29 июня 1928 года родился поэт, который верил, что «смысл и честь России – лирика»

Владимир Корнилов (1928-2002) свято верил в то, что «смысл и честь России – лирика». Верил, что поэты живут по некоему неписаному кодексу, восходящему к великим традициям русской литературы. Верил с излишней, может быть, прямолинейностью, исключающей компромисс. И жизнь он прожил, не отступая от этого кодекса, что нередко дорого ему стоило. С нравственным максимализмом накрепко повязана и «эстетика простоты», определяющая поэзию Корнилова, — его стих прост и наг, как дерево без коры.

Под знаком «Тарусских страниц»

Первые его стихи были опубликованы в судьбоносном 1953-м — о мальчике Лермонтове, о любви, об армейской службе, о далекой Якутии, о тайге и горах: «Вдоль уступов скользких /Цокает ручей./ Горизонт меж конских / Смотрится ушей». Стихи простые и чистые.

Зарница славы полыхнула на горизонте с появлением альманаха «Тарусские страницы» (1961), который быстро был запрещен. Опубликованная здесь повесть в стихах «Шофер» Корнилова читалась и перечитывалась. То было время простых историй, обычных человеческих чувств и ясных идей. Четкое, понятное время, камертоном которому служил ХХ съезд. И простая история хорошего парня — московского таксиста, уехавшего на целину, — брала за душу и житейскими перипетиями, и политическим контекстом, в котором они происходили.

Прочитав «Шофера», с автором захотел встретиться Корней Чуковский. 16 августа 1962 года в его дневнике появилась запись: «Корнилов был… Высокий лоб, острижен под машинку, очень начитан. Говорлив, поэтичен и нежен… Впечатление подлинности каждого слова». (далее…)

Фрагмент из неопубликованной книги автора «Сны о культуре. Часть первая»

Ко дню смерти Хлебникова (28 июня 1922 г.)

В 1873 году гениальный Рембо (Rimbaud, 1854-1891) в последний в своей жизни раз заставит вздрогнуть беспутную Францию своим циклом «Пора в аду» («Une season en enfer»), и в сборнике «Озарения» («Illuminations») воздаст должное демократии: он взял этот экспромт в кавычки, это его прямая речь:

Демократия
«Знамя ярче на грязи пейзажа, и наша брань
заглушает барабанную дробь.
В столицах у нас расцветёт самый наглый разврат.
Мы потопим в крови любой осмысленный бунт.
Во влажные пряные страны! — на службу самым
Чудовищным военно-промышленным спрутам.
До встречи тут или там.
Мы добровольцы, и наши заповеди жестоки,
Невежды в науке, в комфорте доки,
Грядущее пусть подохнет.
Пробил наш час. Вперёд, шагом марш!»
(перевод Н.Стрижевской)

Больше он не напишет ни строчки, хотя жить будет ещё 18 лет. Жизнь его раздавила, «Озарения» не явили ничего, кроме «ада» («enfer»); Рембо понял, что это конец, и порвал с Поэзией — в этом мире места ей не осталось…

А какая это была поэзия! —

В карманах продранных я руки грел свои;
Наряд мой был убог, пальто — одно названье;
Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье
И — о-ля-ля! — мечтал о сказочной любви.

Витал я в облаках, рифмуя в исступленьи,
Как лиру обнимал озябшие колени,
Как струны, дёргая резинки от штиблет.
Моё бродяжество (перевод А.Ревича)

О себе Рембо скажет: «От предков-галлов у меня молочно-голубые глаза…»

Похоронив Александра Дюма Отца, Артюра Рембо и генерала де Голля, Франция cнесла на кладбище своих последних галлов… (далее…)

От редакции: этот автор никак не связан с постоянным автором Перемен, Олегом Давыдовым (Места силы, Шаманские экскурсы, Дни силы). Это два разных автора.

