Когда Ваня рассказал мне эту историю, я не знал, смеяться мне или плакать, потому что с одной стороны всё это глупо, но с другой – просто страшно. Судите сами.

У Вани была целая куча знакомых, которые так или иначе зависали в интернете, причём, можно сказать, были настоящими виртуалами, хакерами… Пожалуй, больше всего мне запомнился хакер Серёга, известный под ником OS2. Серёга работал вместе с парнем по имени Валик, он же SuPream. Эта двоица развлекалась мелким хаком и никогда не имела серьёзных проблем с законом. Правда, были моменты, когда ребята хаживали по лезвию ножа, но подобные истории не афишировались по вполне понятным причинам. Так или иначе, Серёга и Валик работали вместе и очень здорово дружили.
Тут то Валик и познакомился через Аську с одной очень интересной персоной. Эта персона тусовалась в асе под ником Настик. Серёга, как настоящий хакер и друг несколько раз пытался посмотреть её IP адрес, но у девушки была такая защита, что его программки обламывались и пролетали как фанера над Парижем. Парень, конечно, насторожился, но Валику своих опасений не выказывал, а тот так обрадовался новой знакомой, что был просто сам не свой.
Серёга сетовал на проксю этой самой Насти, а Валик упивался общением. Его не напрягал тот факт что девушка висла в интернете практически круглосуточно, как и то что она не всегда адекватно себя вела. Они перекидывались фотками, слали друг-другу тучи открыток и всё прочее. В пример приведу лог из Валиковой аси:

(далее…)

В море гораздо больше поэзии, чем в любом другом природном явлении… Попадая к морю, даже самый бронекожий человек, наверняка, смутно ощущает в себе присутствие бога – скорее всего, тихую тоску, которая и обозначает это присутствие. Шум бьющихся о берег волн встает материализованным внутренним шумом души человеческой, ее первозданным волнообразным хаосом, обнаружившим вдруг свое существование отдельно и вне человека…

Отдельность эта, конечно, иллюзорна, но именно она парадоксальным образом позволяет человеку ощутить свою со-причастность и общность с окружающим его внешним миром, пробуждая давно забытые мелодии сильных чувств и порывы ветра вечной молодости в груди и висках…

Море манифестирует ширь, широту, ширину и необъятность человеческого существования в его полной и часто никак не проявленной божественной потенции. Такое иногда можно пережить во сне. Море и сон сделаны из одного и того же материала, они – родственны.

Я люблю быть на море, потому что на море я лучше ощущаю самого себя, а значит и все остальное. На море я – ближе.

Когда человек засыпает у моря, он совершенно перестает слышать шум прибоя, какой бы силы тот не был. И только просыпаясь, снова постепенно различает звук волн и ход своих сонных еще мыслей…

декабре мне отписался, что сделали блог перемен — избранное.
моих там аж три поста. нафиг не понимаю, но декабре говорит, что ему понравилось про ручку.

типа работа это приходить куда-то и крутить ручку.
а я признаюсь, что когда я писал про ручку, я боялся, что меня уличат. меня не уличили, но ведь я уже морально готов к этом и поэтому честно признаюсь: вот именно про ручку я спиздил из сабжа.
скачивать сабж, там начало мне понравилось, ну процентов семь и в хвосте интересно. основное тело меня не вштырило, но это ж лично меня. мало ли кому как.

мне кстати давали линку со словами «пишет как ты». и уважаемый мной человек давал! не надсмехаться!

В Концлагере каждое утро этот человек должен приходить ровно в семь часов утра на работу и восемь часов подряд вращать Ручку. Ручка торчит из стены, с обратной стороны гайка. Если человек опаздывает на работу хотя бы на одну секунду или плохо вращает Ручку, то его тогда из Концлагеря прогоняют на все четыре стороны, и назад даже не просись. Если же он вращает Ручку хорошо, то его переводят на повышение, где нужно вращать уже две Ручки в разные стороны и с разной скоростью.

