«Предатель» — взгляд иностранки

В своей новой книге «Предатель» Александр Карасёв словно приглашает нас представить себе театральную сцену: она поворачивается перед нами, показывая всё новые декорации, но не отменяет старые совсем. Роман в рассказах «Предатель» – это такая сцена, единое полотно со своей стержневой идеей, которую каждый читатель сможет открыть для себя сам.

Читатель на этот раз – иностранка, она видит жизнь в России, тонкий язык писателя, русских людей.

Иностранному взгляду книга Карасёва показывает, что Россия в Австрии почти неизвестна. В отличие от фильмов и музыки, русская литература, в принципе, часть нашего австрийского сознания: Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов. Но мы ничего не знаем о современной русской литературе. Очень жаль. Как оказалось, у вас есть отличные интересные авторы.

«Предатель» знакомит нас с жизнью в русской армии. Мы узнаём, чем солдаты и офицеры занимаются на войне и во время повседневной службы. Вообще мы очень хорошо чувствуем, что автор говорит правду. В первой части книги «Чеченские рассказы» он рассказывает о войне в Чечне. А Чечня – это тема, о которой мы знаем, но знаем только из СМИ, формирующих у нас типичное для Запада мнение. Россия, русские, русская армия, война в Чечне – во многом для нас это миф.

В то же время, некоторые наши предрассудки о русской армии подтверждаются. Мы знаем об избиениях, самоубийствах, издевательствах над солдатами, о произволе вышестоящих в русской армии.

Язык Карасёва тонкий и точный. В «Предателе» нет ни одного лишнего слова. Умело используя детали, автор отлично описывает сцены, все персонажи его книги живые. Автор погружает читателя в жизнь своих героев. Читатель чётко представляет себе фон происходящего и чувствует себя частью событий. В книге есть армейские выражения, которые для иностранцев (и, наверное, не только) не всегда понятны. К счастью в конце книги оказался словарь армейского сленга.

Читая «Предателя», от рассказа к рассказу мы встречаем тех же самых героев в разных жизненных обстоятельствах, что придаёт всей книге цельность. Книгу несомненно можно назвать романом.

К концу книги я поймала себя на мысли, что Карасёв пишет об обычных людях, которых мы можем встретить и у нас, а не только в России. Обстоятельства могут быть типичными для русской жизни, но они отличаются от наших только поверхностно. Меняем названия мест, изменяем имена… и что мы видим?.. В России люди, их мысли, их проблемы, их отношения друг к другу такие же, как и у австрийцев. Мы все люди. И не имеет значения, в какой культуре мы живём.

Жаль, что до сих пор «Предатель» только на русском языке. Было бы прекрасно, если бы больше австрийцев и вообще больше иностранцев могли читать рассказы Карасёва.

Эдит Подховник
г. Грац, Австрия

Скачать бесплатно в формате PDF

Ссылка на скачивание:
Karasseuff-Predatel-Chechenskie_rasskazy-2011.pdf

Заплатить автору за книгу (по желанию)

У Славниковой «Лёгкая голова» (2010) кое-чем похожа на «Приглашение на казнь» Набокова (1938). Набоков восставал против расцветшего в СССР и Германии тоталитаризма, Славникова – против тенденции возвращения в тоталитаризм России.

В «Приглашении на казнь» только одна невероятность: все-все-все – прозрачные, лишь главный герой – нет, и – ему, ДРУГОМУ, – не место в обществе. Его вежливо приглашают на казнь.

В «Лёгкой голове» тоже только одна невероятность. Но не та, что вынесена в заглавие, хоть главный герой – легкомысленный. Тут наследники советского КГБ, как Бог, управляют причинно-следственными связями: вызывают землетрясение и всякие катастрофы в природе и обществе, в России возрождённого капитализма. Так оказывается в конце. А в начале они определяют, что главный герой, Максим Т. Ермаков (так на английский лад его называет автор), бренд-менеджер (специалист по продвижению на рынке одного товара или услуги одной торговой марки), является корнем всех зол в капиталистической России, и предлагают ему на благо народа и страны застрелиться. Что он и сделал, хотя и по другим мотивам. (далее…)

Комментарий к статье «Страна живодеров», не вошедший в рубрику «Резонанс».

