27 сентября (9 октября по новому стилю) 1874 родился художник, мистик, писатель, путешественник Николай Рерих

Борода лопатой, черная феска – имидж скорее подходящий безумному ученому, академику Павлову, кромсателю собачьих шей, а не мистику, оккультисту и философу. Впрочем, Рерих Николай Константинович всегда был гораздо более академичен, чем требовалось для соискания почетного звания Гуру и наставника поколений.

Выбирая место для своего будущего заточения и самадхи, Николай Рерих был весьма старателен. Штат Химачал Прадеш, Индия. Долина Кулу. Вневременная, не имеющая ни начала, ни конца метафизическая составляющая Гималаев застыла в странном симбиозе с чеховской дачной Россией. Ландшафт напоминает скорее вековой русский лес, нежели характерные для Химачал Прадеша горные долины, обрамленные яблочными садами. Лес Кулу выглядит грозно, величественно. В окрестностях резиденции Рерихов, Урусвати – чувствуется тяжесть, необъяснимая стагнация. Мощные дубы стонут под тяжестью миллионов кальп, перерождений и не изжитой кармы, трава зелена, но как-то искусственно, и лишь порывы мощного, по-настоящему северного ветра напоминают о том, что все бренно и непостоянно. В соседней долине Парвати воздух легок и прозрачен, краски играют, все преломляется ежесекундно, изменяется легко, пространство словно хрустальный горный поток, прекрасно абсолютно все, ибо – динамично. В Кулу – всё словно застыло…

Сама усадьба (а именно – десяток разрозненных строений) выглядит безжизненно, хотя, приглядевшись, можно заметить: что-то происходит и в этих стенах. Вот, к примеру, припаркованный под нелепым углом у забора белый Амбассадор, гордость индийского автопрома, машина одновременно и уродливая, и прекрасная – и бессмысленная, конечно (как все индийское). Амбассадор, судя по номеру, принадлежит администрации штата. И правда, невдалеке болтается неприкаянный шофер – высокий, молодой индус с роскошными сталинскими усами. Чуть левее некая моложавая экзальтированная особа истошно орет на очередного индийского оболтуса в помятом кафтане, отчитывает его за нерадивость. У дамы явный русский акцент. Далее встречаю томных русских юношей с кокетливыми бинди во лбах, прикормленных индусов – смотрителей мертвого музея, нескольких ошарашенных европейских туристов, да, пожалуй, вот и все, что осталось от некогда мощной оккультной, культурологической, сектантской империи Рерихов. (далее…)

10 (22) сентября 1875 года родился художник и композитор Микалоюс Константинас Чюрлёнис

С самого начала, ещё до рождения, он был человеком междумирья.

Отец его, крестьянский сын из южной Литвы, Дзукии, родился прямо в поле, во время жатвы. С ранних лет зачарованный непонятно откуда взявшимся влечением к музыке, на исходе юности Константин Чюрлёнис-старший обучился у деревенского органиста основам игры на органе.

Мать, Адель, была немкой, из евангелистов, бежавших из Германии от религиозных преследований. Кроме немецкого, она хорошо владела польским и литовским, была начитанной, хотя настоящего образования, рано осиротев, так и не получила. С Чюрлёнисом-старшим она, 18-летняя, встретилась в маленьком литовском городке Варена, тот был органистом в местном костёле.

Их сын Констант, родившийся спустя два года после венчания Константина и Адели и переехавший с ними чуть позже в провинциальную деревушку Друскининкай, похоже, чувствовал себя принадлежащим ко всем унаследованным мирам сразу. Они не спорили в нём, не вытесняли друг друга, но взаимонакладывались, просвечивали друг сквозь друга, составляли целое.

Констант был первым в роду, вошедшим в высокую культуру, — и она заговорила с ним на польском языке.

Польский вообще был языком его детства — домашним, изначальным. На этом языке звучала для него, проведшего более двенадцати лет в Варшаве, европейская и мировая культура. По-польски он писал письма друзьям и любимым. Польский был языком универсального, языком самого бытия — недаром на одной из картин цикла «Сотворение мира» слова Творца «Да будет!» раздаются именно на этом языке. Во вторую очередь это был русский — на нём Констант учился в начальной школе и разговаривал с государством, к которому принадлежал: Российской империей.

При всём при том и с польской, и с русской культурой Чюрлёнис ассоциируется в последнюю очередь, если ассоциируется вообще.

