Авторское вступление:

В возрождённом журнале STORY вышла моя статья о Максиме Канторе. Когда писал, думал, что стану патологически нерукопожатным в среде либеральной интеллигенции. Потом думал, что, в общем, я там никого и не знаю, потому не жалко. А потом думал вот что. Год назад Кантор в своем романе высмеял выступления Дмитрия Быкова в Барвихе, и тогда все возмутились. А через полгода вышел роман Владимира Сорокина, в котором тот же гражданин поэт изображен в ключе совсем уж непристойном.

Но если Кантора записывают в непримиримые охранители, то Сорокина почитают иконой свободомыслия. А он вот что. Всё меняется, все проходит через переосмысление. И тогда я просто подумал, что напишу про Кантора как есть. А потом видно будет. В журнале вышла укороченная версия текста. Укоротилась она на моменты, которые мне дороги. Поэтому выложу текст целиком здесь. Ни в коем случае не рассчитывая, что кто-то станет читать все эти 15 000 знаков. Просто на память.

– Какие позиции Вы занимаете? Либеральные или патриотические? Вы осуждаете революцию и сталинские репрессии? Или Вы сочувствуете большевикам? Каковы Ваши политические взгляды? Да и сам-то Вы кто? Писатель или художник? С кем Вы?

– Я с Фомой Аквинским, – спокойно отвечает Максим Карлович Кантор.

Непривычная прямота художественного метода Кантора неотступно сопутствует парадоксальной сложности его личной биографии и истории его семьи. Вся жизнь Канторов это действия вопреки предлагаемой логике. Семья еврейских эмигрантов возвращается из Буэнос-Айреса в Коптево. Отец Максима Карл Моисеевич, окончив магистратуру философского факультета МГУ, работает лаборантом в рыбном институте, потому что больше никуда не берут после тюрьмы, где он сидел под следствием по делу о космополитизме и вышел исключительно благодаря смерти Сталина. (далее…)

Великий святой стал символом преображения страны

Одним из самых убийственных обвинений русской культуре и самым весомым доказательством ее… неполноценности традиционно является то, что она не пережила Ренессанса, не ощутила всплеска западноевропейского гуманизма. Здесь только одна бесконечная и застойная осень Средневековья. Не было Петрарки, Леонардо, своего Рафаэля, Шекспира, Данте. Не было любовной реставрации античного культурного тренда, да и собственно, что могли здесь знать об Античности темные и забитые люди, всегда живущие под тем или иным игом-гнетом.

О каком революционном Возрождении может идти речь, когда тягучая инерция здесь правит бал?! И еще бесконечный ряд «не» предъявляется…

Беда! «Людоедская» улыбка Джоконды русскую культуру не освещала, до гор трупов высшей точки гуманизма, как в финале пьес Шекспира, здесь тоже далеко… Отсюда и еще одно «не»: а была ли вообще культура на Руси или только прозябали здесь испокон веков одни безграмотные забитые крестьяне-лапотники, которые прячутся в темных избах и смотрят на белый свет через бычьи пузыри в окнах?..

Все подобные абстрактные построения и рассуждения разбиваются, когда начинаешь говорить о конкретных примерах. Сергий Радонежский – одна из самых безусловных фигур отечественной истории и культуры. От него нас отделяет семьсот лет. Именно он – неученый отрок Варфоломей, ставший после пострижения в монахи Сергием, разрушает все тезисы, доказывающие ущербность русской культуры. (далее…)

Помню, знакомая поделилась: «Пришёл один, просидел всё ночь и ушёл, не прикоснувшись. Это нормально»? И я, конечно, усмехнулся, но привёл пару примеров из опыта, всякое, мол, бывает.

Этот рассказ состоит сплошь из скромных жизненных обстоятельств и романтических размышлений. Как и его герой, ребёнком я посещал музыкальную школу. Лет до четырнадцати лямку тянул с искренним желанием хоть чему-нибудь научиться. Мне даже рояль купили, подержанный, с трещиной. Без толку. Наверное, в трещине дело.

