Серия очерков Георгия Иванова «По Европе на автомобиле» не получила такой широкой известности, как его воспоминания «Петербургские зимы» или неоконченный роман «Третий Рим», тем не менее – это очень сильная и стильная проза, действующая к тому же не просто как рассказ о путешествии, а теперь уже и как машина времени: читатель оказывается погруженным в ту Европу, которой теперь уже нет ни на географических картах, ни в политических реалиях, в те недолгие, но существенные расклады, которые творились в Европе в начале 30-х и были, возможно, точкой бифуркации, развилкой, в которой история (и Европы, и России) могла бы двинуться по совершенно другому пути. Сюжетную канву текста составляют воспоминания о поездке из Риги в Париж, предпринятой Георгием Ивановым в начале 30-х годов (видимо, речь идет о сентябре или октябре 1933 года, так как первый из этих очерков был опубликован впервые в ноябре 1933 года в эмигрантской газете «Последние новости», где и далее эти очерки публиковались из номера в номер – вплоть до февраля 1934 года). Начало 30-х, когда происходила описываемая поездка, было временем вхождения во вкус фашистской Германии, имевшей тогда самые радужные планы и перспективы. Иванов едет из Риги через подчиненные фашистской Германии города Латвии, Литвы, Польши, еще с их старыми названиями (Митава – это сейчас латвийская Елгава, Шавли — литовский Шяуляй, Тильзит – российский Советск, Шнейдемюле – польская Пила), рассказывает о берлинских собраниях РОНДа (Российское Освободительное Национальное Движение), движения, призванного освободить Россию от большевиков с помощью фашистов. И позволяет почувствовать ту неуловимую поэзию ускользающего мгновения надежды и обреченности, которая висела тогда над Европой вообще и – в частности и в особенности – над русскими людьми, бежавшими туда от большевистского беспредела. Мы публикуем эти очерки полностью ко дню рождения Георгия Иванова.

Итак,

Георгий Иванов
ПО ЕВРОПЕ НА АВТОМОБИЛЕ

Читаем — здесь.

В недавней статье (мне сказали, кстати, что автор статьи — гражданка Франции) сказано: «Французский импрессионизм, крупный пуантилизм, как будто отодвигает границу, но на самом деле громоздит искусственные преграды в каждой точке пространства, чтобы тут же их размыть. Английская боязнь границы по-островному объяснима — стоит переступить предел, промочишь ноги и заработаешь инфлюэнцу, если же не остановишься на этом, то можешь и захлебнуться. Русские… мы вторичны, увы, и сбиты с толку пахотой графа».

Сбиты с толку пахотой графа? Вторичны? Что ж, соблазнительная идея — этак витиевато свалить все на Николаича и согласиться с Петром Яковлевичем Чаадаевым. Да только мне кажется, что искус сей исходит как раз из крайне превратного понимания толстовской пахоты и от слишком чужеродного (привнесенного извне) самоуничижения… А вот понимание, сразу видно, правильное — дано в статье Олега Давыдова к столетию побега Толстого от всех, забывших радость свою:

«Итак, Толстой понял, что «Христос нисколько не велит подставлять щеку и отдавать кафтан для того, чтобы страдать, а велит не противиться злу и говорит, что при этом придется, может быть, и страдать». Отвлекаясь от христианства и немного осовременивая, можно сформулировать толстовское кредо о непротивлении так: не участвуй в делах мира. Отойди в сторону, пусть эти подзаконные (юристы, банкиры, бандиты) судят и грабят друг друга. Не участвуй в их играх, не верь в их посулы. У тебя своя жизнь, свой мир, свой путь. Исполняй их законы, чтобы они не смогли привязаться к тебе, плати налоги, не нарушай правил уличного движения. Если надо, подставь и щеку, отдай последнюю рубашку, но не участвуй в их кутерьме. Отдавай, чтобы не участвовать. Плати за свою свободу. Правовое государство? А ты чего хочешь – жить или судиться? Жить можно лишь вне системы, вне матрицы. Поэтому ищи и находи зоны свободы, которые еще не охвачены ограничениями законов. Только там можно делать дела (кстати, и бизнес)».

Недавний выплеск в Блоге Перемен был услышан где-то там… то ли в Чехии, то ли среди интернет-шутников. Легализованы наркотики в Чехии. В ограниченных количествах, но носить и употреблять можно и героин, и экстази, ну и траву само собой… Об этом пока сообщили некоторые новостные сайты. А также и серьезные аналитические издания (что дает уже нешуточные основания полагать, будто все это чистая правда). Например, на «Look at me» (новость который день уже висит там на самом видном месте на главной странице) пишут: «…с 1 января 2011 года в этой стране вступает в силу закон о легализации наркотических веществ. Согласно решению правительства страны, со следующего года в Чехии будет разрешено иметь при себе до 15 граммов марихуаны, до четырех таблеток экстази, двух граммов амфетамина, полутора граммов героина, и одного грамма кокаина». Я посмотрел — в чешском интернете эта информация как-то подозрительно не муссируется. Есть что-то в паре англоязычных изданий про Чехию, но смущает дата… там написано «с 1 января 2010 года». А в рунете активно обсуждают именно легализацию с 1 января 2011 года… В английской Википедии сказано, что в Чехии действует с 1 января текущего года закон, в соответствии с которым человека не посадят в кутузку, обнаружив у него указанное количество материалов, но их — отнимут у него. А это уже не совсем легалайз… И совсем не то, о чем вдруг стали трубить некоторые отечественные СМИ сейчас (к тому же — про 1 января 11 года).