Кроме того, этому человеку выделяют жену и квартиру на девятом этаже. Других квартир в Концлагере не бывает. В этой квартире человек обязан прибить полочки, а жена его должна наварить борща. Если придёт проверка, а человек не прибил полочки или жена его не наварила борща, их обоих тоже прогоняют из Концлагеря.

Ещё человеку выделяют Участок, где он обязан растить Корнеплоды. Никаких надземных растений не разрешено, и если заметят на участке хотя бы один зелёный листик, участок отбирают и отдают соседу. Расположены все участки в пяти минутах ходьбы, но добираться до них пешком запрещено. Можно только на трёх электричках, потом на двух автобусах и ещё час с сумками через пашню. Без сумок не разрешается.

и да, я забыл как делать кат. и там еще есть про ручку, я просто не хочу цитировать тут на три килобайта. про ручку смешно.

Искривление номер 1. Время быть жестоким.

Сколько можно жалеть? Так вот, говорят мне стало быть, что из-за меня «некто» бухает, кто-то плачет, у кого-то сдали нервы, а кто-то вообще хочет детей. Славно, очень славно, я плачу.
И что? Говорить мне это в укор — глупо просто потому, что не имею к этому отношения. Я вот тоже грустил по многим вещам.

Когда Малеки сказал, что хочет сотрудничать, Художник написал ему картину с девушкой, которая сидит у окна и плачет. Она ждала кого-то, парня что-ли, и рыдала, потому что знала, что он не придет. Артур тогда сказал: «Она плачет, потому что хочет.» «Она плачет, потому что не хочет решить проблему» — ответил художник.

Вот так уже логичнее.

Искривление номер 2. Хочется спать.

Знаете, есть масса вещей, из-за которых сложно заснуть порой. У всех они есть, у кого-то больше, у кого-то меньше. У меня вот их более чем достаточно. Скажу по правде, каждый раз когда вспоминаешь то, от чего всё сдавливает внутри, хочется убить, или по крайней мере отомстить, заставить жалеть. Странно, но эти мысли всегда имеют одно направление, показать человеку, от чего он отказался, кого он обманул.

Особенно приятно потом смотреть на улыбку и слушать шутки человека, который вам добавил такой повод. Спать-то все еще хочется.

Искривление номер 3. Братство народов.

Серега тупо уставился в стену.
Я познакомил его со всей сестрой из Питера. Вот так realtionship, Серега влюбился, сразу, быстро, больно, наповал. Кажется, что именно таким людям, как он, не светит пылать от страсти и вот нате вам.
-Я попрошу ее приехать.
-Попроси пожайлуста.
И все такое. Мы взяли по чашке. Знаете, это правда, что кофе лучше идет с сигаретами, особенно в осеннюю пору, когда за окнами дождь, а вас греют джинсы, рубашка и носки, а сверху махровый халат.
Он ругался на погоду, он ругался на осень, даже на халат. А больше всего — на расстояние.

Братство — вот что надо беречь. Я не знаю, как помочь, но обещаю подумать. Я обещаю постараться, я обещаю выкрутиться. Есть люди, для которых снимешь с себя не только последнюю рубаху, но и последний, темно-синий, теплый, с красивым поясом, махровый халат.

Искривление номер 4. Мечты.

Не думаете о том, что человек часто мечтает, обдумывает ситуации? Этот диалог всё не затухает в моей голове.
-Будешь кушать?
-Да.
-Ты же суп поел.
-Я с Димой поделился, тебе жалко?
-Его легче убить, чем прокормить.
-А еще легче послать.
Потом в голове слышится смех. Красивый смех такой, дружеский.
Самое интересное даже не это. Просто когда я описал этот момент, эту мечту, я ведь имел ввиду ее. Я не знаю, поняла ли она, не знаю как отнеслась еси да, но так ли это важно, если итогом этому стал развал.
И тогда я думаю, мечта или человек стали виной тому, что случилось и понимаю, что бестелесную мечту можно обвинять настолько же, на сколько можно обвинить воспоминания. Эти искривления сознания, нечеловеческие страхи, которые называют снами, суть которых, так же как и мечты — не более чем отражение сознания. Меня обманули, мои мечты тут не при чем.

