15 октября 1814 родился Михаил Лермонтов. 27 (15) июля 1841 года, в грозу, он был убит на дуэли.

Дуэль Лермонтова и Мартынова (равно как и дуэль Пушкина и Дантеса) преломляется в нашем национальном сознании довольно своеобразно. Всё кажется, что наши знаменитые дуэли – не поединки равных, а нечто вроде запланированного расстрела. Что Мартынов (и Дантес) никак не мог быть человеком достойным; он – ничтожество и т.п. По такой логике, Лермонтову надо было стреляться разве что с Пушкиным (тем более, что им обоим дуэли нравились). В крайнем случае – с Гоголем.

Начиная с 1920-х и особенно в 1930-1940-е годы советские литературоведы успешно разрабатывали версию, согласно которой заказчиком убийства Лермонтова был сам Николай Первый, организатором — глава Третьего отделения Бенкендорф. Мартынов же при таком раскладе оказывался всего лишь слепым орудием в руках властей предержащих – исполнителем, винтиком.

Потом волна откатила, и снова набросились на Мартынова. Некоторые оригиналы вдруг обнаружили, что зовут его Николай Соломонович, и решили сгоряча, что еврей убил русского поэта. Другие вовсю оттягивались на банально красивой внешности Мартынова, на его неудачной карьере, заурядности, глупости и прочих непривлекательных свойствах. «Что делать, если в схватке дикой/ всегда дурак был на виду,/ меж тем, как человек великий,/ как мальчик, попадал в беду», — сокрушалась Белла Ахмадулина. Очень хотелось, чтобы «Мартынов пал под той горою./ Он был наказан тяжело,/ И воронье ночной порою/ его терзало и несло». Ну а Лермонтов – между прочим, убийца при таком повороте событий! – «сначала/ всё начинал и гнал коня, /и женщина ему кричала: «Люби меня! Люби меня!».

И как-то не принималось во внимание, что Лермонтов и Мартынов корешились лет девять, с юнкерской школы. И в дом Мартынова поэт был вхож. И с сестрой его Натальей шуры-муры крутил… (далее…)

Фото: YanivG/Flickr.com

1. СЕЛЬСКИЙ ЭЛЕКТРИК О СЕБЕ

Здравствуйте, я – сельский электрик. Живу я в селе, а следственно работаю электриком. Электрик – хорошая работа.

Постоянно я вижу лицо человека в огне, это позволяет мне вспомнить о прошлом, кричащие люди, всюду огонь, плотный дым… Быть может, именно это событие заставило меня стать электриком.

Я не могу видеть лица в окнах, я не могу видеть красные занавески на окнах, я не люблю газовые плиты. Просто я помню людей в огне, помню их лица, безмолвный крик. Ведь глядя на них, я думал, что они поют, ведь это так гордо, погибнуть с песней… Как жалко, что я ошибался тогда, верно я был слишком молод.

Пожалуй, из моей жизни это самое страшное воспоминание. Ведь, возможно, я бы спас их тогда, швырнул бы камень в их окошко, дав им возможность дышать, но я просто не хотел мешать им петь.

Иногда я жалею о том, что моя память никогда меня не подводила, слишком много страха, много обид. Хочется всадить нож по рукоятку в спины своих обидчиков. Верно, хочется мне невозможного. Нужного, необходимого, но невозможного. Так вот и живу, чиню приборы, подключаю электричество, и в то же время тайком наблюдаю за происходящим. И то, что происходит вокруг меня, – мне не нравится.

Нет, я не считаю себя бедным, глупеньким электриком, которого не устраивает маленькая зарплата, но просто раздражает кучка мелких неприятностей, а скорее даже неудач. Неудачи, разочарования, всё это дерьмо, которое следует забыть, да не получается. Надо забыть все неудачи, предугадывать шаги противника, и не ошибаться.

Может ли пение быть безмолвным?

Может ли пение быть бесконечным?

Может ли песня быть в мыслях мертвеца?

2. СМЕРТЬ

Сейчас, оглянувшись назад, я понял, как мало осталось нас, электриков. Наша электрическая эра подходит к концу, но мы не знаем, что заменит нас. Быть может, ЭЛЕКТРИЧЕСТВО? Ведь многие сдались, потерялись, отстали в пути. Многие забыли, кто они такие, некоторые решили, что уже никому не нужны. Конечно, меня тоже посещала эта мысль, но я отгонял её, как дурной сон наяву…

Я – один из немногих, кто не упал лицом в грязь перед другими, как это сделали другие электрики, которые уже недостойны иметь это звание. Они ведь решили, что каждый электрик будет проклят до тех пор, пока будет носить это имя.

