Сегодня утром ты проснулся рано. За окном — солнце, выглядывая из-за туч светит тебе в лицо когда ты выходишь на балкон с чашкой кофе и сигаретой и начинаешь вспоминать свой сон, в котором так отчетливо запечатлено ее лицо, милое, нежное, родное и хочется кричать ее имя на весь двор, распугивая кошек, мешая голубям чистить перья, разрывая своим криком тучи.

В это время где-то в Питере, тоже ранним утром, тоже с кофе, она сидит за столиком пустого кафе и слушает песню из радиоприемника в телефоне, сигарета тлеет в пепельнице и вот она уже слышит твой голос, такой далекий… Она потом подумает, что ей показалось и это только утро навевает тоску, совсем немного, как у Пушкина, сладкую, светлую печаль, но она уже должна спешить по делам и самое главное — у нее есть кто-то, не ты. Улицы, залитые солнцем, таким же, которое ты видел в окне, встречают ее запахом влажного после дождя асфальта, лазурным небом и редкими лужицами, в которых отражаются белые облачка. Она гуляет между домов, садится в метро, выходит и снова гуляет по дороге к Университету, чтобы забуриться в дела и так и не ощутить, не понять, откуда, из каких далеких краев ветер принес ей твой голос, в котором так ясно слышится ее имя… Ира, Ира!

У меня была возможность забыться. Не думать об этом — самый лучший способ залечить рану, которой нет решения другого, кроме еще одной девчонки, ловко и вовремя появившейся из-за поворота, но я по-прежнему думаю о ней. Не знаю, зачем я пытался. И теперь мне, как самому настоящему идиоту нужно бороться с двумя проблемами, вместо одной. Те же, кто после предлагал мне помощь, по сути, всего навсего хотели снова устроить себе этот мир, не меняя и не понимая, что перемен не избежать. Спасибо за неосуществленную помощь. Спасибо за крышу, за балкон, за все. Мне жаль, что у меня ничего не получилось, мне жаль что не получится. Мне жаль, что все случилось именно так. Мне не жаль себя и не жаль вас. Все получили то, чего по сути добивались, и пусть это не решение проблемы, но и теперь это лучше — чем совсем ничего. Я вижу впереди радость, я вижу другие берега. И я понимаю, почему я недоволен немного. Я хотел бы все вернуть, но я не хочу больше быть в тягость. Я не хочу больше требовать того, чего мне не могут дать, а я ведь не смогу не требовать. Я тебя не хочу в своей жизни, но не потому что я зол. It’s a self preservation thing. Я обещал быть другом всегда и я буду. Я смогу защитить вас от себя.

Вот и настало время для очередного поста, который стремительно, как пуля, выпущенная в чье-то е*ало, раскрашивает стены цветистым, подобно джунглям Латинской Америки, пушисто-ебучим ху*плетением из слов и закорючек, символизирующих логичность и завершенность высказываний, и наполняя тупой черный-по-белому шрифт эмоциональностью.

Странно не содержательным мне показалось мое настроение, когда я покинул комнату волка-одиночки Д. От всего сказанного и услышанного становилось то погано, то пи**ато, и у меня на время создалось ощущение, что это какая-то злобно**учая лихорадка колотит мое пропитанное дымом Chesterfield тело.

Я не знаю, что мне делать, но душа разрывается к е*енищам от желания помочь человеку, который был со мной рядом все время, пока я грузил себя проблемами, то ожидая осени, то обильно ментсруируя душой на тему неразделенной, и не вполне залеченной любви к девушке О. Впрочем, мой долг мне, хотя бы от части, предельно ясен. Господи, если ты есть, сделай одолжение. Оторвись от ядерных конфликтов на опидарасевшем вконец дальнем востоке, повернись сидалищным нервом к упевающейся своей пиз*атостью Америке, и обрати свой взор на простых людей. Твой верный слуга нуждается в помощи, и ты должен ее оказать, потому что если не ты, то, е*аныйврот, кто же тогда?

