Личности и творчеству Федора Михайловича Достоевского посвящено бесконечное множество всевозможных исследований, которое с каждым годом пополняется все новыми работами. Им несть числа, ибо бесконечен Достоевский, беспределен и его художественный мир. «Ум теряет надежду когда-либо проникнуть до конца в этот мир: слишком чуждой кажется нам при первом познавании его магия, слишком далеко уносит в беспредельность его мысль, неясно его назначение, — и душа не может свободно любоваться этим новым небом, как родным». (Стефан Цвейг).

И все же есть несколько строк, которые смогут объяснить судьбу Достоевского гораздо полнее даже самой обстоятельной его биографии. Строки эти принадлежат другому большому художнику и посвящены еще одному Поэту: «… нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему.

Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.

Но Он взял на Себя наши немощи, и понес наши болезни; и мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом.

Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказания мира Нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились». (Книга Пророка Исайи. Гл. 53: 2-5).

Достоевский не производил никакого внешнего впечатления. Он был незаметен, невзрачен и угрюм. Н. Н. Страхов отмечал, что Достоевский, «несмотря на огромный лоб и прекрасные глаза, имел вид совершенно солдатский, то есть простонародные черты лица». По свидетельству В. В. Тимофеевой, «это был очень бледный — землистой, болезненной бледностью — немолодой, очень усталый или больной человек, с мрачным, изнуренным лицом, покрытым, как сеткой, какими-то необыкновенно выразительными тенями от напряженно сдержанного движения мускулов». Подобным образом описывали Достоевского и другие современники: «Он вспоминается мне невысоким, тщедушным, с лицом бледным, напряженно-сосредоточенным и неприветливым, с живыми, проницательными, чернеющими, как угольки, глазами; все обличье его являло что-то нервное и болезненное. Рядом с красивым, величавым старцем Тургеневым Достоевский казался маленьким и невзрачным». (Граф Д. Олсуфьев). «На эстраду вышел небольшой сухонький мужичок, мужичок захудалый, из захудалой белорусской деревушки. Мужичок зачем-то был наряжен в длинный черный сюртук. Сильно поредевшие, но не поседевшие волосы аккуратно причесаны над высоким выпуклым лбом. Жиденькая бородка, жиденькие усы, сухое угловатое лицо». (В. А. Поссе). (далее…)

Марина Ахмедова, спецкор «Русского репортёра». Предыдущий текст из цикла «Сердце матери» — ЗДЕСЬ.

Зарган, чеченская мать, спасшая жизнь русскому солдату. Фото: Оксана Юшко

Четырнадцатого ноября 2000 года в Шали окончательно установились холода. С этого дня в жизни Зарган Эпендиевой начались все неприятности… В тот день на рынке, находящемся на пересечении улиц Школьная и Ленина, было людно. Зарган – тогда еще ничем непримечательная жительница города торговала овощами – картошкой, морковкой, капустой… По рынку ходили, делая покупки, двое российских военных в форме – лейтенант и прапорщик.

Теперь в 2011 Зарган сидит в инвалидном кресле в холле Грозненского реабилитационного центра. Рядом с ней на дерматиновом диване – какая-то женщина, тоже из пациенток читает газету и делает вид, будто нас не слушает. Центр открылся недавно. Фасадом выходит на водоем. Сейчас – в середине осени – его со всех сторон пронизывает ветер. Говорят, что президент республики Рамзан Кадыров, «инициировавший строительство» этого Центра, очень им гордится, но в коридорах уже сейчас пахнет хлоркой.

— Был обычный день, только холодно, – начинает Зарган, женщина лет пятидесяти. Ее ноги прикрыты большим махровым полотенцем. – Мы торговали. Подошли двое русских военных – делали покупки. Вдруг подъехала машина, оттуда выскочил человек и начал стрелять по военным… Один военный упал замертво недалеко от меня. Началась паника, женщины закричали, все побежали… Я бежала и вдруг вспомнила, что рядом со мной торговала пожилая женщина. Вдруг она там осталась, подумала я, и побежала обратно, но добежать не успела – тот раненный военный вдруг поднялся, он был ранен в плечо и ногу, подбежал ко мне, и упал у моих ног, истекая кровью и прося о помощи…

Она именно так и сказала – «истекая кровью и прося о помощи» – и эти слова показались мне какими-то искусственными на фоне того, что с ней произошло. А потом я поняла, что лежа несколько лет в кровати – после ранения у нее была парализована нижняя часть – а затем сидя в инвалидном кресле, мысленно она много раз давала интервью, выучила наизусть незаданные вопросы и данные на них ответы, и теперь говорит, как по написанному.