Но я, несмотря на преграды и сильный дождь, иду вперёд, и знамя электрика развевается на ветру. Глаза застилают слёзы, капли дождя, нас уже не так много… Проносится время, исчезают люди… Жалкая кучка сельских Электриков, которые хотят выжить, которые готовы бороться до конца. Мы идём, нас уже шестеро. Седьмой исчез, у шестого вырывается истерический смешок, и тут же он исчезает в густом тумане… Но в этой ситуации никто не способен спасти шестого, или подобрать седьмого. В этой борьбе нет времени. Надвигается туман, готовый поглотить…

Туман пожирает электриков, он становится больше, сильнее… Пять уставших электриков вяло несут свой флаг, и лишь мысль о том, что они – последние, заставляет их идти быстрее…

Одно я знаю точно. Электрик – это не просто профессия. Электрики – это та кучка людей, которые стремятся выжить в жестоком мире. Электрики – это те люди, которые вынуждены скрываться от жестокого тумана, который стирает образ электрика из жизни тех, кто помнит и любит. Им не суждено выжить, как это ни плохо и печально.

Не знаю, сотрутся ли эти надписи, когда туман найдёт и меня. Надеюсь – нет. Никогда я не предам свою профессию, никогда не изменю свой образ жизни, до последней своей секунды буду помнить свой первый опыт…

Иногда хочется броситься в туман, как электрик номер 6, но где же здесь моя логика, где мой инстинкт самосохранения? Хочу написать здесь подробнее о профессии НАСТОЯЩЕГО электрика, ведь, быть может, кто-нибудь найдёт эту тетрадь, возобновит старые традиции и профессию Электрика. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

12. КОНЕЦ ПРЕКРАСНОГО?

Наступают холода. Сегодня пошёл первый снег. Всё меньше летних весточек. Я сижу у камина и греюсь, хотя должен постоянно искать. Я чувствую, что что-то происходит. Её образ в тумане, и я чувствую предательство, к которому начинаешь привыкать в холодные времена, и мне не сидится в кресле. Рука опрокидывает бокал с вином. (далее…)

«Денис Драгунский — этот ПИП!» — говорит одна моя знакомая. Вообще я уже представлял Дениса Викторовича читателю Перемен, когда публиковал его ответы на предыдущую (прошлогоднюю) анкету Неудобной Литературы.

К этому можно добавить только, что у Дениса Драгунского недавно вышла новая книга — сборник рассказов «Ночник» (автор говорит, что просто записывал свои сны)…

Читаем ответы Драгунского на нашу писательскую анкету.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Имен называть не буду, но примеры такие у меня есть, конечно же. Речь идет о весьма качественных текстах (поверьте мне как филологу и человеку начитанному в классике и авангарде), написанных начинающими авторами. Причина отказа, в сущности, одна. Трусость. В журналах трусость принимает форму корпоративной солидарности. Возникает отчаянное, на грани аллергической реакции, нежелание впустить нового человека в свой круг. В издательствах трусость иного свойства, более материального и более, так сказать, по-человечески милого и понятного: а ну как не продадим? Ведь не существует же надежных признаков того, что вот этот текст будет продаваться, а этот – нет. Реклама ведь помогает тоже далеко не всякий раз – вбухаешь деньги, а они не окупятся. Поэтому издатели и опасаются новых имен.

Что же касается мелькнувшего пассажа «достойны быть изданными и прочитанными публикой» — то это тема особого разговора. Недавно я с изумлением узнал, что некие (кстати, очень хорошие!) произведения, получившие высокие и престижные литературные премии, изданы тиражом – не падайте со стула – 100 (в скобках прописью: сто) экземпляров. Так что в литературе есть некий, что ли, виртуальный сектор. Я не об электронных книгах (они-то как раз более чем реальны) и не о диссидентском самиздате (он премий как в СССР не получал, так и сейчас не получает), я о той виртуальности, которая как бы и не требует публики. Прекрасный автор написал выдающийся текст. Критики справедливо присудили ему премию. Было вручение, пресс-конференция. Журналисты об этом написали. Автору премия в подмогу – он сможет год-другой прожить, не думая о заработке, и напишет еще один замечательный текст, который… см. выше. Но вот и всё. Сюжет разыгрывается в группе числом около 50 человек. То есть читающая публика исключается из процесса. Разумеется, довольно часто престижные премии и хорошие рецензии получают отличные книги, проданные десятками и даже сотнями тысяч экземпляров. Но бывает и так, как я рассказал. Это нечто новое в культуре, и это очень интересно! (далее…)

