Еще одна глава из книги «КУРС ЛЕЧЕНИЯ ОТ ПОСТМОДЕРНИЗМА: путеводитель по современной культуре». Начало публикации (глава «Девять уровней») – здесь. Глава под названием «ЗАМОРОЧКИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ» — здесь.
Недалеко от Курского вокзала, вдоль железнодорожного направления Москва-Петушки, воспетого Веничкой Ерофеевым, большими красными буквами на бетонном заборе выведено: «Лекарство от кризиса – социализм». Слово «лекарство» близко нашему менталитету. Не средство, а именно лекарство, магическое снадобье, какие использовал доктор Айболит. Слово «социализм» тоже поначалу переливалось для нас волшебными красками. Когда-то Россия безоговорочно приняла новое чудесное лекарство от несправедливостей и кризисов – марксизм – социальную систему равного распределения материальных благ.
Чтоб никому не было обидно: «Всем по способностям, каждому – по труду». А при коммунизме – только по потребностям. Как сказал Шариков: «Все поделить». Эта была беспрецедентная атака на власть денег! То, что эта система склонна к тоталитаризму (Сталин ли главный «распределитель», государство ли), выяснилось не сразу.
В Индии издавна делили общество на четыре основных сословия (санскр. варны): жрецов, воинов-правителей, торговцев и ремесленников-рабов (санскр. брахманы, кшатрии, вайшьи, шудры). Пролетариат, разумеется, принадлежит к четвертой категории.
Все европейские революции, в результате которых происходил переход власти от одного сословия к другому, к XX столетию уже свершились. У духовенства власть отобрали короли. У тех, в свою очередь, – буржуазия. В России победили самые угнетенные – рабы. Кто был ничем, стал всем. Раб обычно боится хозяев и никого не уважает, включая себя (отголоски советского: жена – дура, начальник – козел). Хозяев свергли. Сталин стал первым среди победивших рабов и Главным Хозяином. Еще древнегреческий поэт Гесиод делил людей, сословия и века по металлическому признаку: на золотые, серебряные, медные и железные. Прозвища революционных лидеров красноречивы: Железный Феликс, товарищ Сталин. Отсюда такая жестокость, неуважение к другим и пренебрежение к прошлому. Если Чехов призывал каждого по капле выдавливать из себя раба, то Сталин обратно заливал тоннами. (далее…)
2 января 1896 г. (21 декабря 1895 г. по старому стилю) родился Дзига Вертов, классик авангардного неигрового кино, революционер, трибун, создатель киноязыка, на котором мировой кинематограф говорит до сих пор.
В начале 1920-х Дзига Вертов жил у друга, оператора Александра Лемберга. Однажды Лемберг вернулся из командировки и обнаружил, что Дзига радикально преобразил комнату: стены, пол и потолок были выкрашены в черный цвет, а поверху нарисованы белые циферблаты с разным положением стрелок и маятников. Ошарашенному Лембергу Вертов пояснил, что циферблаты это стихи. Лемберг поинтересовался, как же их читать. Вертов «прочитал», указывая на стрелки: «Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…».(далее…)
Как и было обещано, публикуем второй рассказ из недавно вышедшей книги рассказов Романа Сенчина «Изобилие». Первый рассказ, «Пакет с картинкой», можно найти здесь. Второй рассказ называется «Имя». Через неделю — третий рассказ.
Изобилие: Рассказы / Роман Сенчин. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 224 с.
Лариса сидела на скамейке, ожидая мужа. Заканчивался рабочий день. По бульвару спеша и не спеша двигались пары, компании и одинокие люди. Сейчас и Виктор выйдет из своей типографии, они традиционно, как почти каждый вечер, прогуляются до фонтана и пойдут домой. Ужин уже готов, по телевизору вечером детектив.
Прохладно, середина сентября. С тополей иногда тихо падают листья. Дышится глубоко, воздух хороший, вкусный. Конечно, как и всегда осенью, немного грустно. Ощущается, как жизнь течет, хоть и неплохо, но течет непрерывно, день за днем, день за днем. И не вернуть. Сладковатая такая, даже приятная грусть.
Вот придет Виктор, они обнимутся, и станет совсем хорошо.
Лариса посмотрела в сторону типографии. Пока нет. Снова перевела взгляд на деревья, на проходящих мимо людей.
К ней подошел молодой человек, сидевший до того на противоположной скамейке. Черная куртка, порванная и зашитая на рукаве, «молния» сломана. Брюки без стрелок, с пятнами, лицо сероватое, плохо выбритое, будто станком в спешке несколько раз там-сям провели и бросили.
— Извините, — заговорил он тихим, мямлящим голосом. — Извините, вы бы не могли сказать… Только, гм… В общем, как вас зовут?
Лариса недоуменно скривила губы, еще раз оглядела подошедшего. Задержалась на лице. Глаза унылые, блеклые, даже странно, как это он, с такими глазами, решился заигрывать. Она отвернулась.
Молодой человек не унимался:
— Извините, вы, может быть, меня не так поняли, но… понимаете, просто… ваше имя…
— Я вас не понимаю, — холодно сказала Лариса. — Странно вообще…
— Да, понимаю… — Он, кажется, задумался. — Да, трудно понять. Но просто… я бы хотел узнать, как вас зовут. Ну, ваше имя.
Лариса начала раздражаться:
— Видите ли, я замужем. Сейчас придет мой муж.
Она сказала это подчеркнуто предостерегающим тоном.
Но молодой человек, наоборот, обрадовался:
— Я вижу, вижу! У вас колечко — я это отметил. Да… Я вас часто здесь вижу… я здесь часто гуляю. И вот, понимаете…
— А-а, — догадалась Лариса, — я на кого-то похожа, да?