Интернет это ведь такая штука, где мистификацию запустить (а особенно на такую живую тему) можно с одного-двух кликов мыши — и пошло-поехало…

Очевидно, это сознательно спровоцированный кем-то в рунете медиавирус, целевой вброс (если так, то с какой целью активирован этот вирус? Прощупать общественное мнение? кому это может быть нужно? для чего?). Или всё же это просто чья-то дурацкая ошибка, подхваченная невнимательными блоггерами и журналистами?… Но случаются ли такие ошибки на пустом месте?

Вы как думаете, что это?

Мне кажется, я абсолютно не представляю себе жуткое пространство отечественной поэзии, в которое я желаю войти, распахнув свою душу. Надо честно признать, что наша, россиянская поэзия, это уже не искусство уединения со всеми, а сплошная интеллектуальная и духовная проституция на заплесневелой панели толстых журналов.

Пока ехала с работы на краснорылом трамвае, набросала это  стихотворение:

дождит
нет целую вечность солнца над крышами
и запотелые окна
целуют расцелованных тоской

какая осень странная в округе
прежде навсегда нестало лета
после навечно забудется зима
а вдруг
эта осень и есть врата райские
для тех которые исчезнут навсегда
а небо не!брито
а небо в похмелье
небо — дождит

дин-кап-дин-кап
наверное
и в подобном звучании дождя есть
огромное важное ускользающее
от меня сегодня
а впрочем то же было и вчера
и то же самое случится и завтра
дин-кап-дин-кап

в моём УЖАСНО одиноком обиталище
чуть западнее руин
Петербурга Достоевского
жизнеутверждающе наброшена петля на люстру
и тень моя гамлетизирует её дрожь

разверзлось трамвайное чрево
открылось трамвайное нутро

и входят лица
и выходят затылки
и тьма желаний укутана в плащи
и тонны раздумий обтянуты куртками
а некоторая печальность облачена в пальто
с каракулевым воротником
и в этом постоянном непостоянстве
моё освобождение
от
осеннего недомогания
одиночествующей лесбиянки

Захотелось прогуляться, и я вышла на перекрёстке Стачек и Ленинского. Направилась в сторону метро. По дороге разглядывала рекламные вывески салонов красоты и прикидывала через сколько дней после изнуряющей, но обожаемой, экзекуции над собой придётся звонить дальнему родственнику и взять взаймы у него пару тысяч на пропитание и книги. Насчитала семь дней.

Вчера видела соблазнительный полупрозрачный комплект белья, красного цвета, от Marc&Andre. Майка на тонких регулируемых бретельках, украшенная оборками на плечах и снизу. Трусики-шорты. В нём, я думаю, замечательно читать стихи, философские трактаты или просто есть мороженное, когда за окном октябрь и дождит. Стоит эта замечательная вещица около полутора тысяч рублей. Для меня – дороговато…

А для вас?

Вчера же, мне давилось встретиться с Валерой. У многих блондинок, обычное дело, самые умные подруги, почему-то, это сероглазые брюнетки. Она, после всевозможных ухмылок на моё повествование о похождениях по семи кругам торгового комплекса, шикарно обозванным «Французским Бульваром», достала из своей сумочки какую-то книжечку и заявила, что этот новый бестселлер талантливейшего интеллектуала и литератора Андрея Максимова, отчасти оправдывает моё существование. О, как!

Она ещё не устала от собственной интеллигентности. Ей уже двадцать восемь, в её гражданском браке нет ничего кроме унылой перспективы свою жуткую привычку надоедать умными цитатами из толстых книг личному пучеглазому сожителю по выходным, перевести в разряд официально оформленной обязанности.

Она вообще не носит чулки. Говорит, что это пошло. Иногда она забегает в гости, и я принуждаю её к просмотру порнографии. Ей это нравиться: и моё принуждение, и порнография на экране плазмы. Но она ещё ни разу не призналась мне в этом.

Наверное, она ещё и не подозревает о существовании оргазма… (далее…)

29 октября умер поэт Евгений Головин.

Игорь Дудинский о Головине в интервью Переменам (2007 год):

Головин – действительно «фигура» весьма магнетизирующая, мистическая и «неоднозначная».

Достаточно вспомнить личностей типа того же Гурджиева, чтобы понять, с какими усилиями по-настоящему посвященные люди вписывались в «земную» систему координат. Отсюда и «неоднозначность» их восприятия непосвященными людьми.

Головин – величайший эзотерик современности. Он проштудировал и обобщил все эзотерические знания и учения всех веков и традиций, усвоил их и переварил в котле своего личного опыта.