А между тем этот знаковый для литовской культуры человек, которого она числит среди своих основателей, начал как следует учить литовский язык лишь за шесть лет до смерти, с 1905 года, под влиянием и с помощью своей жены Зоси. В детстве он слышал на нём только песни и крестьянскую речь. Он открывал Литву как культурный факт, вступал в это символическое наследство уже зрелым человеком. (далее…)

Очередной поэт, этакий франт в старой посеревшей майке с множеством непонятных дырочек, в совдеповских трениках с отвисшими коленями отметит следующее: большинство соплеменников — свиньи, а остальные – это он сам. И он сам – тот самый непризнанный гений, о котором потомки нынешних поросят заговорят с почтительным восторгом и его полное собрание сочинений будет пылиться на многих книжных полках, если таковые ещё останутся как явление природы.

Самое поразительное в этой ситуации то, что подобным образом всё может и произойти. Так может случиться, если, конечно, этот рифмоплёт будет способен на сущую безделицу – на настоящее искусство. На правду о себе.

Мне помнится случай, произошедший со мной в одной ничем не примечательной маршруте, коих пока великое множество в Санкт-Петербурге. Все знают, что каждая обожающая себя девушка заходит вовнутрь этого средства передвижения, не только грациозно изгибаясь, как лань, но и невольно представляя на обозрение большинству пассажиров свои трусики-стринг. Подобное с завидной периодичностью случается и со мной. И этот раз не стал исключением. Сев на переднее сидение, спиной к водителю, я увидел(а) перед собой изумлённый взгляд девочки лет семи-восьми, которая тут же показала пальчиком в мою сторону и обратилась к сидящей рядом женщине, оторвав её от чтения: «Мама, а почему у этого дяди такие же трусики, как и у тебя?!».

Другая мамочка обязательно бы одёрнула руку девочки и что-нибудь зло прошипела ей на ухо. Эта же — нет. Она оценивающе посмотрела на меня, широко улыбнулась и достаточно громко произнесла: «Ксюня, это не дядя, а неправильная тётя, так бывает». И затем, выдержав паузу, добавила: «Я тебе об этом дома расскажу, хочешь?». Ксюня в ответ согласно кивнула и, потеряв ко мне всякий интерес, отвернулась к окну, а её мама опять погрузилась в чтение своего романа в мягкой обложке, лишь изредка бросая в мою сторону заинтригованный взгляд. А я же вспомнил(а) слова одного старого философа с весьма свойственной для русской интеллигенции фамилией – Шестов, а именно: «…человек, потерявший надежду искоренить в себе какой-нибудь недостаток или хотя бы скрыть его от себя и других, пытается найти в этом недостатке своё достоинство. Если ему удаётся в этом убедить окружающих, он достигает двойной цели: освобождается от угрызений совести и становится оригинальным».

Мои недостатки  огромны: во-первых — я не настоящий мужчина, а во-вторых, совершенно не поэт. И как превратить эти недостатки в достоинства я не знаю. А очень бы хотелось…

А ещё мне хотелось бы быть моделью для Никаса Сафронова в его композиции № 9. Быть той самой читающей – значит быть настоящей женщиной. И мне нравится то ощущение, которое я испытываю, когда смотрю на эту картину… Мне нравится это отсутствие члена. Я вижу в этом поэзию бытия.

Ну а Андрей Малахов мне не нравится, он мне крайне несимпатичен: от всего в мире отмахивается зазубренной фразой – «Пусть говорят» и мнит себя великим литератором. Его небритость и очки навивают беспросветную педерастию, и от этого становится тоскливо. Наверное, от подобного чувства влез в петлю Борис Рыжий, “Наступая на брюки и крылья с трудом волоча”.

Борис Рыжий – поэт, Андрей Малахов навивает тоску, а я до ужаса желаю чего-то восхитительно розового, и чтобы под этим были чёрные колготки в крупную сетку. Я желаю быть соблазнительной. И уже полтора часа это бредовое желание затмевает собой и бунт в Пикалёво, и вечно нудные речи нашего наидемократичнейшего президента.

Наш президент апоэтичен. Тем более сегодня – 13 июня 2009 года, как впрочем, и 14,15,16… Он апоэтичен навсегда. Апоэтичность не диагноз — это состояние кошелька.

А поэзия – это когда и с 1926 профессионально занимаешься нищенством и у тебя есть «собственное» место на углу Невского и Литейного проспектов… Это когда ты подыхаешь в одной из ленинградских больниц в 1934 году. Поэтичность – это обладание фамилией Тиняков и именем Александр.

Он писал в своей автобиографии: «Природа, политика, любовь, алкоголь, разврат, мистика — все это глубоко захватывало меня и неизгладимые следы оставляло в уме и душе». Всю эту замысловатость своего существования, на мой взгляд, он озвучил следующим образом:

Существование беззаботное
В удел природа мне дала:
Живу – двуногое животное, —
Не зная ни добра, ни зла…

После прочтения этих строк становится понятным и насмехательство Ходасевича над Тиняковым в «Неудачниках», и то, что именно после прочтения сборника Тинякова «Ego sum quisum» Даниил Хармс  записал в своём дневнике знаменитое: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьётся».