И вот однажды, спустя годы, поднимался я по Среднему Кисловскому и вдруг стоп. Справа доносились духовые, слева фортепьяно. И я замер, и сдвинуться с места совершенно не мог. Прав был товарищ Сталин, который в фильме «Утомлённые солнцем 2» сказал: «Хорошо, когда музыка». И в самом деле хорошо, товарищ Сталин.

На столе морские твари и вино. В кармане презервативы. Домашний концерт. Меня пригласила хозяйка. Польская рыжуха с глазами бело-синими, как алюминиевые банки пепси-лайт. Давно сюда переселилась. Прохладно ей на родине, ежится она на познанском ветру, плечи свои точеные ладошками крестьянскими растирает.

В окне, пересекаясь и разлетаясь в стороны, кружили чайки. Взбаламученный осадок со дна мира. Интересно, что нужно, чтобы взбаламутить меня. (далее…)

О поэзии Н. А. Головкина на материале поэтического сборника «Рябина».

«Свет свершённых дел…»

«Закружится метелица,/ одарит серебром./ Жизнь крутится, как мельница,/ день мелется за днём», – пишет поэт Николай Головкин, и таким образом само течение жизни, ход времени связывает с природой и, кстати, не только по смыслу, но и используя аллитерацию: метелица – мельница – мелется.

Тема быстротекущей жизни осмысливается поэтом и в другом стихотворении, где уже первая строфа передаёт настроение и вызывает доверие: «Не ждёшь, уйдя, ты тризн и панихид,/ ты в воздухе, как облако, растаешь./ И в памяти у тех, кто знал, оставишь,/ быть может, свой чудаковатый вид…» [1, с. 49]. Доверие это вызывает то ли сама тональность стихотворения, то ли последний стих с грустным признанием и почти детской открытостью.

И непонятно, кто это прощается – то ли сам поэт, то ли его лирический герой? Кто размышляет о Земле, «что была тебе приютом»? И поначалу сжимается сердце от этих строк, навеянных вечной темой жизни и смерти, которая рано или поздно встает перед каждым художником, требуя осмысления. И признание и растерянность слышатся нам в них.

Однако следуя древней логике круговорота воплощений и бессознательной вере в повторение жизни, поэт размышляет: (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Даже «Лукойл» знает: «Спорт есть в каждом из нас». Я не исключение. Поэтому слушаю по радио спортивные передачи и новости. В хорошем исполнении – с удовольствием, в плохом – вынужденно, чаще выключаюсь.

«То полудня пламень синий,
То рассвета пламень алый,
Я ль устал от чётких линий
Солнце ли самоё устало?»
Инн. Анненский. Миражи

СПРИНТ

В новостях полностью информацию можно воспринять и усвоить только от Егора Новикова. В нём есть культура, и культура общения тоже, а потому он уважает и свою информацию, и тех, о ком в ней сообщает, и нас – слушателей. Раздельно, чётко, коротко, всегда по делу, не торопясь, по–мужски, я бы сказал. Егор выдаёт свои новости и откланивается.

С другими спортивно–новостными дикторами беда. Это спринтеры, задача и цель у них совсем иная – виртуозно молоть языком на огромной скорости: по сути, это заезды болидов «Формулы–1» в эфире. Общий смысл уловить можно, детали отложиться и запечатлеться не успевают, особенно когда интересуют результаты футбольных или хоккейных матчей после очередного тура. Кто их этому научил – итальянцы, американцы?.. Никогда такого на Руси не водилось, даже в уличных сварах; орали, ругались до сипа и хрипоты, но чтобы так тараторить – не было такого. Добро бы одни дамы, но и мужики туда же. Это как же нужно не уважать «сильную половину» рода человеческого, чтобы постоянно ввязываться в спор и состязание в скоростной риторике с его «прекрасной половиной»? Ну, и естественно, проигрывать. (далее…)

В молодости А.С. Пушкин написал богохульную поэму «Гавриилиада». Религиозным людям ее лучше не читать.

На Пушкина в суд не подашь. Он умер 29 января (по старому стилю) или 10 февраля (по новому стилю) 1837 года. Запрещать издание «Гавлиилиады» тоже как-то неудобно. Как ни крути, а все-таки «солнце русской поэзии».