Есть фигуры, удаление от которых дает дистанцию для проявления их подлинного масштаба. Возможно, Ницше является такой фигурой, и его тень все еще указывает на будущее. Ницше настолько многолик, насколько многолик и пластичен его танцующий бог: от М.Горького до Т.Манна, от Малевича до Уорхола, от Копполы до Фон Триера, от Хайдеггера до А.Рэнд — его аватары неисчислимы. Ницше сам дал повод толковать себя на все лады. Он не создал школы, да и ее не могло быть в его случае, однако, подвижность его мысли такова, что в создаваемое ее движением силовое поле, как в черную дыру, падает и будет падать вся последующая культура. Вместе с тем, находиться «после» Ницше, значит находиться в той ситуации, в которой мы находимся. (далее…)

25 июня 1903 года, родился Джордж Оруэлл

Учеба в престижном Итоне не сделала Оруэлла снобом, непрестижная служба в колониальной полиции не сделала его шовинистом. Такие люди идут путём Будды – отказываются от своих привилегий, чтобы понять жизнь и страдания тех, кто привилегий не имеет. Хотят свободы, равенства, братства для всех. Путь этот привёл Оруэлла к вере в социализм и надежде на него, к левым убеждениям, которым он не изменял никогда.

Тори-анархист

В молодости Эрик Блэр (потом он возьмёт псевдоним «Джордж Оруэлл») называл себя тори-анархистом. Что означало приверженность традиционным (английским) ценностям и неприятие того социального уклада, при котором неизбежны бедность, неравенство, несправедливость.

По рождению он принадлежал к аристократии, правда, обедневшей, «к нижнему-верхнему-среднему классу», как он сам выражался. Заработав в начальной школе стипендию, поступил в Королевский колледж в Итоне, самую престижную частную школу для мальчиков. Окончив Итон, в университет поступать не стал – стипендии он не заработал, а родители платить за учебу не могли. И он выбрал работу полицейского в Бирме, не самую престижную.

Полицейский Эрик Блэр держал себя просто и демократично, не как рukka sahib. Вытатуировал на всех пальцах колечки-обереги от пуль и укусов змей. Выучил бирманский язык, много общался с местным населением. Бремя белого человека он понимал как историческую вину, требующую искупления (в отличие от чтимого им Киплинга).

Он осознал, что такое ответственность, когда отвечал за безопасность почти двух тысяч человек. Узнал, как угнетаемые ненавидят угнетателя: и признал право за этой ненавистью. Увидел смертную казнь, и судья, выносивший смертный приговор, показался ему гораздо хуже преступника. Понял, что не только вожак может что-то диктовать толпе, но и толпа может заставить вожака поступать так, как ей хочется, — об это рассказ «Как я стрелял в слона», классическая иллюстрация для социальной психологии. (далее…)

48.Франция торжественно, может и с «Марсельезой», легализовала своих лесбиянок и геев. Разумеется, как бы Франция без этого обошлась, если похоть и блуд в генах. Понятно, что никак, невмоготу уже скрываться. Запад это тоже называет «мягкой силой». Франция – 16-я страна в ЕС из 27, кто пополнил ряды правоверных демократов и присоединился к новому крестовому походу против инаковерующих, на этот раз против традиционно, нормально – от Бога – сексориентированных Homo sapiens, коих в мире наверняка более 90%. Блудодеев числят в сексменьшинствах, но такие ли уж это меньшинства? Сколько их там, если честно спросить и дождаться честного ответа? Теперь они норовят детей откуда-то добывать, желают воспитывать. Надо же, родителей в себе услышали. Кого родили-то? А что вырастят?.. (далее…)

О том, как в России 16 июня 1995 года вспоминали Джеймса Джойса и его бессмертный роман

В этот день, 16 июня 1904 года (четверг), случилось первое свидание писателя Джеймса Джойса и горничной из Finn’s Hotel Норы Барнакль. Женился на ней он только в 1931 году, но любил её всю жизнь. А дату свидания увековечил в «Улиссе» — в этот день Леопольд Блум вершит свой путь по Дублину, где и происходят все события романа. Официально Bloomsday в Ирландии начали отмечать только в год столетия Джойса (1982), зато теперь отмечают во всем мире. В России первый раз Bloomsday отметили в 1995 году, в Центральном доме литераторов.

…Собственно, это совсем нетрудно: «Stately, plumb buck Mulligan came from the stairhead, bearing a bowl of lather on which a mirror and a razor lay crossed…» Или – «Сановитый, жирный бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва…». И далее, согласно русскому переводу «Улисса», начатому блистательным переводчиком Виктором Хинкисом (1930—1981) и законченному, согласно завещанию, его другом Сергеем Сергеевичем Хоружим – философом, математиком и потом уже – специалистом по Джойсу.