— Да. То есть — нет. Нет! Просто… Только не сердитесь! — Он даже вскрикнул и снова замямлил не смело, но настойчиво: — Я просто хочу… хочу узнать ваше имя. Мне это не… ну, необходимо. Пожалуйста. (далее…)
Продолжаем публикацию избранных глав из книги «КУРС ЛЕЧЕНИЯ ОТ ПОСТМОДЕРНИЗМА: путеводитель по современной культуре». Начало публикации (глава «Девять уровней») — здесь. А теперь глава под названием «ЗАМОРОЧКИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ», сегодня первая ее часть, а завтра — продолжение.
Русская литература, изобразительное искусство, наука, кино и даже такая метафизическая штука, как русский характер, более-менее определены. А что есть русская философия – неясно до сих пор. Ведь если считать ее основателем казацкого философа Григория Сковороду (как Ломоносова – науки, а Пушкина – литературы), то ей примерно 250 лет. Юбилей! А марксистко-ленинская философия тоже русская? Еще какая! Общие черты нашей философии и определяет неугомонная славянская натура. (далее…)
11 (24) декабря 1901 года родился писатель Александр Фадеев
13 мая 1956 года. Из письма А.А. Фадеева в ЦК КПСС:
«… Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одарённый богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединённая с прекрасными идеями коммунизма.
Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плёлся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать всё то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, — кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего.
… Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни…» (далее…)
«Когда я полюбил себя, я понял, как сильно можно обидеть кого-то, если навязывать ему исполнение его же собственных желаний, когда время еще не подошло, и человек еще не готов, и этот человек – я сам. Сегодня я называю это «Самоуважением».
Когда я полюбил себя, я перестал желать другой жизни, и вдруг увидел, что жизнь, которая меня окружает сейчас, предоставляет мне все возможности для роста. Сегодня я называю это «Зрелость».
Когда я полюбил себя, я понял, что при любых обстоятельствах я нахожусь в правильном месте в правильное время, и все происходит исключительно в правильный момент. Я могу быть спокоен всегда. Теперь я называю это «Уверенность в себе».
Когда я полюбил себя, я перестал красть свое собственное время и мечтать о больших будущих проектах. Сегодня я делаю только то,что доставляет мне радость и делает меня счастливым, что я люблю и что заставляет мое сердце улыбаться. Я делаю это так, как хочу и в своем собственном ритме. Сегодня я называю это «Простота».
Когда я полюбил себя, я освободился от всего, что приносит вред моему здоровью – пищи, людей, вещей, ситуаций. Всего,что вело меня вниз и уводило с моего собственного пути. Сегодня я называю это «Любовью к самому себе».
Когда я полюбил себя, я перестал всегда быть правым. И именно тогда я стал все меньше и меньше ошибаться. Сегодня я понял, что это «Скромность».
Когда я полюбил себя, я прекратил жить прошлым и беспокоиться о будущем. Сегодня я живу только настоящим моментом и зову это «Удовлетворением».
Когда я полюбил себя, я осознал, что ум мой может мне мешать, что от него можно даже заболеть. Но когда я смог связать его с моим сердцем, он сразу стал моим ценным союзником. Сегодня я зову эту связь «Мудрость сердца».
Нам больше не нужно бояться споров, конфронтаций, проблем с самими собой и с другими людьми. Даже звезды сталкиваются, и из их столкновений рождаются новые миры. Сегодня я знаю, что это – «Жизнь».»
От бабушки нам достался леденцовый трафарет. Это две чугунные пластины с шестью вогнутыми фигурками в два ряда (если найду, сфотографирую).
Пластины соединялись и крепились двумя огромными прищепками, так чтобы фигурки полностью совпадали. Наверху, в соединенных пластинах оставалась дырочка-трубочка, куда и заливался горячий сахарный сироп, через две минуты пластины разъединялись и на тарелку падали петушок, рыбка, домик, ягода малина, заяц и звезда.
Сахар в пропорции один к четырём варился, и чем дольше он оставался на огне, тем темней получался цвет самого сиропа – от желто-дымчатого до темно коричневого. Иногда в сироп добавлялась лимонная кислота, но, если честно, бабушка этого не любила.
Жженый или варенный сахар бабушка считала лечебным; он лечил горло и хандру, повышал трудоспособность и способность быстро соображать.
Леденцы в нашем доме варились регулярно.
Как же я обрадовалась, увидев в музее города Верея целую машину для леденцеварения (на фото вначале поста). Такая машина позволяла изготавливать в сотни больше леденцов.
Механизм работал наподобие офортных валиков. Крутится ручка мееееееедленно, заставляя передвигаться два плотно соединяющих валика. И по мере передвижения валиков, в ложбинку льется горячий сироп, с ложбинки он заполняет пространство фигурок, и как только фигурка раздвигается, выпадает моментально застывший леденец. При правильном распределении, как сейчас говорят, рабочих мест, процесс мог быть безостановочным: один варит сироп, другой подаёт его к машине, третий искусно – много нельзя, а то не застынет сразу – льет его в ложбинку на валике, третий крутит ручку, четвертый собирает урожай.
Музей бедный, и большая часть посвящена советской истории. Русская история была вся как в «ошметках». Но уже и то, что есть, сводит сума от радости. Сама машина собрана кое-как, даже без болтов, рисунки на валиках не совпадают, может валики с разных машинок. К этому мы привыкли, но какого было моё удивление, когда в Интернете я ничего не нашла по истории наших славных леденцов, кроме двух упоминаний, которые и привожу:
В России леденцу уже 500 лет. Обычная форма русского леденца — это петушок, однако в 1489 году использовались формы рыбы, домика и ёлки, поскольку форма петуха была слишком сложна. Особенное распространение леденцы на палочке в форме «петушка» и «белочки» получили в конце 70-х годов XX столетия в СССР. В настоящее время оригинальное производство «русского леденца» восстановлено на единственном предприятии в России в городе Орле.