Искривление номер 5. Страх.

Это все, что важно знать.

В детстве родители несколько раз возили Земляна на южное море, и это переживание осталось в его душе одним из самых светлых, волшебных, радостных. Впоследствии его часто захватывала посреди какого-нибудь сурового северного города волна восторженного ожидания, предвкушения встречи с чудесным: реальность словно отступала, проваливалась, делалась тоньше, теряла в весе, и начинало не на шутку казаться что вот-вот, прямо там — за горизонтом, сразу за теми домами, деревьями — море. Часто это случалось на закате или рассвете, когда Землян любовался залитым красками небом, вдыхал пахнущий возможностями, свободой спокойный воздух. И когда такое происходило, он шёл или даже бежал туда, к горизонту. Но за тем домом находились ещё дома, за обычной, скучной, знакомой улицей – следующая, чуть менее скучная и знакомая, за одним морозным или жарким, чаще всего обыкновенным, полным бытовых хлопот днём наступал другой, чуть более тёплый или холодный… А моря не было… Правда, повзрослев, он заметил, что появление этого ощущения близости большой воды скорее всего символизирует, предрекает определённые перемены в жизни, и, возможно, в ближайшее время после такого знака его ждут новые сильные чувства, эмоции, переживания. Ещё иногда ему снилось, что он едет в машине на закате к морю. Герой очень любил этот сон. И однажды это действительно произошло.

Земляну и Алисе нравилось проводить как можно больше времени вместе — девушка даже уволилась ради этого с высокооплачиваемой, престижной работы. Они без устали беседовали обо всём на свете, рассказывали друг другу о детстве, сравнивали опыт и представления о мире, фантазировали, мечтали, строили дерзкие планы на будущее. С каждым днём эти планы становились всё более общими, и между ними росло, крепло самое нежное, трепетное из того, что может испытать человек — чувство близости, родства. Чаще всего они оказывались в постели лишь под утро, но и тогда не засыпали, долго лаская, целуя друг друга и всё время разговаривая, разговаривая… Землян всё сильнее доверял, открывался Алисе и скоро заметил, что с помощью подруги стал попадать в давно забытые, заброшенные уголки своей собственной души, доставая оттуда на суд разума, казалось, совсем уже стёртые, иногда тяжёлые, стыдные, иногда радостные, светлые воспоминания, заново, со свежим пристрастием и интересом переживая, пересматривая свою историю. Алису волновало то, что почти никому больше, кроме самого Земляна, практически никогда не было нужно. Их общение было чем-то неизмеримо глубоким, интенсивным и честным, чем-то, что не происходило обычно с другими людьми, что, очевидно, делало обоих свободнее, проще, гармоничнее. Но при этом, своей главной тайной герой по-прежнему не решался поделиться. Ведь отношения с подругой становились ценнее и ценнее для него, и соответственно рос страх их потерять. Этот страх, всё чаще проявляясь, стал обуславливать поведение Земляна, в нём зародилось новое беспокойство, неуверенность. Это только подпитывалось тем, что он никак не мог стать искренним с любимой до конца. Он опять начинал считать себя слабым, недостойным внимания, корил себя и ненавидел, разгоняясь в этом всё мощнее. В результате, погружаясь в эту нелюбовь к себе, внешне начинал вести себя глупо, неуклюже, неестественно. Алиса оказалась тонко чувствующей, умной девушкой. Она часто замечала неуверенность, зажатость Земляна и пыталась понять причину этого комплекса, но неминуемо переставала его уважать, когда это явно выходило наружу. В такие минуты они внезапно теряли искренность, и между влюблёнными словно вырастала стена из тяжёлых минорных эмоций, а любые попытки эту стену разрушить оборачивались лишь дальнейшей негативной провокацией друг друга. Приехавший в Город из глухой провинции Землян уже много лет, не тратясь на съём, жил по друзьям, постоянно нигде не работал, все деньги, которые, изредка появлялись в карманах, тут же тратил на отдачу долгов. и всё что угодно, что подвернётся под руку, будет в данный момент интересно, увлекательно, а, следовательно, по мнению героя, необходимо. Такие обстоятельства естественно несколько угнетали Алису, не лишённую свойственного почти всем женщинам прагматизма. Пара существовала на деньги, оставшиеся у девушки после крайне утомительной и достаточно бессмысленной работы, которые первоначально, до встречи с Земляном, предполагалось потратить на заграничную поездку, например, в Индию, или ещё куда-нибудь. Алиса убеждённо практиковала далёкие путешествия, которые давали массу яркого опыта. А у Земляна были проблемы с получением загранпаспорта, так как он скрывался от военкомата. Ещё несколько лет ему нежелательно было показываться дома у мамы в родном городке. Он вспоминал о больной одинокой старушке матери и опять переживал, что самый плохой. Любовники часто ночевали в квартире Алисиных родителей, которые в тёплое время года жили на даче. Иногда девушка принималась вспоминать Волшебника, сравнивать личные качества обоих молодых людей, ценность, глубину отношений и порой совсем не в пользу Земляна. Всё это и ещё вереница других, менее значительных причин и возникающих из-за них ссор мешало двоим наслаждаться той простотой, которую они обрели друг с другом. Землян размышлял о том, что каждый человек словно зашит в некую капусту из обстоятельств, порождаемых ими мыслей, эмоций и постоянно ищет выход из этого лабиринта, а внешние факторы, которые на самом деле являются результатом собственных прошлых усилий, желаний, амбиций, установок, выводов стараются определить, ограничить сознание сейчас, сию минуту, отформатировать восприятие, движение. Но человек сам выбирает, на чём фокусировать своё внимание. Человек рождается из этой капусты, выходит из иллюзорной, ментальной и чувственной тюрьмы, если ему удаётся почувствовать свою естественную природную свободу, скрытую в каждом вдохе, в каждом мгновении. С другой стороны, силой, ответственностью является свободное осознанное желание принимать те условия, которые предлагает жизнь — желание играть в эту непонятную сложную игру честно, по правилам, без жульничества и стараться выиграть. продолжение