— А как он вас просил? Что говорил? – спрашиваю я.

— «Мать помоги» – кричал он, – женщина сцепляет руки, прижимает их к груди так, будто хочет ее продавить. – Я подбежала к нему, крикнула «Не стреляйте!» и закрыла его собой.

— Зачем? Он же враг… – говорю я, только для того, чтобы прервать нить заученных слов, но женщина с дерматинового дивана отрывается от газеты и смотрит на меня с пониманием. (далее…)

«Предатель» — взгляд иностранки

В своей новой книге «Предатель» Александр Карасёв словно приглашает нас представить себе театральную сцену: она поворачивается перед нами, показывая всё новые декорации, но не отменяет старые совсем. Роман в рассказах «Предатель» – это такая сцена, единое полотно со своей стержневой идеей, которую каждый читатель сможет открыть для себя сам.

Читатель на этот раз – иностранка, она видит жизнь в России, тонкий язык писателя, русских людей.

Иностранному взгляду книга Карасёва показывает, что Россия в Австрии почти неизвестна. В отличие от фильмов и музыки, русская литература, в принципе, часть нашего австрийского сознания: Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов. Но мы ничего не знаем о современной русской литературе. Очень жаль. Как оказалось, у вас есть отличные интересные авторы.

«Предатель» знакомит нас с жизнью в русской армии. Мы узнаём, чем солдаты и офицеры занимаются на войне и во время повседневной службы. Вообще мы очень хорошо чувствуем, что автор говорит правду. В первой части книги «Чеченские рассказы» он рассказывает о войне в Чечне. А Чечня – это тема, о которой мы знаем, но знаем только из СМИ, формирующих у нас типичное для Запада мнение. Россия, русские, русская армия, война в Чечне – во многом для нас это миф.

В то же время, некоторые наши предрассудки о русской армии подтверждаются. Мы знаем об избиениях, самоубийствах, издевательствах над солдатами, о произволе вышестоящих в русской армии.

Язык Карасёва тонкий и точный. В «Предателе» нет ни одного лишнего слова. Умело используя детали, автор отлично описывает сцены, все персонажи его книги живые. Автор погружает читателя в жизнь своих героев. Читатель чётко представляет себе фон происходящего и чувствует себя частью событий. В книге есть армейские выражения, которые для иностранцев (и, наверное, не только) не всегда понятны. К счастью в конце книги оказался словарь армейского сленга.

Читая «Предателя», от рассказа к рассказу мы встречаем тех же самых героев в разных жизненных обстоятельствах, что придаёт всей книге цельность. Книгу несомненно можно назвать романом.

К концу книги я поймала себя на мысли, что Карасёв пишет об обычных людях, которых мы можем встретить и у нас, а не только в России. Обстоятельства могут быть типичными для русской жизни, но они отличаются от наших только поверхностно. Меняем названия мест, изменяем имена… и что мы видим?.. В России люди, их мысли, их проблемы, их отношения друг к другу такие же, как и у австрийцев. Мы все люди. И не имеет значения, в какой культуре мы живём.

Жаль, что до сих пор «Предатель» только на русском языке. Было бы прекрасно, если бы больше австрийцев и вообще больше иностранцев могли читать рассказы Карасёва.

Эдит Подховник
г. Грац, Австрия

Скачать бесплатно в формате PDF

Ссылка на скачивание:
Karasseuff-Predatel-Chechenskie_rasskazy-2011.pdf

Заплатить автору за книгу (по желанию)

У Славниковой «Лёгкая голова» (2010) кое-чем похожа на «Приглашение на казнь» Набокова (1938). Набоков восставал против расцветшего в СССР и Германии тоталитаризма, Славникова – против тенденции возвращения в тоталитаризм России.

В «Приглашении на казнь» только одна невероятность: все-все-все – прозрачные, лишь главный герой – нет, и – ему, ДРУГОМУ, – не место в обществе. Его вежливо приглашают на казнь.