Согласитесь, что такой огромный груз держать в своей голове, душе и сердце способны даже немногие из небожителей – не говоря уже о земных людях.

Отсюда, опять же, проблемы с восприятием людей с таким эзотерическим багажом.

Да, Евгений Всеволодович Головин (кстати, он жив и здоров, поэтому вполне доступен для контактов) способен при желании пускать в ход свой «магнетизм», интенсивность которого способны выдержать немногие.

Правда, он может закапризничать при виде неинтересного ему человека и забыть о собственном «магнетизме». Тогда он предпочитает притворяться кем угодно — хоть ловким мистификатором.

Головин – больше, конечно, алхимик, чем маг. Хотя бы потому, что в области магии он всегда признавал превосходство над собой недавно скончавшегося Валентина Провоторова.

Алхимию же он знает в совершенстве – насколько такое возможно, потому что в совершенстве алхимию не может знать ни один смертный. Скажем так: на сегодня алхимической теорией и практикой Головин владеет лучше, чем кто-либо из живущих на земле.

Головин одновременно и алхимик, и маг, и хорошо пьющий гениальный поэт, «который читал много эзотерической литературы». Впрочем, я не могу сказать, в каком из своих проявлений он негениален.

отсюда

Антарктида

не поднимайте бровь —
над мысом катастроф
ползет шизоконечная звезда
лохматая волна
нам в ухо прошипит
электро-ледяное “да!”

на этих проклятых скалах
в обломках кораблей
мерцают генитальные мозги
и мы как дураки
ласкаем чей-то скальп
в надеждах субтропической любви

вдали от зодиака
злая лесбиянка
раскинулась нагая антарктида
но мы идем вперед
ебись она в рот
станция амундсен-скотт

и надо же было случится тому
что нас всего семь
и вслед идет невидимый восьмой
сквозь синие леса
мы смотрим на него
и вырываем бесполезные глаза

Вчера услышал по телевидению образцово-показательную весть о том, что в Афганистане совместными усилиями российско-американских войск обнаружены и уничтожены потайные заводы по добыче и производству и фасовки наркотика героина. Показали огромные мешки с опийным сырьем и двух гордых командиров в форме. Один по-русски спрашивал:

— Опиум?

Второй по-английски отвечал:

— Yeah-yeah opium…

Типа нашли общего врага. Сплотились на почве единодушной ненависти к отвратной наркоте.

А потом прозвучала сумма. «Всего было уничтожено в ходе операции героина на миллиард долларов». И тут меня вскрыло. Как же это глупо! Ну в самом деле, лучше бы поставили продажу наркотиков под контроль, а не боролись бы с ними. Чем наркотики хуже алкоголя? Тем, что от них люди мрут? Ну хотят умирать — и пусть умирают. У нас свободный мир. Свобода воли, свобода выбора. Подростки неразумные умирают? Ну что значит неразумные. Ну не продавайте их детям, не продаете же детям водку и пиво?

Да, продажу наркотиков (любых!), я считаю, нужно разрешить. В особых магазинах и по строгим правилам. Ведь если люди хотят травиться и умирать (получать кайф, расширять сознание, избавляться от боли, забываться), то зачем им это запрещать?

Лично я не употребляю наркотики. Вообще. И считаю, что это гадость. Но я сделал этот выбор сам. Не потому что мне государство запретило их потреблять, а потому что я человек разумный и просто лучше себя чувствую без них. Но:

Потребление наркотиков (в частности, опиатов) — это древнейший ритуал, древнейшая культура. Их просто так все равно не запретишь и не истребишь. Хоть потрать ты на это миллиарды и века… Поэтому, дорогие США и Россия, давайте смотреть правде в глаза и извлекать прибыль и пользу из этого неизбежного зла. Поставьте под контроль оборот (под реальный контроль, а не под иллюзорный. под такой же контроль, под который вы поставили табак, алкоголь, продукты с вредными консервантами и прочую вредоносную байду, которая продается в магазинах), разрешите — в ограниченном режиме — и получайте большие налоги в казну. И хватит травить бедных афганцев и пакистанцев… Они жили этим и будут жить всегда. Это их национальная сельскохозяйственная культура.

В конце концов, от наркотиков меньше вреда, чем от нефти, это уж по-любому в масштабах вечности и всемирной экологии.

P.S. Конечно, они никогда этого не сделают… Потому что у них есть «совесть» (точнее слабоумный электорат).

Есть такой литературный критик – Кирилл Анкудинов, живет в Майкопе, пишет на Часкор.

Начиная проект Неудобная литература, я и ему тоже отправил вопросы проекта (на которые, напомню, ответили многие литераторы и окололитературные люди). Но никакого ответа на свое письмо я тогда от Анкудинова не получил. Не знаю, может быть в Майкопе это такая форма вежливого отказа — не отвечать на письма. А может быть просто письмо мое до Кирилла не добралось. Так или иначе, лит.критик этот, будучи активным участником «литературного процесса», конечно же, мимо своего внимания Неудобную литературу не пропустил… Как и, на самом деле, не пропустили ее многие прочие фигуранты оного процесса. Я в этом уверен. Не пропустили, но предпочли никаких комментариев по поводу не давать. Ну а чего там говорить? И так все понятно: дурак редактор, дурак директор и проч.