В начале 1820 года молодой Александр Сергеевич Пушкин, за два года до этого выпущенный из Лицея, почувствовал, что «тучи» над ним сгущаются. И было отчего. В это время сложилась тревожная международная обстановка. «Священный союз» не справлялся с возложенными на себя обязательствами по усмирению Европы. Запад бурлил.

В Париже, в оперном театре был убит наследник французского престола, племянник короля герцог Беррийский. В Испании произошла революция, отменившая привилегии дворянства. Россия пока оставалась островком стабильности. Но чтобы этот островок сохранить, Александру I пришлось «закрутить гайки» во внутренней политике, в частности, запретить разные тайные общества, расплодившиеся в офицерской среде.

А тут еще Пушкин со своими «экстремистскими» стихами. Одна ода «Вольность» чего стоит: тут и казнь французского короля Людовика XVI, и прозрачные намеки на убийство Павла I. А чего с точки зрения противоправительственного экстремизма стоит следующее четверостишие из оды:

Самовластительный Злодей!/ Тебя, твой трон я ненавижу,/ Твою погибель, смерть детей/ С жестокой радостию вижу.

А вот четверостишие, приписываемое Пушкину:

Мы добрых граждан позабавим/ И у позорного столпа/ Кишкой последнего попа/ Последнего царя удавим. (далее…)

Светлана Замлелова. «Приблизился предающий…» Трансгрессия мифа об Иуде Искариоте в XX-XXI вв./ Моногр./ С.Г. Замлелова. – М.: Буки Веди, 2014. – 272 с.

Новая книга известного российского писателя Светланы Замлеловой «Приблизился предающий…» представляет собой научную монографию, посвящённую исследованию евангельского мифа об Иуде Искариоте и трансгрессии (преобразования) этого мифа в ходе исторической и духовно-нравственной эволюции части мира, традиционно исповедующей христианство.

Написанная живым и ярким языком, содержащая многочисленные отсылки к актуальным проблемам современности, книга фактически совмещает в себе достоинства глубокой научной работы и талантливого литературного произведения. Тема, взятая автором для исследования, таит в себе множество подспудных аспектов, говорить о которых, в силу их фактической «табуированности», сегодня решится далеко не каждый. (далее…)

С тех пор, как наша деревня подверглась психотропной атаке, сознание людей поменялось. В народе эти годы называют лихими. Огненное искушение, возможно, было старым как мир, а мы располагали только скудным собственным опытом. Стремление к опыту других людей, с одной стороны вполне естественно, а с другой – самым чудесным образом углубило нас в книги. Слово есть любовь, в этом мы убедились воочию потому, что в нашей ситуации нам, как никому другому, нужно было верное слово, от него зависела жизнь.

Слово помогло нам если не выздороветь, то, по крайней мере, осознать себя психоделическими инвалидами, людьми живыми, но имеющими душевную рану.

Опасаясь вражеской закваски, в деревне перестали верить грамматикам, поставленным в политические условия, грамматикам, раздавленным житейскими обстоятельствами. В нашем Доброделкине говорят, что чем их слушать, лучше уж скатывать крепкие камни для фундамента.

С запретного плода начинаются земли изгнания, а путь обретается во Христе. И только постепенно становится понятно, что все едут с разной скоростью, кто тридцать, кто шестьдесят, а кто и сто километров в час, и от лихачества храни нас Господи. (далее…)

«We be of one blood, ye and I». R. Kipling

«Ты вспомни-ка, мой друг, о том, что было,
Каких мужей сводила я в могилу,
Каких царей лишала я корон,
И замолчи, пока я не вспылила!
Тебе ли на судьбу роптать, Вийон?»
Франсуа Вийон. Разговор с судьбой.
(Перевод Ф. Мендельсона.)

АНГЕЛ

В моей жизни, как и у каждого, случались объятия, но только одно запомнилось на веки вечные.