Разговоры о том, что Джойс – это писатель для писателей на первом русском Bloomsday обнаружили свою полную несостоятельность. Писателей тогда в Дом писателей пришло на удивление мало. Могу даже точно сказать, сколько именно: на сцене (в президиуме, так сказать) – Виктор Ерофеев и Сергей Есин. В зале (публика, стало быть) тоже двое – Александр Иванченко и Владимир Кравченко. Конечно, всех писателей я в лицо не знаю, но все-таки…

Первым выступал Вик. Ерофеев, по-доброму вспомнивший о женщине с ее менструацией из 18-й главы бессмертного романа. Он отметил, что Джойс по-хорошему наивен, и подчеркнул, что наши постмодернисты уже не могут быть столь же (sic!) простодушными. Посетовав на то, что русский мужик по-прежнему несет с базара «мещанское чтиво» вместо Джойса (хотя и наивного, но все-таки), мэтр по-английски соскочил, полагая, видимо, что ничего более интересного в этом зале уже не услышишь. (далее…)

Татьяна Светлова — мастер Тантры и йоги. Автор и руководитель проектов «Планета Тантры» и «Йога Сибири». Путь Татьяны к познанию себя начался 10 лет назад, когда она встретила Учителя. Путь проб, ошибок, разочарований, открытий, взлетов и падений. В результате она интегрировала знания Востока и Запада и создала множество авторских программ — «Йога в жизни современного человека», «Путь Тантры», «Секреты сексуальности», авторский метод «Баня по-славянски». Татьяна проводит семинары и обучает индивидуально различным тантрическим и йогическим практикам. В основном это целительные практики, воздействующие на физическом, эмоциональном, интеллектуальном и духовном уровнях. Все практики, которые дает Татьяна, связаны с подъемом энергии у человека. Когда эта энергия пробуждается, она начинает проявляться в разных сферах человеческой жизни. Наполнять незаполненные места и трансформировать человека (Татьяна называется себя «трансформационным мастером»). Сейчас Татьяна Светлова занята подготовкой к съемкам документального фильма «Путь к себе» (или «По тропе к Белухе»). Это будет большое путешествие по тропам Алтая, к священной горе Белухе, где находится вход в Шамбалу. В режиме он-лайн экспедиция будет фиксироваться на видео, в результате чего должен получиться весьма необычный фильм.

Татьяна, расскажи, пожалуйста, подробнее о проекте, которым ты сейчас занимаешься.
Я хочу показать людям красоту мира, созданного Богом, кусочек земли Алтая. Хочу привить, возможно, кому-то любовь к этим местам, любовь к путешествиям, любовь к неподдельному миру, и главное — желание и горение идти духовным путем и развиваться. Сейчас многие люди пробуждаются к этому, и я хочу через свои фильмы и через всю свою деятельность, через те методы и способы, которые мне доступны, быть инструментом Бога, чтобы помогать людям приближаться к Нему.

А почему именно Алтай? Почему не Камчатка или Байкал, например?
Алтай — это энергетическое место силы. По легендам, по поверьям, там находится северный вход в Шамбалу – страну просветленных мудрецов. Южный вход в Шамбалу находится у истоков реки Брахмапутра, а северный — именно у подножия Белухи. Наши вожди отправляли туда экспедиции. Рерих туда ходил, много картин написано им об этих местах.

Вожди?
Сталин отправлял экспедицию Рериха. Гитлер со своей стороны тоже отправлял экспедицию — в Индию. Рерих ходил и в Индию, и на Алтай, и так родилось учение Агни-йоги. Он был принят белыми братьями Шамбалы и посвящен в определенные знания, которые ему надлежало передать в мир, что он и сделал через свои книги.

То есть ты безоговорочно веришь в существование Шамбалы? У тебя были какие-то подтверждения?
Да, у меня был мистический опыт моего личного исцеления этими высоко духовными существами. Первый мой мистический опыт и опыт ясновидения показал, что эта страна существует, она реальна, и тот духовный мир скоро приоткроется очень сильно для большого количества людей. Мой фильм станет для многих первым шагом, началом интереса к изучению этих процессов и к этой местности. И хотя на Алтай сейчас очень многие ездят — и с паломническими, и с туристическими целями, все же он открыт, наверное, только процентов на пять. А на самом деле это очень таинственное, очень загадочное место, и только сейчас оно начнет открываться миру во всей своей красе. (далее…)

В столичном городе М есть улица, которая носит название «Петровский бульвар». На которой стоят дома, а между ними распростерся бульвар. Так что эта улица и вправду бульвар. В отличие от Елисейских полей, на которых об полях никто из французов и иммигрантов, которые тоже французы, слыхом не слыхивал. И видом, тем более, не видывал.

