтам высоко, вспоминал я, перейти через бездну переходов, сквозь множество дверей, залов и комнаток, а затем пробраться за дверь, ведущую то ли на крышу, то ли в какой-то странный амфитеатр, — есть шанс перейти границу, попасть туда, на ту сторону…

Над амфитеатром пылает голубоглазое око с ядовито белыми зрачками облаков. Скамейки поломаны, как на старом пионерлагерном стадионе. Серо-коричневые доски сидений почернели, под ними зияет пустота. (далее…)

Мы стремимся в никуда, и это стремление нам давно уж известно. Да, это именно стремление, и здесь действительно есть чему удивиться. Посмотри вокруг, друг мой! Леса, поля, иногда даже зайцы и кролики, небо, звезды, неизвестный космос… Эй-эй!

Э, а куда же мы держим курс? Никуда… Почему? Не знаю…

Давай снова оглянемся вокруг. Всё это мы видели, и видели не раз. По небу летят птицы и пара случайных самолетов, и пройдет ещё немного времени, и, быть может, самолет окажется там, куда нам нет пути без визы… Бог с ним, с самолетом, я летал на них дважды, и полеты эти оставили двоякое впечатление. Может, я и не взлечу уже никогда, и не представится мне возможности сходить в туалет на вышине нескольких километров от земли. Да, может, я не испытаю этого больше. Не дано, нет денег, и нет цели куда-то лететь. Но почему бы не попробовать всё сделать с точностью до наоборот… Как? — спросишь ты. (далее…)

Предыдущий выпуск (Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского) читайте здесь

Короткая справка из Википедии: Андрей Новиков-Ланской — русский поэт, прозаик и публицист. Заведующий кафедрой телевизионной критики Высшей школы (факультета) телевидения МГУ имени М. В. Ломоносова. Действительный член МЕАТР (Международная евразийская академия телевидения и радио (МЕАТР)). В повести-притче «Кто против нас?» (2002) изображена Сталинградская битва в её религиозном аспекте, по мотивам повести снят документальный фильм. Роман «Аристократ» (2007) исследует психологические корни аристократизма, номинация на премию Национальный бестселлер в 2008 г.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Я думаю, у большинства писателей, включая замечательных, есть тот или иной объем текстов, которые они не могут издать. Главная причина – экономическая цензура. У издательств есть четкое, хотя порой и ошибочное, представление о рентабельности форматов. Главное ошибочное представление – о нерентабельности малых жанров, сборников повестей и рассказов. Писателям с коротким дыханием – Пушкину и Чехову, Бунину и Куприну — издаваться сегодня было бы крайне трудно.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры). Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

В модернистской (по сути романтической) традиции, которую современная элитарная литература никак не может преодолеть, грань неперехода предельно отдалена, сливается с горизонтом. Я сознательно культивирую классицистскую (в широком смысле) эстетику, посему ограничений здесь куда больше, чем вольностей. Но ограничений скорее стилевых и вкусовых: при деликатном обращении со словом возможны любые темы. А что касается литературы популярной, там, где читательская аудитория понимается как клиент, действует закон рынка: предлагать то, что покупают, потакать массовому вкусу и меняться вместе с ним.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?

Я думаю, что любая интонация и тема имеют своего потенциального читателя. Но маргинальная поэтика ограничивается маргинальной аудиторией. Если амбиции автора не знают границ, то эти границы должны присутствовать в его творческом сознании. Профессиональный автор обязан уметь контролировать себя, конечно. Во всяком случае, контролировать в процессе редактуры.

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение:

— или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

На мой взгляд, масштаб авторской личности возрастает как раз от первого пункта к третьему в этой схеме. Но все три по-своему важны, конечно.

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?

Лично мне нарочитый самопиар кажется неприличным, но, в конечном счете, это больше говорит о человеческих, нежели творческих качествах автора. Гений и прагматик-карьерист – две вещи вполне совместные.

* * *

Далее: ответы Марты Кетро.

Также вскоре мы ознакомимся с ответами Ильи Стогова, Юрия Милославского, Виталия Амутных, Елены Колядиной, Александра Иличевского, Михаила Гиголашвили, Сергея Болмата, Игоря Яркевича, Романа Сенчина, Валерия Осинского, Александра Мильштейна и других.

* * *

Предыдущее:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»
УШЛЫЙ ПАКОСТНИК. «ДРОМОМАНИЯ»
ПАВЕЛ ТЕРЕШКОВЕЦ. «ДЖАЗ НА ОБОЧИНЕ»

Раньше Сёва курил только «Кэптан Блек» и очень редко, за чашечкой кофе в хорошей кофейне. Сейчас у него были жёлтые пальцы курильщика, чтобы добиться такого цвета он перешёл на «Балканскую звезду», рассыпал сигареты и забивал скверный табак в подаренную бывшей женой трубку. Она привезла её из Соль-Илецка, из сувенирной лавки возле тюрьмы для пожизненных заключённых.

Сёва работает преподавателем литературы на полставки, а больше нигде не работает. Поэтому теперь он живёт на иждивении у родителей — в свои-то тридцать — как раньше жил на иждивении у жены. Лекции, говорят, он делает неплохие, необычные и самоуверенные, но научная работа у него не клеится. «Ненавижу писать», — говорит он. И это при том, что считает себя поэтом. В этих лекциях (я видел конспекты-схемы этих почти спектаклей) Сёва говорит о смыслах слов, стихов, романов и жизней персонажей. Быть может потому так много о смыслах, что собственная жизнь у Сёвы нелепая и неряшливая. Может потому, что в собственной жизни Сёва всё время сомневается и всё время спотыкается. У него даже рассказ такой есть, «Отсутствие» или «Опрокидывание», кажется. Там злобные марсиане миллионами атакуют землю, жгут посевы, насилуют женщин и так далее. А когда благородные земляне-партизаны попадают в плен, их ведут к главному начальнику инопланетян. На озлобленный вопрос героев о смысле нашествия этот генерал-пришелец отвечает: «Я не знаю. Никто из нас не знает». (далее…)