Максим Кантор

Картина, которая висит у меня за спиной, называется «Государство». И она показывает ту модель устройства общества, которая когда-то была, а ещё описана Платоном. В Центре – власть, затем круг – охрана, стражи, затем круг тех, кто обслуживает эту власть и, наконец, население, бесправное население, которым все пользуются.

Эта модель воспроизводится из века в век, каждый раз мы называем наше государство по-разному, а воспроизводится одна и та же модель и в сегодняшнем мире, который называет себя демократическим, и который научился строить демократию без демоса, без народа, воспроизводится примерно эта же модель. Вот про такую ситуацию эта выставка и сделана, чтобы о ней рассказать. Конечно, в большой степени эта выставка описывает то, что я знаю очень хорошо, а именно ситуацию в России, в моей стране. Поэтому вы увидите здесь типичные для России картины: «Зал ожидания» или «Толпу нищих», или портрет Ленина и Толстого.

Однако, вместе с тем, поскольку много лет уже живу в Европе, эта выставка относится и к любому обществу, так называемому демократическому, к тому обществу, которое сегодня переживает кризис. Поэтому картины, которые называются «Зал ожидания» или «Реквием террористу», или «Неограниченный тираж», или «Вавилонская башня» – это картины про любое общество, а не только про русское. (далее…)

Святые места в Украине превращены в свалки

В ноябре крымские власти наконец-то разрешили караимам проводить свои богослужения в здании симферопольской кенассы (молитвенного дома). Правда, помещение всё ещё занимает радиодом гостелерадиокомпании «Крым». И вместо молитв из кенассы доносятся позывные радиостанции.

Собственно, к чему я вспомнил о караимах, о которых многие, наверное, и не слышали. Вспомнил, когда в Украине принято говорить о состоявшихся выборах, проблеме русского языка и серийных убийцах. На площадях милиция на – БТРах, а курс евро и доллара скачет, словно каучуковый шарик. Об этом все разговоры. Знаем, проходили.

В Украине ведь вообще принято говорить о чём угодно, но только не о деле. Например, о европейском векторе развития и пресловутой толерантности. Правда, вектор этот ограничен – берётся, что называется, худшее. Да, европейских машин, шмоток, техники, свингер-клубов у нас хватает. Только вот как быть с уважением к законам, к ближнему, как быть с элементарными нормами этики?

Ведь любой образованный европеец скажет, что государство начинается с почитания традиций и святынь всех тех, кто проживает в этом государстве. Между тем, уважать другие народности и их ценности – а всё чаще и свои собственные – у нас как-то не принято.

Ладно, с уважением можно подождать. Но хотя бы не плюйте в святыни. Ан нет, плюют.

Так вот, собственно, о караимах. Это древняя немногочисленная тюркская народность, исповедующая караизм. В Украине караимы проживают преимущественно в Крыму и в некоторых городах Западной Украины.

Специфика караимов весьма интересна. И требует отдельного изучения, лучше всего, в книге наподобие «Хазарского словаря» Павича. Тем более, по одной из версий, караимы произошли именно от хазар. Правда, сейчас от уникального культурного наследия караимов остались разве что немногочисленные архитектурные сооружения и скупые предания. Есть ещё кулинарное изделие «Караимское», похожее на сдобный чебурек, но это уже из другой оперы. (далее…)

28 ноября 1908 года родился Клод Леви-Стросс, французский философ и антрополог, один из самых виртуозных игроков в бисер XX века, увлекший своей Игрой целые поколения интеллектуалов Запада и Востока.

Согнувшись, со стекляшками в руке
Сидит он. А вокруг и вдалеке
Следы войны и мора, на руинах
Плющ и в плюще жужжанье стай пчелиных.
Усталый мир притих. Полны мгновенья
Мелодией негромкой одряхленья.
Старик то эту бусину, то ту,
То черную, то белую берет,
Чтобы внести порядок в пестроту,
Ввести в сумбур учет, отсчет и счет.
Игры великий мастер, он не мало
Знал языков, искусств и стран когда-то,
Всемирной славой жизнь была богата,
Приверженцев и почестей хватало…
Теперь… Сидит он… Бусины в руке,
Когда-то шифр науки многоумной,
А ныне просто стеклышки цветные,
Они из дряхлых рук скользят бесшумно
На землю и теряются в песке…

Герман Гессе.