Операция по удалению матки. Фото с сайта http://bigpicture.ru

Два года назад я писала для «Русского Репортера» статью «Собаки, улетающие в рай». Обычно я плохо придумываю заголовки к своим статьям, и это приходится делать редактору – у него лучше получается. Но название для этой статьи придумалось сразу. Начиналась статья с посещения ветклиники, выигравшей тендер на стерилизацию собак. Я вошла в операционную, и там, распяленная на каком-то медицинском станке, лежала собака. Дворняга. Рыжая. Я не очень люблю смотреть на людей в операционных, когда они под наркозом. Голые и без сознания они – очень хрупкие и беззащитные. Дворняга на станке под наркозом была в сто раз хрупче и беззащитней. Во всяком случае, мне так показалось. (далее…)

12 ноября 1956 года Владимир Набоков написал «О книге, озаглавленной «Лолита»

Засушите меня как цветок в этой книге на сотой странице
Застрелите меня на контрольных следах у советской границы
Из стихов Сергея Чудакова

В 1955 году «Лолита», отвергнутая американскими издателями, вышла в Париже, в одиозной «Олимпии Пресс». Так случилось, что «Лолиту» прочитал Грэм Грин, пришел в восторг и назвал книгу в числе трех лучших книг 1955 года в «The Sunday Times». Другой англичанин, редактор «The Sunday Express» Джон Гордон, наоборот, назвал «Лолиту» «мерзкой книжонкой» и обвинил Грина и «The Sunday Times» в пропаганде порнографии.

Вокруг романа поднялся невероятный шум – одни были pro, другие резко contra. Забавный штришок: Адольф Эйхман, ожидавший смертного приговора в иерусалимской тюрьме, прочитал «Лолиту» и воскликнул: «Отвратительная книга!» (интересно, кому в голову пришло дать ему роман?). Из библиотек Англии «Лолиту» вычистили. Во Франции запретили.

Оправдание искусства

В США защитники романа решили дать отрывки в серьезном журнале – чтобы подготовить почву для издания книги и для защиты на случай судебного иска. Тогда-то Набоков и написал эссе «О книге, озаглавленной «Лолита». Оно было опубликовано в «The Anchor Review» (1957, №2) как сопровождение фрагментов из «Лолиты», а потом входило послесловием во все издания романа.

Конечно, Набоков вполне осознавал, чем чреват выход «Лолиты» на люди, и опасался, что из-за этого он может лишиться места преподавателя в Корнельском университете. Поэтому он хотел издать «Лолиту» под псевдонимом Vivian Darkbloom (анаграмма его имени и второстепенный персонаж в романе; в русской версии – Вивиан Дамор-Блок). Но издатель уговорил, писатель рискнул. И в конце концов выиграл. Однако прежде пришлось побороться. (далее…)

Иногда нам кажется, что мы бессильны изменить свою жизнь. Угнетающая рутина становится привычной. Мы чувствуем себя винтиками в непонятной небесной системе, ища иллюзорный выход непонятно к чему…

Много я повидал судеб. Счастливых, удачных, трагичных. Если собрать воедино все поведанные мне истории, то получится не один многотомный роман, герои в котором, словно белки в колесе, пытаются найти истину смысла жизни. Такая большая фабрика промышленных масштабов, где на гигантских стеллажах, в бесконечных рядах, на полочках вплотную стоят друг к дружке эти самые игрушечные колеса, в которых стремительно бегут пушистые зверьки, не понимая обреченной бесконечности. Изредка включается свет и в темное, сырое помещение заходит высокая тучная фигура, которая окидывает взглядом своих подопечных. Для них, загнанных белок, этот персонаж в комбинезоне из плотного, шероховатого сукна, становится богом. В знак почтения они дружно останавливаются и трепеща смотрят на него своими маленькими черными глазенками, ожидая чего-то сверхъестественного. Тем временем фигура проходит мимо полок, осматривая каждое колесо важным взглядом, и время от времени делая пометки у себя в потрепанном блокноте, недовольно кивает. Затаив дыхание, зверьки, к которым он подходит, надеются на просветление, которое избавит их от каждодневного кошмара пребывания в этом чертовом колесе. Но чуда так и не происходит. Все жители бегущего города, искусственно созданного кем-то, продолжают верить и поклонятся фигуре в комбинезоне, оправдываясь, что их время еще не пришло. В итоге таинственная фигура уходит, захлопнув за собою дверь, гаснет яркий свет и все становится на привычные рейсы непонятной жизни. (далее…)