Как и было сказано, после перерыва на съемки авангардного фильма и на работу над скандальной олимпийской рекламой Дима Мишенин приступил к написанию второго тома своей «Мотобиографии». Дима обещает снова каждую неделю присылать нам новую часть «Мотобиографии», как и шесть лет назад, когда он начал этот проект. А Перемены будут эти новые части публиковать. Первый том вы можете прочитать здесь. А второй том Дима открывает новым предисловием и серией рассказов о криминальном Санкт-Петербурге 90-х годов. Многое в этих «бандитских рассказах», наверняка, приукрашено, поэтому с большой долей самоиронии автор первые главы новой книги назвал «Денискины раскраски», дав аллюзию к «Денискиным рассказам» знаменитого детского писателя Виктора Драгунского. Только вот в случае Мишенина его герой не сын писателя Дениска, а питерский мошенник и школьный товарищ Денис, гроза лохов, бандитов и всего кредитоспособного человечества.

А теперь почитаем ответы на нашу анкету, присланные писателем Денисом Викторовичем Драгунским (тем самым, сыном Виктора Драгунского и героем «Денискиных рассказов»).

* * *

Читайте в предыдущих выпусках Хроники Неудобной Литературы:

— Поэма Кати Летовой «Я люблю Андрея Василевского» и «чахнущая» литература
— Писатель как мундир? Ответы Марины Ахмедовой
— Ответы Михаила Гиголашвили
— Интервью с Димой Мишениным. О графомании, мини-юбках и бездарных чиновниках
— Ответы Алисы Ганиевой
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Виталия Амутных
— Ответы Александра Мильштейна
— Ответы Олега Ермакова
— Ответы Романа Сенчина
— Ответы Ильи Стогоffа
— Обнуление. (Ответ Олега Павлова Роману Сенчину)
— Серая зона литературы. «Математик» Иличевского. Ответы Александра Иличевского
— Ответы Марты Кетро
— Ответы Андрея Новикова-Ланского
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.
— Новый Опрос. Вопросы к писателям

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ВСЕ книги проекта Неудобная литература

Марина Ахмедова не писатель. По крайней мере, сама она в своих нижепубликуемых ответах на анкету Неудобной Литературы сообщает именно об этом: «Я не писатель, я – репортер». Однако есть по этому поводу и другие мнения. Да и вообще, что такое писатель, что это за титул такой? Процитирую тут в связи с этим одну из книг Неудобной Литературы, «Побег» Суламифа Мендельсона, один из персонажей, напившись после того, как его запинали доморощенные литературные критики, говорит, обращаясь к главному герою:

«Тебе не надо оправдывать никаких званий — «писатель», бл! — ты сел, изучил язык: один, другой, третий… — и ты свободный человек, а сколько-бл времени мне пришлось потратить на этот проклятый марлинский!? — бляха муха! С твоим лицом ты можешь пойти куда угодно и что угодно сделать; а у меня не лицо — мошонка. Я не могу так больше жить, понимаешь? Я же знаю: они не роман мой ругали, а мои прыщи и морщины — мол, не лезь, мошонка, не в свое дело! — а кто они сами? что они сделали? Я — «не писатель вовсе», а они? — ублядки! — «писатели»?..

— Брось, Марли! — увещевал я его. — Ты совсем распустился! Что за мундир такой — «писатель»?.. или, может быть, риза? — брось, мы-то ведь знаем с тобой всему этому цену»

(Полностью см. тут.)