Спаси наши грешные души, раковины и умывальники, и придумай что нибудь, потому что моя фантазия начала меня подводить, а делать что-то тем не менее надо. Спаси нас всех, тупых и о*уевший долбеней, которые конечно не заслужили милости, спаси эти ничтожные тела, а о душах позабочусь я сам. Видишь, я даже не прошу тебя сделать все, только часть.

А пока что — мы верны тебе, мы с тобой, и, надеюсь, ты тоже с нами.
Твой, Олег.

Pы.Sы. Все желающие могут присоединиться к этой молитве в комментариях, а я в свою очередь даю гарантию, что Он ее услышит.

Сильные землетрясения мы обсуждали и, сняв напряг, травили истории. Наверное, с тех пор я люблю травить больше, чем смотреть телевизор.
Например. Одна кассирша считала зарплату. И тут началось. О деньгах трескотни всегда было больше всего. Представив себя у разрушенного дома, без зубной пасты и надежды на будущее, первым делом считали, во сколько обойдется дорога, и планировали, как распрощаются с азиатской мертвой долиной и адью отар-опа. Каждый придумывал уникальный способ не остаться безлавандосым. Землетрясение — шанс рвануть на большую землю. «В Россию», — говорили мы, и это было почти священно. Нельзя любить родину сильней эмигранта. У нас была поговорка «Самолеты отсюда не летают». Приезжавшие «посмотреть» застревали почти навсегда (почти, потому что в один момент все это кончилось, как до этого кончилась жизнь в России). Салаги страдали. Местные пахли местным кефиром, курили зеленый нас и не догоняли, почему оккупантов тошнит. Но зарплаты были большими. Квартиры… дайте две. По три не брали только потому, что это не приходило в советские головы. Загар появлялся в марте, фрукты в апреле. Кем бы ты ни был, ты работал раисом (босс). Местные читали с трудом. На большую землю в отпуск ты ездил не как с золотых приисков, но тоже ништяк. Скажи оккупанту через год, что где-то есть жизнь по талонам и без бассейна, он бы решил, что ты из Камбоджи или сектора Газа. И именно в этот, в этот самый момент салага становился дедом, и самолеты переставали летать. Послушно срываясь в небо с взлетной полосы, миражившей разогретым бетоном, самолеты застревали где-то в атмосфере, кружились над мертвой долиной и через 24 дня садились обратно. Ты ничего не мог с этим поделать. Глубокие слои твоей дермы уже пропитались натуральной фруктозой. И дедам в отпуске снились сны — крученая дорога в горах, жара, маки и унылая песня аллаху. Мы мечтали о родине, но возвращались в котлован в доставших горах. Каждый раз перед отпуском кто-нибудь говорил:
— Меня пригласили раисом. Новая лаборатория, в Новосибирске. От моей родины далековато, но лучше, чем здесь.
Вернувшись из отпуска в котлован, он прятал глаза.
— Не срослось.
Скорее всего, так и было. Срастись в России уже не могло. Далеко от социально-алхимической родины, в жаре и горах для каждого сосредоточилась маленькая свобода.

И деньги. которые все время норовило засыпать.
Так вот. Кассирша сидела за столом и считала зарплату завода. За зарешеченным окном на улице курили сотрудники. Кассирша насчитала уже до хрена. Тогда машинок не было, считали пальцами.
— Семьсотпятьдесят три, семьтпятьчетыре…
Чем тогда платили зарплату — тысячами, миллионами? Нифига, просто рубли. На столе лежали взъерошенные пачки и мелочь в коробочке. В подходящий момент затрясло. Кассирша испугалась. За окном завизжали на разные голоса, хотя на открытом воздухе тряска почти не заметна. Больше пространства, меньше ориентиров. Толчки растекаются по земле. Только в помещении, на сотворенном человеком фундаменте ты явственно чувствуешь, как почва уходит у тебя из-под ног. Твердые предметы беспорядочно разбегаются из точек, где им положено быть. И не за что уцепиться. Можно сесть в ожидании на деревянный пол.
Деды от салаг, думаю, отличаются, в основном тем, что у них уже созрел план отступления. Кассирша не была салагой, чтобы путать детские шалости с гневом господним, и точно знала, что следует делать, когда затрясет. Но едва ее тело почувствовало, что дело бензин, пальцы, делившие зарплату целого завода, разжались. Кассирша отбросила бабло и, поскальзываясь на лавандосе и меди, метнулась спасаться.