Сегодня утром ты проснулся рано. За окном — солнце, выглядывая из-за туч светит тебе в лицо когда ты выходишь на балкон с чашкой кофе и сигаретой и начинаешь вспоминать свой сон, в котором так отчетливо запечатлено ее лицо, милое, нежное, родное и хочется кричать ее имя на весь двор, распугивая кошек, мешая голубям чистить перья, разрывая своим криком тучи.

В это время где-то в Питере, тоже ранним утром, тоже с кофе, она сидит за столиком пустого кафе и слушает песню из радиоприемника в телефоне, сигарета тлеет в пепельнице и вот она уже слышит твой голос, такой далекий… Она потом подумает, что ей показалось и это только утро навевает тоску, совсем немного, как у Пушкина, сладкую, светлую печаль, но она уже должна спешить по делам и самое главное — у нее есть кто-то, не ты. Улицы, залитые солнцем, таким же, которое ты видел в окне, встречают ее запахом влажного после дождя асфальта, лазурным небом и редкими лужицами, в которых отражаются белые облачка. Она гуляет между домов, садится в метро, выходит и снова гуляет по дороге к Университету, чтобы забуриться в дела и так и не ощутить, не понять, откуда, из каких далеких краев ветер принес ей твой голос, в котором так ясно слышится ее имя… Ира, Ира!