Марина Ахмедова, спецкор «Русского репортёра»

Румант с фотографией сына, Сулеймана. Фото: Оксана Юшко

Летом 2000 года Румант ела много мороженого – в груди горело. С того лета прошло десять лет, но она все равно ждет. Она встречает нас в красном шерстяном костюме. На днях у нее снова подскочило давление, и «сел слух», приходится кричать. Хотя говорить не нужно, Румант и без вопросов готова бесконечно рассказывать свою историю. И это – мое единственное интервью, во время которого я не проронила ни слова.

— В общем-то история у меня незаурядная, – Румант садится на низенькую табуретку напротив и смотрит на меня неопределенного цвета глазами. В руках у нее папка, я знаю, что скоро она будет раскладывать передо мной ее содержимое, и уже хочу уйти. – Девяносто девятый год был для меня самым удачным – мне было где жить, сыну исполнилось 17 лет, и он поступил на первый курс нефтяного института. Но когда началась вторая война, я, как в сказке про золотую рыбку, разом всего лишилась – дом вот этот полностью разрушили, только первый этаж от него остался.

Сейчас мы сидим в восстановленном доме. На втором этаже. В квартире у Румант сделан ремонт – все должно быть красиво, когда сын к ней вернется.

— Ровно одиннадцать лет назад тут неподалеку ударили ракеты, – говорит она, – «земля-земля» их называли. Очень страшные ракеты. Я ушла с сыном в подгорный хутор, там, в частном секторе моя мать жила. То, что мы пережили, я и врагу не пожелаю, – говорит Румант, – бомбежки, обстрелы. Правда, мы все время в подвале находились, – как бы оправдываясь, добавляет. – У нас был маленький приемничек на батарейках, и по нему передали, что все будут сравнивать с землей, потому что трудно воевать, а мирные жители должны уйти. Теперь я очень жалею, что не ушла, и со мной случилось то, что случилось. (далее…)

Валерия Нарбикова. Фото Дм. Кузьмина

Валерия Нарбикова – один из самых странных и необычных современных российских писателей. Неудобная Литература «в химически чистом виде». Она пишет до того непонятно массовому читателю, что российские издатели (пребывая в перманентной погоне именно за ним, массовым) принципиально отказываются публиковать ее новые тексты. Несмотря на то что у нее есть имя. И что проза ее выходит на разных европейских языках и пользуется неизменным успехом в Европе (хотя и тоже не массовым, а скорее нишевым). Со словом Нарбикова обращается так, будто это не слово, а пластилин. Это производит сильное впечатление. Но при этом читательским стереотипам (о которых я говорил тут) эта проза совершенно не соответствует.

К тому же Валерия Нарбикова напрочь лишена того, что называется авторским тщеславием. Пишет карандашом и не занимается набором, оформлением своих текстов, их подготовкой к печати. Совсем не ищет издателей и не практикует самораскрутку. В интервью газете «Литературная Россия» она сказала по этому поводу так: «Для того чтобы «предлагать» (читай – «себя», а как иначе?), нужен порыв. Понимаете? А я… У меня нет его. Порыва. Поэтому не ношу – не предлагаю – никому – ничего. Просто пишу, и всё».