Не знаю, как она могла забыть про билет. По дороге она отцепила от стула старшего программиста и поволокла его за собой.

Над кассиршей на завтра ржал весь город. Кажется, по чину публичной персоны, прибавили денег к зарплате.

Ленка уткнулась в мое плечо и по нему тонкими струйками скользнули слезы. Ленка плакала, сидя рядом, потому что понимала, что завтра уже не будет. Нас взяли в кольцо, слишком много чтобы отстрелять, и мы не стали даже пытаться спастись. Да и куда было бежать? Тимура прижало падающей балкой, когда эти ублюдки полезли через крышу, так сильно, что он умер сразу, даже не вскрикнув. Витек дрался наверху, но он перед смертью догадался кинуть в реактор гранату и большую часть этой мрази окатило огнем, так что мы могли хотя бы попробовать сбежать, только вот бежать было уже некому. Сергей умер, умерла Лера, умер добрый Вадик. Умерли. Умерли.
-Ты не умрешь? — Спросила Ленка.
-Нет. — У меня дрожал голос.
-Ты сможешь рассказать всем про нас?
-Да.
-А ты много всего помнишь?
Я много помнил. Я помнил Ленку еще совсем маленькой, когда она сидела у меня на плечах и рвала виноград в бабушкином садике. Я вспомнил, как мы с ней и Тимом учили старого пса Василия катать нас на санках зимой, как первый раз застукали Серегу и Лерку, когда они целовались за гаражами. А еще мы летом ходили на озеро купаться и Вадик, глаза которого были сами похожи на водную гладь, рассказывал завораживающим голосом истории про то, как начнется новый мир. Только Вадик не увидит новый мир, его убили и растерзали труп, а потом он сгорел в им же пущенной на этих сволочей смесьи.
-А помнишь, как мы строили хижины из камыша и играли в индейцев? — Рассказывал я Ленке. Ее голова упала мне на грудь, но я уже не слышал ее всхлипываний и не чувствовал теплого дыхания. Мне не хватило сил подняться, но и не хотелось. Я обнял мертвую Ленку за плечи и рассказывал ее бездыханному телу все, что помнил про нас всех. Лене всего полгода назад исполнилось восемнадцать. Я вас ненавижу.