О политике умалчивания, принятой среди участников удобного литературного процесса, я уже упоминал. Это такая дзенская практика — умолчал значит нету. Не заметил — победил… Но вдруг выясняется, что Кирилл Анкудинов сделал выводы и даже взял на заметку Неудобную литературу: вот его сегодняшняя колонка на Часкоре, смотрите. Я нынче процитирую моменты, особенно доставляющие.

В первой половине этой колонки проводится мысль, что механизмы осваивания человечеством актуальной культуры похожи на эволюцию природы в понимании Чарльза Дарвина.

Мы говорим: выживают лучшие, выживают самые сильные, выживают наиболее приспособленные.

В теории это так, а на практике, в реальности, в лесу — не совсем так (совсем не так).

Выживает не лучший, не самый сильный, не наиболее приспособленный — выживает только тот, кто выживает, поскольку выживание отдельной особи — всецелое дело случая.

Далее следует пример поэтессы Анны Радловой, которая, по мнению автора, достойна гораздо большего внимания, чем Анна Ахматова, а, однако, осталась в тени. Культура ее недооценила…

И:

И таких примеров — премногие десятки. Почему Андрей Платонов, а не Борис Пильняк? Почему Вагинов, а не Шенгели? Почему Маяковский, а не Мариенгоф? Почему Илья Эренбург, а не Рюрик Рок? Почему Велимир Хлебников, а не Иван Коневской?

Да потому что игра случая. Как в лесу.

Кто-то оказался для потомков слишком глуп (как Константин Бальмонт, поэт замечательный в своём роде и создавший собственный звёздный извод поэтической масскультуры, насмерть перешибленный следующими масскультурами).
А кто-то — чересчур умён (как Вячеслав Иванов, ставший любимым поэтом Аверинцева, однако отнюдь не кумиром широкого читателя). Кто-то избыточно хотел славы (как Брюсов, исполнивший свою заветную мечту, попавший таки на страницы учебников, но не более того).

Кто-то недостаточно хотел славы (как граф Василий Комаровский) или вообще не хотел славы (как навсегда ушедший в народ Александр Добролюбов)…

В современной литературе романтизм эстетически репрессирован, оттеснён на периферию процесса. Он и мстит за себя, возникая не там, где ему положено быть (во второй, текстовой реальности), а во всеобщих представлениях о литературной жизни.

Все только и делают, что транслируют романтический бинарный концепт «гениев и толпы» (по умолчанию полагая гениями самих себя, а толпой — остальных).

Иногда за «объективные признаки гениальности» комично принимаются «наработки референтной группы» некоторого (того или иного) автора; сей автор по двенадцать раз в году публикуется в престижных журналах и отхватывает все премии, а тем временем его книги в букотделах уцениваются до десяти-пятнадцати рублей.

(В мире флоры и фауны тоже встречаются подобные жизнерадостные нежизнеспособности — махровые георгины, бесшёрстые кошаки и раскормленные мраморные доги: они радуют человеческий глаз, но в лесу не проживут и секунды.)
Культура — не оранжерея и не показательная ферма селекционера, культура — не справедливый спорт; культура — дикие джунгли всеглобального пиара. В культуре царят напор и случайность.

Потому имеет смысл биться бошкой о тупую стену, вновь и вновь напоминая, вызывая к жизни забытые, неназываемые, канувшие, неизвестные имена.

Есть шанс, что по финальному результату победит тот, у чьего покровителя-молитвогласца была крепче бошка и горячее молитва.

Заметим, что Кирилл Анкудинов говорит о своем открытии не без явного наслаждения. Изо всех сил надавливает (болдом) на слово «случай»… Смакует ситуацию и как бы радуется тому, что он, Кирилл Анкудинов, причастен тайнам такого грандиозного и жестокого мира (то есть — литературного процесса), в котором самым талантливым и достойным чтобы доказать свой талант и свое достоинство приходится неустанно биться БОШКОЙ О ТУПУЮ СТЕНУ. Может быть тогда кто-нибудь да услышит… И растворятся врата великой и могучей культуры и придет признание потомков в веках… Это просто очаровательно. Браво, Кирилл, браво! БОШКОЙ О ТУПУЮ СТЕНУ! Именно! «Хорошая вещь пробьется!» — об этом в Неудобной литературе говорил еще Сергей Шаргунов (кстати, пристально наблюдаемый Анкудиновым)…

Ну а на письма все-таки надобно отвечать. Это такое правило хорошего тона.

