Детьми наши чада становятся лет с четырёх-пяти, сейчас, может, и раньше. До четырёх лет они воспитатели и учителя – они выправляют, растят и шлифуют духовную сущность своих родителей, заставляют их забыть о себе, отказаться от вредоносных привычек, удерживаться от эмоциональных выбросов. Родительская функция у наших чад включается с момента их зачатия, с того самого момента, когда к жизни пробудилась новая душа, невинная и чистая, обременённая только одним стремлением – нести любовь. Душа впорхнула из Вселенной, с ней музыка Сфер, она их частица, вмещающая всю необъятность Знания виртуального мира, то, о чём её кровные родители давно забыли, то, что через несколько лет забудет и она сама, то, что останется храниться в отдалённых и укромных тайниках на протяжении всей её жизни и будет прорываться неожиданно и редко в самые отчаянные минуты. Этот засыл Всевышнего неизменен и повторяется снова и снова. Чада трудятся не покладая рук, да только не все родители их слышат и понимают, ещё меньше тех, которые их слушаются.

Чада трудятся, объём выполняемой ими работы огромен – они уже в Яви и начинают познавать явленный мир, они теперь не только учителя и воспитатели, но и чернорабочие. Им тяжело и трудно, ничем, кроме разноголосого крика, они не могут сказать об этом, поэтому им так нужна сейчас материнская грудь и родительская любовь – единственно доступный для них канал их связи и общения. Мать тоже сейчас в состоянии обострённых инстинктов и интуиции, они по-прежнему с чадом почти одно целое, мать чует, что надобно её дитяти, потому дитя так к ней всегда и тянется. Отец на первых порах просто пугающе-большой чужой дядя, мать – прибежище, укрытие, единение и душевный покой. Чаду, лишённому материнской груди, наносится непоправимая и незалечимая травма, оно будет ходить с этой раной всю жизнь, осознавая или нет. Не зря значительная, может и большая часть уголовного песенного фольклора адресуется к маме. (далее…)

Иван Бунин и Виктор Пелевин: историософия родства

В знаменитом романе Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота», разобранном на цитаты, — при том, что писатель тогда еще не наладил массовое производство фирменных афоризмов, одна из самых эффектных фраз – о «трипперных бунинских сеновалах».

В молодости, когда роман о поэтах-буддистах-кавалеристах, глотается на одном дыхании, оборотом восхищаешься – и только. Но, при неоднократном взрослом перечитывании, начинаешь понимать, насколько сочленение это искусственно, более того – противоестественно. Против резьбы и «добрых нравов литературы» (А. Ахматова).

Понятно, что тут в сознании постмодерниста как-то соединились «Деревня» и «Темные аллеи», равно как отравленный воздух свободы. Через всю литературу о русской революции красной нитью (сыпью!) проходит линия-метафора венерических инфекций. Однако детская болезнь гонореи – это скорее мировая война (бравый солдат Швейк), тогда как русская революция – безусловно, сифилис (Есенин, Маяковский, Шолохов и пр.).

Тем не менее, национальный классик Иван Бунин воспринимается почти вне данных контекстов. Очевидцем и пристрастным свидетелем революции он был, суровым аналитиком русской деревни – тоже, как ностальгический певец плотской любви и сегодня более всего воспринимаем читателями. Но «триппер» и даже «сеновал» — не из его мировосприятия и словаря.

«(…) Некролог какого-то Яшеньки:
“И ты погиб, умер, прекрасный Яшенька… как пышный цветок, только что пустивший свои лепестки… как зимний луч солнца… возмущавшийся малейшей несправедливостью, возмущавшийся против угнетения, насилия, стал жервой дикой орды, разрушающей все, что есть ценного в человечестве… Спи спокойно, Яшенька, мы отомстим за тебя!”
Какой орды? За что и кому мстить? Там же сказано, что Яшенька – “жертва всемирного бича, венеризма”» («Окаянные дни»).

Впрочем, если приглядеться, пелевинский оборот восходит к известному свойству литератора Бунина – раздраженного, на грани ярости, полива в адрес коллег. Хлестко и несправедливо: «запойный трагик Андреев», «необыкновенно противная душонка» (о З. Гиппиус), «лживая, писарская поэзия этого сукина сына Есенина» и мн. др.