XX век можно без преувеличения назвать столетием Мифа, мифическим временем, которое запомнится удивительной калейдоскопической сменой картин разрушенных и созданных вновь мифических миров. Одним из тех Творцов, кто участвовал в этой завораживающей Игре, был Клод Леви-Стросс. Не случайно его программной статье «Структура мифов» был предпослан эпиграф: «Можно сказать, что вселенные мифов обречены распасться, едва родившись, чтобы из их обломков родились новые вселенные». Это высказывание Франца Боаса должно было, по замыслу Леви-Стросса, дать метафорический ключ к его методологии структурного изучения мифов, но – такова Игра – оно сделало нечто большее – раскрыло сущность всего творчества французского философа, разрушавшего целые вселенные мифов и создававшего на их месте другие вселенные, сомнительные вселенные, лишенные Человека, вселенные, при виде которых невольно вспоминаешь известные строки: «Empty spaces – what are we living for?»

И последователи, и оппоненты Клода Леви-Стросса не раз отмечали тот очевидный факт, что в основе его теории лежит не научная логика, а некий неведомый способ мышления, позволявший ему делать выводы там, где останавливалось научное познание. Так, Д. Преттис расценивал методологию Леви-Стросса как «революцию в науке» на том основании, что она «изменяет правила научной процедуры» и позволяет делать выводы, не подтверждая их фактами, открывая, тем самым, новый путь познания. Интересно, что подобным образом характеризовалось и творчество Зигмунда Фрейда. Так, А. И. Белкин отмечал: «Специфика трудов Фрейда – это не научная логика, а скорее неведомый до сих пор стиль мышления, дающий обильные всходы». Сближение здесь творчества Леви-Стросса и Фрейда отнюдь не случайно. И структурализм, и психоанализ, не смотря на всю свою кажущуюся чуждость друг другу, растут из одного корня – из Мифа. (далее…)

От редакции: этот автор никак не связан с постоянным автором Перемен, Олегом Давыдовым (Места силы, Шаманские экскурсы, Дни силы).

24 ноября 1632 года родился Бенедикт Спиноза.

Философствует ли наше время? – ответ, к сожалению, очевиден. Между тем насущный интерес философа наших дней состоит не в преодолении всякой метафизики, что оказывается возможным лишь с помощью метафизических же средств и приводит не к «преодолению», а к очередной инометафизике. Действительный интерес для современной «постметафизческой» мысли состоит в том, чтобы понять, чем были великие метафизические системы, и как они могут заставить нас переосмыслить наши современные интеллектуальные привычки. То есть реальная задача состоит не в том, чтобы выйти за пределы так называемой «метафизики», (ибо мы осведомлены, что конструирование подобных генеалогий ведет к опасным упрощениям), но в том, чтобы проникнуть в предельную глубину метафизики, чтобы увидеть, чем она бросает вызов нам.

Великий поток мысли, разбуженный Декартом, слился на нидерландской земле с еврейской наукой, – и воплощением этого события стал Барух Спиноза.

Вместе с тем оригинальность его мысли сопротивляется любым генеалогиям, чаще всего, естественно, возводящим её к картезианству мальбраншевского толка. Школьное клеймо «пантеизм», применяемое к спинозовской философии, имеет настолько размытый смысл, что получает способность адекватно приблизиться к сути этой системы лишь при существенном дополнении – пантеизм математический. Евклидовский метод геометрического доказательства привлечён Спинозой для достижения небывалых целей. Уже Декарт исходил из той идеи, что философские положения необходимо трактовать математически, но именно Спиноза воплощает её с невиданным изяществом. (далее…)

Эпоха «Русских маршей» и многотысячных мусульманских религиозных служб в центре русских городов – идеальная почва для возвращения былой мегапопулярности работ Льва Гумилева. В этой сложной обстановке выход книги Сергея Белякова выглядит выстрелом в десятку, ибо трудно сегодня назвать тему более важную и сложную, чем вопрос «межэтнических отношений», который всегда волновал и вдохновлял Льва Гумилева.