Читайте также предыдущие части проекта Неудобная литература:

— Переписка с Александром Ивановым из Ад Маргинем и представление романов «Побег» и «Мотобиография»
— Виктор Топоров и его Опция отказа. Как это работает, или как найти издателя
— Ответы Дмитрия Быкова
— Ответы Сергея Шаргунова
— Ответы Вячеслава Курицына
— Ответы Николая Климонтовича
— Ответы Владимира Сорокина
— Ответы Дмитрия Бавильского
— Ответы Александра Иванова
— Невозможность продать (в символическом смысле)
— Ответы Льва Данилкина
— «Хорошая вещь пробьется», или Неудобность Галковского
— Ответы Андрея Бычкова
— Ответы Лидии Сычевой
— Ответы Виктора Топорова
— О том, как в толстых журналах 80-х понимали «гласность», а также об отношении издателей к сетевой литературе
— Ответы Алексея Варламова
— Ответы Игоря Панина
— «Новый мир» реагирует на Неудобную литературу. Михаил Бутов VS Виктор Топоров
— Ответы Льва Пирогова
— Ответы Евгения Лесина
— КУКУШКИНЫ ДЕТКИ. Роман Олега Давыдова (к началу первой публикации)
— Ответы Лизы Новиковой
— Ответы Сергея Белякова
— Ответы Ефима Лямпорта
— «А вокруг скачут критики в мыле и пене…» (про литературных критиков)
— Роман «Побег» и МИТИН ЖУРНАЛ
— Ответы Романа Арбитмана
— Переходный период. Битники, Пелевин и — ответы Виктории Шохиной
— Ответы Макса Немцова
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Дениса Яцутко
— Таба Циклон и Джаз на обочине. Гонзо-стайл и антихипстеры
— Игры пастушка Кришны

— Книги проекта Неудобная литература

Вся Хроника Неудобной литературы всегда доступна вот по этой ссылке.

Проза Белого не проста, но очень музыкальна — благодаря своей электрической ритмизованности и звучной энергии действительных символов. Таков, например, рассказ «Йог», речь в котором идет о революции и ее непосредственной связи с тонкими мирами. Рассказ «Йог» написан Андреем Белым в 1918 году, после возвращения из Швейцарии, где он учился у немецкого мистика, создателя антропософии Рудольфа Штайнера. Далее — сам рассказ. (Публикуется ко дню рождения Андрея Белого.)

Йог

1.

Иван Иванович Коробкин был служащим одного из московских музеев, заведуя библиотечным отделом без малого сорок уже лет. Летом, зимами, осенями и веснами появлялось бессменно в музейной передней согбенное, старое тело его; летом — в белом сквозном пиджаке с преогромнейшим зонтиком и — в калошах; зимой — в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтертом пальто — мозглой осенью; и весною — в крылатке.

Чмокая губами и расправляя клочкастую бороду, кряхтел он на лестнице: приподымался медлительно, постепенно осиливая все двадцать четыре ступеньки, ведущие в уже набитое битком посетителями помещение читального зала; раскланивался с обгонявшими его посетителями, которых не знал он и вовсе, но которые его знали давно, разумеется, все.

Проходя в библиотечное помещение и просматривая записки, откладывал их; и — отмечал карандашиком.

Иногда принимался он озирать сослуживца и отрывал его вдруг от дела произнесением весьма полезных сентенций, напоминающих изречение Ломоносова:

Науки юношей питают.

При этом же он начинал потирать свои руки, откинувши голову и расплываясь в довольной улыбке; за минуту суровое и сухое лицо его, напоминающее портреты поэта и цензора Майкова, становилось каким-то сквозным, просиявшим и — детским:

— «Иконография, молодой человек, есть наука!» — провозглашалось среди гробовой тишины помещения, прилегающего к читальному залу; но когда ж молодой человек, отрываясь от дела, приподымал свою голову, видел он: суровое и сухое лицо, напоминающее портреты поэта и цензора
Майкова.

Говорят, что однажды Иван Иванович Коробкин, прогуливаясь по музейному дворику, обсаженному деревцами, воскликнул:

— Рай, господа, в сущности говоря, ведь есть сад…

— Мы в саду.

— Собственно говоря, мы в раю…

Говорят, что черты его блеклого лика преобразились нежданно: и в них проступила такая непререкаемость, что прогуливавшемуся с Иваном Ивановичем помощнику управляющего музеем на миг показалось: Иван Иванович, восхищенный силой до выспренной сферы небес, переживает невыразимые сладости, как о том он рассказывал вечером Аграфене Кондратьевне.

— Знаете ли, Аграфена Кондратьевна, Бог его знает, кто он такой; мало ли, чем может быть он… Не масон ли он, право; и поставлен на службу-то он ведь покойным Ма-евским; а про Ма-евского говорили в старинное время, что он был масоном… И перстень какой-то такой на своем указательном пальце носил.

Иван Иванович Коробкин знакомств не водил; не сближался ни с кем; пробовали к нему захаживать в гости; и — перестали захаживать; однажды застали его, выходящим из собственного помещения в Калошином переулке с огромнейшим медным тазом, прикрытым старательно чем-то; что же, думаете вы, оказалось в сем тазе? Не отгадаете: черные тараканы.

Да! (далее…)

14 (26) октября 1880 года родился самый причудливый персонаж Серебряного века

Если верить Владиславу Ходасевичу, отец Андрея Белого (Бориса Бугаева), профессор математики Николай Бугаев говорил: «Я надеюсь, что Боря выйдет лицом в мать, а умом в меня». Профессор был некрасив, но умён. Мать же красавица, икона стиля, но дура и истеричка. Сын оказался красивым и странным.