Но, собственно, заметки эти затеяны отнюдь не для разоблачения классиков; интересней проследить родство Бунина и Пелевина, которое – в «Чапаеве и Пустоте» – венеризмом, сеновалами, эффектностью и несправедливостью – вовсе не исчерпывается. (далее…)

В 20-м веке в Адыгее и на Кубани жил художник Евгений Цей. Это была гениальная личность. Ни до, ни после него больше таких здесь не случалось. Цей родился 11 мая 1924 года в ауле Шенджий, но почти всю жизнь (1924-82) жил и творил в Краснодаре. Город при его рождении ещё носил своё родовое имя – Екатеринодар. Потом, когда стал «красным», выродился в Краснодар. Такой и сейчас. Лицемеря, прикрываются тем, что в русском языке «красный» означает ещё и красивый. Этот «красивый» дар будет до тех пор Краснодаром, пока не станет своей противоположностью. Русских, то есть людей с русской ментальностью, здесь почти не осталось, так что городу ещё долго, если не вечно, придётся ходить в Краснодарах.

Сама Кубань, то есть прикубанская равнина как ландшафтная единица, севернее широты станицы Гривенской умирает, и жить ей осталось недолго. Причина в том, что ландшафт лишили его главной особенности – равнинных рек с плавней. Их извели, поделив дамбами, превратив тем самым в цепочки мелеющих, активно заболачивающихся прудов. Магистральную реку Кубань ниже «краснодарского моря» спасает её левобережье, предгорья Кавказа, откуда с горными речками идёт питание. Но Кубань-реку нещадно эксплуатируют, забирая из неё воду, и в иные годы бывает так, что в Краснодаре «бабы, задрав подолы, переходили Кубань вброд у горпарка» — это слова местного, щедрого на язык станичника. (далее…)

Альфред Кубин. Другая сторона / Пер. с нем. К.Белокурова. М.; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2013. 296 стр.

Аннотация представляет книгу австрийца Альфреда Кубина как одновременно визионерскую и социальную. Это правда. Кубин действительно пишет в той странной области, что располагается между вкрадчивой паранойяльной рефлексией Кафки и Вальзера и масштабными планетарными видениями Дёблина («Горы моря и гиганты») и Стэплдона («Последние и первые люди»).

«Кубин снова прислал мне из Цвикледта одно из своих иероглифических писаний, которое я хочу, когда будет побольше времени, расшифровать путем медитации. <...> Было также письмо из Цвикледта от старого чародея Кубина, чьи астрологические знаки все более замысловаты и все более глубокомысленны. Это настоящие послания, идеограммы, вовлекающие глаз в сновидческие водовороты». (Э.Юнгер. «Второй Парижский дневник»)

Собственно уже биография Кубина многое объясняет. Смерть матери и невесты, сложные отношения с отцом (под письмами Кафки отцу мог, кажется, подписаться и Кубин!), попытка по его стопам сделать карьеру военного, закончившаяся нервным срывом… Кубин рисует и иллюстрирует в изобретенной им манере, а выбор книг симптоматичен для historia morbi: По и Гофман, Достоевский и Майринк. И «Письма из Норвегии» близкого друга и многолетнего корреспондента Кубина Энрста Юнгера. (далее…)

Федор Тютчев. 23 ноября [5 декабря] 1803 г. — 15 [27] июля 1873 г.

Душа живая, он необоримо
 Всегда себе был верен и везде —
 Живое пламя, часто не без дыма
 Горевшее в удушливой среде…

 Но в правду верил он, и не смущался,
 И с пошлостью боролся весь свой век,
 Боролся и не разу не поддался…
 Он на Руси был редкий человек.
  Ф.И. Тютчев «Памяти Е.П. Ковалевского»

Имя Федора Ивановича Тютчева в свое время оказалось как будто на неприметной обочине того, что принято именовать «литпроцессом». Автор редко издавался, оба прижизненных печатных сборника вышли в свет без его сознательного участия, почти как явления природы. При этом вторая книга по своей идейной направленности совсем не стремилась развить заметного — по отзывам именитых коллег — успеха первой.