Серый кот с именем Ангел забрался по рукаву, предплечью, плечу ко мне на грудь и передними лапами обнял меня за шею. Потом тихонько и мягко расправил – обвил – обернул лапы вокруг шеи и медленно сдавил… подержал несколько секунд и так же медленно отпустил. Столько всего было в этом объятии-признании, что я оторопел. «Ты что, Ангел?» – поначалу, в первое мгновение не поняв, спросил я. Он лизнул мне подбородок, щеку, и ещё теснее приник и сжался в этом пространстве, сливаясь с моим телом…

Он был средних размеров, неброской наружности, серый с белым, с обычной шерстью, но котом назвать его я не могу, мне стыдно. Видно, не зря я дал ему такое имя – Ангел, когда он был ещё совсем маленьким, с кулак величиной, неуклюжим и пушистым. Но в глазах уже стояла эта хрустальная чистота, это всепонимающая мудрая ясность, которая и со временем никуда не ушла. А ещё в нём была сила. И физическая тоже – взлететь на гладкий трёхметровый ствол дерева и тут же снова оказаться на земле занимало у него мгновение. Но главное – в нём жила внутренняя сила, заставлявшая взрослых, бывалых, уверенных в себе котов остановиться и обойти стороной этот маленький взъерошенный серый шар, пристально, не мигая следивший за ними открытым взглядом пары прозрачных желтовато-бледных глаз. (далее…)

«Время говорить спасибо»

От редакции

Тексты В.М.Зимина, опубликованные на «Переменах», можно найти здесь. (далее…)

Или по-стариковски: демонический фетиш отражения, с минорным отступлением.

…И только это сделало Штирлица таким же популярным, как Карлсон. (Д.Быков)

Тебя мне жалко, бедный плут…
(Шекспир. «Король Лир»)

Yes. Luxury-style!

«Почти все имеют какой-либо непреодолимый или хронический порок; я наблюдаю это ежедневно. А я – нет», – произнёс Шопенгауэр незадолго до своей кончины. Каждый ли сможет повторить сказанное гением, – раздираемым монструозными противоречиями, тоскливо разговаривавшим с самим собой и единственным другом собакой, – за шаг до Всевышнего? И стоит ли жизнь того, чтобы прожить её в муках. Посмотрим…

Ненависть к СССР и любовь к Родине… Любовь к отеческим пенатам и восхищение загранкой. Нынешний безумный ура-патриотизм, чуть фарисейский, сходный с диссидентством времён СССР. Ох, эта несмываемая двойственность, доходящая до нездорового пароксизма, преследовавшая меня до тех пор, пока совка не стало.

Показалось, из сумрака вышла некая спрятанная ранее сущность, отвечающая за непримиримость и стойкость, некая аристотелевская новая правда, привносящая в новую жизнь что-то по-атлетически настоящее, стоящее, не сломленное тщетностью прошлых дней. Ощущение духовной свободы, «которая драгоценнее всякого золота» (Гассенди), застило глаза пред ощущением нравственного провала в бездну. Солнце и Луна повернули вспять, – страну засеяли схоластическим эквилибром, расколов её на категории «свой – чужой», «чужое – своё», в придачу имеющим множество подпунктов ограничительных функций для посторонних, пришлых и просто «лазутчиков». (далее…)

В центральной Нью-Йоркской Публичной библиотеке при полном аншлаге прошла презентация литературно-художественного проекта Геннадия Кацова «СЛОВОСФЕРА».

25 января 2014 г., в Нью-Йорке, в необычном для русскоязычной публики месте – Публичной библиотеке (NYPL) на манхэттенской Пятой авеню, прошло мультимедийное действо с участием русскоязычных литераторов и музыкантов, которое собрало самую изысканную публику. Как русско- так и англоговорящую.

А именно, здесь был представлен литературно-художественный проект «Словосфера», созданный нью-йоркским поэтом и журналистом Геннадием Кацовым и включающий в себя 180 поэтических текстов, инспирированных шедеврами мирового изобразительного искусства от Треченто до наших дней. (далее…)

На утренней больничной пятиминутке в тот день было оживленно. Кто не успел притащить стул и усесться в небольшой ординаторской, теперь жался вдоль грязно-голубых стен, а многие умещались в проеме, стоя на одной ноге или втиснув тело, окутанное белым халатом, между телами других.