Производство страха

Мыши боятся веревки. Не все мыши, только те, на которых однажды нападала змея. Увидев веревку, черпанувшие грызуны истерят, начинают метаться, визжать и прыгать и, если их не прижать к земле чем-нибудь мягким, легко размозжатся ап стену.
Подростком я жила в СА (Сейсмоопасная Азия). В кино землетрясение снимают почти похоже на жизнь: ватные камни начинают валиться, изображение — вибрировать, за кадром играет страшная музыка и овалы испуганных лиц плывут не в такт с компьютерным задником.
До землетрясения в Степанакерте репортажей про засыпанных домами людей по телевизору не показывали. Толчки, разрушившие до фига пространства (Кайраккум, Чкаловск, еще один город и несколько кишлаков), докатились до нас поздно ночью. Мы знали, что эпицентр был где-то рядом, но до утра никто не имел понятия, где. Мы давно не выскакивали на улицу в ночных рубашках, но когда начиналось, косились на косяки и думали, что в целях безопасности неплохо бы оторвать зад от стула и занять место в дверном проеме. По конструкции сейсмо домов это было самое крепкое место. Никто не проверял, но по логике так и есть. В нашей квартире над двумя дверьми висели большие глиняные часы. Мы начинали ржать. Мы не знали, кто под какой косяк побежит. Народу много, косяков мало. У каждого в доме была своя почетная трещина на стене. Мы любили собираться друг у друга в гостях. Все давно привыкли к железным сваренным скобам, скреплявшим углы. Железные углы нельзя было заклеить обоями. Торчащие дюпеля рвали бумагу. Если страх все время с тобой — это уже любовь. Кто-нибудь помнит фильм, где Пьер Ришар и Орнела Мути сидят — он в ванной, она в унитазе, а вокруг после пожара рушится дом? Санузел безопасное место. Никто никогда не видел инструкции по эксплуатации землетрясений. Чаще всего мы строили планы: что из имущества хватать, что оставить. Если пролямзишь что-нибудь нужное, подведешь товарища. Паспорт и ордер завалит обломками. Без кастрюль и спичек не сможешь пожрать. Почему-то никто не думал о том, что его расплющит. При штучном перечислении оказывалось, что для жизни после того, как расплющится все, необходимо слишком много вещей.
Одна оккупантка из России приехала в СА в сезон дынь. Она ела их увлеченно, как Нуриев танцует балет. Однажды за едой, она нахмурилась и стала оглядываться за кресло. Она решила, что дети качают мебель своими руками из баловства. Она закричала: «Прекратите там!» и спокойно доела дыню.
У нас не было пенсионеров, и с детьми не сидели бабушки. Но иногда они приезжали в гости. За несколько часов до 9ти бального землетрясения в Кайраккуме одного гостевого деда увела в поле кошка. Разрушенный дом рассыпается вокруг себя на две трети своей высоты. То есть, если рядом с пятиэтажкой стоят еще две, бежать тебе некуда. Дома специально строили на расстоянии, между ними оставляли огромные дворы. Кошка разволновалась к обеду и к вечеру скоропостижно сошла с ума — она кидалась на дверь и орала. Дед не знал, чем ее успокоить, он открыл дверь и побежал провожатым. На середине кукурузного поля, семеня за кошкой, он вдруг ненароком вспомнил, что животные чувствуют приближение катастроф. А дети — нет. Нелепый страшный гул в атмосфере затих. Гул затихает в тот момент, когда хрен — насос. Компьютерный задник уже завибрировал. Дед не вернулся к домам. Он сел в посевы, ждал и вытирал слезы кошкой. Великое обрезание истиной сошло на него. До разрушения Кайраккума он не знал, что катаклизм приходит без Рахманинова за кадром.
О том землетрясении тогда не сказал ни один телевизор. Остатки почти трех городов и нескольких кишлаков сравняли экскаваторами, не разбирая завалов.

Много людей на какой-то пафосно-гламурной вечеринке. Я сама не знаю, как очутилась здесь. Просто не представляла, куда меня пригласили… Вечер был бы насмарку, если бы там не оказался давно занимавший мои мысли человек. Алкоголь не долго застаивался в бутылках, многие из гостей танцевали под живой немного наивный джаз, другие разговаривали, сидя за низкими столиками.

Гостиная оформлена в восточно-модернистском стиле – не то чтобы красиво, но интересно. Я танцую с мужчиной, который мне нравится, а может даже больше – впервые в жизни меня колотит непонятно откуда взявшаяся дрожь, кажется, это взаимно. Вдруг замечаю, как пара в двух шагах от меня странно дергается, присматриваюсь: партнер, словно пиявка, присосался к шее девушки в малиновом платье, она сопротивляется и в конвульсиях падает, обмякнув, к нему на руки.

Я кричу (при этом какие-то совершенно неуместные мысли насчет писклявости собственного голоса лезут в голову), и тут вдруг понимаю, что пол зала здесь – вампиры. Не теряя времени, они принимаются ужинать. Кто-то с разбега прыгает на меня. Этот кабан с недвусмысленным взглядом пытается меня укусить. Ну и тварь! Непонятно откуда взявшейся силой я отваливаю его и убегаю.