Взгляд поэта на происходящее лишен малейшей суеты; той суеты, которой удавалось возмущать даже олимпийское с виду спокойствие Г. Флобера после скандального в начале, но неоспоримого триумфа его «Госпожи Бовари».

Отчужденность Тютчева от отечественных литературных кругов можно было бы объяснить объективными житейскими обстоятельствами: его дипломатической службой и прочее. Порой даже друзьям и единомышленникам он казался упоенным успехами в свете. Так университетский приятель М.П. Погодин в конце 1820-х годов с явными неудовольствием и сарказмом отмечал, что «от него пахнет двором».

Однако, поэт, страстно увлеченный политикой (посвятивший ей многие статьи и стихи), к своей дипломатической карьере относился весьма беспечно.

Так, не имея возможности венчаться с Эрнестиной Дернберг (его второй супругой) в Италии, он просил об отпуске и, не получив его, самовольно оставил посольство и на несколько месяцев отбыл в Швейцарию, где в июле 1839-го они венчались по двум обрядам: православному и католическому.

В результате своего проступка Тютчев в том же году был снят с должности секретаря посольства в Турине. В 1841 году он был официально уволен со службы и в наказание за ряд самовольных отлучек лишен звания придворного камергера. (далее…)

25 июля 1996 года умер композитор Микаэл Таривердиев

Всему, что было во мне хорошего, я научился у моей матери. А все плохое – это то, чему я не смог у нее научиться

Мир мне казался огромным, бескрайним. Я был молод, полон сил, наивен, восторжен и чрезвычайно глуп. Впереди, мне казалось, меня ждет только радость.

Мне было около шести лет, когда однажды утром я услышал выстрел с соседнего балкона. Ни отца, ни матери не было дома. Меня некому было остановить, и я вместе с соседями вбежал в комнату, из которой раздался выстрел. И я увидел, что представляет собой череп человека, выстрелившего себе в рот. Мозги были размазаны по стене. Детей тут же прогнали, но позже я узнал, что крупный инженер Эркомаишвили застрелился, вернувшись домой с партийного собрания, где его объявили врагом народа.

В юности мне хотелось писать, как все. Наверное, все проходят через этот этап. Позже я понял, что все-таки уходить от себя нельзя. Да и не уйдешь. И заинтересовался экспериментами по соединению камерной музыки и эстрады. Мне хотелось нащупать новую линию, в этом был еще протест против официальной массовой музыки, так называемых советских песен, с их куплетной формой, глупыми, наивными словами, не стихами, а текстами. Я пытался сделать высокую поэзию более доступной. Так стали появляться эти странные циклы. Не песни. Но и не романсы. Эстетика третьего направления.

Песни тех лет были рассчитаны на то, что их подхватят, будут петь. Было модно петь за столом. А то, что тогда я делал, было рассчитано только на слушание. Петь их очень трудно. Поэтому их и не пели.

Мало у кого хватало мозгов ощущать себя единой когортой, группой. Главным было увлечение самими собой. Самоутверждение, ощущение, что «я» и только «я». «Да, я признаю, что этот тоже из наших, но вот Я!» — вот логика большинства. У меня такого ощущения не было. Мне просто было интересно. Я просто хотел жить. Мне было интересно все.

Слова, музыка должны быть обращены не к «некоему» зрителю вообще. Его нет. Аудитория состоит из разных людей со своим особым душевным строем. Я стараюсь обращаться к каждому из них. Через одного – ко всем.

Главной моей мечтой было научиться записывать. Любопытная вещь. Когда я научился записывать, я понял один закон: первая стадия обучения или умения — ты записываешь музыку, и на поверку она оказывается гораздо беднее и неинтереснее того, что ты воображал и играл. Следующая стадия — ты записываешь придуманную музыку, и она звучит так, как ты себе ее представлял. И уже гораздо позже — ты записываешь сочиненную музыку, и она звучит интереснее, чем ты воображал. (далее…)