Издревле самым любимым ярмарочным лакомством был петушок на палочке. Знать считала его «кушаньем черни», а сама покупала круглые леденцы в бумажной обертке. Назывались эти большие леденцы «монпансье» (заграничное словечко ласкало слух знатных барышень). На вкус они были разными: в те времена готовили леденцы кустарно, рецепты передавали по наследству от отца к сыну.
Среди производителей-кустарей был московский ремесленник Федор, что поставлял леденцы в магазин Григория Елисеева. Федор славился тем, что умел делать двухцветные красно-белые леденцы. Поскольку Елисеевский магазин обслуживал богатых покупателей, каждый леденец требовалось завернуть в обертку.
Однажды с Федором случился конфуз. Приготовил он лоток леденцов, прикрыл тряпицей, чтобы потом завернуть каждый в обертку – и отправился в гости: в тот день он был зван на именины. А на утро (видать, с похмелья) не вспомнил об обертках, схватил лоток и понес в магазин. Елисеев, самолично принимавший товар, не принял лакомство. На обратной дороге Федор остановился возле женской гимназии передохнуть, поставил лоток на тумбу. И тут все голыши по две копейки за штуку раскупили гимназистки. На завтра сделали заказ. И фамилией Федора поинтересовались. А она у него была непростая, иностранная – Ландрин. Так и повелось называть леденцы-голыши «ландрином».
С тех пор Федор не носил свой товар к Елисееву. Уличная торговля давала ему больший доход. А вскоре леденцовых дел мастер перебрался в Питер и открыл кондитерскую фабрику. Правда, когда для ассортимента он начал выпускать леденцы в фантиках, имя Федор пришлось сменить на Георг. Сейчас бы это назвали удачным маркетинговым ходом: леденцы фабрики Георга Ландрина покупали и бедные, и богатые, и в магазинах, и у коробейников. А останься он Федором — пришлось бы торговать лишь с уличных лотков.
Иван Андреев из Звенигородского уезда придумал особый вид леденцов – сахарные цветы.
на площадях большого города дерутся звери, о безумии которых
напишут нам трактат слепые мастера, их нож блестящей ящеркой отточен
их плащ светящимся зенитом оторочен, подбивкой — кремень, сажа и кора
синеет дым, серотониновый закат каким-то буйством ведьминским объят
я покидаю прошлое жилище, в ногах валяются малиновые доги,
не разбирая сумрачной дороги, веселые собачки Риббентропа
гордящиеся выстрелами вверх, на дне бездонного пропахшего окопа
беснуется вчерашний человек, забавный тем что из пустых подушек
он извлекает суть бесовских погремушек, наверное весну, или из душек
тех очков поэта, что в бытность гением, лизал нутро рассвета
мы получили нежность и любовь, и чучело совы, и масочку Пьерро
как хочется в прохладное нутро воткнуть кремневый стержень, а добро
это когда июнь и маемся вчерашним постоянством, где не гнушаясь пьянством
дворовые щенки играют в тру-ля-ля, из детства поднимается змея
тебя, такой вот хрупкой и понятной где-то, но променявшей Илию на лето,
твои смешные пальцы ведь не зря, мне принесли безумство января,
пустые мысли, что в капсулах свинцовых кисли, упали, загорелась ртуть
я бы хотел твоим дыханием вздохнуть, а выдохнуть больным и ницшеанцем
каким-то удивительным засранцем, способным как к инцесту, так и к танцу
загадочному танцу Сирано, где превращают жимолость в вино, созрело
нечто, что в конечном смысле, заставит нас забыться и закиснуть
на дне творение, на небе — звездный ход, мне кажется что все наоборот
идем в начало, движемся по кругу, и пальцем тянем мягкую подпругу
вот только вместо лошади — возница, который жить совсем уж не стремится
а умирая чувствует, что где-то, настало очарованное лето, лицом отечным
оттеняет слабость, бодлеровы цветы уже не в радость, ушел на кухню черт
там нюхает песок, лизать бы псом живительный твой сок, что растекается
Окой, наверно трудно жертвовать строкой, когда идет речь о высоком смысле
мы на друг друге кажется повисли, и трогаем больного пса ногой
Я не буду отвечать всем тем, кто продолжает свой жалкий вой в адрес романа Елены Колядиной «Цветочный крест» и, заодно, уже и в мой адрес (этот вой — смесь гогота, лая и скулежа — как я говорил уже, есть симптом взорвавшегося массового сознания). Воющие недолитераторы (все эти «имморалисты», «резусы», «апажи» и прочие «блоггеры»-неудачники с амбициями писателей и журналистов) не говорят, по большому счету, ничего такого, на что можно было бы отвечать. Но поскольку история с «Цветочным крестом» переросла в нечто феноменальное, придется все-таки о ней еще пару слов написать. В контексте «Неудобной литературы». Потому что тут появляется новый вопрос, прямо связанный с этим нашим проектом…
Раньше в Хронике Неудобной литературы речь шла в основном о том, что вот есть такая каста – издатели и редакторы, которые решают: что надо печатать, а что нет, что является хорошей литературой, а что так себе, не имеет особой ценности. Почему? Сообразуясь с какими критериями они принимают решение? Такие вопросы я ставил перед собой, когда начал исследовать эту тему. Опрашивая литераторов, критиков и издателей, я выяснил, что в первую очередь они (редакторы и издатели) исходят из главного и первичного ориентира – «возможность или невозможность продать» (об этом своем открытии и его значении я подробно написал здесь). Что такое «Невозможность продать»? Почему «невозможность»? Ответ: для некоторых хороших книг очень трудно придумать историю-упаковку и объяснить читающей публике, почему эту книжку нужно купить и прочитать. Получается так: публика настолько не готова воспринять некоторые сильные тексты, что ей просто невозможно никакими пиар-средствами объяснить, что этот текст стоящий. В итоге происходит (буквально по Фрейду) вытеснение такого текста на обочину, то есть маргинализирование всего наиболее передового и нового в литературе. Таким образом издатели, редакторы и отчасти критики выполняли роль своего рода заслона, психического вытесняющего механизма, не позволяющего вытесненному материалу вторгнуться в сознание. Что оставалось в литературе? К чему привыкала публика в итоге? Никакого стилистического эксперимента, никакой работы с языком (ну или минимальная), никакого прорыва в трансцендентное – ни божества, ни вдохновенья… Книги, которым легко придумать упаковку, определить их, впарить читателю, не предпринимая усилий что-то там объяснить и как-то читателя ну что ли развить.