На Льве Николаевиче Гумилеве красуется много ярлыков: евразиец, антисемит, гений, научный авантюрист, тюркофил, жертва репрессий. И ни один из них не изучен достаточно глубоко для уверенного использования в научных и околонаучных дебатах. Сергей Беляков рассмотрел каждое гумилевское клеймо под лупой дотошного исследователя. Причем, скрупулезно описывая личную жизнь и научную карьеру своего героя, автор умудрился украсить текст ухмылкой профессора, уставшего от обилия знаний внутри себя и обилия дураков вокруг себя. Легкий, но колючий юморок Белякова привлекателен своей сдержанной винтажностью: в тексте даже проскальзывает восклицание «Полноте!». Поэтому во время прочтения книги можно почувствовать себя нерадивым студентом на лекции маститого ученого, едкого, остроумного и беспощадного к тем, кто смеет наступать на его «старые мозоли».

С Беляковым, словно с профессором старой закалки, особо не побалуешь. Он, конечно, может пошутить, но если студент тявкнет лишнее – пощады не жди ни в аудитории, ни, тем более, на экзамене. Кто сомневается, пусть обратит внимание на то, как Сергей Станиславович в своей книге «раскатал по асфальту» многих разномасштабных гумилевоведов и претендентов на роль продолжателя дела автора термина «пассионарность». Кстати, урок Белякова напрочь отбивает желание вставлять по любому поводу в свою речь такие модные словечки, как «пассионарность», «комплиментарность», «этногенез». Оказывается, эти понятия гораздо сложнее, чем расхожие представления о них. (далее…)

Заметки к юбилею Виктора Пелевина (р. 22.11.1962)

Его первой публикацией была сказочка «Колдун Игнат и люди» (1989). Цитата: «”Чего вам надо, а?” — строго спросил Игнат мужиков. “Вот, — стесняясь и переминаясь с ноги на ногу, отвечали мужики, — убить тебя думаем. Всем миром решили. Мир завсегда колдунов убивает”. – “Мир, мир… — с грустью подумал Игнат, растворяясь в воздухе, — мир сам давно убит своими собственными колдунами”».

Сквозь границы миров

Его последняя публикация «S.N.U.F.F», как значится в книге — утопiя (2011). Кто-то может упрекнуть: дескать, у Чака Паланика тоже есть «Snuff». Но это разные снафы! У Поланика просто снаф, обыкновенное «смертельное порно». А у Пелевина аббревиатура с особым смыслом – «Special Newsreel/Universal Feature Film», такое социально-политическое fantasy. Равно как и ГУЛАГ у него не тот, что у Солженицына (и у всех нас), а просто «Gay», «Lesbian», «Animalist» и «Gloomy» (значение символа «U» утеряно в веках), то есть объединение людей с нетрадиционной ориентацией, типа мафии. «Don’t FUCК With the GULAG!» — призывают несогласные, но напрасно.

Глуми (в отличие от всех известных значений) – это любитель дорогих high tech кукол — то есть резиновых женщин на очень высоком витке развития («Глумак, глумырь, куклоеб, пупарас — называйте меня как хотите»). И самое замечательное в романе – как раз кукла Кая, в которой (кажется) просыпаются реальные человеческие чувства. В общем, симпатичная такая Кая…

Это не первый симпатичный женский образ у Пелевина. Лисичка-оборотень, носящая провокативное (для русского слуха) имя — А Хули из « Священной книги оборотня» (2005) тоже (даром что лиса!) проявляет вполне человеческие чувства – влюбляется. Правда, — в волка-оборотня, но всё же. Тем более что волк этот, к тому же, генерал ФСБ. Вызывают, безусловно, симпатии, и муха Наташа и ее мама муравьиха Марина — женские персонажи с нелегкой судьбой из «Жизни насекомых» (1993). Да чего там! Даже работники райкома комсомола, сменившие мужской пол на женский и ставшие валютными проститутками («Миттельшпиль», 1991), по-своему трогательны. (далее…)

Милостивый государь Сергей Васильевич,

Признаться, я долго сомневался, прежде чем приступить к этому письму. Начать с того, что в стране, где я получил воспитание и образование, Ваша фигура живописалась таким обилием черного, что и глаз было не видать – ведь для них потребовалась бы как минимум капля белил, а светлые цвета к Вашим портретам не выдавались в принципе. Пожалуй, равным Вам по степени омерзения представлялся лишь Евно Азеф, руководитель Боевой организации эсеров, признанный из ряда вон выходящим провокатором даже в те времена, когда в провокаторстве (и не без оснований) подозревали примерно всех.