К Петровскому бульвару примыкает масса Колобовских переулков, которые плавно перетекают в Каретные, которые плавно смыкаются с Каретным рядом, плавно вливающегося в Садовое кольцо. За которым скрываются невообразимые дали одной шестой части земного шара. Они есть себе и есть. Ну, и что?

А с другой стороны Каретный Ряд плавно перетекает в Петровку, а там и до Петровских Ворот рукой подать. Если у кого до этого возникнет надобность. И эти самые ворота, которые на самом деле – площадь, начинают собою Петровский бульвар. А венчает его Трубная площадь. Место легендарное, достойное многих романов, но затрагиваемое мною лишь по крайней необходимости, потому что пишу я не роман, а всего лишь рассказ. Об каком-нибудь фрагменте (слух не режет?) столичного города М. Близкого моему сердцу и душе. Что смеется и плачет одновременно. О духовных вершинах и телесных низинах обитателей этого фрагмента.

Столичного города М.

И эта улица и есть Петровский бульвар и вышеназванная его окружающая градосоставляющая действительность.

Поехали. (далее…)

Биография Розанова явственно разделяется на несколько периодов – для некоторых из этих периодов есть даже географическая цезура, другие характерно отчеркнуты иными внешними фактами его жизни, а последний этап оказывается общим для интеллектуальных биографий всех его современников, кому довелось пережить Революцию – в попытках ее осмысления, в старании увязать с предшествующим опытом, переоценить, отвергнуть или парадоксальным образом утвердить прежние представления, ожидания, надежды и страхи.

Впрочем, в биографии Розанова есть другой, заслуживающий внимания момент: сама по себе, в кратком изложении, она достаточно обыкновенна и совершенно не интересна – во всяком случае не более интересна, чем биография любого другого успешного и достаточно знаменитого журналиста. Но он сумел сделать ее предметом завораживающего интереса – тем, что влечет к нему значительную часть его читателей, если не большинство: для них интересно не столько, а нередко и вовсе не то, «что» он пишет, сколько он сам, пишущий это – его тексты оказываются способом знакомства с его личностью, увлекающей и завораживающей, вызывающей нежность и едва ли не отвращение. В отечественной интеллектуальной истории не так много лиц, вызывающих столь острые реакции – и еще меньше тех, кто вызывает подобные реакции собой, а не своими утверждениями или отрицаниями. Как правило, это Розанова любят или ненавидят, о нем говорят, а не о его текстах – последние воспринимаются скорее как способ добраться, прикоснуться к нему.

Розанову удалось, по крайней мере, отчасти, добиться того, к чему он стремился практически с первых своих журнальных и газетных публикаций – уничтожить «литературу», перестать быть «литератором», «писателем», «публицистом», явиться публике «без штанов», в одном исподнем: если литература нового времени предполагает фигуру автора, принципиальное разделение текстов на две группы – предназначенные к публичному существованию и соответствующим образом маркированные (что и есть «литература») и другие, адресованные тому или иному (но принципиально допускающему конкретизацию) кругу лиц – начиная от одного (каковым может оказаться сам написавший – как в случае интимного дневника) и вплоть до достаточно широкого (как в случае с дружескими письмами в XIX веке, которые читались, перечитывались, передавались из рук в руки и т.д.). В первом случае фигура пишущего/говорящего качественно отделена от «человека, написавшего этот текст»: только наивное восприятие смешает «автора» и «человека», тогда как то же письмо принципиально предполагает тождественность этих двух позиций: выбирая жанр «публичного письма», тем самым подчеркивают «персональность» отправителя (что не обязательно предполагает наделение подобными характеристиками адресата). (далее…)

О знанье, знанье! Тяжкая обуза,
Когда во вред ты знающим дано!
Я ль не изведал той науки вдоволь?..
Меня спасет живая правды сила.

Софокл «Царь Эдип».