У меня была возможность забыться. Не думать об этом — самый лучший способ залечить рану, которой нет решения другого, кроме еще одной девчонки, ловко и вовремя появившейся из-за поворота, но я по-прежнему думаю о ней. Не знаю, зачем я пытался. И теперь мне, как самому настоящему идиоту нужно бороться с двумя проблемами, вместо одной. Те же, кто после предлагал мне помощь, по сути, всего навсего хотели снова устроить себе этот мир, не меняя и не понимая, что перемен не избежать. Спасибо за неосуществленную помощь. Спасибо за крышу, за балкон, за все. Мне жаль, что у меня ничего не получилось, мне жаль что не получится. Мне жаль, что все случилось именно так. Мне не жаль себя и не жаль вас. Все получили то, чего по сути добивались, и пусть это не решение проблемы, но и теперь это лучше — чем совсем ничего. Я вижу впереди радость, я вижу другие берега. И я понимаю, почему я недоволен немного. Я хотел бы все вернуть, но я не хочу больше быть в тягость. Я не хочу больше требовать того, чего мне не могут дать, а я ведь не смогу не требовать. Я тебя не хочу в своей жизни, но не потому что я зол. It’s a self preservation thing. Я обещал быть другом всегда и я буду. Я смогу защитить вас от себя.

Ленка уткнулась в мое плечо и по нему тонкими струйками скользнули слезы. Ленка плакала, сидя рядом, потому что понимала, что завтра уже не будет. Нас взяли в кольцо, слишком много чтобы отстрелять, и мы не стали даже пытаться спастись. Да и куда было бежать? Тимура прижало падающей балкой, когда эти ублюдки полезли через крышу, так сильно, что он умер сразу, даже не вскрикнув. Витек дрался наверху, но он перед смертью догадался кинуть в реактор гранату и большую часть этой мрази окатило огнем, так что мы могли хотя бы попробовать сбежать, только вот бежать было уже некому. Сергей умер, умерла Лера, умер добрый Вадик. Умерли. Умерли.
-Ты не умрешь? — Спросила Ленка.
-Нет. — У меня дрожал голос.
-Ты сможешь рассказать всем про нас?
-Да.
-А ты много всего помнишь?
Я много помнил. Я помнил Ленку еще совсем маленькой, когда она сидела у меня на плечах и рвала виноград в бабушкином садике. Я вспомнил, как мы с ней и Тимом учили старого пса Василия катать нас на санках зимой, как первый раз застукали Серегу и Лерку, когда они целовались за гаражами. А еще мы летом ходили на озеро купаться и Вадик, глаза которого были сами похожи на водную гладь, рассказывал завораживающим голосом истории про то, как начнется новый мир. Только Вадик не увидит новый мир, его убили и растерзали труп, а потом он сгорел в им же пущенной на этих сволочей смесьи.
-А помнишь, как мы строили хижины из камыша и играли в индейцев? — Рассказывал я Ленке. Ее голова упала мне на грудь, но я уже не слышал ее всхлипываний и не чувствовал теплого дыхания. Мне не хватило сил подняться, но и не хотелось. Я обнял мертвую Ленку за плечи и рассказывал ее бездыханному телу все, что помнил про нас всех. Лене всего полгода назад исполнилось восемнадцать. Я вас ненавижу.

Кардепарель – это жанр циркового искусства. Называть артиста цирка циркачом или циркачкой не хорошо. Так же как мы не скажем про жену босса «продавщица», если она оформляет лицензии на строительство. Человека, который работает в цирке, нужно называть «цирковой». Кардепарель — это сложный воздушный танец под куполом. Его исполняет цирковой на одиноком канате, свободно свисающем вниз.
            То, что каждый из нас исполняет от рождения до смерти, это тоже кардепарель.

Топот конских копыт затопляет пространство! И в трех ста километрах от озера зарыт никем незамеченный клад.

Кристаллы начнут излучать сияние, когда ты подойдешь к ним поближе, будь смелее, не следует блуждать на равнине, когда есть куда подняться и откуда спуститься. Главное во сне это сон, главное во сне это сон, главное во сне это сон…

Шулеры поднебесной, я отдал вам то, о чем вы и не мечтали, но нужно ли оно вам?

Проснитесь, поскольку огонь вот-вот достигнет дна ваших лихорадочных проявлений.

