Отрывки из романа Дугласа Коупленда «Поколение А» (издательство «АСТ»). Предыдущий фрагмент был опубликован здесь.

ЖЮЛЬЕН

Военные прибыли быстро. Спецназовцы оцепили весь парк. Действовали, как всегда, безыскусно — грубо и жестко. Никакого понятия о манерах. Одно слово, уроды.

Старая грымза номер раз сфотографировала пчелу камерой в сотовом телефоне. Потом позвонила в полицию — или в службу спасения, я не знаю, — переслала им фотку и вернулась к своим молитвам. Я поднял пчелиный трупик с земли, положил на ладонь и принялся рассматривать жало. У меня очень хорошее зрение. Жало было совсем крошечным, но все равно выглядело оно грозно. Кожа вокруг укуса слегка покраснела и жутко чесалась. Но я решил потерпеть и не расчесывать, чтобы не стало хуже. Когда я поднял глаза, к нашей скамейке уже подошел целый взвод полицейских. Со злобными лицами и с пистолетами наголо. Старых кошелок подхватили под руки и отвели в сторонку, где оставили под присмотром троих полицейских. Кто-то из офицеров схватил меня за руку и принялся орать: «Где пчела?». Я молча указал на пчелиный трупик, который буквально за пару секунд до того положил на скамейку. Судя по бурной реакции стражей порядка, можно было подумать, что это не крошечное насекомое, считавшееся вымершим, а как минимум пусковое устройство для межконтинентальной ядерной ракеты. Кто-то из полицейских дал подтверждение по рации, что это действительно самая что ни на есть настоящая Apis mellifera. Меня спросили, что произошло. Вокруг уже собиралась толпа любопытных. Наверное, думали, что я какой-нибудь мелкий воришка, задержанный доблестными служителями закона. Ну и ладно. И пошли все в жопу. На парковую дорожку вырулил небольшой автофургон с белым прицепом, какие обычно не ездят по городу. В таких домах на колесах жирные америкосы разъезжают по своим бескрайним пустыням и ждут, когда за ними придет смерть. Машина заехала на лужайку рядом с моей скамейкой и остановилась. Из прицепа выбрались какие-то люди в белых халатах. Я так понял, ученые. Потом послышался рев вертолетов. С севера, со стороны Монтрея, к нам приближались пять SA-330. Больше всего мне хотелось вернуться в мир «World of Warcraft», исчезнуть с этой несчастной планеты с ее деревьями, набожными старушенциями и причинно-следственными связями.

Один из ученых — наверное, главный; про себя я назвал его «альфа-самец» — велел мне забираться в прицеп. И я забрался в прицеп. А что еще остается, когда у тебя перед носом размахивают полицейскими дубинками?! Уже внутри меня запихнули в какую-то тесную кабинку из толстого прозрачного плексигласа. Козлы. Я спросил одного из сопровождавших меня строгих дядек, можно ли мне позвонить по его сотовому телефону. Похоже, они удивились, что у меня нет своего мобильника, и жутко переполошились по этому поводу. Интересно, с чего бы? Мне сказали, что аппарат мне не дадут, но если я назову номер, они сами его наберут, и я смогу поговорить по громкой связи. Вот уроды. Ну и пошли они в жопу. Да и кому бы я стал звонить? Маме? Маму надо сперва оторвать от YouTube. Она вся — в далеком прекрасном прошлом, как воткнется в экран, так и смотрит свое разлюбезное видео с выступлением Торвилл и Дина под «Болеро» на Олимпийских играх в Сараево в 1984 году. Снова и снова, по кругу. Позвонить папе? Ну, да. Дайана Росс поет заглавную песню из фильма «Махогани»: «Ты точно знаешь, куда идешь?»… чернокожая девочка из Детройта в первый раз видит Рим, в первый раз приобщается к истории, сидя на заднем сиденье старого раздолбанного такси. Сплошные блики в объективе. Плохонькая дешевая фотокамера. «Я всего-навсего бедная черномазая девчонка из Америки! Но за эту короткую поездку от аэропорта Да Винчи я стала другим человеком! Если бы все люди увидели Рим так, как я — хотя бы в течение трех с половиной минут, — мы бы жили в эротическом сне генерального продюсера какой-нибудь студии звукозаписи, в его воплощенной мечте о посткапиталистическом будущем!»