И вот на примере «Цветочного креста» мы видим, что издатели-то и редакторы, оказывается, правы по-своему! Правы, что не дают хода таким вещам, к которым публика не готова. Потому что если вытесненное (вытесненные желания, нежелательные воспоминания и прочие комплексы) прорываются вдруг в область сознания (из бессознательного), то получается взрыв. Психика читателя неимоверно страдает. И читающая публика, «как стадо изнасилованных правдой» (дорогой Иммо, это из Волошина), поднимает вой. Срабатывает защитная реакция: пророка начинают побивать камнями.
Подобная история и происходит как раз сейчас с романом «Цветочный крест» Елены Колядиной. Ведь если бы не «Русский букер», то роман никто бы и не заметил, и сидела бы Колядина глубоко в подполье, в бессознательном «Неудобной литературы». Тихо и «не для всех». И ни одно блогнесское животное не обратило бы на нее и на ее текст внимания… Но! Нашлись смелые люди, опубликовали роман в периодике, выдвинули на соискание авторитетной премии. А потом еще и наградили. И вот тут началось: «ну ладно роман… но вот зачем НАГРАДИЛИ!? Вот что больше всего возмущает!» (это основной аргумент «критиков» романа). Правильно, именно это и возмущает. Одних (просто закомлексованных, как верно подметил кто-то в комментах к предыдущему выпуску Хроники Неудобной литературы) задевает «пошлость». (Пошлость? А что это? смотрим этимологический словарь: «от др.-русск. пошьлъ «старинный, исконный; прежний, обычный». Это можно отнести к «Цветочному кресту» в каком-то смысле, но на самом деле нельзя, потому что только формально это некая своего рода стилизация, а по сути – нечто совершенно новое.) Других (недолитераторов) возмущает то, что роман «не только бездарен, но и просто неряшливо написан». Вот уж действительно, большой грех! Верно сказали в комментах (есть же понимающие люди): это всего лишь проявление все той же закомплексованности, только на ином уровне. Сейчас поясню. Однажды я работал в некотором издании, редактором соседнего отдела была выпускница филологического факультета МГУ. Девушка очень милая и приятная, но во всем, что касалось русского языка, она проявляла ужасающую скованность. Потому что она его всю жизнь изучала! Ее научили правильному (нормированному, есть такой термин) русскому языку. И она, будучи отличницей, соблюдала в этом отношении сугубую осторожность! Любое отступление от нормы казалось ей просто преступлением, дерзким насилием над языком… В этом смысле она была крайне закомплексованной и несвободной. Я с ней все время спорил: какое же это насилие, только так ведь язык и живет и развивается – благодаря некоторой легкой деформации, ошибке, вдохновенной вольности.
Вот и про «Цветочный крест» скажу: можно было бы и причесать этот текст, но тогда из него исчезла бы некоторая часть его революционности и самобытности. А то, что этот текст революционный и развивающий язык, позволяющий языку жить дальше – это несомненно. «Цветочный крест» ведь уже сейчас разобрали на пословицы. Текст-мем, вот что написала Елена Колядина. Языческий (от слова «язык») текст-мем. А стадо (будем же отличать стадо от народа!), изнасилованное правдой, скоро умолкнет. Оно ведь такое, в сущности, смирное…
А чем кончилась история с девушкой (моей коллегой)? Ну, в итоге мы с ней… нашли общий язык.
8 декабря 1943 года родился поэт и шаман Джим Моррисон. Мы уже не раз публиковали материалы об этом Человеке Перемен (например, вот здесь, а также — здесь). Но сегодня в связи с днем рождения Джима Издательская Группа «Азбука-Аттикус» предоставила нам для публикации кое-что новое: фрагмент книги Алексея Поликовского «Моррисон. Путешествие шамана» (М.: КоЛибри, 2008. – 304 с. – Жизнеописания).
Манзарек однажды сказал, что на пляже в Венеции в 1965 году они с Моррисоном медитировали, глядя на солнце, и ему этого хватало. Денсмор только однажды принял ЛСД; лежа на диване, он свесил голову к полу и с ужасом увидел вместо пола огромную пропасть. Кригер и Денсмор вообще образовывали в группе фракцию просветленных хиппи, стремившихся к правильной жизни: они посещали семинары Махариши Махеш Йоги, принимали аювердическую пищу, очищали организм от шлаков и вовремя ложились спать. Но Моррисон заряжался наркотиками с самого начала, он глотал ЛСД еще до того, как возникла группа Doors, и в одном из интервью утверждал, что ничего дурного в этом не видит. Он был в высшей степени интеллигентный торчок и умел подвести под свой порок философскую базу. Он утверждал, что наркотики — это химия человеческой жизни. В будущем люди будут использовать химию для того, чтобы вызывать те или иные эмоции, проникать в ту или иную область своего внутреннего мира. Он практически слово в слово пересказывал речи психоделического пророка Тимоти Лири, но в практике Моррисона не было того аккуратного, умного подхода, о котором говорил Лири, утверждавший, что при приеме ЛСД исключительно важны set and settings, установка и обстановка; у Моррисона это была не тонкая игра с препаратами под контролем опытного инструктора, а всегда грубый, на полную катушку, до погружения в свинство, до потери сознания алкогольно-наркотический дебош.