На «Переменах» мы начинаем сегодня публиковать роман Валерии Нарбиковой «Сквозь», который так нигде до сих пор и не был полностью обнародован (хотя работа над ним закончилась еще в 1995 году). А после этого, если все сложится, в той же блог-книге будут напечатаны отрывки из романа «И путешествие», который на русском языке тоже, кажется, толком так и не появился. Зато с успехом вышел на немецком языке в Германии. (далее…)

3 ноября 1901 года родился Андре Мальро

Справа от меня всегда сидит и будет сидеть Андре Мальро. Присутствие рядом со мной моего гениального друга, поборника высоких предначертаний, создает у меня впечатление, что тем самым я застрахован от посредственности.
Генерал де Голль

Жизнь большинства писателей – материя довольно скучная. Все-таки основное их занятие – писать книги, а оно отнимает немало времени, да и сил. Редко у кого остается энергия для других дел, от общественной деятельности до интимных приключений. И уж совсем немногие задаются целью, подобно Уайльду, превратить свою жизнь в произведение искусства. Тех же, кому – сознательно или нет – удается создать свою легенду, сыграть роман своей жизни, можно и вовсе пересчитать по пальцам.

Один из этих пальцев стоило бы обязательно оставить для Андре Мальро.

Миф

Легенда его жизни начала складываться еще в молодости. Писатель, политик, авантюрист, бунтарь, революционер, герой войны, много раз бывавший на волосок от гибели. Дьявольски удачливый любитель риска. Мечтающий стать героем и избравший образцами для подражания Наполеона и Д’Аннунцио.

Он родился 3 ноября 1901 г. в Париже, в семье банкира. Предки Мальро были фламандцами, дед – разорившийся судовладелец из Дюнкерка. Учился в престижном лицее Кондорсе и Национальной школе восточных языков, изучал археологию и восточные языки, вращался в кругах авангардистов-сюрреалистов, опубликовал новеллу в стиле дада с иллюстрациями Фернана Леже. В 1923 г. отправился в археологическую экспедицию в Камбоджу. Французские колониальные власти обвинили его в попытке незаконно вывести из страны барельефы из древних кхмерских храмов. Мальро был приговорен к трем годам тюрьмы, но благодаря развернувшейся во Франции кампании в его защиту уже через год вышел на свободу. Спустя несколько месяцев вернулся в Индокитай, на сей раз в Сайгон, где основал Лигу молодого Аннама и начал выпускать газету «Индокитай в оковах», обличавшую несправедливые действия колониальной администрации. Побывал он и в Китае, в самый разгар революции, в качестве уполномоченного Гоминдана. (далее…)

Несколько дней назад со мной связались представители пиар-службы издательства «АСТ» и предложили обратить особое внимание на одну из книг, выходящих сейчас в этом издательстве. «Ольга Погодина-Кузмина написала «Адамово яблоко» — в высшей степени интересную, умную и тонкую, но при этом очень неудобную книгу. Речь о жизни российского гей-сообщества, о мальчиках-мажорах, их очень влиятельных родителях и очень богатых и влиятельных семейных кланах. Мы подготовили и разослали пресс-релиз, где особо не скрывали тему книги. Противоречивые мнения о книге начали поступать. Первые впечатления можно посмотреть здесь: http://ig-ast.livejournal.com/52095.html»

Словам «в высшей степени интересную, умную и тонкую» я не придал никакого значения – пиарщики любят такие пассажи. Вдобавок, трезво оценив возможные перспективы очерченной темы, я сильно поморщился и даже не прошел по приведенной в конце письма ссылке. Но из вежливости ответил и попросил выслать мне текст. А вдруг чудо?

Получив текст «Адамова яблока», я его открыл и на первых же страницах ощутил высочайший градус омерзения от происходящего. Но все же я продолжил читать, потому что в то же самое время поймал себя на отчетливом вердикте: «а написано-то совсем не пошло, к тому же – легко написано, мастерски, классно!» (далее…)

о романе Погодиной-Кузминой «Адамово яблоко» читайте здесь.