Папе хочется верить, что внешний мир легко поддается пониманию. Так что пусть они с мамой увидят меня в новостях по телику. А пока что я просто уселся на синий пластмассовый стул в своей тесной прозрачной кабинке. И сидел под присмотром двух полицейских, пока ученые — про себя я назвал их «ученые обезьяны» — суетились снаружи в связи с прибытием еще парочки передвижных лабораторий в автоприцепах.

Потом к моему плексигласовому «аквариуму» подошел тот самый альфа-самец. Сказал, что его зовут Серж, и принялся задавать мне вопросы. Спросил, живу ли я сам по себе или до сих пор с родителями. Да сих пор? Вот урод. Я сказал, что это не его дело, а он кивнул и улыбнулся:

— Значит, с родителями.

Он был невысокого роста, худой как щепка. В белом халате поверх делового костюма, в каких ходит вся бюрократия.

Женщина, сопровождавшая Сержа, спросила, где работают мои родители. Я ответил, что мама работает в «Asea Brown Boveri», а папа — в ЦЕРНе*, в отделе программного обеспечения расчета зарплаты.

— У тебя есть братья? Сестры?

— Брат работает в отделе маркетинга в «Kellogg’s». Сестра — в «Nokia», в хельсинкском отделении. Наша семья — показательный пример всеобщей глобализации. Я сам изучаю английский всю жизнь. И еще в детском саду ездил в Англию по обмену.

— А сейчас ты где учишься?

— В университете. В Сорбонне.

Ага. Nous avons un genie ici a notre milieu. И что изучаешь?

— А это не ваше собачье дело.

Серж повернулся к женщине:

— Селин, ты понимаешь, как нам повезло? Наш первый европеец, ужаленный пчелой — впервые, заметь, за последние шесть лет, — не кто иной, как Шон Пенн. Будь добра, посмотри в холодильнике, там где-то должен быть антидот от безудержно гениального лицедейства, достойного премии «Оскар».

— Очень смешно.

Серж угрюмо взглянул на меня.

— Слушай, Жюльен, тебе двадцать два года, и у тебя недоразвиты лобные доли мозга. Можешь сколько угодно сейчас возмущаться и спорить, но это научный факт. Кстати, когда человек уверен, что он весь такой из себя замечательный и поэтому якобы вправе презирать всех и вся — это как раз показатель, что его лобные доли еще не развились до конца. На самом деле все твое поведение — это обычное биологическое клише. Для окончательного становления твоему мозгу нужно еще два-три года, а пока что ты просто биологический робот, и все твои мысли и чувства суть продукты неполноценных кортикальных сигналов и минутных капризов, обусловленных буйством гормонов. Так что не надо выделываться, молодой человек. Потому что ты можешь считать себя самым крутым, но для меня твое хамство — не проявление яркой индивидуальности, а всего-навсего нежелательная и до смерти скучная помеха на пути наших исследований.

— И что вы исследуете?

Он выдержал паузу — одну из тех пауз, на которые ты сперва не обращаешь внимания, а потом вспоминаешь и думаешь: «Черт, вот когда надо было быть более внимательным».

— Нам надо узнать, что в тебе есть такого, чего нет во всех остальных, и что привлекает пчел, — сказал он. — Это может быть важно. Для всей планеты.

— Ага.

— Поэтому прекрати выступать и веди себя, как мужчина.

Селин сказала:

— Просто поговори с нами, ответь на вопросы. Ты сегодня пользовался одеколоном? (далее…)

Пару десятков лет назад Дуглас Коупленд написал роман «Поколение X», в котором подробно рассказал о своем поколении — поколении 60-х-70-х годов прошлого века. Роман стал культовым. Теперь Коупленд взялся за новое поколение. За поколение тех, кто родился в 80-х и 90-х. Роман называется «Поколение A» и на русском языке выходит в издательстве «АСТ» (серия «Альтернатива»). Представители Поколения А действуют в наше время, в нулевые. Сюжет и структура романа просты и незамысловаты, но от этого чтение не становится менее увлекательным, тем более что многие могут узнать в героях романа (от лица которых и ведется повествование) самих себя. Что общего у представителей поколения А, с которыми знакомит нас Коупленд? Во-первых, их всех покусала некая загадочная пчела. А во-вторых… Впрочем, читайте отрывки из романа, любезно предоставленные нам для публикации издательством «АСТ».