Моррисон был не только Повелителем Ящериц, рок-звездой, шаманом и поэтом по призванию — он был еще и торчком по призванию. Посмеиваясь, хихикая, валяя дурака, становясь серьезным, он принимал, и принимал, и принимал. Существует множество рассказов о хороших трипах и о том, что ЛСД приводил к просветлению, или самопониманию, или хотя бы облегчал уход в другой, светлый мир, но все это не имеет к Моррисону никакого отношения. Он стремился не к просветлению, а к затемнению, не к гармонии, а к хаосу. Моррисону, принявшему наркотик, являлись кошмары, от которых все его тело покрывалось ледяным потом. Черная тьма и первичный прародительский хаос наваливались на него. В черноте он видел клубы переплетенных змей. Клубы ворочались, змеиные тела влажно поблескивали. Это было ужасно и отвратительно. Он проваливался в заброшенные шахты и оказывался то на пустырях вместе с уголовниками-мексиканцами, то в притонах рядом со скалящимися неграми, то на кладбище, где происходила оргия с трупами. Кто-то кого-то убивал, кто-то кого-то насиловал. Выйдя из трипа, неверной походкой добредя до ванной и вымыв лицо холодной водой, он затем брал свой блокнот и резким, угловатым почерком бросал на страничку несколько строк о том, что видел. Рука его дрожала? Наверняка дрожала. (далее…)
Лекция Брайана Ино в Петербургской Консерватории подошла к концу. Вот основные тезисы, которые прозвучали (конспективно, как мы успели их записать):
Есть три области, которые устроены как пирамида: 1. оркестр (наверху бог, потом композитор, потом дирижер, потом музыканты, потом после барьера — публика). 2. церковь 3. армия. Мне не нравится, как работает это устройство, положению пирамиды, где наверху гений (genius), я предпочитаю положение окружения и растворения (scenuis, то есть коллективное творчество).
Меня впечатлили Терри Райли и Стив Райх в конце 60-х, их эксперименты с созданием звуковой среды, непредсказуемой для композитора, были как раз тем, что я давно искал (пример — композиция Райха «It’s Gonna Rain»), с помощью лупов, петель они создавали среду.
Я не хотел, чтобы музыка менялась. Я хотел, чтобы она была как среда, как картина. Я понял, что хочу записывать музыку, которая бы стремилась к состоянию живописи. Не я один об этом думал, поэтому эмбиент и нашел свою аудиторию. Мысль была в воздухе. Я пытался оторвать музыку от ее исполнительских корней.
Я изучал живопись. Не переставал с 1975 года заниматься визуальным искусством. Работал со светом. Управлял светом. Видео позволяет управлять светом на поверхности (картинка это побочное). Я не хотел сюжетных видео, я не люблю телевизор. Я хотел, чтобы это было как картина.
Писал музыку, которая подражала живописи, и делал живопись, которая подражала музыке. Я искал то, что посередине. Например, в 70-х я делал такой проект: рисовал на слайдах, а потом несколько слайд-проекторов, направленных на одну поверхность, транслировали это, при этом на каждом проекторе по четыре слайда плавно сменяли друг друга в случайном порядке.
Иногда я усаживаюсь сзади и наблюдаю за зрителями. И я заметил, что люди стремятся облокотиться обо что-то, тогда я попросил, чтобы всегда во время моих перформансов были стулья. Я увидел, что люди зависают по несколько часов, попадая в мою среду. Ничего не происходит, никакого сюжета, никакой мелодии, никакой драматургии. Но людям нравится.
Одна из тех вещей, которые нравится делать людям, это отдаваться. Отдаваться какой-то страсти, чувству. Становиться частью чего-то. Это глагол активного действия.
Можно противопоставить это управлению. Мы все выходцы из разных технологических культур. Люди всегда между управлением и тем, чтобы отдаваться. Сёрфер, например, всегда между сдачей и управлением – надо и отдаться волне, и оседлать ее. Мы все в жизни занимаемся серфингом. Мы пытаемся соотноситься с силами, которыми можно управлять и отдаваться им. Люди, которые умеют только управлять, на самом деле дисфункциональны.
Примитивные народы знают, как отдаваться, сохранили эту способность. В каждой известной культуре такая сдача известна. Есть четыре способа отдаваться: секс, наркотики (затуманивающие препараты, нам неизвестно ни одно общество, где их нет), искусство и религия. Все они приглашают вас отдаться. А это значит, что вы перестаете быть собой и становитесь нами. Я перестаю быть человеком, который знает, где что лежит. В каждой культуре жонглируют этим по-разному, то есть в разных комбинациях сочетают эти четыре способа (секс, наркотики, искусство и религия). Как правило по два. Я все ищу культуру, где бы они были все четыре связаны между собой.
Мы огромное количество времени тратим на то, чтобы отдаться. Надо знать когда и в какой момент отдаваться. Это определенный навык, нужно тренировать его.
Мне интересно устранить, размыть барьеры, чтобы не было или-или, а было и-и. Барьеры между художником и публикой, индивидуальностью и коллективом, умом и телом, контролем и отдачей.
Чем лучше мы понимаем друг друга и эти два экстремума (отдаваться и управлять), тем легче нам между ними двигаться.
Из ответов на вопросы аудитории:
Я не думаю, что хоть что-то повторяется. Все внове. Даже если я сделаю точную копию какой-нибудь записи Литтл Ричарда, то эта запись будет совершенно отличаться от записи 58 года. Мне кажется, что все всегда происходит заново.
Мне кажется, что сейчас больше новой музыки, чем когда-либо в жизни.
Я хочу быть танцевальным интеллектуалом. Как Hot chip.
Я думаю, что русские, несмотря на ужасы коммунизма, могут гордиться собой, потому что тут был огромный эксперимент, от которого получилось много информации. Я не думаю, что запад выиграл холодную войну. Я не думаю, что кто-то выиграл. Я бы себя описал как социалиста. Мне больше нравится тип организации общества, который ближе к социализму, чем то, что происходит при рыночных отношениях.
небольшое интервью Брайана Ино Переменам можно прочитать здесь.