По образованию Марина лингвист, работает в журнале «Русский репортер». Часто бывает в рискованных командировках. Об этом и пишет. У Марины вышло две книги (причем одна из них — совсем недавно). Это «Женский Чеченский Дневник» и «Дом слепых». Обе про дела на Кавказе.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Среди моих таких нет, возможно, потому что я вращаюсь в журналистской среде, и многие мои друзья и коллеги – хорошо пишущие люди. Скорее, начинающие авторы страдают оттого, что их не издают. Думаю, действительно сложно, не имея знакомых в издательстве, обратить на себя внимание, просто пробиться к редактору и показать ему свой текст. К счастью, у меня все сложилось. Моя первая книга «Женский чеченский дневник» не была коммерческой и, тем не менее, я обратилась в АСТ, выслала туда рукопись, и через пару месяцев мы подписали договор. Не могу сказать, в чем причины отказов со стороны издательства, у меня нет такого опыта, но могу предположить, что это – либо хороший, но некоммерческий текст, либо не устраивающий редакторов по исполнению. (далее…)

21 июля 1882 года родился Давид Бурлюк, один из основателей русского футуризма

В середине 60-х годов уже немолодой Давид Бурлюк по приглашению Союза писателей последний раз посетил коммунистическую Москву – ту самую, которую еще сорок с лишним лет назад прославлял в своих агитационных произведениях. Зайдя в недавно отстроенный музей им. Маяковского, он так и не обнаружил даже упоминания о своем вкладе в становление поэта. Он раздосадованно сказал жене: «Они забывают, что рядом с такими великанами как Маяковский были маленькие букашечки вроде меня. Как же так? Талантливый поэт, не спорю. Но ведь это я его создал! Без меня он был никем! Я был создателем всего этого! И ничего, ни слова обо мне…».

На многие годы его имя было безнаказанно забыто. Как и многих других «неудобных» творцов художественного слова, в российскую действительность, а затем и в поэтические сборники, хрестоматии и школьные учебники Бурлюка вернули лишь в эпоху гласности – в конце 80-х – начале 90-х годов. Но можем ли мы даже сейчас сказать, что точно понимаем роль основателя русского футуризма, собравшего вокруг себя как абсолютных гениев (Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова), так и таких талантливых и не менее примечательных поэтов, как Алексей Крученых, Василий Каменский и Бенедикт Лившиц?

Давид Давидович Бурлюк появился на свет 1882 года в семье харьковского агронома-самоучки. Подобно своим братьям, Владимиру и Николаю, он всерьез увлекся живописью и намеревался стать художником.

Вместе с братьями Давид Бурлюк принимал участие во многих выставках, даже импрессионистических. Харьковские критики ехидничали: «Бурлючье племя! Когда входишь на выставку, то получаешь впечатление, что кроме Бурлюка здесь никого нет. И кажется, что их много: десять, может, двадцать Бурлюков».

Планам чуть было не помешала трагедия: во время одной из детских забав Бурлюк потерял левый глаз. Спустя несколько лет уже подросший Бурлюк отправился в столицу поступать в Академию художеств. Председателем комиссии был сам Илья Репин, признавший незаурядные способности юного подмастерья, но посмеявшийся над его самонадеянностью. Однако поражение лишь раззадорило одноглазого юношу. Он твердо решил стать известным, но и самобытным художником — не «вторым Репиным». (далее…)

Михаил Гиголашвили родился в 1954 году в Тбилиси. Окончил филфак Тбилисского Университета. Преподавал в вузах Тбилиси. Кандидат филологии. С 1991 года живет в ФРГ, преподает русский язык в университете земли Саар. Его роман «Чертово колесо» (о развале СССР и о наркоманах в Грузии конца восьмидесятых) в 2010 году вызвал много разговоров, а также вошел в шорт-лист премии «Большая книга» 2010, однако в итоге премию дали почему-то не ему. (О неисповедимости решений большекнижников уже не раз говорил.) Что думает Михаил Гиголашвили по поводу всех этих тем, поднимаемых нами здесь, в Неудобной Литературе? Читаем.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Нет, таких людей сегодня среди моих знакомых и друзей нет, хотя раньше, во время моей советской жизни в Тбилиси, таких людей было немало.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Думаю, что никаких запретных тем и граней в литературе нет (имею в виду настоящую литературу, а не созданную на потребу, с целью успеха и т.д.). Даже наоборот – писатель как раз и должен освещать такие ниши и уголки сознания личности или общества, которые малоизвестны широким массам (или известны, но они этого не осознают). Всё зависит от того, как писатель решает задачу, в каком облике предстает перед читателем то или иное «преступление и наказание». Тут именно интонации очень важны: негатив можно смаковать, а можно и выворачивать наизнанку, обнажать до дна, страшного и пугающего.
Если привести пример с моим романом «Чертово колесо», то около полутора лет я не мог найти для него издателя, отказы были такие: «проблема наркотиков опасная, с ней лучше не связываться, разве это актуально для России» и т.д. А когда роман вышел, то мне стали приходить по электронке письма от людей, которые пишут, что они специально дают читать этот роман подросткам, чтобы те поняли, какое это смертельное болото, чтобы ужаснулись и отшатнулись, чтобы поняли, что это опасная болезнь, от которой лучше быть подальше, как от всякой болезни. (далее…)

