В сумерки я, наконец, выключил комп, взял с кухни горсть тыквенных семечек и вышел на балкон. Я принялся ожесточенно лузгать семечки и смотреть вниз, туда, где между домами-коробками происходила жизнь…

Вот проехал по дороге красный, отливающий белыми бликами мерседес, вот первые фонари загорелись на автостоянке; деревья чуть заметно шевелили листвой под влиянием легкого летнего ветра. Я задумался. Первая мысль была о том, что вот я уже минут пять как стою тут и совершенно механически ем эти семечки. Этот процесс, была вторая мысль, на самом деле ни что иное, как одна из типично русских (и украинских) техник медитации. Такое вот повторение одних и тех же движений, вводящее в транс. Тут даже не в семечках дело, семечки это предлог… Можно с таким же подходом мыть посуду, подметать полы, смотреть на звезды или на облака, читать мантры и так далее. Эффект будет тот же: на несколько секунд отключается внутренний диалог, и (далее…)

На черногорско-албанской границе мирно ходят ослы, козы и куры. Документов у них нет, печать о пересечении ставить некуда, так пущай себе ходят, жалко что ли. Машины и автобусы стоят в очереди, водители ходят подискутировать и помахать руками к бревенчатому домику с надписью Сustoms. Случаются и пешеходы; вот из Черногории в Албанию медленно бредет дедушка в шлепанцах, неся в руке полупустую упаковку двухлитровых бутылок кока-колы. Албанские пограничники бегло осматривают ношу и машут рукой – мол, проходи. Дедушка с кока-колой, не увеличивая скорости,  входит в Албанию и скрывается за поворотом. На флагштоке, рядом с красным албанским, вяло болтается пожухлый, выцветший, обтрепанный флаг Евросоюза.

Большинство номеров машин в очереди итальянские, и это неудивительно — около полумиллиона гордых сынов Албании работает в эмиграции, в основном в Италии и Германии, а летом свозит кровно заработанные евро на родину. Земля в Албании пока дешевая, строительные материалы тоже, поэтому албанские эмигранты наконец-то имеют возможность строить большие дома, в которых зачастую живет несколько поколений — такова вековая традиция, к которой албанцы, судя по всему, рады вернуться. В итоге страна выглядит как большая, счастливая стройка — недокрытые красной черепицей крыши, мешки с цементом у калиток, любимые на Cредиземноморье полосатые шторки во весь балкон и глиняные горшки на террасах.

Албанская столица Тирана – самый странный город, мной доселе виденный. Это не совок совсем, по крайней мере, не тот совок, каким мы его привыкли представлять. Ощущение такое, как будто бы ты попадаешь в одну из книг Альберто Моравиа, или же в черно-белое итальянское кино в духе неореализма, такое,  где показывают послевоенные итальянские рабочие кварталы, и где герой по восемнадцать часов трудится на обувной фабрике, а героиня в цветастом платье, перешитом из занавески, скребет по сусекам начинку для вечерней пиццы.

Но про черно-белое я совершенно фигурально – Тирана в буквальном смысле выкрашена во все цвета радуги и их оттенки, причем каждый дом в несколько цветов сразу. Скажем, два фасада зеленых, два фасада оранжевых, а балкончики синие и розовые, этакая книжка-раскраска ребенка, впервые взявшего в руки пастельные мелки.

Главная площадь Тираны усыпана по диаметру гравием, я так и не поняла, это постоянная экспозиция или временная, в связи с ремонтом, и когда идешь по этой гравийной дорожке, через каждый пять метров встречаешь по пенсионеру в кепке, который молча сидит или стоит, обозревает окрестности и крутит в руках металлическую цепочку. Смысл этого действия так и остался для меня недоступным.

На главной площади Тираны ко мне подскакивает шустрый парнишка лет тринадцати с коробкой сувениров и спрашивает: ду ю спик инглиш? Я киваю, мальчик ловко достает из коробки красную ручку с албанским гербом и предлагает: уан пэн? Неа, говорю, не надо мне. Как так, удивляется мальчик, на ней же написано «Албания». Все равно не надо, говорю я. Мы торгуемся еще минуты три, наконец, он решается на последнее средство и спрашивает, отчего-то по-итальянски: коме ти кьями? Я отвечаю, он тоже называет свое имя, и, уже на правах близкого друга, снова трясет ручкой: уан пэн? Ладно, говорю я, уболтал, черт языкастый, давай сюда. Ухожу в автобус, а мой новый албанский друг, вдохновленный успехом, бросается обрабатывать других наивных туристиков.