Бегу по плохо освещенной улице, спотыкаюсь, падаю на чью-то калитку, без особых раздумий перелезаю и бегу за дом. За мной вроде бы никто не гонится. Дом кажется пустым, разбиваю окно, стараясь сделать это как можно тише, и тут же вспоминаю, что это какой-то элитный коттеджный поселок – наверняка, сейчас раздастся вой сигнализации! Но нет, ничего такого… Залезаю внутрь, там темно, наощупь пробираюсь за большую кровать. Проходит пятнадцать или двадцать минут, но мне кажется – целая вечность.

Слышу чьи-то шаги, сердце начинает судорожно биться об грудную клетку, и все мое тело превращается в пульсирующую массу. Я медленно сползаю по стене и забиваюсь под кровать. Шаги приближаются, и оно влезает в окно. Чувствую себя бомбой, снаружи превратилась в пластик и не дышу, а внутри колеблется ядерная смесь: бум-бум-бум-бум-бум…

Фигура прячется в шкаф. В тусклом свете по ботинкам мне кажется, что это мой возлюбленный. Но от страха у меня паралич. Он в шкафу, я под кроватью, проходит еще десять минут вечности. N выходит, подбирается к окну, смотрит, наверное. Потом садится на пол, я опять замираю от непонятного ужаса. Я почти уверена, что это мой знакомый, но не могу пошевелиться. Тело начинает нестерпимо ныть. Пытаясь унять боль затекших конечностей, я чуть-чуть шевелю ногой, и она, сука, издает дурацкий хруст.

Он заглядывает под кровать. Испугавшись, быстро пытаюсь выбраться, но стукаюсь головой…

Да, это он. Называет меня по имени, шепотом, говорит, что тоже убежал, и, увидев разбитое окно, решил, что здесь кто-то из спасшихся. Тем временем я незаметно осматриваю его шею…

Несколько часов мы сидим, прижавшись друг к другу, и не разговариваем. Ничего не происходит, снаружи все тихо. Он предпринимает вылазку наружу, через пять минут возвращается. Все тихо, никого не слышно и не видно. Мы решаем выдвигаться утром и ложимся на кровать. Неожиданно он спрашивает, люблю ли я его. Я удивляюсь и молча смотрю ему в глаза. Конечно, да, произношу я про себя.

— Да.
— Не бросишь меня, несмотря ни на что?

Мы знакомы всего неделю или около того, и этот вопрос кажется мне странным, хочется ответить, что не брошу, а внутри мурашками пробегает холодный ужас.

— Я тебя люблю.

Берет меня за руку. Страх исчезает, вместо него приходит тепло, мы обнимаемся…

— Я вампир.

До меня не сразу доходит смысл его слов. Он крепко сжимает меня и наваливается всем телом. Я кричу, N быстро зажимает мне рот.

— Они еще здесь и знают, что я пошел разобраться с тобой! У тебя нет выбора! Я люблю тебя! И сделаю тебя вампиром. Хоть это и противозаконно. А если убежишь, они сразу убьют тебя. Поняла?

Я киваю, и он убирает руки. Моментально отдергиваюсь от него и отворачиваюсь, чувствуя всю безвыходность своего положения.

— Я лучше умру. Я не хочу убивать, чтобы жить.
— Но ты же и так убиваешь.
— В смысле?
— Может не так прямолинейно, как вампир… Что такое смерть? Для большинства это возможность освобождения. Смерть от вампира – не самая ужасная. Она может быть даже приятной. Все равно люди смертны.
— Но почему, когда я, наконец, нашла человека, которого люблю, он вампир!

Несмотря на страх, я снова чувствую счастье, находясь рядом с ним. Повернувшись, я глажу его по щеке.

— Я хочу быть с тобой.

Мы занимаемся сексом. Он мягко кусает меня в шею… Я забываюсь.