25 июля 1980 г. умер Владимир Высоцкий

Я просто хочу ему поклониться, не могу этого не сделать. Он жил, горел, сжигал и сжёг себя у всех у нас на глазах. Пока жил, его пинали, теперь поют осанну. И столько всего уже напели. Каждый, кто хоть как-то с ним соприкоснулся, может, в толпе разок видел, уже написал мемуары «Встречи с Владимиром Высоцким». Вот и Марина целый роман выдала, наверно, что-то непотребное, хотя ей вроде и (не) с руки… помолчать, скорбя. Жёлтые давно перетряхнули всё постельное, друзья давно всё рассказали, недруги, слава Богу, подвымерли, и он теперь там с ними лично разбирается. Правда и то, что он и здесь с ними разбирался и разобрался. Его военный отец при его жизни от него отрекался, я сам это слышал. Один только народ никогда от него не отрекался, принял его сразу и никому уже не отдал – ни прежним хулителям-гонителям, ни нынешним спесивым снобам-англоманам. Чуть не в каждом дворе можно было его услышать, от «Привередливых коней» до «Нинки», «Бани», «Большого Каретного», «Верёвочки» или «Того, который не стрелял»… Его муза границ не ведала, оттого каждый мог выбрать то, чего просило его собственное сердце.

Есть ли по миру что-либо подобное? Было ли? Было, да только мерки не те, даже у «Beatles» или «Pink Floyd». Если искать параллели, придётся вспомнить Ариона или Бояна, Адам? или Азнавура будет недостаточно. Sir Paul Maccartney в одиночку, не в четвёрке, рядом с Высоцким просто обыватель и ремесленник, и студийные возможности «Abby Road» не в состоянии ни наполнить смыслом его экзерсисы, ни убрать этот смысл из простого гитарного аккомпанемента Высоцкого. Так в чём же дело? Слишком сладкая жизнь? Нет сюжетов? Везде всё умещается между жизнью и смертью. Дело, я думаю, в масштабах личности и в содержании, качественности того культурного пласта, который эту личность вырастил. На чернозёмах – спасибо русским богам — поднимется Высоцкий, на глинозёмах-серозёмах – Элтон Джон, Маккартни или Дилан, и никогда такой, как он. (далее…)

19 (7) июля 1893 года, родился главный поэт Советского Союза

Кровь Маяковского течет по жилам нашей культуры, нравится это кому-то или нет. Мы говорим его языком, пусть даже не подозревая об этом. Его держат за своего панки, любят анархисты, чтят коммунисты… Даже тот, кто его ругает, вначале обязательно признаётся в любви к нему.

Мой Маяковский

В отрочестве я любила его стихи, особенно такие: «Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный: «Будьте добры, причешите мне уши»». Или: «А с неба смотрела какая-то дрянь, величественно, как Лев Толстой» — восхищала подробность, которую Шкловский отметил как сугубо маяковскую — «Лев Толстой», нарочито нарушающий ритм. И еще вот это, так напугавшее (в исполнении артистки Газовской) Ленина: «Наш бог – бег, сердце – наш барабан».

Мне нравился Маяковский сам по себе, красивый, остроумный, независимый. Я собирала всё о нём: бодрую книжку «Маяковский – сам» Кассиля и скучнейшую монографию Перцова, воспоминания современников, газетные публикации… За всем этим объёмом информации я как-то не сразу уяснила, кто такие Осип и Лиля Брики. Я была уверена, что они — брат и сестра… А когда узнала наконец, что это муж и жена, то очень огорчилась . (И это было не последнее моё огорчение.) (далее…)

Рецензия на книгу: Брэдшоу Дэвид. Аристотель на Востоке и на Западе: метафизика и разделение христианского мира /Отв. ред. А.Р. Фокин / Ин-т философии РАН. М.: Языки славянских культур, 2012. — 384 с.

Перевод работы современного американского православного философа Дэвида Брэдшоу, декана философского факультета Университета Кентуки, является значительным для интеллектуальной жизни нашего общества. Это объясняется не только уникальностью ее содержания, но и своевременностью. В российском интеллектуальном мире происходит, возможно, пока не сильно заметный, но устойчивый рост интереса к философской работе в области теологии. Сотрудниками ИФ РАН совместно с зарубежными коллегами инициирован выпуск книг в серии «Философская теология, современность и перспектива», в которой, на сегодняшний день, кроме рассматриваемой книги, вышло фундаментальное «Оксфордское руководство по философской теологии». (далее…)

история из советского времени

День был холодный, сумрачный и злой. Последний в этом марте, когда в универмагах, магазинах и магазинчиках столицы было особенно людно и очередливо.