В «Лёгкой голове» тоже только одна невероятность. Но не та, что вынесена в заглавие, хоть главный герой – легкомысленный. Тут наследники советского КГБ, как Бог, управляют причинно-следственными связями: вызывают землетрясение и всякие катастрофы в природе и обществе, в России возрождённого капитализма. Так оказывается в конце. А в начале они определяют, что главный герой, Максим Т. Ермаков (так на английский лад его называет автор), бренд-менеджер (специалист по продвижению на рынке одного товара или услуги одной торговой марки), является корнем всех зол в капиталистической России, и предлагают ему на благо народа и страны застрелиться. Что он и сделал, хотя и по другим мотивам. (далее…)

Комментарий к статье «Страна живодеров», не вошедший в рубрику «Резонанс».

Операция по удалению матки. Фото с сайта http://bigpicture.ru

Два года назад я писала для «Русского Репортера» статью «Собаки, улетающие в рай». Обычно я плохо придумываю заголовки к своим статьям, и это приходится делать редактору – у него лучше получается. Но название для этой статьи придумалось сразу. Начиналась статья с посещения ветклиники, выигравшей тендер на стерилизацию собак. Я вошла в операционную, и там, распяленная на каком-то медицинском станке, лежала собака. Дворняга. Рыжая. Я не очень люблю смотреть на людей в операционных, когда они под наркозом. Голые и без сознания они – очень хрупкие и беззащитные. Дворняга на станке под наркозом была в сто раз хрупче и беззащитней. Во всяком случае, мне так показалось. (далее…)

12 ноября 1956 года Владимир Набоков написал «О книге, озаглавленной «Лолита»

Засушите меня как цветок в этой книге на сотой странице
Застрелите меня на контрольных следах у советской границы
Из стихов Сергея Чудакова

В 1955 году «Лолита», отвергнутая американскими издателями, вышла в Париже, в одиозной «Олимпии Пресс». Так случилось, что «Лолиту» прочитал Грэм Грин, пришел в восторг и назвал книгу в числе трех лучших книг 1955 года в «The Sunday Times». Другой англичанин, редактор «The Sunday Express» Джон Гордон, наоборот, назвал «Лолиту» «мерзкой книжонкой» и обвинил Грина и «The Sunday Times» в пропаганде порнографии.

Вокруг романа поднялся невероятный шум – одни были pro, другие резко contra. Забавный штришок: Адольф Эйхман, ожидавший смертного приговора в иерусалимской тюрьме, прочитал «Лолиту» и воскликнул: «Отвратительная книга!» (интересно, кому в голову пришло дать ему роман?). Из библиотек Англии «Лолиту» вычистили. Во Франции запретили.

Оправдание искусства

В США защитники романа решили дать отрывки в серьезном журнале – чтобы подготовить почву для издания книги и для защиты на случай судебного иска. Тогда-то Набоков и написал эссе «О книге, озаглавленной «Лолита». Оно было опубликовано в «The Anchor Review» (1957, №2) как сопровождение фрагментов из «Лолиты», а потом входило послесловием во все издания романа.

Конечно, Набоков вполне осознавал, чем чреват выход «Лолиты» на люди, и опасался, что из-за этого он может лишиться места преподавателя в Корнельском университете. Поэтому он хотел издать «Лолиту» под псевдонимом Vivian Darkbloom (анаграмма его имени и второстепенный персонаж в романе; в русской версии – Вивиан Дамор-Блок). Но издатель уговорил, писатель рискнул. И в конце концов выиграл. Однако прежде пришлось побороться. (далее…)

Иногда нам кажется, что мы бессильны изменить свою жизнь. Угнетающая рутина становится привычной. Мы чувствуем себя винтиками в непонятной небесной системе, ища иллюзорный выход непонятно к чему…

Много я повидал судеб. Счастливых, удачных, трагичных. Если собрать воедино все поведанные мне истории, то получится не один многотомный роман, герои в котором, словно белки в колесе, пытаются найти истину смысла жизни. Такая большая фабрика промышленных масштабов, где на гигантских стеллажах, в бесконечных рядах, на полочках вплотную стоят друг к дружке эти самые игрушечные колеса, в которых стремительно бегут пушистые зверьки, не понимая обреченной бесконечности. Изредка включается свет и в темное, сырое помещение заходит высокая тучная фигура, которая окидывает взглядом своих подопечных. Для них, загнанных белок, этот персонаж в комбинезоне из плотного, шероховатого сукна, становится богом. В знак почтения они дружно останавливаются и трепеща смотрят на него своими маленькими черными глазенками, ожидая чего-то сверхъестественного. Тем временем фигура проходит мимо полок, осматривая каждое колесо важным взглядом, и время от времени делая пометки у себя в потрепанном блокноте, недовольно кивает. Затаив дыхание, зверьки, к которым он подходит, надеются на просветление, которое избавит их от каждодневного кошмара пребывания в этом чертовом колесе. Но чуда так и не происходит. Все жители бегущего города, искусственно созданного кем-то, продолжают верить и поклонятся фигуре в комбинезоне, оправдываясь, что их время еще не пришло. В итоге таинственная фигура уходит, захлопнув за собою дверь, гаснет яркий свет и все становится на привычные рейсы непонятной жизни. (далее…)