В городе Круе, куда мы едем из Тираны, анонсирован рынок с сувенирами и антиквариатом. Сувениры на проверку оказываются набором поделок красного цвета с албанскими орлами, а антиквариат – содержимым сундуков албанских бабушек. Тут тебе и нафталиновые национальные костюмы, и горшки, и медные котелки, и утюги, и даже швейная машинка «Зингер», и пыльный черный дисковый телефон. По большому счету, если выпотрошить гараж моего папы и разложить добытое вдоль дороги, как раз получится неплохое собрание албанского антиквариата.

В Круе мы идем в этнографический музей и здороваемся с бабушкой-смотрительницей на настоящем, непадонкаффском албанском, «mir dita» — «добрый день». Затем выясняется, что наш гид Мустафа не только знает огромное количество историй о древних обычаях, но и перевел на английский несколько самых популярных легенд, издав их сборником для иностранцев. Оттуда мы узнаем, что краеугольный камень албанского эпоса — besa, обещание, которое нельзя нарушить. Ради того, чтобы выполнить бесу, покойники вставали из могил, герои сами шли на казнь, а девушки позволяли живьем замуровывать себя в стены — в общем, очень честная нация эти албанцы, говорят, даже процент краж у них в стране очень низкий (в отличие от процента убийств, ибо кровная месть — второй камень в фундаменте традиций).

К вечеру вы будете албанологами, ну, или албановедами, — сразу обещает нам Мустафа, и действительно, солнце еще не успело сесть, а головы уже ломит от историй, легенд и неожиданных открытий: бомбоубежища вдоль дорог, трогательные истории русско-албанских любовей, городские площади, на которых в мире и согласии стоят мечеть, католическая и православная церковь. Я напрягаю память, пытаясь запомнить хотя бы смешное или странное, составляя в уме список «Фактов об Албании»: (далее…)

Что у нас есть? Только слепая вера, что Всё будет-хорошо.. И точное знание, что Всё будет-ещё-хуже. Веками человечество аккумулирует исключительно негативный опыт. Прилежно его складирует.. И верит в ЧУДО.. Иногда, впрочем, оно случается. На деле же оказывается, это только лёгкий подскок перед новым стремительным обвалом в очередную пропасть.

Возьми кого-нибудь в заложники — и тем живи, шантажируй, требуй.. Собственного ребёнка, пожилых родителей.. друзей, соседей, подчинённых, клиентов. Чем больше таких, тем больше вокруг и Стокгольмского синдрома. Назовёшь это потом взаимопониманием, преданностью и даже любовью.. Ты возлюбил их как Источник собственной силы, а они тебя, за проявленное Великодушие.

(далее…)

Петербург. © Фото: Евгений Миленький

Я помню, как в первый раз в сознательном возрасте приехал в Петербург (до этого я был там пару раз совсем еще ребенком). Шел то ли 1998, то ли 1999 год, лето, как и сейчас. Мне было лет 19-20. Родственники, у которых я остановился, познакомили меня с каким-то парнем моего возраста, чтобы мне не было скучно. Не помню уже, как его звали — кажется, Рома. И в первый же вечер мы пошли гулять. Помню, что Питер напрочь снес мне голову своей красотой и необыкновенностью. К тому же каждые пол часа мы покупали новую бутылку пива (тогда в Питере было невообразимое количество разнообразнейших сортов, и я помню, что более всего мне понравилось пиво «Синебрюхофф»). Две ночи кряду мы слонялись по городу, пили в каких-то подворотнях, дворах-колодцах и на дворцовой площади. Заходили к каким-то знакомым, чуть не подрались с желчным саксофонистом, который всю ночь напролет играл на Дворцовой площади для десятка таких же, как мы, ошалевших и пьяных гуляк, эхом разнося свой сверкающе жалобный саксофон по площади и прилегающим к ней проулкам и улицам… В общем, ощущение было полное, что я попал в сказку. Таким сказочным я с тех пор не ощущал этот город ни разу.

Петербург. © Фото: Евгений Миленький

Мы с Ромой разговаривали о религии, о мистики и, конечно, о девочках. Вообще мы сразу как-то очень подружились, будто знали друг друга давным давно. Я втирал ему христианскую тему, а он уже тогда имел склонность к одному из сектантстких ответвлений индуизма и, конечно, проповедовал теорию перерождений.