Брайан Ино сидит в своем лондонском доме в окружении больших ящиков. В ящиках спрятаны ароматы. Вот запах полевых цветов, а вот запах кроличьего помёта, вот белые грибы, а вот еловые шишки. Брайан Ино коллекционирует запахи… Об этом однажды рассказала жена Петра Мамонова Ольга (Мамоновы гостили у Ино в Лондоне в конце 80-х, когда Ино продюсировал альбом «Звуков му»; Ино дал Ольге попробовать запах полевых цветов, и она чуть не упала в обморок). Впрочем, миру Брайан Ино знаком больше как коллекционер звуков. Композитор, продюсер, художник. Парфюмер поп-музыки, создавший звуковой аромат, саунд-ауру нашего времени. Придумавший эмбиент и сделавший звук таких рок-звезд, как U2 и Talking Heads. В принципе, его звук мы слышим ежедневно – когда включаем компьютер и выключаем его. По крайней мере, если у вас стоит Windows XP. (Ино разработал звуковую схему для этой операционной системы.)
Через пару дней Брайан Ино приезжает в Россию, в очередной раз. На фестивале аудиовизуального искусства (6 — 19 декабря, Петербург) Брайан покажет инсталляцию «77 Million Paintings». А еще раньше, 29 ноября, он войдет в большой зал Санкт-Петербургской государственной консерватории и прочитает лекцию в рамках проекта . Лекция будет о культуре и способах ее формирования и становления. И о том, как создаются произведения искусства и какую роль в этом играет способность художника к восприятию и обработке информационных потоков. Организаторы фестиваля предпринимают сейчас отчаянные попытки заставить своенравного Ино давать журналистам интервью – по электронной почте. Но звуковой парфюмер – не любит интервью, а тем более заочных. Поэтому когда он получил мои вопросы, далеко не на все из них он соблаговолил ответить. Но кое-что все-таки написал.
Вы уже не впервые в России. В 1987-м продюсировали группу «Звуки Му», а в конце 90-х целый год жили в Питере (о чем вообще мало кто знал тогда). Чем вам так интересна Россия?
Брайан Ино: Меня всегда очень впечатляло, насколько велико для русских значение культуры. Я все вспоминаю, например, одного случайного таксиста – такой постоянно курящий человек-гора, долго-долго объяснявший мне разницу между Достоевским и Диккенсом. Еще помню большую выставку во Дворце молодежи, где было так много картин, что люди даже не могли протиснуться между ними… В общем, все было наполнено креативом и чувством возрождения жизни. И до сих пор Россия очень очаровывает меня этой энергией.
Один случай особенно отпечатался в моей памяти. Несколько художников устроили обсуждение своих работ прямо в самом центре экспозиции – так что любой человек мог сидеть и слушать, что художники думают о своих картинах, и задавать им вопросы. Мне интересно было посмотреть, как это сработает, и я остановился около одного из художников. Он говорил о картине, на которой была изображена обнаженная женщина. И тут с ним вступила в спор какая-то бабушка (an elderly babushka), по всей видимости, одна из уборщиц Дворца молодежи. Она утверждала, что руки были изображены без соблюдения пропорций. Что впечатлило меня, так это 1) что она чувствовала полное свое право высказывать свое мнение и, ничуть не стесняясь, делала это 2) что художник принимал это мнение всерьез и полемизировал с ней очень вежливо 3) и что остальные тоже очень корректно себя вели. Эта свободная любовь к культуре и всегдашняя готовность к обсуждению очень освежала после напыщенной арт-атмосферы Англии…
Говорят, что живя в Петербурге, вы писали постоянную колонку в Guardian – о своей жизни в этом городе и в этих репортажах многое подмечали о переменах, происходивших с Россией на ваших глазах. А могли бы вы рассказать сейчас о своих наблюдениях в более долгосрочной перспективе – скажем, как менялась Россия от одного вашего визита к другому? Какие новые черты в людях, в музыкальных интересах, в воздухе вы находили, возвращаясь сюда и общаясь с русскими?
Брайан Ино: Когда я жил в России, там шла своего рода волна возрождения форм революционного искусства, которое было отчасти ироничным, а отчасти… оно было представлено такими группами, как «АВИА». То, что они делали, казалось мне очень новым, и я ценил это на двух уровнях: во-первых, потому что я знал и любил источники, из которых это все проистекало, и, во-вторых, потому что мне нравилось то, как они обновляли и преобразовывали эти источники. «Звуки Му» были еще одной впечатляющей командой. Я чувствовал, что они были связаны с глубокими корнями русской литературы – с Гоголем, например, — где индивидуальность формализуется обществом или государством и что происходит, когда форма не вмещает содержимое индивидуальности. Мамонов поражал меня как настоящий гений, такой, который может появиться только в России.
С тех пор мои связи с российской культурой были очень ограниченными – тем, до чего я мог добраться в Англии, вот почему я так заинтересован в том, чтобы вернуться и увидеть, как культурная сцена развилась и эволюционировала с тех пор, как я уехал из России в 1997 году.
Ваш новый визит приурочен к лекции в рамках глобального годового проекта YOTA YES LECTURES. Есть ли уже какая-то конкретная канва для вашей лекции или это будет характерная для вас импровизация?
Брайан Ино: Чтение лекций вообще очень интересная штука. Позволяет ощутить сильную динамику. Всегда есть тема лекции и основная ее структура, но огромное значение имеет и элемент вариаций на тему. Например, я могу говорить о чем-то и вдруг осознать, что это напоминает мне о той или иной идее или вещи, и так и пойти дальше по касательной… При этом заданная структура всегда тянет назад, к отправной точке!
Что касается лекции, которую я буду читать в рамках проекта YOTA YES LECTURES: есть несколько предметов, о которых я собираюсь говорить. На самом деле это очень новые идеи даже и для меня самого, так что я до конца еще их для себя не сформулировал и, боюсь, не смогу сейчас рассказать подробнее.