Марина Ахмедова, спецкор «Русского репортёра»

Румант с фотографией сына, Сулеймана. Фото: Оксана Юшко

Летом 2000 года Румант ела много мороженого – в груди горело. С того лета прошло десять лет, но она все равно ждет. Она встречает нас в красном шерстяном костюме. На днях у нее снова подскочило давление, и «сел слух», приходится кричать. Хотя говорить не нужно, Румант и без вопросов готова бесконечно рассказывать свою историю. И это – мое единственное интервью, во время которого я не проронила ни слова.

— В общем-то история у меня незаурядная, – Румант садится на низенькую табуретку напротив и смотрит на меня неопределенного цвета глазами. В руках у нее папка, я знаю, что скоро она будет раскладывать передо мной ее содержимое, и уже хочу уйти. – Девяносто девятый год был для меня самым удачным – мне было где жить, сыну исполнилось 17 лет, и он поступил на первый курс нефтяного института. Но когда началась вторая война, я, как в сказке про золотую рыбку, разом всего лишилась – дом вот этот полностью разрушили, только первый этаж от него остался.

Сейчас мы сидим в восстановленном доме. На втором этаже. В квартире у Румант сделан ремонт – все должно быть красиво, когда сын к ней вернется.

— Ровно одиннадцать лет назад тут неподалеку ударили ракеты, – говорит она, – «земля-земля» их называли. Очень страшные ракеты. Я ушла с сыном в подгорный хутор, там, в частном секторе моя мать жила. То, что мы пережили, я и врагу не пожелаю, – говорит Румант, – бомбежки, обстрелы. Правда, мы все время в подвале находились, – как бы оправдываясь, добавляет. – У нас был маленький приемничек на батарейках, и по нему передали, что все будут сравнивать с землей, потому что трудно воевать, а мирные жители должны уйти. Теперь я очень жалею, что не ушла, и со мной случилось то, что случилось. (далее…)

Валерия Нарбикова. Фото Дм. Кузьмина

Валерия Нарбикова – один из самых странных и необычных современных российских писателей. Неудобная Литература «в химически чистом виде». Она пишет до того непонятно массовому читателю, что российские издатели (пребывая в перманентной погоне именно за ним, массовым) принципиально отказываются публиковать ее новые тексты. Несмотря на то что у нее есть имя. И что проза ее выходит на разных европейских языках и пользуется неизменным успехом в Европе (хотя и тоже не массовым, а скорее нишевым). Со словом Нарбикова обращается так, будто это не слово, а пластилин. Это производит сильное впечатление. Но при этом читательским стереотипам (о которых я говорил тут) эта проза совершенно не соответствует.

К тому же Валерия Нарбикова напрочь лишена того, что называется авторским тщеславием. Пишет карандашом и не занимается набором, оформлением своих текстов, их подготовкой к печати. Совсем не ищет издателей и не практикует самораскрутку. В интервью газете «Литературная Россия» она сказала по этому поводу так: «Для того чтобы «предлагать» (читай – «себя», а как иначе?), нужен порыв. Понимаете? А я… У меня нет его. Порыва. Поэтому не ношу – не предлагаю – никому – ничего. Просто пишу, и всё».