Но к чему вообще я это все тут вспоминаю? Сейчас читал новый текст Мишенина, только что опубликованный на Переменах. Про квартирники. И когда дошел до места:

Квартирники Майка, БГ и Цоя интереснее сольных альбомов. Интересно наблюдать за песенным диалогом рок-звезд, которые пытаются по-дружески, но явно убрать друг друга на совместном выступлении, миксуя песни так, что возникает четкая беседа между ними, и жизнь бьет ключом в каждой такой записи больше, чем в официальных релизах.

— я отчетливо вспомнил один из ночных эпизодов этих наших петербуржских радений (так я назвал бы то, что происходило с нами в эти две ночи, потому что наши прогулки по ночному и полному арта и мистики городу носили отчетливо трансцендентный характер — мне казалось даже тогда, что мы не просто гуляем и пьем, а выполняем какую-то важную миссию).

Довольно пьяные и счастливые, мы идем по Невскому, нам навстречу — человек пять парней нашего возраста, с гитарой и тоже пьяные. Мы сходимся и начинается какая-то терка. Они очевидно адепты русского рока и настоящие питерцы. Узнав, что я приехал из Москвы, они, как и многие вообще питерцы, начинают смотреть на меня с явным неодобрением. Но я пьян и добр, во мне живет чувство абсолюта, которым заразил меня этот город, и если в Москве я бы непременно довел дело до драки, то здесь все иначе: я беру гитару и пою песню Славы Петкуна «Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда»… (Слава Петкун — петербуржец, который примерно за пару лет до этого перебрался в Москву и сделал со своей группой «Танцы минус» карьеру поп-рок-звезды…, но спел я тогда эту песню без всякого умысла, просто это был тогда мой традиционный номер, когда надо было спеть под гитару что-то простое). В ответ один из питерцев взял гитару и запел Гарика Сукачева, типичного москвича… «Эй, ямщик, поворачивай к черту, это не наш лес, а чей-то чужой»… То есть произошел явно один из тех квартирников, о которых пишет Дима Мишенин, — с диалогом двух культур и двух городов. И неважно, что квартирник этот случился прямо посреди ночного пустынного Невского, залитого светом волшебных фонарей. По сути это был именно он…

Петербург. © Фото: Евгений Миленький

P.S. Спев друг другу по одной песне, мы с питерцами сразу же, по-дружески пожав друг другу руки, разошлись в противоположные стороны. Наутро я уехал к каким-то знакомым на дачу. Рому я с тех пор ни разу не видел. Последнее, что я слышал о нем — он уехал в Индию и стал жить и обучаться медитации в каком-то индийском ашраме, решив вроде бы остаться там навсегда. Что с ним сейчас, не знаю.

Предисловие:
Этот материал написан по просьбе Льва Пирогова для «Литературной газеты». В качестве повода для разговора он дал мне ссылку на свой пост в Живом Журнале и свою же статью в «Литературной газете». В двух словах вопрос сводился к следующему: каков в наше время должен быть литературный герой и какой вообще должна быть литература? Тема показалась занятной…

АНАТОМИЯ ГЕРОЯ

Раздумывая о том, с чего бы начать, я решил прибегнуть к старому испытанному средству: гаданию по книгам. Взял из книжного шкафа первую попавшуюся (попался Эдуард Лимонов, «В плену у мертвецов» — текст, написанный во время отсидки в 2001 году) и открыл ее наугад. Взгляд тут же упал на следующие строки.

«Следователь Шишкин, лицемер, много раз подчеркнуто заявлял, что он не читал моих книг. Всё они отлично прочли! «Анатомия героя» была настольной книгой толстого оперативника капитана Эдуарда Вадимовича, он сам признавался еще при аресте на Алтае. В значительной степени они арестовали меня за мои книги». В этом своем тюремном труде Лимонов не раз предпринимает попытку понять, как и почему он очутился за решеткой. И всякий раз неизбежно закольцовывается на рассуждениях о писательстве. Чует…

Герой текстов Лимонова – всегда он сам. А он сам – герой своих текстов. При этом тексты Лимонова без сомнений хороши, а Лимонов – большой писатель. И делает его таковым не только и не столько писательский дар, сколько именно тот факт, что он свои произведения не просто пишет, но – предварительно проигрывает их в жизни. Вся эта его политика, романы с глянцем и транснациональной гомосексуальной богемой, все его позы, жесты, глупости и подлости – не более (и не менее), как повод. Возможность и средство отпустить своего героя, предоставить ему поле деятельности – среду, пространство, воздух. И лишь потом начинается рутина: мастерство, буквы, переплёт. Таков его творческий метод.