«Огромные широко разверстые глаза, бушующие костры на бледном, измождённом лице. Непомерно высокий лоб, с островком стоящих дыбом волос /… / порой Белый кажется великолепным клоуном. Но, когда он рядом, — тревога и томление, ощущение какого-то стихийного неблагополучия овладевает всеми» (Илья Эренбург).

«В Андрее Белом есть звериность, только подёрнутая тусклым блеском безумия. Глаза его, /…/ точно обведённые углём, неестественно и безумно сдвинуты к переносице. Нижние веки прищурены, а верхние широко открыты. На узком и высоком лбу тремя клоками дыбом стоят длинные волосы…» (Максимилиан Волошин).

Подобных отзывов много. Внешность и повадки Андрея Белого впечатляли не меньше, чем его тексты. А то и больше. (далее…)

Февр.2007. Ascher-Mittwoch (Ашер-Миттвох – среда Ашер: христианский праздник)

«Мир на целое поколение» отсюда уже вывозили… похоже не раз: и в бурно-лихие 30-е, а то вспомнить хоть февраль 2007 (реч ВВП)… Всякие шумучки на весь мир, уж по крайности на всю Европу по разным поводам и по сей день устраивают – жить в известности надо – иначе что это за столица… пусть и «карманная»

…Свиньями и навозом в Мюнхене ПАХНЕТ… И Н О Г Д А… как и обычной, простите, канализацией – причём в самом историческом центре! Однако повтрояю – не часто! Чаще здесь Ароматы… и какие – нет слов, таковых ещё не придумали и едва ли скоро это случится!

Вот в эти дни, деньки-денёчики, когда солныще владеет всем и вся с раннего утречка и до закату – и ни облачка! Фашинг-Цайт – гуляет народонаселение, пьёть-исьть (ест… порою жрёть)… Но уж приготовить это: еду-питие — тут умеют! И никаких тебе французских извращений и испано-италических инноваций – всё простое и здоровое, то есть крепкое, сытное и вкусное! Только слово «вкусное» в данном случае неуместно – мало, тесно, не впечатляет и не соответствует – ибо гениально это! Так вот чтобы прочувствовать, проникнуться, постичь эти явления – ароматы вкусной и здоровой… гастрономии, кулинарии (ибо даже слово «пища» недостаточно вдохновенно звучало бы) – надобно прежде всего окунуться в тот город… что попахивает иногда и весьма изрядно не тем, чем подобает!

Город по преимуществу… пока ещё – вопреки тенденции времени и Евросоюза и даже несмотря на праздники, чист – в сравнении с (пусть сколь угодно ерепенятся лжепатриоты и олиткоррекцисты) Берлином, Гамбургом, Франкфуртом, не говоря о Москве, Питере, Киеве, и уж совсем – о Лондоне, Париже… Да и провинциален Манахабад Изарский – ну не всем же уподобиться-опуститься-обезличиться «а-ля» пятирим, трипариж, шестийорк…!

И вот вы идёте залитыми таким несовременным, то есть настоящим природным сиянием, улицами, переулочками, малыми площадями-скверами и сияние это ощутимо заметно даже в тени – небо не кажется бескрайним и солнце не гнетёт тотальным своим присутствием, проникновением – всё это (и то и другое) – домашние, родные – не глобальные, не масштабные! Странным образом подчёркивается и тем возвеличивается и украшается всё провинциальное, старинное, порой явно тяжко обветшалое замшелое… (далее…)

12 октября 1875 года родился Алистер Кроули, один из главных оккультистов XX века, основатель учения телемы

«Его называли содомитом и колдуном (он побывал в своё время и тем и другим), но названия не соответствуют явлениям, которые они обозначают, — они выражают лишь отношение человеческого стада к этим явлениям».

Потусторонние силы, как правило, избегают прямого вмешательства в земные дела, предпочитая действовать через посредников – корыстных и добровольных, бездарных и талантливых.

Мистер Кроули ворвался в мое детство с первыми тактами Immigrant Song. Они были подобны перестуку колес экспресса, вылетевшего из Преисподней. Беспризорную душу пронзило острое желание запрыгнуть на подножку. Пусть не с первого раза, но – сделаться пассажиром «11-го маршрута», чья кривая проходит между звезд, если верить другой песне. У меня в городе 11-й маршрут троллейбуса делал остановку возле психбольницы, где нередко заканчивают свой путь искатели оккультных приключений.

Лед Зеппелин – образец психоделического альпинизма. Когда Роберт Плант произносит: «Валгалла», мы не сомневаемся, что он ее увидел, хотя бы на миг. Алистер Кроули владел этим опасным видом спорта в совершенстве, подавая пример желающим проникнуть в запретные места, даже если речь идет вовсе не о горных вершинах. «Он помахал рукой, и зашагал по склону холма прямой и упругой походкой опытного скалолаза» (Steady and swinging step of a practiced mountaineer). Чтобы заглядывать в недоступные рациональному глазу глубины, нужны железные нервы, а где их взять в наше время? (далее…)

Этот фестиваль для всех, кто любит рисовать, хотя нигде не учился…

Будет череда мастер-классов, много возможностей попробовать себя в разных стилях живописи.