Многоликий Мишенин. Фото: Даша Ястребова

На днях я получил письмо от Димы Мишенина, в котором он сообщал, что желает выйти из творческого кризиса и вновь начать писать для Перемен. Он в очередной раз выражал уже давно знакомые мне свои сомнения в необходимости писать (ведь, как он полагает, в наше время литература никому не нужна). И изъявлял желание снова поговорить об этом и, в частности, о Неудобной Литературе. (Напомню, Дима Мишенин — автор одной из первых книг Неудобной Литературы, мотоавтобиографического романа в новеллах «Мотобиография».)

Я пребывал в некотором цейтноте по причине скоропалительного отъезда на дачу и совершенно не имел времени вести диалог, однако решил взять у Димы интервью, зная, что от него всегда можно ожидать нового поворота темы и необычного взгляда на, казалось бы, уже известные и уясненные вещи. В том числе, рассудил я, Дима мог бы внести интересные ноты и в разговор о Неудобной Литературе. Чтобы не терять времени, я без предупреждения задал первый вопрос:

— Дима, а что такое Неудобная Литература, как ты это понимаешь?

— То, что печатают по максимуму в интернете и по минимуму в бумажных СМИ.

— Я думаю, что это не так. В интернете ведь действительно полно всякой ерунды, которую авторы этой ерунды гордо называют «литературой» (или хотели бы называть, но немного стесняются). А Неудобная Литература — это не ерунда, а действительно хорошая проза, по тем или иным причинам обойденная вниманием издателей, критиков и в итоге — многих читателей. Откуда у тебя такое странное представление, которое ты озвучил? Получается, ты совсем не читал то, что я пишу в Хронике Неудоблита, и не в курсе, как я объясняю этот проект?

— У меня свой взгляд и весьма практичный. Это определение мое и для меня. Я не претендую на объективность. Только идиот или человек, который никогда не ел наркотиков, может на нее претендовать в нашей вселенной, полной парадоксального хаоса. В бумажном издательском деле также издается масса ерунды. Он ничем не отличается от интернета. Это братья близнецы. И в неудобной литературе, которую собираешь ты, ее не меньше. И я не исключение.

— Ну то есть ты считаешь, что пишешь ерунду? Ну, а зачем тогда пишешь? (далее…)

Алиса Ганиева удивительна. Богиня современной российской литературы, так я бы предложил именовать ее отныне всем литературным критикам и прочим литературным людям. Потому что только боги умеют так удивлять. В 2009 году в номинации «Крупная проза» премии «Дебют» победил Гулла Хирачев. Его повесть «Салам тебе, Далгат!» о современном Дагестане весьма впечатлила членов жюри, заставила их если и не облиться слезами, то по-хорошему удивиться уж точно. Еще больше они были удивлены, когда во время церемонии награждения вдруг выяснилось, что автор повести — прекрасная юная девушка Алиса. Сегодня почитаем ответы этой прекрасной юной девушки на вопросы Неудобной Литературы. Наверняка, своими ответами она тоже кого-нибудь приятно удивит. Да и вообще, я уверен, что Алиса Ганиева еще не раз удивит нас всех и покажет себя в своих самых невероятных аватарах.

Фотосессия для журнала «Сноб». Фото предоставлено Алисой Ганиевой.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Труднее всего писателям, стертым сначала возвращенной, а потом коммерческой литературой. Писателям с сильно задержавшимся, а то и несостоявшимся дебютом. Один критик поколения Льва Аннинского (его зовут Владимир Козаровецкий) настоящий нонконформист, конфликтовавший с советской цензурой, а потом не вписавшийся в литературную элиту новой России, долгое время собирал рукописи таких вот непечатных писателей. На сегодняшний день у него набралась целая стопка. Авторы текстов – уже старики, без всяких амбиций, закаленные годами работы в стол. Впрочем, кое-что сдвинулось, кого-то из них (фамилий я, увы, не помню) собирается печатать «Новый мир». Дойдет ли дело до книг – не знаю. Конечно, сейчас намного актуальнее литература «молодая» — речь даже не о возрасте авторов, и даже не о степени злободневности (которая только губит), а об адекватности времени. То, что скандально-андеграундная литература, относительно популярная в 90-е (Егор Радов, Игорь Яркевич и др.) сейчас абсолютно не востребована, вовсе не трагедия, а закономерность. Соответствие, а вернее, интуитивное предугадывание литературного контекста, эпохи, доминирующего большого стиля – все это порой играет гораздо бОльшую роль, чем словесное мастерство в чистом виде. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

***

— Идем! — просительно заорал некто рослый, с широкими краснопупырчатыми щеками. — Давай, ладно? Кончай тянуть с клопа резину.