Озирались, кивали, заученно улыбались коллегам, принюхивались к запаху мела, накрахмаленных манжет и эфира. Выискивали носом, нет ли знакомого, веселого духа, который даст повод посплетничать потом в коридоре о коллегах, которые ни свет ни заря, а уже. Отмечали на всякий случай тех, у кого руки уже подрагивают или скоро начнут трястись. А у профессора-эндокринолога холеные руки, с чернеющими от запястья волосками, деловито запрятаны в карманы, и пальцы нервно что-то перебирают, возможно, это и есть пропавший на днях ключ от сестринской.

Сестринская – храм белизны, пропитана духом хлорки и йода, там хранится амбарная тетрадь расхода медикаментов в потрепанной картонной обложке. Там же хранится книга стерилизации хирургических инструментов, с маленькими коричневыми корочками как от спичечных коробков, которые – строгий указатель стерильности, – и если одну из них потерять, «санэпиднадзор» может учинить расследование и расправу. (далее…)

НАЧАЛО ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ

Октябрь. Холодно. Первый влажный снег облепил влажные чёрные ветви, ещё зелёную траву, черный костюм отца в гробу. Его лицо: лицо чужого мужчины. Сложенные на груди жёлтые руки. Мать всё время смахивает снег. Снег ложится снова.

Я стою в изголовье гроба, напротив матери. С ужасом принюхиваюсь: но тошнотного сладковатого запаха, которое издавало тело в гробу, в натопленной квартире, – почти не слышно.

Гроб, обтянутый красным ситцем в оборках, стоит на двух табуретах напротив окон первого этажа квартиры на Покровском–Стрешнева.

– Запоминай его, Сашенька, – говорит мать, – на всю жизнь. Больше мы не увидим своего папочку. И рыдает. Её подхватывают под руки. Она вскидывается, вырывается. Падает на гроб, – не отдам вам моего Бореньку, – чуть не опрокидываясь вместе с ним.

Её оттаскивают.

Я старательно всматриваюсь в лицо лежащего в гробу и не узнаю его. Я не плачу. Я не сплю уже третий день. Третий день, как в карусели, передо мной двигаются люди: входят, выходят, входят, выходят… и говорят, говорят, говорят…

Реальность и я существуем сами по себе. Возможно, это защитная реакция. Я не анализирую.

Я очень устал. (далее…)

Интервью с Натальей Рубановой: «Новые книги»

Несколько лет назад мне довелось познакомиться с рукописью романа Натальи Рубановой, мастера психоделических текстов: именно текстами она предпочитает называть свои произведения. В новом – на тот, 2009 год – сочинении она превзошла саму себя в отрицании традиций т.н. сюжетной прозы и пресловутых табу-тем.

Роман проходил под именем «Сперматозоиды»: журнал «Дети Ра» номинировал его на «Большую книгу», ну а обоснование для номинации написала я – «зацепило» противоречие между условно схематичным названием и собственно глубиной содержания.

«Наимильённейшая», по ироничному выражению Рубановой, литпремия страны роману «Сперматозоиды» не досталась, но судьба его сложилась, тем не менее, весьма удачно: в частности, в 2010-м он получил Премию имени Катаева (одна из наград ежегодной премии журнала «Юность», присуждающаяся за лучшие журнальные публикации года), а также вошел в финал премии «Нонконформизм» НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ в 2011-м.

В конце же 2013-го издательство «Эксмо» наконец-то выпускает «Сперматозоиды» в виде книги: на самом деле, прекрасный повод взять интервью у автора:

Е. Сафронова: Наталья, не обидно ли, что ваш роман не получил «Большую книгу», на которую «Дети Ра» его в свое время номинировали?

Н. Рубанова: Мы не дети, пусть Ра и рядом. Большие толстые книги – большие толстые игры. Разочарования не было, потому как не было и очарования. Тут как в спорте для инвалидов – «главное участие». Вообще же, в силу ряда причин книжное закулисье знаю изнутри. Как «выдвигаются» авторы, как им «дают» – или не, не суть: все это, как мы понимаем, околоплодная вода литературы, которая рождается, разумеется, не в муках премиальных сюжетов, но исключительно «за станком». (далее…)