Медленно просыпаюсь и гляжу на зеленые тополя, раскачивающиеся за окном. Со мной просыпается сильный утренний голод. N спит рядом, и я долго рассматриваю его. И вспоминаю свой сон. Шея болит, и я в надежде окончательно развеять остатки сна прикасаюсь к ней.

…Мы в гостях у толстопузого бизнесмена. У него ресторан в центре Москвы. Сейчас десять утра и никого нет. Не знаю, как моему другу удалось это устроить. От того, что мой желудок сворачивается в трубочку, я никак не могу вникнуть в суть их разговора. И только изредка улыбаюсь и киваю. Перед нами шикарно накрытый стол, но вся пища кажется мне сухой и безвкусной, вместо этого я бутылками пью вино, почти не пьянея.

У хозяина ресторана звонит мобильник, и он тут же бесцеремонно начинает крыть по нему кого-то матом.

N шепчет:

— Ну же давай, у тебя получиться. Не бойся. Ты сильней его!
— Я не могу.
— Хочешь умереть? Нам это нужно. Не жалей его, человек не достоин жалости. Он же мразь, дерьмо!

Проходит еще пару минут, я глотаю слюни с вином.

Бизнесмен, кажется, заканчивает разговор. N cклоняется к нему и шепчет что-то на ухо, тот довольно улыбается и сальными глазками бегает по моей груди. В это момент быстрым и мягким движением N продвигается от уха к натянутой шейной мышце, открывает рот, смотрит на меня и, улыбаясь, отодвигается.

Выхолощенный в салонах кусок сала кладет мне на колени руку. N подмигивает мне. Я наклоняюсь к бизнесмену и лижу его шею. Тут во мне вспыхивает пожар и жажда, нестерпимей которой я еще не ощущала. Я кусаю его! Он вскрикивает, как поросенок, и теряет сознание, расползаясь по стулу.

Напиваясь его кровью, я чувствую переполняющие меня любовь и счастье. Пульсация его жизненной энергии переходит в меня. А его тело забирает в себя едино-безначальная вселенная, и он счастлив, он растворен… N прав, это не смерть, это переход.

Первый: как вам погода?..

Второй: да пиздец вообще

Третий: жара, ебаться хочется все время

Первый: ты убийца

Третий: почему?

Первый: я даже передвигаюсь с трудом, сижу из пулевизатора на себя пшикаю

Третий: хм…

Первый: а он ебаца хочет. ты нелюдь

Второй: завтра будет еще хуже

Я в Гималаях, в центре живых и рваных самых высоких на свете гор, там, где проще встретить шамана бон-по, чем простого смертного, где не успеваешь утром открыть глаза, как становится понятно, что ты давно уже не спишь. Сижу в полуразрушенном глиняном домике, куда странная тибетская женщина поставила четыре доисторических компа, подключилась по диал-апу и назвала все это «интернет-кафе». Отсюда я пишу вам этот пост, потому что чувствую, что там, где вы сейчас читаете это, происходит более трудная битва, чем та, что я вижу и чувствую здесь.

Здесь уловок значительно меньше, чем там, где вы. Прямо с утра, когда в мой барак проникают первые осколки ослепительно голубого неба, мне сразу же есть чем заняться, и эти горы, эти люди и это напряжение в воздухе не оставляют никаких шансов на тоску и скуку, которые часто преследовали и нередко брали меня в окончательный психический плен, когда я жил в Москве. Сейчас все гораздо сложнее и хаотичнее, в меня проникают такие громкие звуки и пронзительные токи, что нужно много сил, чтобы в них разобраться и расшифровать их послания и делать что-либо внятное. Но там, в Москве, в постоянном ощущении грязного плотного колпака, накинутого на небо, было труднее разобраться, потому что сквозь колпак в меня почти ничего не проникало.

Я каждую неделю, а иногда и чаще захожу в Блог Перемен, и вот как я вижу его отсюда, с высоты более 3 000 метров над уровнем моря: Блог Перемен – это шаманский блог. Сюда все реже и реже пишут случайные прохожие и все чаще записи принадлежат по-настоящему избранным.