В апреле 2007 года у Эдуарда Лимонова изъяли печатную машинку и лампу — в счет оплаты компенсации морального ущерба, который он, согласно решению суда, причинил мэру Лужкову, сказав про него что-то по радио. Компьютера у Эдуарда Вениаминовича нет (да он и не умеет на нем работать), и печатная машинка была единственным инструментом, с помощью которого писатель мог заработать. Поэтому он собрал волю в кулак и недавно через Басманный суд печатную машинку себе вернул. Итог? Отличный фельетон. Бодался теленок с дубом. (далее…)

В предвкушении лета меня вечно распирало Замыслом.. До жути чесалось поведать Миру ПРО что-нибудь ЭТАКОЕ..

Про Странный Рыцарь Троллейбус, имевший повадки лорда. Или Пляски Раскомплексованных, галдящих тут на своём птичьем языке у меня под окнами.. Про Дудочку и Торсион. Или Кисломолочные Штаны с удобной застёжкой со склада под ключ..

На худой конец, про самый мой любимый персонаж Последних Времён — про замечательную женщину, мастера 4-й гильдии и по совместительству частнопрактикующего экстрасенса без руля и ветрил, с простой и располагающей к дискурсу фамилией Ититская..

(далее…)

Я пришел в белый клуб под названием “Джаз”.

Дамы в вечерних платьях, господа во фраках, кокотки в черных чулках – известная публика собралась здесь той ночью.

В огромном белом зале томился по неузнанному наваждению фонтан. Кто-то играл в карты. Под сводами зала разносился симфонический фанк.

У колонны я заметил фрика в цветастых одеждах: желто-черные квадраты отблесками извивались на его атласном халате. Голова его была столь же гладкой, как и колонна, к которой он прислонился. Сквозь щелочки глаз он направил на меня взгляд, показавшийся мне давно знакомым.

Я спросил его: “Что за странное место, клуб Джаз?”. И в этот самый момент заметил в отдалении другого фрика. Тот был одет в древне-римскую тогу и походил на императора Гая Калигулу.

“Раньше, — отвечал фрик, — этот клуб был местом для карнавалов. Но от тех далеких времен ничего почти не осталось, кроме нас троих. Кокотки поменяли свои одежды. Господа – это просто богатые светские люди. Они здесь отдыхают. Вон там, например, в углу, Лев Термен объясняет Джо Дассену как устроен терменвокс, а там Джеймс Джойс пьет шампанское с Мариной Владе. А нас осталось трое”.

Фрик в тоге, накинутой на голое тело, не отрываясь, смотрел в это время на меня – взгляд его был при этом весьма серьезен.

Кокотка в прозрачной шелковой юбке и чулках, таких же черных, как юбка и лиф, посылала вызов мужчинам, проходившим по ступенькам из соседнего зала.

“Почему здесь больше не делают карнавалы?” — спросил я у своего нетрадиционно одетого собеседника. Черно-желтый фрик ответил, атласом бросая на меня свет люстр: “Джаз теперь – казино, это более выгодно. Нас осталось лишь трое. Иди развлекись”.

Я прошелся по зале и решил посмотреть, что находится за обнаруженной мной незаметной дверью. За дверью оказалась узкая комната, похожая на коридор: стены были выложены белым кафелем, и по ним в ряд стояли три ванны. В них уже нежились все те же знакомые мне фрики вместе со сладкими кокотками (тело – сахар, рот – клубничное варенье, между ног – потоки меда), они занимались любовью – лениво сосали, лизали, ласкали друг друга. Я взял себе двух красивейших кокоток и залез с ними в третью, свободную еще ванну.

Одна из девушек, раздвинув ноги, села своей сладкой пиздой мне на язык и стала сосать мой высоко трепетавший член. Другая – лизала промежность, в то время как я, захватив ее ноги, притянул их к себе (она оказалась гибка) и лизал ее нежные стопы.

Так лизали, сосали, ласкали мы долго друг друга. Я проснулся от силы оргазма, охватившего их: их тела задрожали, и, в диком восторге, та, что сверху была, прислонила свое естество к моему лицу, вся прижалась, и, вскрикнув, обмякла. Другая же натянула себя на мой член и стала, крича и рыдая, скакать, как дикая сучка…

Сегодня день рождения Вильгельма Рихарда Вагнера, одного из немногих Родителей всего, что нас окружает. Он впервые озвучил открытия и войны XX века, он их оформил и сформировал их, штурмовав своими образами умы наиболее чувствительных современников — тех, которые только и могут творить реальность.

