ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

III. ПРОРОЧЕСКАЯ ТОСКА

Не смейся над моей пророческой тоскою;
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет.
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; — настанет час кровавый,
И я паду… И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений…
“Не смейся над моей пророческой тоскою…”

В “Герое нашего времени” присутствует удивительное суждение Лермонтова о собственной судьбе. Разумеется, оно вложено в уста Печорина — этой лермонтовской маски, “составленный из пороков нашего времени”, а потому удобно скрывающей того, кем в действительности выстрадано данное высказывание: “… надо мною слово “жениться” имеет какую-то волшебную власть; как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться — прости любовь! Мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?.. куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего. Это какой-то врожденный страх, неизъяснимое предчувствие… Ведь есть люди, которые безотчетно боятся пауков, тараканов, мышей… Признаться ли?.. Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены; это меня тогда глубоко поразило: в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе”. (далее…)

Любовь и умника в дураки ставит
Народная пословица

Мы потребляем все. По крайней мере, все, что появляется перед нашим умственным взором. Посредством натурального, неиносказательного зрения возможны как потребление («пожирать глазами»), так и самоотдача, когда увиденное затягивает в себя. Но из того, что оказалось в поле зрения ума, мы потребляем все. Даже то, что сами же объявляем существующим не для нашей услады, целью-в-себе, самоценностью и так далее.

Так, взятые в своем познавательно-рефлексивном разрезе, все мы являемся потребителями любви. Ведь все мы знаем слово «любовь» и не просто знаем, а наполняем его каким-то значением.

Причем неважно каким. Просто зная слово «любовь» и полагая его осмысленным, мы, стало быть, уже солидарны с тем, что есть такое явление-в-мире и на него вполне можно посмотреть со стороны, подобрать подходящее обозначение – знак отличия среди остального, знак, ставящий в ряд, в контекст, в отношения, знак части, относительного бытия.

Просто зная слово «любовь» и полагая, что за ним стоит то, о чем можно поразмышлять, мы, стало быть, уже смотрим на любовь глазами потребителя, заранее допускаем, будто не столько мы – для любви, сколько она – для нас. А еще рассчитываем, что когда любовь к нам «нечаянно нагрянет», мы продолжимся параллельно с ней, то есть, другими словами, вовсе не рассчитываем быть в нее вовлеченным, ею преодоленным. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

То, что Лермонтов искал в своих возлюбленных черты своей матери, еще не значит, что он хотел найти девушку, способную заменить ему мать. Он встречал в своей жизни женщин, вполне подходивших на эту роль, но не испытывал к ним никаких чувств, кроме дружеских. Поэт вполне отдавал себе отчет в своих душевных движениях. Душа его матери — Небесная дева, воплощение духовной любви и чистоты, чудесная дева, хранящая его от преступлений. И здесь она подобна Богу в той же мере, что и поющая колыбельную песню мать с гравюры Уильяма Блейка “A Cradle Song”. В этом отношении характерны слова из еще одного французского стихотворения Лермонтова: “Потому что без тебя, моего единственного путеводителя, без твоего огненного взора, мое прошлое кажется пустым, как небо без Бога”. Сказано: “Бог есть любовь”, — и именно в этом контексте “образ вечно милый” — воплощение любви для Лермонтова. (далее…)

К 100-летию создания философской системы Владимира Шмакова

В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол-
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом-
Чтобы чаще Господь замечал.

Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна …
Владимир Высоцкий

В страшных муках социальных потрясений конца 1910-х — начала 1920-х годов рождалось в России новое общество, — в это же время в её возрождённой столице – Москве, создавалось величественное «здание» всеобъемлющей философской системы [1-3]. Его «возводил» инженер путей сообщения Владимир Шмаков – сын известного юриста и общественного деятеля Алексея Семёновича Шмакова (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Характерно, что герои произведений Лермонтова влюбляются в героинь, только услышав их чудесный голос. Как Демон, покоренный голосом Тамары, покоренный настолько, что роняет слезу, заслышав его:

И вот средь общего молчанья
Чингура стройное бряцанье
И звуки песни раздались;
И звуки те лились, лились,
Как слезы, мерно друг за другом;
И эта песнь была нежна,
Как будто для земли она
Была на небе сложена!
Не ангел ли с забытым другом
Вновь повидаться захотел,
Сюда украдкою слетел
И о былом ему пропел,
Чтоб усладить его мученье?..
Тоску любви, ее волненье
Постигнул Демон в первый раз;
Он хочет в страхе удалиться…
Его крыло не шевелится!
И, чудо! из померкших глаз
Слеза тяжелая катится…

В первой редакции “Демона” описание чувств героя пронизано более очевидными личностными аллюзиями и заставляет вспомнить о слезах младенца, слушающего колыбельную песню матери, и о его “потерянном рае”: (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Проницательный психолог, Михаил Лермонтов безошибочно связывал развитие своей фантазии и творческого воображения со смертью матери (поэма “Сашка”):

Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили,
И прочее… и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать…
Он не имел ни брата, ни сестры,
И тайных мук его никто не ведал.
До времени отвыкнув от игры,
Он жадному сомненью сердце предал
И, презрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный,
И в нем терялся мыслию послушной.