— Кричит, — сказал сосед Геннадию Васильевичу. — А на самом деле тихий пацан. Да?

Краснопупырчатый хмыкнул, условно замахнулся на соседа, который в свою очередь понарошку применил какой-то бойцовский прием, отчего оба они хохоча повалились в изножье анциферовской постели.

— Самбист-самоучка, — тужился сосед, силясь подломить краснопупырчатого перехватом под локти. — Мы таких самбистов имели…

— Водолазку новую покурочишь, бес!/40/ — краснопупырчатый рывками торса стряхивал соседа на пол.

Состязание окончилось вничью, и борцы принялись перекидываться спичечными коробками; вскоре их содержимое вывалилось на одеяло Геннадия Васильевича.

— Вы его извините, он у нас немножко вась-вась, — сосед открыл шкаф, снял плечики с сорочкой. — Приходит, понимаешь, утром — драку затевает.

Вась-вась едва не привело к новому этапу борьбы, но сосед не отреагировал, укладывая немногочисленные свои предметы в сумку-котомку.

— Так что, — спросил Геннадий Васильевич. — Как идет?

— Кончил дело — гуляй смело.

— Кончил дело — вымой тело, — поправил друга краснопупырчатый. — Все, поскакали! Мне ж в восемь сопровождать надо.

— Сегодня вечером еще будете здесь?

— Не дай Бог! Все мероприятия с моей стороны проведены и, — подначил сосед краснопупырчатого взглядом, — переданы Саше. Теперь Саша за них отвечает. За упаковочку, за перевозочку, за доставочку. Саша! что ты молчишь, как я не знаю что… Саша!

— Несешь, — сказал Саша. — Несешь не по делу. И человеку по утрянке эти самые морочишь. Пошли, — он ухватил соседову сумку. — До свиданья, извиняюсь. Зато сегодня вечером отоспитесь без этого артиста.

Сосед внезапно подпрыгнул — и вскочил краснопупырчатому на плечи.

— Кто спешит, тот пусть меня везет! — охватив ногами бока краснопупырчатого, он прогнулся и открыл двери. — Понеслась душа в рай!

— Слезь, но быстро! — слышно было, что краснопупырчатый не злится, но стесняется. — Змеина, сейчас скину с лестницы, кончай выступать!…

Двери захлопнулись, и лишь по удвоенному топотанию, доносящемуся из коридора можно было догадаться, что сосед оставил Сашу в покое и пошел своим ходом.

ПРИМЕЧАНИЯ. ЧАСТЬ 3.

ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ДЛЯ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, СЛУШАТЕЛЕЙ УНИВЕРСИТЕТСКИХ ГУМАНИТАРНЫХ КУРСОВ

40. Так называли трикотажную сорочку без пуговиц, с круглым высоким воротом. В середине 60-х водолазка по преимуществу надевалась под т.н. «битловку» — короткий однобортный сюртук с круглым же вырезом, без лацканов (сценическая одежда известных певцов-гитаристов).

Иногда система дает самоубийственные, но в результате ее же и оживляющие сбои. Нет-нет, да просочится сквозь преграды психологической цензуры какой-нибудь текст, на сто процентов неудобный и дающий публике нежелательную пощечину. И вот след от этой пощечины болит еще десятилетиями, побуждая публику (критиков, издателей, читателей) хоть немного изменить свои «представления о прекрасном» и бодро делать вид, что все так оно и должно быть. Либо – другой вариант – публика жестоко мстит ударившему, надолго ввергая его в мнимое забвение. Однако слово сказано, и все равно рано или поздно автор из забвения выбирается.

Недавно вся литературная и просто читающая общественность наблюдала (и создавала) одно из таких действ. Я имею в виду эпический вой, последовавший за присуждением «Русского Букера» роману Колядиной «Цветочный крест» (о чем немало уже было сказано в Хронике Неудобной Литературы, см. ссылки). Это был как раз тот случай, когда система живо переварила удар и сделала писателя своей частью («Крест» был немедленно издан в «АСТ», Колядина стала членом жюри «Национального бестселлера» и с ее существованием свыклись). Счастливая история.