Постепенно приспосабливаясь к переменам в своей жизни, Максим вспоминал два года учебы в Англии уже почти без сожаления и без ностальгии. Он словно поставил на полку книгу, которую ни к чему больше открывать, и даже не отвечал бывшим приятелям по университету, которые сообщали о своих новостях. При этом «вхождение в семейный бизнес», вопреки ожиданиям, оказалось скорее занимательной процедурой. Теперь каждый день приносил ему богатую пищу для исследования чужих и собственных пороков – той заповедной области человеческой природы, которая сохранилась в первозданном виде от начала времен.

С Таней, пышущей провинциальным здоровьем и жизнелюбием, он начал встречаться из того же анатомического любопытства к чужой душе. Он знал, что неизбежно заскучает и над этой книгой, но пока с ней было приятно. Она располагала к доверию, и это был непривычный опыт в его общении с женщинами.

В пятницу они встретились после работы и поехали в ночной клуб, куда она почему-то давно стремилась попасть. Таня заражала его своей энергией, бесперебойно поступающей из какого-то неизвестного источника, и поначалу все шло как нельзя лучше. Но к десяти часам небольшой зал так плотно заполнился посетителями, что стало уже нечем дышать, не было моря, земли и над всем распростертого неба, – лик был природы един на всей широте мирозданья, – хаосом звали его, диджея сменил на эстраде модный герл-бэнд, и Максим предложил ей перебраться на второй этаж, в ресторан.

Румяная, возбужденная, в окружении крахмальных салфеток, свечей и сверкающих бокалов она выглядела чрезвычайно эффектно. Русская разведчица Tatiana, роковая блондинка из фильмов про Джеймса Бонда.

В ожидании официанта они продолжили начатый в машине спор. Максим говорил:

– Дело в том, что только мы, богатые бездельники, способствуем движению прогресса. В человеческом сообществе именно праздный класс хранит и транслирует весь комплекс знаний и навыков, называемых культурой. В конечном итоге только эти знания ведут к развитию цивилизации и к улучшению нравов. (далее…)

Этой книгой, наведшей меня на «Пьету» Микеланджело, я зачитался далеко за полночь. Редкий случай. Ну в доску свой писатель. Но…

Начинал Микеланджело «непоколебимой верой в торжество гуманистических идеалов Ренессанса». То есть принципиальной направленностью против средневекового культа потусторонней жизни, считающего смерть праведного человека переходом в лучший мир: отмучился… То есть, если по-средневековому, надо не плакать от горя над умершим, а светло и возвышенно грустить, как бы отлетая чувством и мыслью от вот здесь, на земле ещё, лежащего непогребённого тела. Словно и не горе перед тобой. И наоборот при выражении гуманизма, той идеи, что хорошо не в потустороннем мире, а на земле: нужно выражать горевание над трупом, оплакивание его. Нужно искажённое плачем лицо. Что и делали до Микеланджело. «В лоб».

А Микеланджело сделал парадокс: он исказил гуманистическую психологию до наоборот. Сделал отстранённую Богоматерь. Но сделал её такой молодой и красивой (а той же под пятьдесят, раз Иисусу 33), что труп вообще забывается зрителем. Ну, скажем, зрителем мужчиной.

Вот это таки – парадокс! – утверждение гуманизма. Плевать на высокое, потустороннее. Высоким будем теперь считать низкое, телесное. Потому высоким, что красивое. А прикрывать эту низость – духовностью под названием: гуманизм. Или: либерализм. (далее…)

Путин и писатели. Фото: РИА Новости

От редакции Перемен: В этом выпуске Хроники Неудобной литературы — беседа прозаика Александра Карасёва с литературным критиком Кириллом Анкудиновым. Развернутый комментарий к недавно состоявшейся встрече писателей (или тех, кого назвали писателями) и Владимира Путина. Продолжение разговора о том, кому в первую очередь и почему конкретно не нужна настоящая литература (а, как мы выяснили в одном из последних выпусков Неудобной литературы, любая настоящая литература — это литература неудобная). Кого можно считать писателем, а кого нет? Чем эзотерика отличается от литературы, а литература — от религии? Каковы критерии, позволяющие идентифицировать живую прозу и отличить ее от искусственной, от суррогата? Итак, две разные, но одна другую уравновешивающие точки зрения, дающие возможность максимального приблизиться к объективной оценке происходящего сейчас с литературой и обществом. Текст публикуется без изменений, в том виде, в котором мы получили его от Александра Карасёва. (далее…)