И да сбудется снова пророчество мое, как в те времена, когда я не был послушен стихиям.

огонь лоб больного

И в отчаяньи плюясь во все стороны, разгневанный путник будет сожалеть о содеянном. Эй, ненависть, пора топить счастье в водопроводной перекиси своего перегноя. Перемежая улицы, сны, проклятия и сутолоку! When you’re strange, baby.

Карты сойдутся. Главное поймать в лампаду своей антенны что-нибудь важное…

«Не у каждого ведь есть такая возможность – бросить все и уехать на год или хотя бы на пол года путешествовать. У кого-то нет денег, кто-то учится… разные бывают обстоятельства», — так сказала мне вчера Элоди, француженка, с которой мы познакомились в Манали. Эта реплика была ответом на мою тираду насчет того, что я с трудом понимаю тех, кто с головой ныряет в офисное блядство и, как угорелый, забывается перед монитором (я уже писал несколько раз об этом и о том, почему такое происходит с людьми). Но вот это типичное «не у каждого есть возможность» заставило меня еще раз хорошенько задуматься и выудить из глубины себя несколько простых и понятных мыслей на эту тему.

Я в обилии сейчас наблюдаю разного рода путешественников – дауншифтеров, туристов, наркоманов (приехавших в Индию за легким стаффом), фотографов, треккеров, спортсменов, христианских миссионеров… И вот что я подметил: многие из них не дают себе даже повода, чтобы опомниться и осмотреться и понять, где они, собственно, находятся и что они такое в этом мире вообще. Они едут из города в город, разглядывая и фотографируя достопримечательности, тратят силы на треккинг и рафтинг, рассказывая потом друзьям и родственникам, как это было «удивительно» и «красиво», курят гашиш, ночи напролет, втыкая на транс-вечеринках, пытаются обратить индийцев в свою веру… Но они при этом совсем забывают о своей жизни. И это на самом деле – основная, хотя часто скрытая от них самих, цель их путешествия: спрятаться от жизни в галопной гонке трипа. В этом смысле они ничем не отличаются от офисных рабов, тоже спрятавшихся за своим монитором и должностными обязанностями от самих себя, от своей подлинной жизни. Ведь у этих туристов, треккеров etc. даже нет по сути никаких впечатлений от того, что они мельком видят, поднимаясь, например, на вершину горы или передвигаясь на джипах из города в город. Все эти их эпитеты – «удивительный», «прекрасный», даже новое английское словечко, взятое из хинди (или даже из санскрита) – «шанти-шанти» — все эти слова, которые они употребляют, сидя в интернет-кафе и общаясь с друзьями по скайпу, отдают замшелостью и ровным счетом ничего не выражают. Почему же они употребляют их? А потому что им и нечего выражать… Они ничего не видели.

Вся эта индустрия путешествий (я говорю в том числе и о самостоятельных путешествиях, и о дауншифтинговых отъездах в понимании большинства, а не только о безобидном агентском туризме) отлично определена и обозначена журналами типа GEO: не хочешь вписываться в офисную парадигму – езжай куда-нибудь. Но между этими двумя вариантами можно поставить знак равно.

А теперь самое простое и, казалось бы, всем известное.

Настоящее путешествие происходит с человеком всегда и везде. Это путешествие называется словом «жизнь». Не обязательно никуда ездить, чтобы совершать это путешествие, главное – не бояться и не прятаться от него, главное – прислушиваться к самому себе, присматриваться к тому, где ты сейчас находишься и что ты, собственно, такое. Постоянно. Всегда. И тогда ты – путешественник.

Для меня мой отъезд из России – это не попытка забыться и убежать от себя, а наоборот – способ опомниться, осмотреться и понять, что я такое… Этой цели способствует в пути все: отсутствие рядом говорящих все время на твоем языке людей (начинаешь лучше слышать то, что внутри), мучительно долгие автобусные переезды из одного города в другой (начинаешь глубоко понимать, что сознание важнее ощущений тела), отсутствие привычных дел, привычного комфорта, постоянных занятий – все это и многое другое взламывает застывшие коды, пробуждает уснувшие способности, скрытые силы и открывает захлопнувшиеся когда-то двери восприятия.