Приходите! Самовар, плюшки, праздник творчества ждут вас.
А 30 и 31 октября вы сможете прийти в ЦСИ Винзавод с друзьями на свою собственную выставку, где будут выставлены картины, арт-объекты и фотоработы сделанные участниками мастер-классов.

детали — здесь.

27 сентября (9 октября по новому стилю) 1874 родился художник, мистик, писатель, путешественник Николай Рерих

Борода лопатой, черная феска – имидж скорее подходящий безумному ученому, академику Павлову, кромсателю собачьих шей, а не мистику, оккультисту и философу. Впрочем, Рерих Николай Константинович всегда был гораздо более академичен, чем требовалось для соискания почетного звания Гуру и наставника поколений.

Выбирая место для своего будущего заточения и самадхи, Николай Рерих был весьма старателен. Штат Химачал Прадеш, Индия. Долина Кулу. Вневременная, не имеющая ни начала, ни конца метафизическая составляющая Гималаев застыла в странном симбиозе с чеховской дачной Россией. Ландшафт напоминает скорее вековой русский лес, нежели характерные для Химачал Прадеша горные долины, обрамленные яблочными садами. Лес Кулу выглядит грозно, величественно. В окрестностях резиденции Рерихов, Урусвати – чувствуется тяжесть, необъяснимая стагнация. Мощные дубы стонут под тяжестью миллионов кальп, перерождений и не изжитой кармы, трава зелена, но как-то искусственно, и лишь порывы мощного, по-настоящему северного ветра напоминают о том, что все бренно и непостоянно. В соседней долине Парвати воздух легок и прозрачен, краски играют, все преломляется ежесекундно, изменяется легко, пространство словно хрустальный горный поток, прекрасно абсолютно все, ибо – динамично. В Кулу – всё словно застыло…

Сама усадьба (а именно – десяток разрозненных строений) выглядит безжизненно, хотя, приглядевшись, можно заметить: что-то происходит и в этих стенах. Вот, к примеру, припаркованный под нелепым углом у забора белый Амбассадор, гордость индийского автопрома, машина одновременно и уродливая, и прекрасная – и бессмысленная, конечно (как все индийское). Амбассадор, судя по номеру, принадлежит администрации штата. И правда, невдалеке болтается неприкаянный шофер – высокий, молодой индус с роскошными сталинскими усами. Чуть левее некая моложавая экзальтированная особа истошно орет на очередного индийского оболтуса в помятом кафтане, отчитывает его за нерадивость. У дамы явный русский акцент. Далее встречаю томных русских юношей с кокетливыми бинди во лбах, прикормленных индусов – смотрителей мертвого музея, нескольких ошарашенных европейских туристов, да, пожалуй, вот и все, что осталось от некогда мощной оккультной, культурологической, сектантской империи Рерихов. (далее…)

10 (22) сентября 1875 года родился художник и композитор Микалоюс Константинас Чюрлёнис

С самого начала, ещё до рождения, он был человеком междумирья.

Отец его, крестьянский сын из южной Литвы, Дзукии, родился прямо в поле, во время жатвы. С ранних лет зачарованный непонятно откуда взявшимся влечением к музыке, на исходе юности Константин Чюрлёнис-старший обучился у деревенского органиста основам игры на органе.

Мать, Адель, была немкой, из евангелистов, бежавших из Германии от религиозных преследований. Кроме немецкого, она хорошо владела польским и литовским, была начитанной, хотя настоящего образования, рано осиротев, так и не получила. С Чюрлёнисом-старшим она, 18-летняя, встретилась в маленьком литовском городке Варена, тот был органистом в местном костёле.

Их сын Констант, родившийся спустя два года после венчания Константина и Адели и переехавший с ними чуть позже в провинциальную деревушку Друскининкай, похоже, чувствовал себя принадлежащим ко всем унаследованным мирам сразу. Они не спорили в нём, не вытесняли друг друга, но взаимонакладывались, просвечивали друг сквозь друга, составляли целое.

Констант был первым в роду, вошедшим в высокую культуру, — и она заговорила с ним на польском языке.

Польский вообще был языком его детства — домашним, изначальным. На этом языке звучала для него, проведшего более двенадцати лет в Варшаве, европейская и мировая культура. По-польски он писал письма друзьям и любимым. Польский был языком универсального, языком самого бытия — недаром на одной из картин цикла «Сотворение мира» слова Творца «Да будет!» раздаются именно на этом языке. Во вторую очередь это был русский — на нём Констант учился в начальной школе и разговаривал с государством, к которому принадлежал: Российской империей.

При всём при том и с польской, и с русской культурой Чюрлёнис ассоциируется в последнюю очередь, если ассоциируется вообще.