На «Переменах» мы начинаем сегодня публиковать роман Валерии Нарбиковой «Сквозь», который так нигде до сих пор и не был полностью обнародован (хотя работа над ним закончилась еще в 1995 году). А после этого, если все сложится, в той же блог-книге будут напечатаны отрывки из романа «И путешествие», который на русском языке тоже, кажется, толком так и не появился. Зато с успехом вышел на немецком языке в Германии. (далее…)

3 ноября 1901 года родился Андре Мальро

Справа от меня всегда сидит и будет сидеть Андре Мальро. Присутствие рядом со мной моего гениального друга, поборника высоких предначертаний, создает у меня впечатление, что тем самым я застрахован от посредственности.
Генерал де Голль

Жизнь большинства писателей – материя довольно скучная. Все-таки основное их занятие – писать книги, а оно отнимает немало времени, да и сил. Редко у кого остается энергия для других дел, от общественной деятельности до интимных приключений. И уж совсем немногие задаются целью, подобно Уайльду, превратить свою жизнь в произведение искусства. Тех же, кому – сознательно или нет – удается создать свою легенду, сыграть роман своей жизни, можно и вовсе пересчитать по пальцам.

Один из этих пальцев стоило бы обязательно оставить для Андре Мальро.

Миф

Легенда его жизни начала складываться еще в молодости. Писатель, политик, авантюрист, бунтарь, революционер, герой войны, много раз бывавший на волосок от гибели. Дьявольски удачливый любитель риска. Мечтающий стать героем и избравший образцами для подражания Наполеона и Д’Аннунцио.

Он родился 3 ноября 1901 г. в Париже, в семье банкира. Предки Мальро были фламандцами, дед – разорившийся судовладелец из Дюнкерка. Учился в престижном лицее Кондорсе и Национальной школе восточных языков, изучал археологию и восточные языки, вращался в кругах авангардистов-сюрреалистов, опубликовал новеллу в стиле дада с иллюстрациями Фернана Леже. В 1923 г. отправился в археологическую экспедицию в Камбоджу. Французские колониальные власти обвинили его в попытке незаконно вывести из страны барельефы из древних кхмерских храмов. Мальро был приговорен к трем годам тюрьмы, но благодаря развернувшейся во Франции кампании в его защиту уже через год вышел на свободу. Спустя несколько месяцев вернулся в Индокитай, на сей раз в Сайгон, где основал Лигу молодого Аннама и начал выпускать газету «Индокитай в оковах», обличавшую несправедливые действия колониальной администрации. Побывал он и в Китае, в самый разгар революции, в качестве уполномоченного Гоминдана. (далее…)

Несколько дней назад со мной связались представители пиар-службы издательства «АСТ» и предложили обратить особое внимание на одну из книг, выходящих сейчас в этом издательстве. «Ольга Погодина-Кузмина написала «Адамово яблоко» — в высшей степени интересную, умную и тонкую, но при этом очень неудобную книгу. Речь о жизни российского гей-сообщества, о мальчиках-мажорах, их очень влиятельных родителях и очень богатых и влиятельных семейных кланах. Мы подготовили и разослали пресс-релиз, где особо не скрывали тему книги. Противоречивые мнения о книге начали поступать. Первые впечатления можно посмотреть здесь: http://ig-ast.livejournal.com/52095.html»

Словам «в высшей степени интересную, умную и тонкую» я не придал никакого значения – пиарщики любят такие пассажи. Вдобавок, трезво оценив возможные перспективы очерченной темы, я сильно поморщился и даже не прошел по приведенной в конце письма ссылке. Но из вежливости ответил и попросил выслать мне текст. А вдруг чудо?

Получив текст «Адамова яблока», я его открыл и на первых же страницах ощутил высочайший градус омерзения от происходящего. Но все же я продолжил читать, потому что в то же самое время поймал себя на отчетливом вердикте: «а написано-то совсем не пошло, к тому же – легко написано, мастерски, классно!» (далее…)

о романе Погодиной-Кузминой «Адамово яблоко» читайте здесь.

Постепенно приспосабливаясь к переменам в своей жизни, Максим вспоминал два года учебы в Англии уже почти без сожаления и без ностальгии. Он словно поставил на полку книгу, которую ни к чему больше открывать, и даже не отвечал бывшим приятелям по университету, которые сообщали о своих новостях. При этом «вхождение в семейный бизнес», вопреки ожиданиям, оказалось скорее занимательной процедурой. Теперь каждый день приносил ему богатую пищу для исследования чужих и собственных пороков – той заповедной области человеческой природы, которая сохранилась в первозданном виде от начала времен.

С Таней, пышущей провинциальным здоровьем и жизнелюбием, он начал встречаться из того же анатомического любопытства к чужой душе. Он знал, что неизбежно заскучает и над этой книгой, но пока с ней было приятно. Она располагала к доверию, и это был непривычный опыт в его общении с женщинами.