Что знал я о Вас? Жандармский полковник, сатрап и палач, отметившийся в истории созданием «зубатовщины» – системы соблазнения полуграмотных фабричных рабочих, с целью отвлечь их от истинно пролетарских, то есть революционных задач. Гнусный интриган, коварно подпустивший к народу смертоносного попа Гапона и ставший таким образом главным виновником «Кровавого воскресенья» 9 января 1905 года. Нечистый на руку чиновник, отметившийся растратами казенных средств… Ненависть к Вам выглядела всеобщей; едва заслышав Ваше имя, принимались отплевываться и крайне-левые террористы, и самые махровые черносотенцы, и представители всего политического спектра, располагавшегося меж двумя этими полюсами.

Почти все это впоследствии оказалось ложью или клеветой, включая и жандармский чин: Вы ведь шли по сугубо штатскому маршруту, не так ли? Напротив, столичный Департамент полиции, в коем Вы совсем недолго – около 10 месяцев – заведовали Особым отделом, с Корпусом жандармов соперничал не на шутку. Так что в отставку Вас отправили надворным советником – это что-то типа армейского подполковника, не мелкая сошка, но и не великая шишка. Впрочем, не в чинах дело; чины, как я понял позже, Вас не интересовали вовсе. Ваш младший коллега Спиридович, дослужившийся, в отличие от Вас, аж до генерал-майорства, позже вспоминал: «Зубатов был бессеребренником в полном смысле этого слова, то был идеалист своего дела…» (далее…)

Ведущий: Attilio Scarpellini
Составитель текста: Клаудио Ведовати
Перевод с итал.: Кристина Барбано

Передача посвящена выставке ВУЛКАНО художника М.Кантора, которая проходит в Милане, в Фондационе Стеллине, – продлится до 6 января 2013. (При поддержке «Actual Realism Collection».) Комментарии об искусстве чередуются с музыкальными отрывками произведений русских классических и современных композиторов. В частности – А.Бородина, родившегося в 1833 г., в день выхода радиопрограммы – 12 ноября.

Ведущий:

Сегодня на первой странице «Corriere della sera» разместили удивительную фотографию: на площади Сан-Марко в Венеции – наводнение, и два туриста купаются, как будто в бассейне. Очень тяжёлая ситуация, которую переживает Италия в эти дни. Ноябрьское наводнение по всей стране – типичное явление, правда, не до такой крайней степени. Нас это очень волнует и огорчает.

Сегодня 12 ноября.

В 1833 году в Петербурге в этот день родился композитор Александр Бородин.

Мы мало знаем о композиторе Бородине и, вообще, немного знаем о России того времени. Практически не было сведений о Советском Союзе, континенте, который находился за железным занавесом, и образы которого время от времени появлялись перед нашими глазами. Что-то проскакивало благодаря самиздату — но мы не понимали, что происходило в СССР.

До сих пор Россия нам не знакома. Даже сегодняшняя, которая, мол, снова вошла в демократический мир и мир глобального рынка… хотя трудно назвать страну Путина демократической. Как и всё остальное, искусство России не очень нам доступно.

Например, совсем неожиданно мы обнаружили чрезвычайное художественное явление – не только художника, но ещё и писателя. На своих больших холстах и графических листах он возобновляет славную традицию от Гойи до Оноре Домье, от Домье до Отто Дикса, или от Энсор до Георга Гросса. Этот художник – Максим Кантор. (далее…)

В ноябре 1962 года вышел «Новый мир» № 11 с повестью Солженицына

«В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного барака», – знаменитое начало знаменитой повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Решение о её публикации принимал лично первый секретарь ЦК КПСС Хрущев. (Это как если бы президент Путин решал вопрос о публикации, скажем, «Черной обезьяны» Прилепина. Или «S.N.U.F.F.» Пелевина). «Высочайше одобренная повесть», — скажет потом Солженицын. Тираж журнала был 96 900 экземпляров (почти сто тысяч). Но и того не хватило, по разрешению ЦК КПСС допечатывалось ещё 25 000.