А между тем этот знаковый для литовской культуры человек, которого она числит среди своих основателей, начал как следует учить литовский язык лишь за шесть лет до смерти, с 1905 года, под влиянием и с помощью своей жены Зоси. В детстве он слышал на нём только песни и крестьянскую речь. Он открывал Литву как культурный факт, вступал в это символическое наследство уже зрелым человеком. (далее…)

Очередной поэт, этакий франт в старой посеревшей майке с множеством непонятных дырочек, в совдеповских трениках с отвисшими коленями отметит следующее: большинство соплеменников — свиньи, а остальные – это он сам. И он сам – тот самый непризнанный гений, о котором потомки нынешних поросят заговорят с почтительным восторгом и его полное собрание сочинений будет пылиться на многих книжных полках, если таковые ещё останутся как явление природы.

Самое поразительное в этой ситуации то, что подобным образом всё может и произойти. Так может случиться, если, конечно, этот рифмоплёт будет способен на сущую безделицу – на настоящее искусство. На правду о себе.

Мне помнится случай, произошедший со мной в одной ничем не примечательной маршруте, коих пока великое множество в Санкт-Петербурге. Все знают, что каждая обожающая себя девушка заходит вовнутрь этого средства передвижения, не только грациозно изгибаясь, как лань, но и невольно представляя на обозрение большинству пассажиров свои трусики-стринг. Подобное с завидной периодичностью случается и со мной. И этот раз не стал исключением. Сев на переднее сидение, спиной к водителю, я увидел(а) перед собой изумлённый взгляд девочки лет семи-восьми, которая тут же показала пальчиком в мою сторону и обратилась к сидящей рядом женщине, оторвав её от чтения: «Мама, а почему у этого дяди такие же трусики, как и у тебя?!».

Другая мамочка обязательно бы одёрнула руку девочки и что-нибудь зло прошипела ей на ухо. Эта же — нет. Она оценивающе посмотрела на меня, широко улыбнулась и достаточно громко произнесла: «Ксюня, это не дядя, а неправильная тётя, так бывает». И затем, выдержав паузу, добавила: «Я тебе об этом дома расскажу, хочешь?». Ксюня в ответ согласно кивнула и, потеряв ко мне всякий интерес, отвернулась к окну, а её мама опять погрузилась в чтение своего романа в мягкой обложке, лишь изредка бросая в мою сторону заинтригованный взгляд. А я же вспомнил(а) слова одного старого философа с весьма свойственной для русской интеллигенции фамилией – Шестов, а именно: «…человек, потерявший надежду искоренить в себе какой-нибудь недостаток или хотя бы скрыть его от себя и других, пытается найти в этом недостатке своё достоинство. Если ему удаётся в этом убедить окружающих, он достигает двойной цели: освобождается от угрызений совести и становится оригинальным».

Мои недостатки  огромны: во-первых — я не настоящий мужчина, а во-вторых, совершенно не поэт. И как превратить эти недостатки в достоинства я не знаю. А очень бы хотелось…

А ещё мне хотелось бы быть моделью для Никаса Сафронова в его композиции № 9. Быть той самой читающей – значит быть настоящей женщиной. И мне нравится то ощущение, которое я испытываю, когда смотрю на эту картину… Мне нравится это отсутствие члена. Я вижу в этом поэзию бытия.

Ну а Андрей Малахов мне не нравится, он мне крайне несимпатичен: от всего в мире отмахивается зазубренной фразой – «Пусть говорят» и мнит себя великим литератором. Его небритость и очки навивают беспросветную педерастию, и от этого становится тоскливо. Наверное, от подобного чувства влез в петлю Борис Рыжий, “Наступая на брюки и крылья с трудом волоча”.

Борис Рыжий – поэт, Андрей Малахов навивает тоску, а я до ужаса желаю чего-то восхитительно розового, и чтобы под этим были чёрные колготки в крупную сетку. Я желаю быть соблазнительной. И уже полтора часа это бредовое желание затмевает собой и бунт в Пикалёво, и вечно нудные речи нашего наидемократичнейшего президента.

Наш президент апоэтичен. Тем более сегодня – 13 июня 2009 года, как впрочем, и 14,15,16… Он апоэтичен навсегда. Апоэтичность не диагноз — это состояние кошелька.

А поэзия – это когда и с 1926 профессионально занимаешься нищенством и у тебя есть «собственное» место на углу Невского и Литейного проспектов… Это когда ты подыхаешь в одной из ленинградских больниц в 1934 году. Поэтичность – это обладание фамилией Тиняков и именем Александр.

Он писал в своей автобиографии: «Природа, политика, любовь, алкоголь, разврат, мистика — все это глубоко захватывало меня и неизгладимые следы оставляло в уме и душе». Всю эту замысловатость своего существования, на мой взгляд, он озвучил следующим образом:

Существование беззаботное
В удел природа мне дала:
Живу – двуногое животное, —
Не зная ни добра, ни зла…

После прочтения этих строк становится понятным и насмехательство Ходасевича над Тиняковым в «Неудачниках», и то, что именно после прочтения сборника Тинякова «Ego sum quisum» Даниил Хармс  записал в своём дневнике знаменитое: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьётся».

Что для Ходасевича недостойно и провально, для Хармса – проявление жизни: чёрное на чёрном.  Тиняков, сам того не желая, стал в поэзии Серебряного Века «Чёрным Квадратом» Малевича. (далее…)