«Как человек до тех пор не освободится, пока не примет радостно узы, соединяющие его с Природой, так и искусство не станет свободным, пока у него не исчезнут причины стыдиться связи с жизнью«, — утверждал он (в первую очередь он был поэтом).

Над ним смеялись, его ненавидели, боялись и презирали. Его музыку называли шумом и безвкусицей. Но какое Вагнеру, слышавшему Дух Времени, было дело до этих глупцов?

Те, кто считает его просто композитором (пусть даже и великим композитором) совсем далеки от правды. Как высказался Томас Манн в «Докторе Фаустусе» (вложив эти слова в уста одного из персонажей), музыка «как бы провозглашает себя подобием космоса, ибо первоосновы музыки, можно сказать, тождественны первейшим и простейшим столпам мироздания — параллель, которую умно использовал художник-философ недавнего прошлого (Кречмар и здесь имел в виду Вагнера), отождествивший в своем космогоническом мифе «Кольцо Нибелунгов» первоосновы музыки с первоосновами мироздания. У него начало вещей имеет свою музыку. Это музыка начала и в то же время начало музыки. Трезвучие в ми-бемоль-мажоре быстроструйных рейнских вод, семь простейших аккордов. Из них, словно из циклопических квадров и первозданных глыб, строится замок богов. Остроумно и величаво слил он миф музыки с мифом мироздания тем, что музыку приковал к вещам, а вещи заставил выражать себя в музыке, создал аппарат чувственной симультанности, великолепный и полный значения, хотя, может быть, слишком рассудочный сравнительно со стихийными откровениями в искусстве чистых музыкантов, Бетховена и Баха, например, в прелюдии из виолончельной сюиты последнего, тоже выдержанной в ми-бемоль-мажор и построенной на простейших трезвучиях».

О том, как Вагнер оказывал воздействие на историю человечества и творил современность через свою музыку, читаем у Музиля в «Человеке без свойств» («Время от времени до них доносилась волна наугад взбаламученных звуков. Ульрих знал, что она неделями отказывала в близости Вальтеру, если он играл Вагнера. Тем не менее он играл Вагнера; с нечистой совестью; словно это был мальчишеский порок». и далее: «как только он запирался, все чаще доносились звуки Вагнера, то есть музыки, которую он в прежние годы учил Клариссу презирать как типичный образец мещански-вычурного, упадочнического времени, но перед которой теперь сам не мог устоять, как перед крепким, горячим, пьянящим зельем.»).

Вагнеру сегодня 196 лет.

Ссылки:

1. А. Лиштанберже. Книга о Вагнере «Рихард Вагнер как поэт и мыслитель».
2. Роман Томасса Манна «Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом»
3. Фридрих Ницше «Казус Вагнер».
4. Роберт Музиль «Человек без свойств».

В первом классе я уже достаточно сильно ненавидел школу и саму ситуацию школьного социума. Моя ненависть подкреплялась тем, что я чувствовал всех этих людей как некий единый целый, большой и сильный организм, который противостоит мне. Однажды этот организм сошел с ума и действительно восстал на меня. Без всякой видимой причины, без повода с моей стороны, просто по какому-то странному, необъяснимому инстинкту, словно почувствовав мое презрение, весь класс стал гонять меня по кабинету, а я, войдя в роль убегающего, пытался уйти от погони, и это только сильнее провоцировало вышедших из под контроля чудовищ, сидящих внутри этих глупых маленьких детей. В результате они загнали меня под какой-то книжный шкаф…

Я забился в этот угол, а они избивали меня вонючими тряпками для протирания классной доски. И я не мог остановить этого. Хорошо, что вскоре появилась учительница. Так я понял, что если я не возьму плеть, это стадо когда-нибудь сожрет меня.

Заметьте, есть такие книги, которые читаются с огромным удовольствием и интересом, на, что называется, одном дыхании. Но потом, когда вы их прочитываете, вы еще только, может быть, дня три-четыре помните их содержание, а потом, через пару недель и не сумеете даже объяснить, о чем там шла речь. Ни пересказать фабулу, ни сформулировать основную мысль, ни даже вспомнить имена героев через неделю-две уже невозможно!

Одна из таких книг — «Волхв» Джона Фаулза. Вот признайтесь, вы ее читали? И когда читали, может быть даже с ума сходили от того, как там у Фаулза сведены все своды. И как он, гений такой сукин сын, поймал биение века, XX века! А что вы помните сейчас из этой книги?