Пару слов о вашем новом, только что вышедшим альбомом «Small Craft on a Milk Sea». В нем ведь тоже существенную роль играет импровизация…
Брайан Ино: Да, альбом «Small Craft on a Milk Sea» возник как совместный импровизационный сет с Йоном Хопкинсом и Лео Абрамсом. Эти два музыканта – прирожденные импровизаторы. Но многое было доделано позже, в студии. Хотя все равно мы стремились сохранить свежесть импровизации. И, надеюсь, нам это удалось.
Часто ли вы пользуетесь сейчас изобретенными вами картами ? Можно ли провести аналогию между ними и, например, китайской Книгой Перемен? Или тут действует совершенно иной принцип?
Брайан Ино: «Обходные стратегии» были способом систематизировать мои рабочие процессы и превратить их в свод правил. Я использую «Обходные стратегии» каждый день, но сейчас они стали частью моего мышления, я всегда ношу их в голове, и они настолько глубоко укоренены во мне, что я уже давно не рассматриваю их как карты.
Можно ли говорить в связи с «Обходными стратегиями» о том, что человек всегда подключен к какому-то безвременному источнику информации, который нужно только уметь использовать – добраться до него, вербализовать, дешифровать, истолковать? Eсть ли у вас, помимо карт, какие-то другие методы для контакта с этим источником?
Брайан Ино: Было бы справедливо сказать, что художники сталкиваются с такими проблемами и загвоздками, как подключение, вербализация, дешифрация и интерпретирование информации. Причем часто эти проблемы не связаны с каким-либо конкретным произведением искусства, но являются некими более фундаментальными частями процесса творения. И далеко не всегда очевидно, как быть в той или иной ситуации, и, я надеюсь, «Обходные стратегии» помогут решить эти проблемы…
* * * *
На этом Брайан Ино замолчал и на мои вопросы про магию, запахи и звуки и про музыку будущего отвечать не стал — видимо, строго последовав даосскому завету «знающий не говорит, говорящий не знает».
Но, чтобы закончить как-то этот материал, вот еще пару цитат из недавнего интервью Брайана Ино, которое он дал и в котором был несколько более словоохотлив:
«Годами я боролся с идеей, что рок и прочее популярное искусство всего лишь
выражает страсть и моду времени и ничего общего не имеет с мышлением, и что если вы делаете популярное искусство и еще при этом способны думать, то это как-то подозрительно…»
«Я думаю, что эра звукозаписывающей индустрии сейчас подходит к концу и взрывается, как мыльный пузырь. Я всегда знал, что рано или поздно это произойдет. Это как когда-то, до того, как пришел газ, главным топливом был китовый жир… И если вы торговали китовым жиром в то время, вы могли стать богатейшим человеком планеты. История не стоит на месте. Звукозапись сейчас это все равно что китовый жир. Что-то должно придти на смену».
В общем, стоит, мне кажется, если уж не сходить на лекцию Ино, то, по крайней мере, посмотреть ее в сети (как я понимаю, трансляция состоится 29 ноября)прочитать ее конспект на Переменах и непременно послушать новый альбом Брайана Ино «Small Craft on a Milk Sea». Это действительно очень сильная вещь. Есть на торрентах.
Утром, сквозь сон, включив радио и просыпаясь, обнаружил подозрительное сходство между стихами Федора Чистякова «Песня о настоящем индейце» и Мандельштама «Отравлен хлеб и воздух выпит»…
Сравните:
Ну, а если наш индеец вдруг немного загрустит,
Он достанет папиросу и покурит, посидит.
Посидит, подумает, что-нибудь придумает,
Ну, а если грустно станет, так он песню запоет.
…
А под вечер все индейцы соберутся у стола,
Заколотят трубку мира — прояснится голова.
И про прерии простор поведут свой разговор:
«Где ж вы, кони, наши кони, что несут во весь опор?»
и
Под звездным небом бедуины,
Закрыв глаза и на коне,
Слагают вольные былины
О смутно пережитом дне.
Немного нужно для наитий:
Кто потерял в песке колчан,
Кто выменял коня, — событий
Рассеивается туман.
И, если подлинно поется
И полной грудью, наконец,
Все исчезает — остается
Пространство, звезды и певец!
Слева: знаменитая фотография тринадцатилетней пакистанской беженки, сделанная в 1984 году и ставшая после публикации в National Geographic символом афганской войны.
Справа: та же самая девушка семнадцать лет спустя.
Вчера мой коллега, известный, кстати, драматург и сценарист Александр Молчанов заговорил со мной о поэзии. Он как раз прочитал мою статью о Георгии Иванове, и его интересовала одна простая вещь: а есть ли поэты? Ну то есть он так прямо не формулировал свой вопрос, но, понятно, что тема сводилась к этому. Есть ли сейчас в России поэты? Не те медиаперсонажи, чьи имена мы слышим отовсюду (а особенно в интернете), а настоящие поэты. Метафизические, с градусом посвящения. Те, кто со(за) стихотворением лезет не в карман, а уносит(ся) в бездну. Ну, вот как Георгий Иванов…
Кто? — спрашивал Саша, — Тимур Кибиров, Кушнер, да, но они же уже старики. А вот молодые, новые?
Я в шутку ответил, что полно поэтов в интернете, вон стихи.ру есть сайт. Посмеялись и заговорили о работе. Потом я прислал Александру ссылку на PDF-поэзию Peremeny.ru, потому что, конечно, я не ищу поэтов, они находят меня. Для этого (отчасти) и создан этот проект PDF-поэзия…
Причем поэзию я считаю областью фундаментальной, неким основанием, на котором держится словесное искусство, и шире — сознание. Она всегда есть и никогда не умирает. Просто о ней если и говорить, то очень нужно осторожно — как о магии, как о таинстве. Поэтому когда Игорь Панин заметил, мол, «весьма характерно», что, «перечисляя литературные жанры» в анкете Неудобной литературы, я «проигнорировал стихи», он был совершенно прав: да, характерно. Но только я не проигнорировал, а — умолчал.