Что для Ходасевича недостойно и провально, для Хармса – проявление жизни: чёрное на чёрном.  Тиняков, сам того не желая, стал в поэзии Серебряного Века «Чёрным Квадратом» Малевича. (далее…)

Прямая обязанность художника — показывать, а не доказывать. Приступая к своему ответу на доклад Вячеслава Ивановича Иванова, я должен сказать, что уклоняюсь от своих прямых обязанностей художника; но настоящее положение русского художественного слова явно показывает, что мы, русские символисты, прошли известную часть своего пути и стоим перед новыми задачами; в тех случаях, когда момент переходный столь определителей, как в наши дни, мы призываем на помощь воспоминание и, руководствуясь его нитью, устанавливаем и указываем, — может быть, самим себе более, чем другим, — свое происхождение, ту страну, из которой мы пришли. Мы находимся как бы в безмерном океане жизни и искусства, уже вдали от берега, где мы взошли на палубу корабля; мы еще не различаем иного берега, к которому влечет нас наша мечта, наша творческая воля; нас немного, и мы окружены врагами; в этот час великого полудня яснее узнаем мы друг друга; мы обмениваемся взаимно пожатиями холодеющих рук и на мачте поднимаем знамя нашей родины.

Дело идет о том, о чем всякий художник мечтает, — «сказаться душой без слова», по выражению Фета; потому для выполнения той трудной Задачи, какую беру на себя, — для отдания отчета в пройденном пути и для гаданий о будущем, — я избираю язык поневоле условный; и, так как я согласен с основными положениями В. Иванова, а также с тем методом, который он избрал для удобства формулировки, — язык свой я назову языком иллюстраций. Моя цель конкретизировать то, что говорит В. Иванов, раскрыть его терминологию, раскрасить свои иллюстрации к его тексту; ибо я принадлежу к числу тех, кому известно, какая реальность скрывается за его словами, на первый взгляд отвлеченными; к моим же словам прошу отнестись, как к словам, играющим служебную роль, как к Бедекеру, которым по необходимости пользуется путешественник. Определеннее, чем буду говорить, сказать не сумею; но не будет в моих словах никакой самоуверенности, если скажу, что для тех, для кого туманен мой путеводитель, — и наши страны останутся в тумане. Кто захочет понять, — поймет; я же, раз констатировав пройденное и установив внутреннюю связь событий, сочту своим долгом замолчать.

Прежде, чем приступить к описанию тезы и антитезы русского символизма, я должен сделать еще одну оговорку: дело идет, разумеется, не об истории символизма; нельзя установить точной хронологии там, где говорится о событиях, происходивших и происходящих в действительно реальных мирах.

Теза: «ты свободен в этом волшебном и полном соответствий мире». Твори, что хочешь, ибо этот мир принадлежит тебе. «Пойми, пойми, все тайны в нас. В нас сумрак и рассвет» (Брюсов). «Я — бог таинственного мира, весь мир — в одних моих мечтах » (Сологуб). Ты — одинокий обладатель клада; но рядом есть еще знающие об этом кладе (или — только кажется, что и они знают, но пока это все равно). Отсюда — мы: немногие знающие, символисты. (далее…)

«Я открыл глаза. Еще немного – сейчас отпустит. Я стал немного покачиваться на стуле. Вдох – выдох. Вдох. Выдох…

Наконец-то».

Мужчина за столом склонился над чашкой с чаем. Казалось, он вот-вот нырнет в нее.

«Чай все еще горячий. Люблю вдыхать его тепло – оно успокоительно. Заледеневшая кровь словно оттаивает и разливается по жилам. Мысли, путаясь друг с другом, сбиваются в равнодушие. Все тело разваливается, как хлебный мякиш – будто в нем и вовсе нет костей.

Люди так часто говорят о желанном покое, но вопреки себе все время увязают в суете. С самого рождения человек стремиться к спокойствию, но никто не признается, что больше всего боится когда-нибудь получить желаемое. Все наши решения – лишь бег от самих себя, бегство от уныния. Никто из нас так до сих пор и не готов оказаться наедине с самим с собой, взглянув в лицо собственным страхам. И мы спасаемся бегством. Мы скорее упиваемся городским шумом, погрязая в суете, вслушиваемся в пустословие, терзая в напряжении обостренные чувства и без того воспаленный слух – лишь бы не слышать невыносимый глухой крик, рвущийся изнутри. Лишь бы не слышать собственного голоса.