Конец месяца, квартала, весенних школьных каникул.

Целый день Наталья Георгиевна покупала – стояла в очередях, тут же на ближайшей почте отправляла посылки или ехала на Курский вокзал и сдавала покупку в камеру хранения, потела под шубой из искусственного меха в вагоне метро или промерзала на остановках маршрутного такси. Оглушённая гамом, измученная толчеёй в магазинах и транспорте она завершила день покупкой ещё одной авоськи апельсинов, лососевой рыбы и двух блоков сигарет «БТ» для мужа. И зашла в Столешников переулок, в общественный туалет. Очередь была и здесь.

«Ну, что ж, — подумала Наталья Георгиевна, — эта хотя бы последняя». (далее…)

29 июня 1928 года родился поэт, который верил, что «смысл и честь России – лирика»

Владимир Корнилов (1928-2002) свято верил в то, что «смысл и честь России – лирика». Верил, что поэты живут по некоему неписаному кодексу, восходящему к великим традициям русской литературы. Верил с излишней, может быть, прямолинейностью, исключающей компромисс. И жизнь он прожил, не отступая от этого кодекса, что нередко дорого ему стоило. С нравственным максимализмом накрепко повязана и «эстетика простоты», определяющая поэзию Корнилова, — его стих прост и наг, как дерево без коры.

Под знаком «Тарусских страниц»

Первые его стихи были опубликованы в судьбоносном 1953-м — о мальчике Лермонтове, о любви, об армейской службе, о далекой Якутии, о тайге и горах: «Вдоль уступов скользких /Цокает ручей./ Горизонт меж конских / Смотрится ушей». Стихи простые и чистые.

Зарница славы полыхнула на горизонте с появлением альманаха «Тарусские страницы» (1961), который быстро был запрещен. Опубликованная здесь повесть в стихах «Шофер» Корнилова читалась и перечитывалась. То было время простых историй, обычных человеческих чувств и ясных идей. Четкое, понятное время, камертоном которому служил ХХ съезд. И простая история хорошего парня — московского таксиста, уехавшего на целину, — брала за душу и житейскими перипетиями, и политическим контекстом, в котором они происходили.

Прочитав «Шофера», с автором захотел встретиться Корней Чуковский. 16 августа 1962 года в его дневнике появилась запись: «Корнилов был… Высокий лоб, острижен под машинку, очень начитан. Говорлив, поэтичен и нежен… Впечатление подлинности каждого слова». (далее…)

Фрагмент из неопубликованной книги автора «Сны о культуре. Часть первая»

Ко дню смерти Хлебникова (28 июня 1922 г.)

В 1873 году гениальный Рембо (Rimbaud, 1854-1891) в последний в своей жизни раз заставит вздрогнуть беспутную Францию своим циклом «Пора в аду» («Une season en enfer»), и в сборнике «Озарения» («Illuminations») воздаст должное демократии: он взял этот экспромт в кавычки, это его прямая речь:

Демократия
«Знамя ярче на грязи пейзажа, и наша брань
заглушает барабанную дробь.
В столицах у нас расцветёт самый наглый разврат.
Мы потопим в крови любой осмысленный бунт.
Во влажные пряные страны! — на службу самым
Чудовищным военно-промышленным спрутам.
До встречи тут или там.
Мы добровольцы, и наши заповеди жестоки,
Невежды в науке, в комфорте доки,
Грядущее пусть подохнет.
Пробил наш час. Вперёд, шагом марш!»
(перевод Н.Стрижевской)

Больше он не напишет ни строчки, хотя жить будет ещё 18 лет. Жизнь его раздавила, «Озарения» не явили ничего, кроме «ада» («enfer»); Рембо понял, что это конец, и порвал с Поэзией — в этом мире места ей не осталось…

А какая это была поэзия! —

В карманах продранных я руки грел свои;
Наряд мой был убог, пальто — одно названье;
Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье
И — о-ля-ля! — мечтал о сказочной любви.