С Юрием Милославским и его романом «Укрепленные города» случился второй вариант.

Юрия Милославского легко можно причислить к классикам Неудобной Литературы. В России его не печатали лет двадцать. Как раз по причине неудобности его текстов. Во-первых, он пишет непросто и совсем не так, как пишут сейчас почти все литераторы, желающие «вписаться в процесс». И пишет при этом мастерски. Что, конечно, не может понравиться всем процветающим нынче многочисленным середнякам и их издателям. А, во-вторых, содержание его текстов почти всегда идет вразрез с мнением определяющего литературную погоду большинства (редакторов, издателей, критиков да и читателей тоже).

В статье «Прижизненный дом» критик и литературовед Виктор Топоров писал о Милославском как о возвращенном невозвращенце, о писателе, который во времена бума «возвращенной литературы» так до конца и не был «возвращен». «Несколько лет прожил в Израиле, переехал потом в США, где в настоящее время и профессорствует по русской литературе. Друг (и в известной мере протеже) Иосифа Бродского. Автор замечательного романа «Укреплённые города» и сборника столь же прекрасных рассказов. Сильный поэт. Оригинальный и резкий мемуарист. Тонкий исследователь отечественной классики. Как получилось, что мы его прозевали? Да вот так и получилось. Журнал «Дружба народов» начал публиковать его роман ещё в 1992 году, да так и не закончил». Далее Топоров объясняет, что роман «Укрепленные города» до того взрывал устоявшуюся картину мира «прогрессивной общественности» (то есть всякого рода интеллигенции и диссиды), что она, общественность, этого стерпеть не могла и буквально «навела порядок» звонками и гневными письмами в «Дружбу народов». И все. С тех пор Милославского издавали только за рубежом.

Я решил уточнить у Виктора Топорова в фейсбуке, как это все же так «получилось, что мы его прозевали?» И он написал:

«Ни в один из форматов не укладывается, причем, я бы сказал, опасно не укладывается. То есть каждый про Ю.М. думает: 1) не наш; 2) чужой; 3) нетравоядный; 4) пусть лучше он сам по себе, а я сам по себе».

В ответ на мое узнающее восклицание «Неудобная Литература!» Топоров почти согласился: «Скорее, неудобный автор. «Они любить умеют только мертвых»».

Теперь ситуация исправляется, – благодаря издательству АСТ (а именно – редакции Елены Шубиной, и, кстати, эта женщина, в глазах которой застыли стальная воля вечности и безапелляционное презрение к бренным людишкам, издала и «Цветочный крест»). Недавно вышла книга Милославского «Возлюбленная тень», в нее попали избранные рассказы, повести и тот самый роман «Укрепленные города».

Сегодня читаем ответы Юрия Милославского на вопросы Неудобной Литературы. А также на Переменах публикуется полная версия рассказа «Последний год шестидесятых» (тоже вошедшего в книгу «Возлюбленная тень», но в сокращении). (далее…)

Венедикт Ерофеев был одним из тех писателей, кто не мог не писать. И многие его книги попросту не укладывались в каноны столетиями назад созданных жанров.

У него были удивительные глаза – как у ребенка, с детской наивностью робко смотрящие на мир. Казалось, что в них – в этих глазах – выражалась и вся мировая скорбь, и жалость, которую завещал нам Христос на кресте. Какая-то христианская, самоотверженная жалость ко всему человечеству – миру хищническому, грубому, которого он сторонился. Так и пытался всю жизнь уединиться, забиться куда-то, сжавшись в комок. Но нет — как кафкианского героя, его все равно находили, все равно обвиняли в самых смертных грехах, на месте же судили и подвергали жестокой расправе. Просто потому что это единственный удел любого обладателя чистого или, как сказал бы гончаровский Штольц, «золотого» сердца, любого праведника. В том числе и современного.

Вот его лирический герой просыпается в неизвестном подъезде. Будем перманентно отождествлять его и с личностью автора. В нашем случае это такое же абсолютное слияние рассказчика и писателя, как и, допустим, в пушкинском «Евгении Онегине».