Так много слов о губительном воздействии внешней среды уже было сказано. Так часто мы пытаемся оправдаться, спасаясь в лицемерной лжи, придумывая, как от него защититься. А на самом деле, именно внешняя среда защищает нас от самих себя – иначе мы бы, наверное, были бы обречены сгинуть в бездне собственных недостатков…

Окна моей квартиры выходят прямо на окна соседнего дома. Сейчас они пусты, а раньше я часто любил наблюдать за жильцом напротив. Ворчливый старик, живший в полном одиночестве, кажется, всю свою жизнь, провел ее, постоянно жалуясь на то, что окружающие причиняют ему беспокойство. Бывало, он днями просиживал на кухне за чашкой чая и замасленной газетой – что бы уже давно извело обычного человека, – только изредка открывались окна и хриплый голос ругался впустую, надеясь распугать дурачащуюся шантрапу. Вскоре он захлебнулся очередным глотком горячего чая.

Совершенно безвкусная оранжевая кружка из толстой керамики, принесшая смерть своему хозяину, стояла на столе. На дне ее были остатки нерастворившегося сахара. В густой сладкой жиже почти наполовину погрязла комнатная муха.

…Еще одна утонула в собственной нелепости…

Последнее время меня часто одолевает чувство нездоровой тревоги. Порой оно перерастает в истерику, и тогда я становлюсь будто глух и слеп – теряю способность трезво рассуждать. (далее…)

Опустись же. Я мог бы сказать —
Взвейся. Это одно и то же.
Фауст, вторая часть.

Я дышу. Может быть, этот воздух отравлен? Но это единственный воздух,
которым мне дано дышать. Я ощущаю то смутно, то с мучительной остротой
различные вещи. Может быть, напрасно о них говорить? Но нужна или не нужна
жизнь, умно или глупо шумят деревья, наступает вечер, льет дождь? Я
испытываю по отношению к окружающему смешанное чувство превосходства и
слабости: в моем сознании законы жизни тесно переплетены с законами сна.
Должно быть, благодаря этому перспектива мира сильно искажена в моих глазах.
Но это как раз единственное, чем я еще дорожу, единственное, что еще
отделяет меня от всепоглощающего мирового уродства.

Я живу. Я иду по улице. Я захожу в кафе. Это сегодняшний день, это моя
неповторимая жизнь. Я заказываю стакан пива и с удовольствием пью. За
соседним столиком пожилой господин с розеткой. Этих благополучных старичков,
по-моему, следует уничтожать. — Ты стар. Ты благоразумен. Ты отец семейства.
У тебя жизненный опыт. А, собака! — Получай. У господина представительная
наружность. Это ценится. Какая чепуха: представительная. Если бы красивая,
жалкая, страшная, какая угодно. Нет, именно представительная. В Англии,
говорят, даже существует профессия — лжесвидетелей с представительной
наружностью, внушающей судьям доверие. И не только внушает доверие, сама
неисчерпаемый источник самоуверенности. Одно из свойств мирового уродства —
оно представительно. (далее…)

1 сентября 1896 года родился Шрила Прабхупада, основатель и духовный лидер Международного общества сознания Кришны

Существует три величайшие угрозы советскому образу жизни: западная культура, рок-н-ролл и Харе Кришна.

С. Цвигун, зампред КГБ, 1981г.

Стать пылью с лотосных стоп Шри Санатаны, Шри Рупы и
Рагхунатхи Госвами — вот что должно быть нашей конечной целью.

Бхактисиддханта Сарасвати, духовный учитель Ш. Прабхупады

Один из последователей Прабхупады, Гопал Гхош, рассказывал, что как-то раз в 1960-м году зашел к нему, когда он жил в своей аскетичной комнате в храме Радхи-Дамодары во Вриндаване (Индия). Прабхупада сидел за маленьким столиком и писал бенгальский перевод “Бхагават-Гиты” американской авторучкой “Паркер”. Такая ручка была (да и теперь остается кое-где!) в Индии редкостью. Прабхупада показал ее Гхошу и сказал: “Пар-кар”. На бенгальском “пар” означает “океан рождения и смерти”, а “кар” означает “переплывать водную преграду на лодке”. Прабхупада пояснил: если ты будешь регулярно петь мантру “Харе Кришна”, Господь Кришна сам перенесет тебя через океан рождений и смертей… Этот случай хорошо показывает, насколько погружен был Прабхупада в свой духовный мир, и в то же время насколько ясно он видел соприкосновение духовного с материальным, с нашей повседневной реальностью, где он публиковал свои книги – книги, изменившие мир. (далее…)