Одна из учениц Лосева, близко знавшая его, но принадлежавшая уже другому поколению, Юдифь Каган вспоминала: «В начале июня 1960 года сразу после похорон Пастернака я приехала к своему учителю А. Ф. Лосеву, чтобы рассказать, как проходила в Переделкине эта церемония, кто был, что говорили… Лосева я знала давно и была совершенно поражена, увидав, что он с трудом сдерживает рыдания, плачет. Это был плач не только по Пастернаку, а и по себе, по всей ушедшей, как он думал, навсегда эпохе. Он в слезах повторял: «Какой был дух! Какой был дух на этой земле! И все погубили!» Я беспомощно пыталась его утешить, говоря, что нет, не все погублено, что есть молодые, которые сейчас стараются продолжить то, что тогда было, они читают, думают, рассуждают… Я знала таких людей. Лосев отвечал мне, что я так говорю, потому что не могу даже представить себе, какой была духовная жизнь России в конце десятых – начале двадцатых годов! Действительно, людей с интеллектом такого ранга больше мне встречать почти не доводилось».

Ученик не смог понять своего наставника. Лосев говорил не об «интеллекте такого ранга», он говорил о Духе, о творческом огне, которым жили творцы его эпохи, и который, казалось, безвозвратно уходил вместе с ними. Именно его, этого душевного горения, философ не видел в представителях новых поколений. (далее…)

Наивно предполагаю: в неснятом Алексеем Балабановым фильме о юности Сталина молодое поколение страны получило бы нового героя, сравнимого с Данилой Багровым.

Известна реплика Сталина по поводу булгаковской пьесы «Батум»: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине». Алексей Октябринович, снявший кино «Морфий» (одна из самых тонких и точных экранизаций Булгакова, у которого вообще на фоне русских классиков, самая завидная судьба в отечественном кино), естественно, рекомендацию вождя помнил…

Однако, избегая опасного метафизического поворота, остановимся на мотиве личного сходства.

Сергей Бодров в «Братьях» и молодой подпольщик Иосиф (на знаменитой фотографии с клетчатым шарфиком) похожи разительно: шапка непокорных волос, как любили выражаться детские соцреалисты, прямой открытый взгляд; у Бодрова, впрочем, под курткой – не шарфик, а свитер с воротом.

Реплики Данилы (вообще, у Балабанова почти нет диалогов в классическом смысле, монологов тем паче; его персонажи общаются репликами, и даже не друг с другом, а будто целя, а то и плюя, в яблочко невидимого смысла). Так вот, разговорная манера Данилы – не так содержательно, как интонационно, ложиться рядом с анекдотами и байками о вожде. (далее…)

«Ведь больше одной жизни не дадут…» – А тут сразу шестеро!

170 лет назад, 15 мая 1848 года, в семье православного священника, в селе Лопьял Уржумского уезда Вятской губернии родился всемирно известный в будущем художник и подвижник русской культуры Виктор Михайлович Васнецов. В связи с этой знаменательной датой Игорь Фунт, по-вятски рассудительно и неторопливо, вспоминает историю происхождения фамилии Васнецовых, жизнь и творчество этих замечательных людей, плоть от плоти вышедших из народной гущи – ставших кто архитектором, творцом, писателем, кто учителем, земским заседателем, мастером-краснодеревщиком, а кто простым русским крестьянином: всякая избушка своею крышею крыта. Семья Васнецовых была отнюдь не маленькой…

…Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
Жуковский

Начну с мысли, волнующей в наше время большинство прогрессивных русских умов. Мысль далеко не новая:

«…Распространяется всякая иноземная и иноземствующая шушера, что иногда руки опускаются. И не страшна была бы подлинная иноземщина, если бы наши иноземствующие головотяпы всеми силами, до безумства, не поддерживали её! Да, бедняги и сами не замечают, что лезут в рабскую петлю… С этим помрачением русских умов надо бороться без устали и всеми силами!..» (В. Васнецов) – Мы ещё вернёмся к данной цитате, а покамест о юбиляре.

***

К тексту о Васнецовых, чья жизнь и творчество изучены довольно серьёзно, благодаря в том числе и замечательным вятским исследователям и учёным (Виноградов, Востриков, Берова, Малышева, Любимова, Лаптева и мн. др.), подвигла обернуться не только юбилейная дата, но также и сообщения СМИ о возвращении на родину картины, знакомой специалистам единственно по авторским наброскам, и коей не видела Россия более 100 лет: первого варианта «Витязя на распутье», работы 1879 г. Вот уж подфартило к празднику! (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

«Ведь больше одной жизни не дадут…» – А тут сразу шестеро!