На гребне славы

Наутро безвестный учитель из Рязани проснулся знаменитым. Принята повесть была восторженно – как читателями, так и критиками. Однотипные заголовки критических статей сообщали: это произведение «О прошлом во имя будущего» (К. Симонов), оно написано, «Чтоб это никогда не повторилось» (Г. Бакланов), «Чтоб вдаль глядеть наверняка» (Л.Афонин), а также «Во имя правды, во имя жизни» (В.Ермилов); в ней «Вся правда» (Г.Скульский) «Суровая правда» (А.Чувакин), «Большая правда» (В.Ильичёв), «Насущный хлеб правды» (В.Бушин) и т.п.

Отдельные недовольные, впрочем, проявились тогда же. Так, в «Известиях» (от 30.11.1962) было напечатано стихотворение Н. Грибачёва «Метеорит». Речь в нём шла о метеорите, который «явил стремительность и пыл и по газетам всей Европы почтительно отмечен был». А потом наступило, так сказать, утро прозрения, и метеорит «стал обычной и привычной пыльцой в пыли земных дорог». Каким-то образом читатели распознали в метеорите Солженицына и восприняли эту отвлеченную аллегорию как наезд на него. Но победному шествию «Ивана Денисовича» и его автора это пока не мешало.

17 декабря Солженицына позвали в Дом приемов на Ленинских горах – Хрущев решил встретиться с деятелями советского искусства и литературы. Было торжественно и красиво. Столы ломились от яств, хрусталь играл бликами, ослепительно белели скатерти, накрахмаленные салфетки стояли конусом. Официанты, вышколенные, как офицеры КГБ, бесшумно передвигались по залу. Когда секретарь ЦК КПСС Ильичев в своей речи вспомнил о «произведениях, которые сильно и в художественном, и в патриотическом смысле критикуют то, что творился произвол в период культа личности Сталина», Хрущев поднял Солженицына с места и представил его залу под гром аплодисментов. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

7. Владимир Берязев.

Сибирский поэт, дебютант нашего конкурса. Крепкая, несколько сучковатая патриотика. Интонация, скорее, заёмная; мысли, во всей их незатейливости, самородные… Напомнил мне питерского поэта Сергея Дроздова, погибшего несколько лет назад. Либералы его не печатали. Я послал стихи Дроздова в газету «Завтра», но там их почему-то не напечатали тоже.

По пологим снегам вдоль берёз по холмам невысоким
Мы поедем с тобой на восток в Буготакские сопки,

Я, как старый бобёр, здесь — подвластный и зову и чуду —
По весне, после паводка, буду мастырить запруду…

8. Владимир Богомяков.

Тюменский поэт. Профессор. Участвует в конкурсе во второй раз. Михаил Булгаков жаловался жене на ружье со сбитым прицелом: целюсь, мол, точно, а все время промахиваюсь. Схожее ощущение у меня от стихов В.Б.: пуля летит в десятку, именуемую шедевром, но в последнюю долю секунды виляет куда-то в сторону. Но вообще-то поэт примечательный и, может быть, замечательный.

Хайдеггер писал, что кирзовые сапоги увеличивают скорость ходьбы.
А полусапоги из полиуретана не канают и в штате Монтана.
Хайдеггер вязал рыбачьи сети перед лютыми кудесниками во дворе.
За 20 секунд свернул из бумаги Феофана и подарил сопливой детворе.
Так потом Феофан и остался у мальчонок.
Честно говоря, боялись его допускать до девчонок.
Петина душа стала вроде синички и влетела в большой и тёмный дом.
Там раздутый Феофан безглазый сидел за деревянным столом.
«Кто тебя звал сюда? Что тебе надо, мать твою дурака ети?»
А душенька ударялась в стены и окна и от страха не могла ничего произнести.
Вздохнул Феофан, отворил окошко и душа, не помня себя, в небеса унеслась.
А Феофан пошёл и поставил чайник, вздыхая что в доме тараканы и грязь.

9. Ксения Букша.