26 августа 1880 года родился поэт Гийом Аполлинер, один из создателей сюрреализма

Я буду писать только стихом, свободным от всяких пут, будь то даже путы языка.
(«Гниющий чародей», Г. Аполлинер)

Приоткрыть завесу тайны над каким-то вселенским секретом. Писать незыблемые строчки, не ведая, в каком направлении устремится его лирическая баркарола. Называться поэтом, слыть безумным адептом стихотворства. Таковы привилегии, по праву принадлежащие поэту. Настоящему поэту. Возможно, это в очередной раз блеснуло в сознании мсье Аполлинера, когда, подхватив испанку в свои 38, он приготовился уйти в иное измерение. В измерение, таинство которого он пытался раскрыть своим современникам. Впрочем, Гийом Аполлинер не писал «некропоэзию». Его стихи — о том, чего нельзя поставить на паузу или остановить навсегда. Любовь, смерть, страдания, изящество боли, невыносимость счастья. Вечное. (далее…)

Начало — здесь.

Гипноз

К сожалению, то что называется гипнозом мало походит на исторические сеансы Кашпировского по перестроечному TV. Действие проходит в просторной комнате, по периметру обставленной уютными глубокими креслами. Аквариум действительно есть, но предназначается он, очевидно, для самого врача-гипнотизера, так как смотреть на него с любой другой точки можно только вывернув шею. Да и рыбы обычно не показываются.

Кроме меня на процедуру приходят, во-первых, старушки. Приходят, как будто только чтобы вздремнуть лишних полчасика, но если сеанс задерживают, они проявляют ощутимое беспокойство и ходят взад-вперед около дверей, как кошки, обеспокоенные задержкой выдачи корма.
Во-вторых, появляется несколько мужчин разного возраста. С виду они относятся к мероприятию индифферентно, с некоторой скукой, но после гипноза просят врача переписать им на диск фоновую музыку.

Также есть черноволосая красивая девушка, которая выглядит всегда раздраженной и подчеркнуто не замечает ни «контингент» ни персонал, отгораживаясь плеером и книгами. Правда, никто к ней, кажется, и не лезет. Есть немного восторженная блондинка, читающая книги психологов в ярких обложках. Она будто хочет, чтоб кто-нибудь с ней заговорил, но тоже безуспешно. Есть полная девушка с толстой косой и доброй улыбкой, она прячет ото всех взгляд. И девушка из восьмидесятых – с диско-прической, в леопардовых лосинах и туфлях на платформе.  Она самодостаточна.

Сеанс начинается  с заполняющей зал заунывной музыки из трех тягучих нот на синтезаторе, перемешанных с «природными» звуками. Женщина в белом халате зачитывает вроде бы наизусть нехитрую мантру-инструкцию о расслаблении мышц, органов и «каждой клеточки Вашего организма». Голос у нее как у матери, которая рассказывает ребенку знакомую сказку на ночь, а сама глядит в окно на падающий снежок и думает, что завтра купить к обеду, и не забыть бы починить куртку, и достать зимние ботинки.

В общем, хороший голос, я бы может даже загипнотизировался, но меня раздражает фраза про мысли, которые «подобно облакам в безветренную погоду плывут куда-то далеко-далеко». Безвоздушное плавание облаков меня сбивает, и я тихонько приподнимаю веки, пытаясь угадать, кто вокруг меня спит, кто действительно под гипнозом, а кто тоже приоткрыл глаза.

**

Старушка с сиреневыми волосами  рассказывает: (далее…)

15 августа 1872 года родился Шри Ауробиндо Гош — выдающийся индийский йогин, поэт, философ и революционер

Час приходит, когда бессильны все средства Природы,
Из защищающего Неведения вытолкнутый,
И отброшенный к своей обнажённой главной нужде,
Он наконец должен выбросить из себя свою душу поверхностную,
И быть сущностью неприкрытой внутри:
Этот час теперь настал…
Шри Ауробиндо, Савитри

Сказать, что Ауробиндо был необычным человеком, — значит, почти ничего не сказать. Многие верили и верят, что он был воплощением Бога на Земле, аватаром Кришны. Сам мыслитель, будучи в высшей степени скромным, на этот счёт всегда отнекивался.