22 октября 1887 года родился автор «Десяти дней, которые потрясли мир»

«Радикальный шик» — так отец «новой журналистики» Том Вулф определил вечную тягу западных интеллектуалов к политическому радикализму, как правило, левого толка. Один из колоритных адептов «радикального шика» — американец Джон Рид, «красный денди», «плейбой-социалист», культовая фигура для американских леваков.

Зимой 1917/18 гг. в расположении немецких войск появились интересные листовки: солдат призывали бросить оружие и вернуться в Германию, чтобы устроить там революцию. «Революция совершается легко», — утверждали авторы листовок. Это были американцы, работавшие на большевиков, — бывший бостонский священник Альберт Рис Вильямс и выпускник Гарварда, известный журналист Джон Рид. Они и в самом деле считали, что революция — это раз плюнуть. (далее…)

20 октября 1882 года родился Бела Лугоши, актер, сыгравший несколько сотен персонажей в кино и театре, но оставшийся в истории как исполнитель одной-единственной роли — вампира-аристократа, пьющего человеческую кровь, чтобы жить после смерти.

Беле Лугоши нравилось окружать себя атмосферой загадочности, он без устали создавал мифы о себе и постарался убедить публику в том, что рожден для того, чтобы стать графом-кровопийцей. Но прежде чем явиться миру в облике графа Дракулы, он исполнил более 40 ролей в кино и более 200 в театре.

Его актерская карьера началась в Трансильвании, на родине созданного Брэмом Стокером графа-вампира, близ границ которой расположился городок Лугош, где родился и откуда сбежал грезивший сценой Бела Бласко, сын венгерского бизнесмена. В течение десятилетия актер переходил из труппы в труппу, взял псевдоним Бела Лугошши (впоследствии — Лугоши) и переиграл весь классический набор ролей провинциального репертуара — от безмолвных слуг «принеси-подай» до Ромео и Христа.

Летом 1914 года, сразу после начала Первой мировой войны, Лугоши, будучи актером Национального театра в Будапеште, ушел добровольцем на русский фронт. Он воевал полтора года, был ранен, повышен в звании от лейтенанта до капитана и получил отставку, симулировав умопомешательство. Так, во всяком случае, утверждал сам Лугоши. Вообще он любил травить байки о военном прошлом, про которые невозможно было понять: шутка ли это. Так, Лугоши уверял, что служил экзекутором, и в красках описывал ощущения палача, наделенного безграничной властью, и беспредельный страх его жертв. (далее…)

19 октября 1918 года родился Александр Галич

Креатура своеобразного мира московского писательского «гетто» у метро «Аэропорт», Александр Галич существует как политико-художественный факт прежде всего в сознании его обитателей. Ибо никто лучше и точнее, чем он, не выразил их коллективное бессознательное, особенно красочно взыгравшее в 1960-е годы. Но жизнь его на самом деле куда интереснее и разнообразнее, нежели компании, в которых он царил.

Компании, согласно тогдашней терминологии, были «левые», с подпольными (кухонными) концертами. Особую драматургию той — шестидесятнической — жизни придавало противостояние: «Ибо мы были мы, / А они — они, / А другие — так те не в счет»… Да, то было чреватое неприятностями (порой серьезными), но все-таки славное время, когда едва ли не каждый обитатель этого благоустроенного мирка — с домами творчества, ателье и поликлиникой Литфонда, со своей строгой иерархией, со своим бомондом, элитой и т.п., ощущал себя героем, напевая: «От Синода к Сенату, / Как четыре строки!» или: «Уходят, уходят, уходят друзья, / Один — в никуда, а другие — в князья…» (далее…)