Но сегодняшняя — о современном состоянии русской поэзии — просто вызывает на разговор. («Строители вавилонской башни даже не пытаются уже поговорить друг с другом; нет ни общего языка, ни границ, ни правил, ни самой веры в возможность понимания. Вместо нее — ощущение дурной стабильности; чувство, что мы участвуем в работе чужого, не нами заведенного механизма. Это чувство, думаю, общее у всех участников литературного процесса, да и у всех вокруг» — пишет она).
Несколько отдельных цитат:
1.
Поэзия «превратилась во что-то вроде ВДНХ — праздничную и пеструю панораму собственного изобилия».
2.
Социальные механизмы функционирования поэзии, как их принято описывать, объясняют и оправдывают существование литературных кланов и союзов, вражду партий, литературную борьбу со всеми ее потерями.
3.
Поэзия стала профессией, служение службой (ежедневным хождением в департамент).
4.
Мы уже не наедине с собой, не в слепом пятне, как в начале 90-х, а в хорошо освещенном крупном торговом центре вроде ИКЕА. Сказать (купить, продать) тут можно все, что угодно; значит, без всего этого можно обойтись.
5.
Стихи начинают восприниматься не как проводник (в дивный новый или старый мир), а как инструмент. Чего? Немедленного наслаждения, которое читатель уже заработал — просто тем, что согласился раскрыть стихотворный сборник. Главными достоинствами поэтического текста тогда оказываются новые, чужие вещи: энергичность, увлекательность, трогательность, удобство восприятия.
6.
Чтобы соответствовать новой роли (нравиться, быть любимым), поэт должен вести себя как циркач, демонстрируя чудеса ловкости, вращая гири и ловя фарфоровые чашки: в каждой строке по призовой метафоре, а лучше бы по две. Все неочевидное, не поражающее с первого взгляда, тонкое, легкое, зыбкое, многослойное — попросту не воспринимается новым вкусом; у нового читателя плохо настроен звукоулавливатель.
Мне нравится эта откровенная статья. Мне симпатично, что Мария Степанова берет на себя ответственность («виновата … я сама») и призывает «осознать смехотворность и относительность рукотворных иерархий» (за построение которых ведь и берет она ответственность на себя? в частности, по крайней мере, за это построение, так ведь?). И нащупывает самую суть проблемы.
Кстати, давно собирался заметить, что «Неудобная литература» — это не про «обиженных литераторов, которых не публикуют позасемшие редактора» (по невнимательности именно так многие понимают и интерпретируют Неудоблит), нет, речь в проекте не об этом. Вчитайтесь хоть в заметку «Невозможность продать (в символическом смысле)» — это о тонком психологическом перехлесте, о том самом, о котором говорит и Мария Степанова, хотя и совсем другими словами. Например, вот такими:
Достаточно было почувствовать себя квалифицированным пользователем, гордым своей способностью выбрать товар по душе, чтобы (в применении к эзотерическим, сопротивляющимся неуловимым вещам вроде поэзии) сформировалось то, что Сьюзан Зонтаг называет новой чувствительностью. Применив к поэзии логику супермаркета, мы получаем приемы, знакомые по работе «Пятерочки» — агрессивное продвижение товара, разные виды меняющегося актуального, перепроизводство товаров повышенного спроса, глубокое равнодушие к тому, на что спроса нет.
и далее:
Сложность вполне допустима — но нарядная, щеголеватая, демонстративная, носимая напоказ. Новая чувствительность ищет избытка, полноты, душу переворачивающей эмоции, и реагирует на то, что эту эмоцию высекает. Мы уже говорили про занимательность, про потребность в фабуле, открывающей легкий путь читательской сентиментальности. Но есть и другие варианты — игра в узнавание, снимающая с антресолей старые вещи — детскую советскую память, типовой ключ к опыту, который общим только притворяется. Или прямая проповедь, уроки жизни, заповеди блаженства, расписанные на раз-два-три. Вариантов много, инвариант один: новая чувствительность использует стихи как болеутоляющее средство, ожидая от них для себя прямой и внятной пользы. Стихи должны быть больше, чем стихи — сами по себе они тут без надобности.
Все это прекрасно применимо и к прозе. И на самом деле относится не только к современной ситуации. Это было всегда. Люди в целом не меняются, как и их восприятие… Просто сейчас этот перехлест, это «вытеснение» ощущается наиболее остро — и вот это сейчас — действительно очень важная деталь. Симптом назревшего невроза…
К чему же приходит Мария Степанова? Да к тому же, к чему и я. О поэзии лучше молчать. А если говорить, то очень осторожно. Это не новость, тайна эта приоткрыта уже давно:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими — и молчи.
«Единственным выбором представляется непрозрачность: темное, закрытое, непопулярное, незанимательное, неуспешное катакомбное существование, идущее в стороне. В том числе и от собственных «хочу» и «могу», погружающих каждое действие в логику рынка, готовых вписаться в любой контекст и превратить любое поражение в хорошо рассчитанный выигрыш». Прочитайте полностью (там еще есть , не все замечают сразу). А потом возвращайтесь на Перемены и знакомьтесь с поэзией Перемен. У нас как раз опубликован сегодня новый сборник из серии PDF-поэзию Peremeny.ru. Автор попросил подписать его сборник псевдонимом Prosto Dostali. «Сразу оговорюсь, — пишет она. — я надеюсь на то, что Вы не станете «изымать» оттуда что-либо, в противном случае, как мне кажется, из сборника исчезнет жизнь. А я не хочу заниматься скучным и не живым плодоношением». Сборник называется «СТИХИЙНОЕ ТВОРЕНИЕ». Из него ничего не «изъято», ни одного необходимого слова. И он уже представлен на странице проекта.
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>