В Индии как ни появится видный духовный учитель, толпа так и норовит назвать его каким-либо аватаром и начать почитать как бога. Но понятно, что Ауробиндо был действительно выдающейся, редчайшей личностью, человеком Перемен, которых один на миллион, а то и на целое поколение. Он проявил удивительные таланты в самых разных областях знаний… Но при этом, как ни странно, в итоге не оставил после себя, по сути, буквально ничего. Так, несколько книг по философии да поэму белым стихом…

В политической деятельности Ауробиндо требовал радикальной борьбы за независимость — но в какой-то момент совершенно забросил политику. В сфере философии ратовал за путь карма-йоги, то есть активного действия, — а последние 24 года жизни провёл в практически полном уединении и тайных йогических практиках, о которых никто так ничего и не узнал. Человек-загадка. (далее…)

Репортаж о русской психиатрии

Пациенты

На площадке второго этажа красноватый из-за витражей на окнах полумрак, доносятся приглушенные звуки какой-то арии. Старая мать одного из пациентов ждет, чтобы поговорить с врачом. Ее сын появляется на минуту и меряет площадку шагами. Лет двадцать пять на вид, бородка, римский профиль. Часто моргает, будто что-то его ослепило, вспыхнув прямо перед глазами.

— Пойду полежу.
— Сынок, у тебя что, голова болит?
— Нет.

**

Старая еврейка с волосами, выкрашенными в сиреневый цвет. Считает себя культурной. Рассказывает медсестре, как купила караоке с песнями Кобзона, Киркорова и хора Турецкого (их некоторые критикуют, а я так люблю!) на иврите.

«Там природа такая, смотришь и не можешь оторваться. И мелодии…ой, в семь-сорок, оказывается, такие дурацкие слова. А мелодия хорошая. И природа».

Вечно с полуулыбкой, в приподнятом настроении, ходит чуть не подпрыгивая от возбуждения. Оттирает меня в очереди, на гипноз ходит, как на праздник.

**

Сослуживцы – Андрюха, который все время молчит, и его друг, который все время говорит. Первый высокий, серьезный, второй коренастый, с выражением не то усмешки, не то презрения на лице. Говорливый хвалит Лукашенко:

— Я в Минске, ну, курил еще, иду – и не знаю, где бычок бросить. Все чисто, убрано. И уличной преступности вообще нет. Идешь с ребенком хоть где, я не знаю. А все почему, потому что Лукашенко молодец. Он правит авторитарно, так что строй в Белоруссии советский, а менталитет зато – уже западный. А нам дали свободу, и че?

— М-да. – говорит старик, сидящий рядом, — не везет России.

— Почему, везет. – возражает говорун. – На дураков.

— Нормального правителя…

— Да со времен Столыпина, наверно, не было никого. Ну еще, может, Андропов. Гайки начал закручивать, то-то его и убрали быстро. Верно, Андрюха?

— А это… газ… — вздыхает старик.

— Что газ? Это ж политическая интрига. Лукашенко тогда приехал и выступил. Говорит: «У вас Москва – богатейший город мира, а выглядит как бичевник» — лицо говоруна кривится, будто он сейчас сплюнет. – Что, неправильно сказал. Гнилой народ москвичи. Ни хрена не производят, только гадят. У нас еще в армии говорили: москвичи – пидарасы, стукачи. Верно, Андрюха?

Потом вспоминают фельдшера, очевидно, тоже из армейских времен. Славился тот фельдшер тем, что ставил уколы через одежду и без предупреждения.

**

Девчонки, знаете анекдот? Сидят два наркомана, видят, черепаха ползет. Один говорит: «Смотри, какая черешопица ползет?» — а другой ему: «Дурак, это расчепаха!»

**

Старуха в очереди наклонилась к моему уху и спрашивает:
«А ты, молодой такой, как сюда попал?»

Я машу рукой, мол, не стоит и внимания. Она продолжает на меня смотреть: лицо, как желтая луна с кратерами и щербинами, глубокие черные глаза. Потом хлопает себя по колену:

«Надо взять все и перевернуть, пока молодой. Вот так взять и рраз!» — руками она показывает манипуляции как бы с архимедовым рычагом.

«Я своего внука вырастила, девятнадцать лет ему. Не курит, не пьет. Закончил техникум, скоро институт кончит, с дипломом. У тебя-то родители есть?»

Я киваю. (далее…)

1 августа 1942 года родился Джерри Гарсиа, американский музыкант, гитарист группы «Grateful Dead», основоположник психоделического рока на западном побережье США (Wikipedia).

Пятнадцать лет назад в полуночной студии ныне несуществующего радио мы не знали, что сказать в связи со смертью Джерри Гарсиа, какую песню пустить в августовский эфир, чтобы постороннему слушателю стало ясно, чем занимался покойник, «каким он парнем был».