Вятские бояре любят брать за даре.

Виктор

«…Первые настоящие картины мы с Аполлинарием увидели в доме нашей бабушки, к которой наш отец возил «на поклон», чуть только приедем из семинарии… все под стеклом, в золотых рамах, висели чинно в несколько рядов… заполняя стены гостиной… Гордились талантом бабушки. Отец их тоже хвалил», – вспоминал Виктор Михайлович. Он неизменно привлекал внимание многих выдающихся русских людей: художников, музыкантов, писателей, творцов. Вызывали толки не только его произведения, но и он сам, его персона, характер, неординарный масштаб личности. (далее…)

О композиторе, который тискал романы на зоне, и о его книге «Золотое житьё»

Музыку Всеволода Задерацкого (1891-1953) называют «потерянной классикой ХХ века», а самого композитора сравнивают с Шостаковичем. При жизни его сочинения не печатали и не исполняли. Но он всё равно писал — вопреки. И не только музыку, но и прозу, которая и составила книгу «Золотое житьё» (М.: Аграф, 2012, серия «Символы времени» Предисловие В. Задерацкого-младшего ).

Жизнь как роман

Линия его жизни причудлива и извилиста. Из этих извивов мог бы составиться роман, сколь интересный, столь и трагичный. Задерацкий давал уроки музыки цесаревичу Алексею. В Первую мировую войну был офицером царской армии. В Гражданскую — воевал на стороне белых, в Добровольческой армии Деникина.

Увидев однажды, как его боевой товарищ, офицер, методично убивает пленных красноармейцев, выстрелил в него, и, как пишет Задерацкий-младший, «в это же мгновение он понял, что бесповоротно потерял шанс сохранить жизнь на своей стороне и бросился бежать на другую сторону, через линию траншей, подчиняясь единственно инстинкту самосохранения».

Оказавшись у красных, едва избежал расстрела. Сам Дзержинский, услышав случайно, как Задерацкий играет на рояле, выдал ему охранную грамоту: «Сохранить жизнь, определить место жительства». Потом одна ученица Задерацкого вспоминала, как у него на рояле – уже в начале 1950-х — стоял бюстик Железного Феликса. «Он спас мне жизнь в роковой момент моей биографии», — говорил композитор.

Именно Задерацкий послужил прототипом Вадима Рощина в романе Алексея Толстого «Хождение по мукам», белого офицера, который переходит на сторону красных Цитата: «Одно время к сестрам ходил очень милый человек, капитан Рощин, откомандированный в Москву для приема снаряжения… Вадим Петрович Рощин молча кланялся. Он был худощавый, с темными невеселыми глазами, с обритым ладным черепом…» (Книга 1 «Сестры»). Действие романа Ал. Толстого благоразумно заканчивается 1920-м годом, и какая судьба ждёт Вадима Рощина – неизвестно. Скорее всего, такая же непростая, как судьба Всеволода Задерацкого. (далее…)

Цыганков Д.А. В.И. Герье и Московский Университет его эпохи (вторая половина XIX – начало XX вв.). – М.: Изд-во ПСТГУ, 2008. – 256 с.

На протяжении значительной части своей истории университеты – и русские университеты в этом отношении не составляют исключения – были местами, цели и задачи которых выходили далеко за пределы собственно образовательных. Университет гумбольдтовского типа стал местом порождения и проверки нового знания, предшествующие университеты, например, такой, как Геттингенский – или, в другом отношении, такие как Оксфорд или Кембридж XVIII–XIX вв., являлись местами «воспитания благовоспитанного молодого человека хорошего общества», (окончательного) «формирования джентльмена» и т.п. История университетов с этой точки зрения – ценный аспект социокультурной истории. Но и с позиции собственно истории науки история университетов – это история «мест производства» или (в другие моменты) преимущественно «мест хранения», «мест передачи» знания, история того, как это знание формируется, включая в нее аспекты формирования научных сообществ, выработки внутренних стандартов научного знания, складывания и закрепления конкретных исследовательских и педагогических традиций (тем более, что на уровне университетского образования в том его виде, который сложился ко 2-й половине XIX века, педагогические и исследовательские моменты сложно разграничить). (далее…)