Петербургская поэтесса (и прозаик). В третий раз участвует в конкурсе. «Вот стихи, а всё понятно, всё на русском языке». Понятно всё, кроме одного, — а зачем всё это написано. При том что и написано, повторяю, неплохо. Самодостаточный поэтический мотив мне удалось разглядеть лишь в одном – не похожем на остальные – стихотворении. Вот оно: (далее…)

новый приятель Ж,
вышедший не так чтоб уж очень давно
из больнички
(назовём его М),
продолжает скорей тихо,
нежели просто очень тихо:

«…и тогда непонятно,
где заканчивается любовь и начинается смерть:
о н и же убивали, –
выдерживает паузу,
взгляд рассеянный, –
убивали, но говорили,
будто делали это ради любви.
и что сейчас их держит
только любовь, ну да,
только любовь –
вы меня внимательно слушаете? –
такая вот штука…»

новый приятель Ж
греет в ладонях
рюмку на тонкой ножке,
новый приятель Ж
больше никуда не торопится:

«…они живут любовью, да,
ради любви… это их,
их слова! я ничего не выдумываю.
один – из пскова… не помню,
кто там точно откуда родом
и как всех их тут зовут,
но ОДИН – этот, да, боря,
а брат его – из рязани,
в общем, спецназовцы.
я встретил их, человек девять,
ну, может восемь,
недалеко от музея, за танками –
шёл из театра…
и вдруг парень какой-то
по спины окликает: ачарья! –
ну да, п р и ч е с о н, смешно,
так и за кришнаита сойти легко –
поглаживает голову, –
ок, так и с о ш ё л я,
а они, ребята эти, они, в общем, пили,
пили уже долго (по ним заметно было),
и вот – меня окликнули.

я подошёл и встал, как вкопанный –
ну, будто б между мирами потерялся
(как ещё скажешь?):
такая силища от них исходила,
аж затрясло всего… ладно.
в общем, налили мне, и вот
боря – я потом узнал, что он – боря –
плеснул ещё водки
и рассказал о любви всё-всё, что знает,
ну и потом о смерти всё-всё, да,
а ещё было странно,
очень, нет, правда, странно:
боря распахивает куртку,
а там, на груди, – «иконостас»…
и только тогда понимаешь, что боря
уложил туеву кучу –
не важно уже, каких людей именно, –
ты просто вдруг понимаешь, что этот маленький
мог пришибить и тебя, окажись вы
«по разную сторону баррикад».

«как он живет с этим?» – подумал я,
а боря внезапно, будто поймав мой вопрос сачком,
зажал тот в кулаке и ответил вопросом: (далее…)

11 ноября 1821 года родился Фёдор Михайлович Достоевский

Право на жертву есть волеизъявление во имя?..

История – описание, чаще всего лживое,
действий, чаще всего маловажных,
совершённых правителями,
чаще всего плутами.
А.Бирс

Не столько сожаление о зле, которое совершили мы,
сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ,
есть раскаяние.
Ларошфуко

Федька и не предполагал, что быстрая тутошняя жизнь не стоит долгой той, загробной… Ах, с какой бы радостью сидел он сейчас под каким-нибудь гомерово-феакским небом… но нельзя, – как скажет чуть поздней его знаменитый ученик, величайший философ.

Невероятный алогизм всеобще мирного (или всемирно общего? – не важно, впрочем) сосуществования заключён в том, чтобы обрести смысл исторической памяти во что бы то ни стало, уж в течение одной-единственной, собственной нашей жизни как минимум, – рассчитывать на бердяевское бессмертие смешно, льститься булгаковской просчитанностью вечности глупо, слушать мудрых – заманчиво, коль эта заманчивость не уводит нас в дебри модернизированных догматов, пространственных рассуждений о конечности бесконечного, либо об их единстве, сопоставляемом с метафоричностью формул бытия как парадигм относительных сущностных прерогатив: заманчиво и бесполезно. (далее…)

9 ноября 1818 года родился Иван Сергеевич Тургенев

Туманы бродили…
Тургенев

La, sotto i giorni nubilosi e brevi,
Nasce una gente a cui l’morir non dole.
Petrarca

Там, где дни облачны и кратки, родится племя,
которому умирать не трудно (ит.).
Петрарка. Эпиграф к 6 гл. «Евгения Онегина».