Невозможность высказать свою боль родственной душе (бабушка — не в счет, душевно ущербный отец — тем более), отвратила его от реального мира и погрузила в мир его фантазии. Здесь он нашел прибежище от собственных душевных и физических (обусловленных “золотухой”) мук. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

II. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

Моей души не понял мир. Ему
Души не надо. Мрак ее глубокой,
Как вечности таинственную тьму,
Ничье живое не проникнет око.
И в ней-то, недоступные уму,
Живут воспоминанья о далекой
Святой земле… ни свет, ни шум земной
Их не убьет… я твой! я всюду твой!..
“Аул Бастунджи”

Погружение в мир чужих сновидений всегда сопряжено со множеством опасностей. И дело здесь даже не в том, что сновиденческий мир по самой своей сути иллюзорен и не определен. Кажется, Вадиму Рудневу принадлежит забавное высказывание, что “сновидение семиотически неопределенно”. В действительности, наши сновидения более чем определенны. “Каждый образ, событие сновидения, — справедливо подчеркивал Александр Вейн, — даже если на первый взгляд они необычны и лишены разумной логики, на самом деле пытаются донести до человека информацию о нем самом”. (далее…)

Полочка для телефона, висевшая на стене, подавала, как на ладоне, телефончик, насмешливо предлагала воспользоваться им. Стены вполне по-мещански были оклеены чем-то напоминавшем о дереве, от них исходил приятный, в общем-то, холодок. Шум морозильников, которых было слишком много, исполнял партии современной музыки.

Бесцельно бродя по квартире, я переходил из комнаты в комнату и удивлялся изгибам коридоров и разнообразию покрытий, лежавших на полу. Ступал на разноцветные ковры и сходил с них. Ощущения стремились от ног к мозгу, и это вполне занимало меня.

Становилось не по себе вот уже двадцать минут вплывать и выплывать из двери в дверь. Логика комнат перестала меня волновать. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Опыт освоения наследия Лермонтова советским литературоведением нашел свое отражение в уникальном для своего времени издании — в “Лермонтовской энциклопедии”. Авторами данной энциклопедии была проделана колоссальная работа по воссозданию лермонтовского космоса: были найдены произведения поэта, казавшиеся навсегда утраченными; восстановлены неизвестные эпизоды жизни Лермонтова; досконально изучены его поэтика, философское мировоззрение и социальная позиция. Но вот осмысление всей этой огромной фактографии не отличалось особой глубиной и проницательностью, по сути продолжая критическую линию Белинского и Герцена. Характерно, что автор предисловия к энциклопедии Ираклий Андроников, констатировав противоречивость личности, творчества и самого облика поэта, ушел от объяснения этой удивительной двойственности, заключив: “И чувство одиночества в царстве произвола и мглы, как назвал николаевскую империю А. И. Герцен, было для него неизбежным и сообщало его поэзии характер трагический. Его жизнь омрачала память о декабрьском дне 1825 года и о судьбах лучших людей. Состоянию общественной жизни отвечала его собственная трагическая судьба: ранняя гибель матери, жизнь вдали от отца, которого ему запрещено было видеть, мучения неразделенной любви в ранней юности, а потом разлука с Варварой Лопухиной, разобщенные судьбы, политические преследования и жизнь изгнанника в последние годы… Все это свершалось словно затем, чтобы усилить трагический характер его поэзии”. Смею вас заверить, что память о восстании декабристов была для Лермонтова не столь значима. Не социальные представления определяли характер его поэзии, но, напротив, обусловленный внутренними причинами лиризм Лермонтова отражался в его общественных взглядах. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Если Владимир Соловьев усматривал в бесконечной погруженности Лермонтова в свой внутренний мир непременное условие его пророческого дара, первые психологи, обратившиеся к изучению личности и творчества поэта, увидели в ней болезненный симптом, свидетельствовавший о душевном расстройстве. Так, Д. Н. Овсянико-Куликовский констатировал: “… перед нами психологическая картина, свидетельствующая о постоянном и упорном самоуглублении, о вечно бодрствующей рефлексии, даже о раздвоении личности (“душа проникается своей собственной жизнью, лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка”). Это уже выходит за пределы нормы — даже и для натур эгоцентрических. Когда человек, которому от роду всего 25-26 лет (в этом возрасте работал Лермонтов над романом), предается столь интенсивному самоанализу и думает, что достиг высшего “самопознания”, — мы вправе видеть здесь симптом болезненного развития души”. (далее…)

В этом очерке пойдет речь о несправедливо забытой персоне. Речь о Пашине, великом революционере, который прославился своими регулярными покушениями на Царя, причем их количество дошло до рекорда.