Витал я в облаках, рифмуя в исступленьи,
Как лиру обнимал озябшие колени,
Как струны, дёргая резинки от штиблет.
Моё бродяжество (перевод А.Ревича)

О себе Рембо скажет: «От предков-галлов у меня молочно-голубые глаза…»

Похоронив Александра Дюма Отца, Артюра Рембо и генерала де Голля, Франция cнесла на кладбище своих последних галлов… (далее…)

От редакции: этот автор никак не связан с постоянным автором Перемен, Олегом Давыдовым (Места силы, Шаманские экскурсы, Дни силы). Это два разных автора.

Есть фигуры, удаление от которых дает дистанцию для проявления их подлинного масштаба. Возможно, Ницше является такой фигурой, и его тень все еще указывает на будущее. Ницше настолько многолик, насколько многолик и пластичен его танцующий бог: от М.Горького до Т.Манна, от Малевича до Уорхола, от Копполы до Фон Триера, от Хайдеггера до А.Рэнд — его аватары неисчислимы. Ницше сам дал повод толковать себя на все лады. Он не создал школы, да и ее не могло быть в его случае, однако, подвижность его мысли такова, что в создаваемое ее движением силовое поле, как в черную дыру, падает и будет падать вся последующая культура. Вместе с тем, находиться «после» Ницше, значит находиться в той ситуации, в которой мы находимся. (далее…)

25 июня 1903 года, родился Джордж Оруэлл

Учеба в престижном Итоне не сделала Оруэлла снобом, непрестижная служба в колониальной полиции не сделала его шовинистом. Такие люди идут путём Будды – отказываются от своих привилегий, чтобы понять жизнь и страдания тех, кто привилегий не имеет. Хотят свободы, равенства, братства для всех. Путь этот привёл Оруэлла к вере в социализм и надежде на него, к левым убеждениям, которым он не изменял никогда.

Тори-анархист

В молодости Эрик Блэр (потом он возьмёт псевдоним «Джордж Оруэлл») называл себя тори-анархистом. Что означало приверженность традиционным (английским) ценностям и неприятие того социального уклада, при котором неизбежны бедность, неравенство, несправедливость.

По рождению он принадлежал к аристократии, правда, обедневшей, «к нижнему-верхнему-среднему классу», как он сам выражался. Заработав в начальной школе стипендию, поступил в Королевский колледж в Итоне, самую престижную частную школу для мальчиков. Окончив Итон, в университет поступать не стал – стипендии он не заработал, а родители платить за учебу не могли. И он выбрал работу полицейского в Бирме, не самую престижную.

Полицейский Эрик Блэр держал себя просто и демократично, не как рukka sahib. Вытатуировал на всех пальцах колечки-обереги от пуль и укусов змей. Выучил бирманский язык, много общался с местным населением. Бремя белого человека он понимал как историческую вину, требующую искупления (в отличие от чтимого им Киплинга).

Он осознал, что такое ответственность, когда отвечал за безопасность почти двух тысяч человек. Узнал, как угнетаемые ненавидят угнетателя: и признал право за этой ненавистью. Увидел смертную казнь, и судья, выносивший смертный приговор, показался ему гораздо хуже преступника. Понял, что не только вожак может что-то диктовать толпе, но и толпа может заставить вожака поступать так, как ей хочется, — об это рассказ «Как я стрелял в слона», классическая иллюстрация для социальной психологии. (далее…)

48.Франция торжественно, может и с «Марсельезой», легализовала своих лесбиянок и геев. Разумеется, как бы Франция без этого обошлась, если похоть и блуд в генах. Понятно, что никак, невмоготу уже скрываться. Запад это тоже называет «мягкой силой». Франция – 16-я страна в ЕС из 27, кто пополнил ряды правоверных демократов и присоединился к новому крестовому походу против инаковерующих, на этот раз против традиционно, нормально – от Бога – сексориентированных Homo sapiens, коих в мире наверняка более 90%. Блудодеев числят в сексменьшинствах, но такие ли уж это меньшинства? Сколько их там, если честно спросить и дождаться честного ответа? Теперь они норовят детей откуда-то добывать, желают воспитывать. Надо же, родителей в себе услышали. Кого родили-то? А что вырастят?.. (далее…)