Буживаль

Каждый из нас «виноват уже тем, что живёт» – умирая, мы перестаём быть смертными, и, возможно, обретаем счастье, недополученное при жизни, ибо «всё, что есть, не могло бы быть, не будь оно бесконечным» (Гёте), но, увы, не каждый из нас оставляет потомкам светлую, неувядающую, «бесконечную» память. «Смерть, как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставил её на время в воде: рыба ещё плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит её – когда захочет. …я могу только сочувствовать красоте жизни – жить самому мне уже нельзя. «Тёмный» покров упал на меня и обвил меня: не стряхнуть мне его с плеч долой. Стараюсь, однако, не пускать эту копоть в то, что я делаю, а то кому это будет нужно?» (далее…)

НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Отец света – вечность,
Сын вечности – сила;
Дух силы – есть жизнь –
Мир жизнью кипит?!!
А. Кольцов

1837 г.

Весною только что протекшего (1836) года был дан в первый раз «Ревизор». «В «Ревизоре» я, по крайней мере, много смеялся, – писал Тургенев, – как и вся публика».

Некоторое время спустя вышла опера «Жизнь за царя» («Иван Сусанин», Глинка – Розен). «В «Жизни за царя» я просто скучал. Г-жа Степанова (Антонида) визжала сверхъестественно… Но музыку Глинки я всё-таки должен бы был понять», – позже вспоминал Иван Сергеевич. Любители словесности, ограниченным числом выписывавшие «Современник», так как Пушкин не стал ещё объектом всеобщего обожания, почитали любимцев тогдашней публики – Барона Брамбеуса (Сенковский), а также писателя-декабриста, прапорщика Александра Марлинского (Бестужев), которому оставалось пару другую месяцев до трагической стычки с горцами на мысе Адлер.

«Большой выход у Сатаны» Брамбеуса считался верхом совершенства, «плодом чуть ли не вольтеровского гения», а критический отдел в «Библиотеке для чтения» – образцом остроумия и вкуса. На Кукольника взирали с надеждой и почтением, хотя и находили, что «Рука всевышнего» не могла идти в сравнение с «Торквато Тассо», – а Бенедиктова заучивали наизусть… «С тех пор прошло с лишком тридцать лет, – отмечал Тургенев в 1868 г. – Но мы всё ещё живём под веянием и в тени того, что началось тогда; мы ещё не произвели ничего равносильного. …Время, повторяю, было смирное по духу и трескучее по внешности; но таланты несомненные, сильные таланты действительно были и оставили глубокий след». (далее…)

НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ

Божественная двойственность или двойственность божественности… Гомер, Данте, Шекспир, Рафаэль, Вивальди, Моцарт, Гейне, Пушкин, Тургенев… – «Бог, – говорит Гёте, – есть всё, если мы стоим высоко; если мы стоим низко, он есть дополнение нашего убожества». – Взятый извне, список этот выглядит довеском к бережно лелеемой нами отчуждённости, душевном безразличии к судьбам мира, и наоборот – суть имён обожествляется в содержании причастности к мировой истории, изживая идолопоклонство, следы которого просматриваются едва ли не во всех срезах жизни, создавая «религию стереотипов» (Свасьян К. А.), состоящей в неосознанной привычке «сотворить себе кумира», примитивно налепить «божественный» эпитет ближайшему сценическому герою. А ведь слышались упрёки и в «двуличии», историческом «лукавстве» Тургенева (Б. Садовский), какая уж там божественность!

– Мы ещё не решили вопроса о существовании бога, а вы хотите есть! – На то и звали Виссариона «неистовым», что остановить его, распалённого, с прилипшей прядью волос, в поту, кашляющего, – не так-то было легко. Но Белинский Тургенева любил – всего, зная и силу его, и слабость: «Что мне за дело до промахов и излишеств Тургенева, – говаривал он, – Тургенев написал «Парашу»: пустые люди таких вещей не пишут». – Чувствовал – Тургенев беспредельно выше его, образованнее и талантливей: а вот же, занимает место ученика, – оттого было несколько покровительственным, несколько «свысока» его отношение к Тургеневу, на которого рассчитывали больше как на союзника в некоем деле для осуществления «честных» целей (борьба с крепостничеством, николаевским режимом, с «мерзостью настоящего, неопределённостью будущего»), своею холодностью и безразличием чуть не отлучив Тургенева от литературы вовсе («Грустно было бы думать, что такой талант – не более, как вспышка юности…») – вот удружил бы нам Белинский! (далее…)