Сегодня ночью мы едем в Ладакх, в горы, туда, где плохо с горячей водой, электричеством и интернетом, но где живут святые люди. Наверное, это будет поездка на месяц, и может быть я опомнюсь и осознаю для себя нечто важное… Хотя «помнить себя» не может быть совершённым процессом, это то, что должно длиться всегда. Всем удачных путешествий – внутри, а заодно и снаружи, если есть в этом необходимость.

Обезьяна, оседлавшая смерть, гениальный алхимик всех времен и народов,

ты подобна слону, который сидит на спине у наивного английского шпиона, в своем дипломатическом высокомерии полагающего, что он делает нужное и важное дело.

Кончай выебываться, пойдем играть в преферанс!

— В ретортах памяти стоит полночный гул. Как будто призраки вернулись с новой пьянки. Пронизан страхом и любовью, юный Малx подобен узкому беззубому слепцу.

Апокриф смелости, переизбыток срама

Последним и единственным, что я запомнил из того времени, было пламя: ложась спать, я задувал свечу… Гораздо позже, делая над собой усилие – напрягая память (так можно просить напрячь воображение человека, у которого нет головы) я с какой-то провидческой ясностью понял одно – что те дни действительно были огнем: всепоглощающим, ненасытным — без жадности, ярким — без оттенков, окончательным, как точка, или, лучше сказать, как восклицательный знак на лозунге, брошенном в толпу: после восклицательного знака – только кровь на земле, или синева в небе.

То время сожгло самого себя – словно трава в жаркий день – прежде всего потому, что я отчетливо понимал, что времени у меня уже нет, а возможно и никогда не было. Это было одолженное время, короткое как вспышка зажигалки, в которой закончился газ: щелчок, щелчок, щелчок – разлетающиеся искорки. Словно падающими звездочками сгорают жаркие доли секунды.

Огонь сжег все дотла – не осталось даже воспоминаний. Теперь я понимаю, что когда засыпал – свеча гасла, и одновременно вспыхивала – во мне – снова. И горела уже всю ночь, все ярче, и тени, разлетевшиеся было по углам, заворожено кружили вокруг нее, а потом устремлялись на свет – и сгорали в холодном белом пламени пробуждения. Без остатка — так сгорают тени на свету.

Может быть, этими тенями были мои сны, может быть – воспоминания, может быть, планы на будущее – кто знает? Этого ничего нет. Открыв глаза, я не мог вспомнить ничего. И сейчас я смотрю на все вокруг теми широко раскрытыми пустыми глазами. И теперь, как тогда, холодком по коже пробегает ощущение грядущей (а значит, уже решенной, неизбежной) потери: ведь если ты что-то имеешь, ты непременно должен будешь это потерять. Потерять то, что я даже не мог выразить – ни словами, ни мыслями, ни ощущениями тела – то, чего я не помнил и чего не ждал — почему-то казалось особенно страшным и окончательным.

Оставалось одно: погрузиться самому в это время воображаемое, которое существует относительно – как правая и левая рука отражения в зеркале, или лучше сказать, словно отражение в зеркале, которое висит в темной комнате: то ли оно есть, то ли его нет. Я сидел на берегу, и мне казалось: вот там сквозь солнечные блики на волнах я вижу рыб, плывущих в глубине. Словно отправляясь на поиски самого себя во сне, я всматривался в эти блики, которые были похожи на осколки разбитого зеркала, и находил всегда одно: частички пламени, окончательного как восклицательный знак, выгоревший до точки.

В одной из далеких прошлых жизней я был одним из этих величественных существ. Я плавал в аквариуме вечного океана и заигрывал с прохожими. И все мы тогда были абсолютно счастливы. Это было время, в которое всем нам когда-нибудь суждено вернуться.