Пустота правит миром. Пустота заполняет пустоту. Пустота водит всех за нос… Кстати, «Чапаев и пустота» — еще одна такая чудо-книженция, содержание которой на поверку оказывается абсолютно бессодержательным…

Хорошаямашинанеделаетошибок
тыйобаныйублюдоктакимкактынебуду
мыникогданебудем
всемтемчтонужнолюдям
говномчтонужнолюдям
мыникогданебудем
мыбудемоченьскромны
забъёмнавашигвозди
аможетбытьпоможемизбавитьсяотмыслей
сорвитемоимаски — явашлюбимыйтрутень
хорошаямашинанеделаетошибок

Сегодня новость главная такая: Франция оказалась самой сатанинской и бесчеловечной страной в мире. Во Франции приняли (или вот-вот примут, в чем никто не сомневается) законопроект, согласно которому, пользователь интернета, незаконно (незаконно!!!!!) скачивающий из всемирной сети фильмы или музыку и уличенный в этом трижды, будет отлучен от интернета без суда и следствия, на срок до года. При этом пользователь будет обязан продолжать ежемесячно платить абонентскую плату провайдеру.
Франция… сказал бы я, что я думаю об этой зверской потреблятской стране…
Музыка и кино должны быть бесплатны. А музыканты, композиторы и кинематографисты должны получать гонорары от государства. Из казны. Из госбюджета. Всю зарплату всех этих Саркози нужно раздать авторам музыки, которую люди скачивают в интернете бесплатно.

На днях гуляла в Японском саду (небольшой сад внутри ботанического сада в Москве). Сейчас там цветет сакура, точнее уже отцветает. И, оказывается, это событие привлекает внимание массовой аудитории… Людей в этом садике (а он, в принципе совсем не велик) — просто толпы. Несмотря на то, что вход стоит 100 рублей, а в выходные 150, перед кассой стоит очередь человек в 50-60.
На самом деле, 100-150 рублей для этого сада, конечно, это неоправданно дорого. Да, садик милый, но… только когда никого там нет. А когда на каждый квадратный метр приходится по человеку, удовольствия уже мало. Ведь все эти замечательные люди постоянно бегают и фотографируются у каждого кустика и не дают настроиться на поэтический лад и насладиться феншуем…
Японский сад в Москве был сооружен в 1987 году по проекту выдающегося японского ландшафтного архитектора Кена Накадзимы. То есть можно утверждать, что он настоящий. И он мог бы быть действительно прекрасным местом, если бы администрация Бот.сада: а) иногда чистила водоемы (сейчас некоторые из них превратились уже почти болота) б) построила в окрестностях Бот.сада еще парочку таких заведений, чтобы все желающие могли спокойно там отдыхать, не напрягая друг друга.

Уверена, что средств и на то, и на другое у Бот.сада предостаточно. Вход в сад стоит 50 рублей + 100-150 рублей стоит вход в Японский сад. Если учесть, что ежедневно в Ботаническом саду бывает несколько сотен тысяч человек, то доход у них, наверное, очень не плох. А ведь, гуляя там, так не скажешь…

Встретила там косплееров. они устроили в японском саду аутентичную фотосессию.

Однажды, когда мне было лет шесть и я гулял во дворе у себя перед домом, два парня на пару лет постарше меня решили испытать мое терпение. Они взяли меня на понт: мы поспорили о том, смогу ли я терпеть боль. И вот один из них стал держать меня за руки сзади, а другой — кулаком со всей дури бить меня по зубам, по щеке, наотмашь.

После первого удара – я молчал. Второй удар – я не проронил ни звука. Их, похоже, это только подзадорило – третий удар был гораздо сильнее. Мне было больно, но я терпел. Я не плакал. И считал, что испытан уже достаточно – я вытерпел три довольно сильных удара!

Я попытался вывернуться, но меня держали очень сильно. Четвертый удар заставил меня взвыть. Не от боли, а от обиды… Ведь я терпел — а они продолжали! Я орал и плакал от обиды и оттого, что ничего не могу сделать, ситуация мне не подчинялась…

Уроды испугались моего душераздирающего крика и быстро убежали… Я жаждал отмщения, но их уже и след простыл. С тех пор я знаю, что не нужно ничего терпеть слишком долго.

Следует всегда отвечать ударом на удар так скоро, как только можно.

Это репетиция. Снято вчера. А дальше — сегодня… С Победой! (далее…)