Вениамин Бог и frd – оба они в своем роде шаманы, оба они знают нечто такое, что позволяет им, находясь глубоко в контексте всеобщей глухоты и слепоты отупляющих мегаполисов (Москвы и Минска) рождать неординарные, сверхчеловеческие, запредельные идеи, переживать необычные опыты и фиксировать их в своих постах.

В последние пару недель (после того, как мы сделали шаманов А.Кашпуру, Декабре и Кая админами) в Блоге Перемен зарегистрировались около десяти новых пользователей. Все они, очевидно, собирались написать что-нибудь, когда регистрировались (потому что больше и незачем здесь регистрироваться комменты можно писать и в анонимном режиме, никаких рассылок регистрация в Блоге не предусматривает и т.д.). Но пока так и не написали. И я представляю себе ощущения многих из этих зарегистрировавшихся людей: вроде бы что-то хотели сказать и написать (потому что что-то такое, возможно, почувствовали, читая этот Блог, получили отсюда некий «вызов») и вот вдруг столкнулись с тем, что не понимают, что писать! Потому что, например, слишком уж неопределен здесь «формат»…

А каков «формат» вашей жизни?

Вы считаете себя музыкантом? Бизнесменом? Поэтом? PR-Менеджером? Фотографом? Студентом? Все эти определения, конечно, ерунда, бред, порожденный страхом. И то, что вы тут зарегистрировались – знак, что вы в курсе того, что это – бред. Пусть это промелькнуло неосознанно и так быстро, что вы, может, и не заметили, но вам был брошен вызов, и вы его приняли. Вызов найти себя настоящего (не менеджера, не музыканта, не студента), найтись среди постоянной гонки позиционирования в контексте огромного прожорливого мегаполиса. Найти себя настоящего, а значит – стать шаманом, позволить явлениям природы пробиваться сквозь вас и тем самым получить дар менять себя, менять мир вокруг себя и преобразовывать жизнь. Недетский вызов…

Сначала вы чувствуете перемены пассивно, и после этих «пассивных перемен» вам остается только удивиться: ого, а ведь оно меня тут как-то поменяло! И это удивление уже само по себе делает вас шаманом. Несколько раз вы удивляетесь так, рассказывая о пережитом вами опыте (например, здесь в Блоге Перемен). А потом вдруг происходит вспышка и вы понимаете, что перемены-то уже не просто имеют вас, а – исходят от вас, вы их научились ловить за хвост, актуализировать… И так – до абсолюта, до волшебства.

Но начинать надо всегда с малого и продолжать постепенно. А малое – это, например, просто начать писать – не задавая не нужных вам на самом деле вопросов про формат и форму. Важно содержание, и если оно есть, то оно само выльется в нужную ему форму. Содержание может быть любым, главное, чтобы оно было. А оно есть всегда. И оно будет явным, если не задаваться лишними и тормозящими вопросами, навязанными страхом прожорливого социума, тем самым колпаком, о котором я писал вначале…

Actions will bring good fortune! И перемены пойдут!

«Не у каждого ведь есть такая возможность – бросить все и уехать на год или хотя бы на пол года путешествовать. У кого-то нет денег, кто-то учится… разные бывают обстоятельства», — так сказала мне вчера Элоди, француженка, с которой мы познакомились в Манали. Эта реплика была ответом на мою тираду насчет того, что я с трудом понимаю тех, кто с головой ныряет в офисное блядство и, как угорелый, забывается перед монитором (я уже писал несколько раз об этом и о том, почему такое происходит с людьми). Но вот это типичное «не у каждого есть возможность» заставило меня еще раз хорошенько задуматься и выудить из глубины себя несколько простых и понятных мыслей на эту тему.