Осеннее солнце – насыщенно-рыжее, словно яичный желток – еще только всходит в бледно-голубом небе. Из окошка в одном из пролетов явствует – по земле лоснится утренний туман. На лестничной клетке царит полумрак, откуда-то снизу доносятся шаги и чьи-то обрывочные, эхом отражающиеся возгласы. Хлопают двери, колокольцами звенят ключи. Утренний холодок пробирает нутро, пульсируя где-то под плотной кожей сапог и в области поясницы. (далее…)

10 июля 1871 года родился Марсель Пруст

«Longtemps, je me suis couche de bonne heure» («Давно уже я привык укладываться рано») – так начинается одна из величайших книг мировой литературы – «В поисках утраченного
времени». Странный роман странного автора и странного человека.

В книге современного шотландского писателя Эндрю Круми «Мистер Ми» профессор французской литературы читает лекцию о Прусте: он был гомосексуалистом и наполовину евреем, страдал от бессонницы и астмы, отдал мебель умершей матери в любимый гей-бордель. В заключение студентам предлагается почитать отрывки из романа о смерти Бергота и о борделе.

Эта пародия содержит в себе почти все клише, заполняющие в массовом сознании образ Пруста (плюс огромный и неудобочитаемый роман). И не то чтобы они не соответствовали действительности. Вот только сам Пруст подобные пустые факты вообще не считал подлинной реальностью, каковой для него было лишь искусство. (далее…)

Сегодня — ответы Виталия Амутных, автора романа «Русалия», писателя самобытного и сугубо русского. Более подробную информацию о Виталии Амутных и его опубликованную на Переменах пьесу «Всю жизнь в травести, — не с кем время провести…» см. здесь (в пьесе этой, кстати, отчасти предсказан конфликт, сложившийся сейчас в Театре на Таганке).

Хочу здесь заметить, что большую часть писательских ответов на предлагаемые вопросы я получил в одно и то же время, в период с 10 по 27 мая (в том числе тогда же были присланы и ответы Виталия Амутных, то есть еще до публикации остальных). И сейчас я только постепенно публикую все эти ответы, так что все совпадения, пересечения и переклички в ответах разных писателей можно считать проявлением синхронии. Или чего-то назревшего, что носится в воздухе.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

В некотором учебном заведении педагогический состав был образован, можно сказать, исключительно представителями одной только национальности. Это был творческий ВУЗ, и труд педагогов там, прежде всего, состоял в оценке артистических усилий вверенных их попечительству студентов. С удивительным постоянством те творческие наставники расточали похвалы своим кровникам, в то время как с представителями иных наций они обходились если не сурово – тогда апатически. Через какое-то время работы студентов не находящихся в фаворе действительно становились хуже. Потом – еще хуже… И время спустя институт мог расстаться с данным студиозусом, вполне справедливо сославшись на его «профнепригодность». Безусловно, натурам педагогов хватало вероломства, но, вероятно, не в той превосходной степени, как могло бы показаться. Скорее всего, им действительно нравилось то, что демонстрировали сородичи, и казались неприятными, неталантливыми работы чужаков.

Сия преамбула призвана обратить внимание на то, что талант, «достойный текст» создаются усилиями не одного человека, способного стучать по клавишам компьютерной клавиатуры, но напряжением, трудом больших сообществ. И какие бы там интеллигентские реверансы и куртуазные мадригалы не расточали подчас в СМИ друг другу работники противоборствующих идеологических фронтов, мировоззренческой войны никто не отменял. И не было еще таких времен, чтобы кто-то из супротивников подобру захотел оставить занятые им позиции. В этой войне такие понятия как «талант», «совершенный текст» не принимаются во внимание. Ну, можете вы представить себе некое произведение Александра Андреевича Проханова напечатанным в журнале «Октябрь»?! Разве это бездарный автор? Плохой текст? Но вряд ли и строфы какого-нибудь иудофашиствующего пиита, будь они трижды с точки зрения гармоничности совершенны, найдут пристанища на страницах «Нашего современника».

Так что, сегодня, как и во все времена, не печатают (вопрос одаренности вынесем за скобки) тех, кто неправильно понимает политику партии и правительства. (Это касается не только писателей, но и глав государств, сколь бы то ни было крупных торговцев, учителей, режиссеров… и даже уборщиц в телецентрах). То основополагающий принцип! Однако «Наш современник» один, а «Октябрей» несметное количество. Оттого всякому, кто намеревается подвизаться на литературной ниве, имеет смысл обратить на сей феномен внимание и сделать полезные своей природе выводы. (далее…)