А популярность его была такой же обманчивой как название группы Grateful Dead, сулящее эксцессы раннего хардрока в духе Black Sabbath. На самом деле две трети музыки «Благодарного мертвеца» составляет то, что у нас презрительно именуют «кантруха». Причем это не вылизанные до туалетного блеска песенки Eagles, а внешне небрежные, затянутые джемы-импровизации, за которые музыкантов порицала даже снисходительная к чужим слабостям Дженис Джоплин. (далее…)

Тысяча атмосфер давят на кровать,

потому что это понедельник утра,

ты встаёшь, ты пытаешься встать, переставляя будильник каждые пять минут, чтобы  ещё раз окунуться в шабашно-прерывающийся сон и тут на самом фееричном переливающимися смыслами сонном моменте ты ощущаешь, что глаза открыты, ты ещё во сне, но начинаешь осознавать что проспал, судорожно встаёшь, руки! чортовы руки занемели, они мешают, но тут же отвлекаешься на секунду и наслаждаешься яркими лучами солнца, которые ворвались в комнату или ты к ним ворвался открыв глаза именно сегодня и именно утром… начинаешь ходить по комнате соображая как одеться с такими дурацкими руками. И вот когда борьба с конечностями преодолена ты уже в сонном метро, почему-то именно сегодня там, я вспомнила первое столкновение с жизненной реальностью, помню как маленькая попробовала на вкус шампунь «Кря-кря», это да, это было сильнейшее разочарование.

18 июля 1937 года родился Хантер Томпсон, американский писатель и журналист, основатель гонзо-журналистики

Шестидесятые были эпохой экстремального бытия. Мне не хватает того запаха слезоточивого газа, не хватает мне и страха быть избитым.
—Independent on Sunday, October 12, 1997

Хантера Томпсона избивали не раз и не два в шестидесятые. Шестидесятник Томпсон был знатный, это вам не какой-нибудь очередной прощелыга с гитаркой и дебильным прищуром окуджавовского разлива. Тут все серьезно. Хантера Томпсона били Ангелы Ада, сумасшедшие люди абсолютно, никакого хиппизма, никаких цветов – только насилие, сопротивление властям, грабеж, вот они настоящие шестидесятники. Только сейчас многие и начали это понимать… До этого же один Томпсон и умел различить, кто и зачем лез на баррикады, кого успокаивали дубиной, а кого булыжником. Шестидесятники Томпсона это ублюдки-байкеры Ангелы Ада, реднеки-рейнджеры, всяческие неоконы (неоконсерваторы), полумертвые старушки, помнящие Джефферсона, и всякое такое.

Томпсон и был сам, конечно, неоконом, самым что ни на есть консервативным американским парнем, вровень Никсону, со всей сопровождающей атрибутикой – пистолетиками, ружьишками, лошадками, сисястыми стриптизершами. Однако атипичность профессии не дала нашему бравому герою, служившему в летных войсках, сделаться всего лишь еще одним надгробием с мраморным крестом. Атипичность профессии обеспечила футуристическую могилу, такую, что хоть к Марату Гельману в галерею. (далее…)

Ну, и к чему вы все это, Глеб, затеяли? Кому ты хочешь что-то доказать всей этой Неудобной литературой? Разве так можно что-нибудь изменить?… Эти вопросы мне задала на днях одна коллега.

Отвечаю. Проект Неудобная литература это, конечно, очень важный проект. Как и все прочие божественные игры пастушка Кришны. Те самые, ради которых род идет на род и друг уничтожает друга. Помните, что Кришна сказал своему другу и ученику Арджуне, когда тот не хотел сражаться? Надо, Арджуна, надо. И не переживай о том, что тебе предстоит убить стольких людей. Ибо никто из рожденных на самом деле не умирает (см. Бхагавадгита). Все происходящее – божественные игры, единственная цель которых – поразвлечь господа.

Конечно, никакой Неудобной литературы не существует. Как не существовало никогда никаких Проклятых поэтов, и никакой Возвращенной литературы, и никакой Великой русской литературы, и никаких битников. Все это лишь названия, ярлыки – для удобства систематизации и для развлечения веселого Кришны. Не в названиях дело. А в том, что есть несколько очень неплохих, мало кому известных, почти незамеченных читающей публикой текстов. Которые мне бы очень хотелось, чтобы были замечены. Потому что, по моему скромному мнению, они того вполне заслуживают. Вот я и придумал всю эту Неудобную литературу и весь этот опрос. Да и литературный процесс слегка хотелось пошевелить. И он, кстати, зашевелился. Вот Виктор Топоров опускает под землю лит.критика Сергея Белякова. А вот лит.критик Кирилл Анкудинов витийствует:

«В сугубом невнимании общества к современной литературе и к писателям в первую очередь ответственна сама литература (выделено автором, — Г.Д.). Виноваты писатели — своим эгоцентризмом, своим иерархизмом, своей клановой замкнутостью они убили какой бы то ни было социальный смысл литературы».