В пятницу они встретились после работы и поехали в ночной клуб, куда она почему-то давно стремилась попасть. Таня заражала его своей энергией, бесперебойно поступающей из какого-то неизвестного источника, и поначалу все шло как нельзя лучше. Но к десяти часам небольшой зал так плотно заполнился посетителями, что стало уже нечем дышать, не было моря, земли и над всем распростертого неба, – лик был природы един на всей широте мирозданья, – хаосом звали его, диджея сменил на эстраде модный герл-бэнд, и Максим предложил ей перебраться на второй этаж, в ресторан.

Румяная, возбужденная, в окружении крахмальных салфеток, свечей и сверкающих бокалов она выглядела чрезвычайно эффектно. Русская разведчица Tatiana, роковая блондинка из фильмов про Джеймса Бонда.

В ожидании официанта они продолжили начатый в машине спор. Максим говорил:

– Дело в том, что только мы, богатые бездельники, способствуем движению прогресса. В человеческом сообществе именно праздный класс хранит и транслирует весь комплекс знаний и навыков, называемых культурой. В конечном итоге только эти знания ведут к развитию цивилизации и к улучшению нравов. (далее…)

Этой книгой, наведшей меня на «Пьету» Микеланджело, я зачитался далеко за полночь. Редкий случай. Ну в доску свой писатель. Но…

Начинал Микеланджело «непоколебимой верой в торжество гуманистических идеалов Ренессанса». То есть принципиальной направленностью против средневекового культа потусторонней жизни, считающего смерть праведного человека переходом в лучший мир: отмучился… То есть, если по-средневековому, надо не плакать от горя над умершим, а светло и возвышенно грустить, как бы отлетая чувством и мыслью от вот здесь, на земле ещё, лежащего непогребённого тела. Словно и не горе перед тобой. И наоборот при выражении гуманизма, той идеи, что хорошо не в потустороннем мире, а на земле: нужно выражать горевание над трупом, оплакивание его. Нужно искажённое плачем лицо. Что и делали до Микеланджело. «В лоб».

А Микеланджело сделал парадокс: он исказил гуманистическую психологию до наоборот. Сделал отстранённую Богоматерь. Но сделал её такой молодой и красивой (а той же под пятьдесят, раз Иисусу 33), что труп вообще забывается зрителем. Ну, скажем, зрителем мужчиной.

Вот это таки – парадокс! – утверждение гуманизма. Плевать на высокое, потустороннее. Высоким будем теперь считать низкое, телесное. Потому высоким, что красивое. А прикрывать эту низость – духовностью под названием: гуманизм. Или: либерализм. (далее…)

Путин и писатели. Фото: РИА Новости

От редакции Перемен: В этом выпуске Хроники Неудобной литературы — беседа прозаика Александра Карасёва с литературным критиком Кириллом Анкудиновым. Развернутый комментарий к недавно состоявшейся встрече писателей (или тех, кого назвали писателями) и Владимира Путина. Продолжение разговора о том, кому в первую очередь и почему конкретно не нужна настоящая литература (а, как мы выяснили в одном из последних выпусков Неудобной литературы, любая настоящая литература — это литература неудобная). Кого можно считать писателем, а кого нет? Чем эзотерика отличается от литературы, а литература — от религии? Каковы критерии, позволяющие идентифицировать живую прозу и отличить ее от искусственной, от суррогата? Итак, две разные, но одна другую уравновешивающие точки зрения, дающие возможность максимального приблизиться к объективной оценке происходящего сейчас с литературой и обществом. Текст публикуется без изменений, в том виде, в котором мы получили его от Александра Карасёва. (далее…)

22 октября 1887 года родился автор «Десяти дней, которые потрясли мир»

«Радикальный шик» — так отец «новой журналистики» Том Вулф определил вечную тягу западных интеллектуалов к политическому радикализму, как правило, левого толка. Один из колоритных адептов «радикального шика» — американец Джон Рид, «красный денди», «плейбой-социалист», культовая фигура для американских леваков.

Зимой 1917/18 гг. в расположении немецких войск появились интересные листовки: солдат призывали бросить оружие и вернуться в Германию, чтобы устроить там революцию. «Революция совершается легко», — утверждали авторы листовок. Это были американцы, работавшие на большевиков, — бывший бостонский священник Альберт Рис Вильямс и выпускник Гарварда, известный журналист Джон Рид. Они и в самом деле считали, что революция — это раз плюнуть. (далее…)