Поначалу он не был известен широкой публике, ибо после каждой неудачной попытки свершить суд над Государем нашим Императором фортуна возвращала ему долг, помогая ловко скрыться. Но седьмое покушение, наконец, заставило говорить о Пашине вслух: в тот день вместо специально изготовленной для этого случая бомбы он по ошибке бросил в карету Царя обычную кошку. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Не сложно было искать в поэзии Лермонтова и всевозможные заимствования из русской и европейской лирики, как то делали первые его “профессиональные” читатели. Критики, обнаруживавшие в лермонтовских текстах строки, словосочетания и даже точку с запятой из произведений других поэтов, видели в его лирике Пушкина и Байрона именно потому, что не могли увидеть в ней Лермонтова, ибо “лик его темен, отдален и жуток”.

В одной из первых рецензий на “Героя нашего времени” С. О. Бурачок, критик с крайне консервативным мировоззрением, буквально возопил о невозможности такой личности, как Печорин, персонажа, созданного по шаблону героев европейских романов. Почин одного критика был поддержан другим. Позиция С. П. Шевырева была гораздо более аргументирована, чем концепция Бурачка, но и она сводилась к выводу об иллюзорности, чрезмерной литературности фигуры “героя нашего времени”: “Печорин 25-ти лет… Когда он сам смеется, глаза его не смеются… потому что в глазах горит душа, а душа в Печорине уже иссохла. Но что ж это за мертвец 25-летний, увядший прежде срока? Что за мальчик, покрытый морщинами старости? Какая причина такой чудесной метаморфозы? Где внутренний корень болезни, которая иссушила его душу и ослабила тело?” (далее…)

I. СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Как видно из его бумаг и поступков, он имел характер пылкий, душу беспокойную и какая-то глубокая печаль от самого детства его терзала. Бог знает, отчего она произошла! Его сердце созрело раньше ума; он узнал дурную сторону света… Его насмешки не дышали веселостию; в них видна была горькая досада против всего человечества! Правда, были минуты, когда он
предавался всей доброте своей… У него нашли
множество тетрадей, где отпечаталось все его сердце; там стихи и проза, есть глубокие мысли и огненные чувства!.. В его опытах виден гений!
“Странный человек”

В “Герое нашего времени” Михаил Лермонтов отмечал, что “история души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа”. В этом утверждении поэта отразился его собственный интерес к психологии человека, и не случайно Вадим Вацуро в эссе о последней повести Лермонтова подчеркнул, что здесь “он выступил как психоаналитик… “физиологизм” его повести имел явственно выраженный психологический уклон и обостренное внимание к тайнам человеческой душевной жизни…” Лермонтов, безусловно, любил разгадывать психологические шарады, проникать в душевные тайны других людей, но вот секреты собственной души он хранил за семью печатями: “Я не хочу, чтоб свет узнал / Мою таинственную повесть; / Как я любил, за что страдал, / Тому судья лишь Бог да совесть!..” (далее…)

— Ну вот, уже и до сказок добрались! — вздохнет или чертыхнется читатель. — Зачем?!

Затем что занимательные истории — хорошая оболочка для того, чтобы вставить в нее политические идеи. Особенно в случае с читателем-ребенком. Проглоченные вместе с наживкой увлекательных приключений, политические идеи улягутся на дно сознания и, вполне вероятно, повлияют на действия человека, даже и не подозревающего об источнике своих политических симпатий.

При этом я вовсе не хочу сказать, что американец Лайонел Фрэнк Баум, который написал своего «Удивительного волшебника страны Оз» в 1900 году, ставил цель вложить что-то коварное в головы российских читателей. Ниже я остановлюсь на том, что Баум, судя по его тексту, саркастично относился к американской международной политике. Однако он был американец, то есть смотрел на мир так, как смотрят американцы, заботясь прежде всего об интересах своей страны. Не уверен, что и нам надо смотреть на мир этими глазами.

Поэтому попробуем разобраться, что это за взгляд. (далее…)

Как-то раз мою молодую служанку коснулась некая странная болезнь. У нее, прошу прощения, из укромного места повылазивали паучища. Один так даже пробрался ко мне кабинет. «Чем занимаетесь?» — помнится, весело спросил он.

— О, — отвечал я, — я изобретаю шкаф.

Я в то время и правда был занят в основном этим. Как вы поняли, случилась наша история в дни, когда шкаф еще не придумали, и людям негде было хранить свои вещи. Именно я и пытался эту проблему решить. (далее…)