Убили. Убили негра! Ни за что, ни пpо что, суки, замочили.

Конечно, политика умалчивания, которую лит.критики и редакторы («своим эгоцентризмом, своим иерархизмом, своей клановой замкнутостью») возвели в культ и необходимость, не позволяет им обратить непосредственное внимание на проект Неудобная литература (что и требовалось доказать). Но для меня ясно, что вся эта начавшаяся сейчас грызня в стане профессионалов литературного процесса отчасти спровоцирована и Неудобной литературой, и будет еще продолжаться и продолжаться – до тех пор, пока лит.критики, редакторы толстых журналов и редакторы издательств будут чувствовать «запах говна в тесной квартире» (по меткому выражению г-на Бутова из «Нового мира»).

Что ж… А я (вместе с Кришной и, надеюсь, вместе с вами, уважаемые читатели Перемен) неплохо повеселился. Мы выслушали множество интересных и не очень интересных, необычных и банальных, мудрых и неожиданных, короче, разных мнений. Мнений по вопросам, на которые лично мне в начале этого исследования хотелось найти ответы (и я на них ответы нашел).

Некоторые ответы (например, на последний вопрос – по поводу перехода большой литературы в интернет) крайне удивили меня. Не думал даже, что люди до такой степени не замечают, что бумага уже, в общем-то, умерла. Упорство некоторых писателей и лит.критиков мне напомнило ситуацию с виниловыми пластинками лет 20 назад: когда появились компакт-диски, многие меломаны говорили, что винил звучит лучше и ни что его не заменит, а когда появились мп3, они говорили, что качество компакта гораздо круче и у мп3 есть будущее только в интернете… и ведь насчет качества звука все это действительно было правдой, но слушают ли все эти люди до сих пор винил, вот в чем вопрос? Да, кое-кто слушает, но очень мало кто.

Некоторые из сделанных мной выводов имеют веские основания и реально относятся к книгам, которые мы включили в проект Неудобная литература. Наверное, не ко всем. Потому что, хочу подчеркнуть, в проекте Неудобная литература представлены, конечно же, очень разные книги. И, как я уже говорил в одной из частей Хроники, неудобны они лишь условно – и каждая по-своему. И не всем неудобны. Кому-то очень даже удобны, приятны и интересны.

Короче, все это был забавный хэппенинг. Закончить который мне бы хотелось пьеской Хармса «Неудачный спектакль». Чем-то она мне напоминает нашу Неудобную литературу. Впрочем, хочется верить, что проект мой вышел чуть более удачным, чем спектакль из хармсовской сценки.

P.S.: Выражаю огромную благодарность всем, кто ответил на вопросы и содействовал проведению акции, а особенно: Виктории Шохиной, Льву Пирогову и Злате Николаевой. Спасибо также всем, кто читал.

Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):

— Переписка с Александром Ивановым из Ад Маргинем и представление романов «Побег» и «Мотобиография»
— Виктор Топоров и его Опция отказа. Как это работает, или как найти издателя
— Ответы Дмитрия Быкова
— Ответы Сергея Шаргунова
— Ответы Вячеслава Курицына
— Ответы Николая Климонтовича
— Ответы Владимира Сорокина
— Ответы Дмитрия Бавильского
— Ответы Александра Иванова
— Невозможность продать (в символическом смысле)
— Ответы Льва Данилкина
— «Хорошая вещь пробьется», или Неудобность Галковского
— Ответы Андрея Бычкова
— Ответы Лидии Сычевой
— Ответы Виктора Топорова
— О том, как в толстых журналах 80-х понимали «гласность», а также об отношении издателей к сетевой литературе
— Ответы Алексея Варламова
— Ответы Игоря Панина
— «Новый мир» реагирует на Неудобную литературу. Михаил Бутов VS Виктор Топоров
— Ответы Льва Пирогова
— Ответы Евгения Лесина
— КУКУШКИНЫ ДЕТКИ. Роман Олега Давыдова (к началу первой публикации)
— Ответы Лизы Новиковой
— Ответы Сергея Белякова
— Ответы Ефима Лямпорта
— «А вокруг скачут критики в мыле и пене…» (про литературных критиков)
— Роман «Побег» и МИТИН ЖУРНАЛ
— Ответы Романа Арбитмана
— Переходный период. Битники, Пелевин и — ответы Виктории Шохиной
— Ответы Макса Немцова
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Дениса Яцутко
— Таба Циклон и Джаз на обочине. Гонзо-стайл и антихипстеры
— Игры пастушка Кришны

— Книги проекта Неудобная литература

Вся Хроника Неудобной литературы всегда доступна вот по этой ссылке.