Я в обилии сейчас наблюдаю разного рода путешественников – дауншифтеров, туристов, наркоманов (приехавших в Индию за легким стаффом), фотографов, треккеров, спортсменов, христианских миссионеров… И вот что я подметил: многие из них не дают себе даже повода, чтобы опомниться и осмотреться и понять, где они, собственно, находятся и что они такое в этом мире вообще. Они едут из города в город, разглядывая и фотографируя достопримечательности, тратят силы на треккинг и рафтинг, рассказывая потом друзьям и родственникам, как это было «удивительно» и «красиво», курят гашиш, ночи напролет, втыкая на транс-вечеринках, пытаются обратить индийцев в свою веру… Но они при этом совсем забывают о своей жизни. И это на самом деле – основная, хотя часто скрытая от них самих, цель их путешествия: спрятаться от жизни в галопной гонке трипа. В этом смысле они ничем не отличаются от офисных рабов, тоже спрятавшихся за своим монитором и должностными обязанностями от самих себя, от своей подлинной жизни. Ведь у этих туристов, треккеров etc. даже нет по сути никаких впечатлений от того, что они мельком видят, поднимаясь, например, на вершину горы или передвигаясь на джипах из города в город. Все эти их эпитеты – «удивительный», «прекрасный», даже новое английское словечко, взятое из хинди (или даже из санскрита) – «шанти-шанти» — все эти слова, которые они употребляют, сидя в интернет-кафе и общаясь с друзьями по скайпу, отдают замшелостью и ровным счетом ничего не выражают. Почему же они употребляют их? А потому что им и нечего выражать… Они ничего не видели.

Вся эта индустрия путешествий (я говорю в том числе и о самостоятельных путешествиях, и о дауншифтинговых отъездах в понимании большинства, а не только о безобидном агентском туризме) отлично определена и обозначена журналами типа GEO: не хочешь вписываться в офисную парадигму – езжай куда-нибудь. Но между этими двумя вариантами можно поставить знак равно.

А теперь самое простое и, казалось бы, всем известное.

Настоящее путешествие происходит с человеком всегда и везде. Это путешествие называется словом «жизнь». Не обязательно никуда ездить, чтобы совершать это путешествие, главное – не бояться и не прятаться от него, главное – прислушиваться к самому себе, присматриваться к тому, где ты сейчас находишься и что ты, собственно, такое. Постоянно. Всегда. И тогда ты – путешественник.

Для меня мой отъезд из России – это не попытка забыться и убежать от себя, а наоборот – способ опомниться, осмотреться и понять, что я такое… Этой цели способствует в пути все: отсутствие рядом говорящих все время на твоем языке людей (начинаешь лучше слышать то, что внутри), мучительно долгие автобусные переезды из одного города в другой (начинаешь глубоко понимать, что сознание важнее ощущений тела), отсутствие привычных дел, привычного комфорта, постоянных занятий – все это и многое другое взламывает застывшие коды, пробуждает уснувшие способности, скрытые силы и открывает захлопнувшиеся когда-то двери восприятия.

Сегодня ночью мы едем в Ладакх, в горы, туда, где плохо с горячей водой, электричеством и интернетом, но где живут святые люди. Наверное, это будет поездка на месяц, и может быть я опомнюсь и осознаю для себя нечто важное… Хотя «помнить себя» не может быть совершённым процессом, это то, что должно длиться всегда. Всем удачных путешествий – внутри, а заодно и снаружи, если есть в этом необходимость.

Обезьяна, оседлавшая смерть, гениальный алхимик всех времен и народов,

ты подобна слону, который сидит на спине у наивного английского шпиона, в своем дипломатическом высокомерии полагающего, что он делает нужное и важное дело.

Кончай выебываться, пойдем играть в преферанс!

Авторам Блога Перемен Kai, Andrey Kashpura и  Dekabre присвоен статус Администраторов Блога. Письмо об этом выслано каждому из них на контактный имейл.

Привет из Ришикеша (Индия)

Г.Д.

— В ретортах памяти стоит полночный гул. Как будто призраки вернулись с новой пьянки. Пронизан страхом и любовью, юный Малx подобен узкому беззубому слепцу.

Апокриф смелости, переизбыток срама