АРДЖ

В юности я помогал старшему брату сопровождать туристов — в основном молодых американцев, которые приезжали на остров, чтобы «найти себя». Сколько мне приходилось выслушивать всякого бреда, когда какой-нибудь Крис, или Макс, или Крейг горячо обсуждали, что значит «обрести подлинную свободу внутри своего сознания»! Мне хотелось их поубивать. А что такого?! Нормальное человеческое желание. Когда эти Крейги считали, что я их не слышу, они называли брата Апу, а меня — мини-Апу и отпускали дурацкие шуточки насчет магазинчика «На скорую руку»*. Ну, да. Откуда им было знать, что когда у меня на работе выдавалась свободная минутка, я тут же садился смотреть онлайн «Симпсонов» и «Гриффинов» и вообще лазил по нету в поисках всяких забавных и интересных штук, которыми до сих пор увлекаюсь. Например, серийной фотосъемкой и японскими гейм-шоу. Так что я знал их как облупленных, этих Крейгов обоего пола с татуировками на лодыжках — в основном с изображением Дьявола и птички Твити.

Мне повезло дважды. Во-первых, мне дали хорошее образование, а во-вторых, у меня был отец, который работал в банке, в HSBC, пусть даже в такой глухомани, как наша. Логотип на входной двери был закрашен густым слоем краски

кирпичного цвета, чтобы не дразнить местных политиковпсихопатов. Окна в папином кабинете были закрыты листами фанеры, произведенной в штате Мэн. Логотипы деревообрабатывающей компании на обратной стороне листов никто не закрашивал. После школы я заходил к папе, ждал, когда он закончит работу, и от нечего делать рассматривал эти фанерные листы. Вот тогда-то, наверное, я и проникся Америкой, в частности — Новой Англией. Я представлял себе лес, где когда-то росли деревья, из которых потом сделали эту фанеру: огромные, высоченные деревья, закрывавшие небо. Я представлял, как богатые люди типа Джорджа Клуни мчатся верхом по бескрайним полям цветущего клевера и на скаку ловят языком снежинки. Эти богатые люди одеты в свитера (я не мог себе даже представить, как это бывает, когда ты надеваешь свитер). После конной прогулки они возвращаются в свои бревенчатые дома, и слуги подают им на обед жареную индейку.

Мне кажется, я по натуре — рабочая пчела. Одно время я почти каждый вечер ходил на пляж, смотрел на огромное небо над Тихим океаном и пытался понять, чего я хочу от жизни. Я уже понял, что меня не прельщает возить по острову богатеньких маменькиных сынков. В конечном итоге все закончится тем, что я по уши погрязну в индустрии неофициального секс-туризма, как это случилось с моим старшим братом. Теперь он водит по злачным местам европейских мужчин — и женщин тоже, хотя и реже, — которые сначала громко кричат о своем интересе к «богатой и разнообразной культуре» Демократической Социалистической Республики Шри-Ланка, но буквально на следующий день по приезде намертво зависают в порнокварталах, где и проводят весь отпуск. Такая работа меня совершенно не привлекала, но альтернативные варианты были нисколько не лучше: либо впахивать на плантациях, либо вступить в Народный фронт освобождения, либо заделаться воинствующим марксистом и податься в «Тигры освобождения Тамил-Илама». А что еще было делать молодому человеку в Шри-Ланке?

Однако папа устроил, чтобы меня взяли в банк — уборщиком на полставки. Я хорошо помню тот день, 26 декабря 2004 года. Я пришел на работу и принялся сосредоточенно делать вид, что полирую медную фурнитуру, которой там было в избытке и которой мой папа ужасно гордился. Мне нужны были деньги, и, если честно, мне совсем не хотелось идти на семейное торжество по случаю помолвки моей двоюродной сестры, умирать там со скуки, поглощать пирожки с морским окунем и кокосом на пляже в Навареднепуре и расхваливать жениха, Арнуда — толстого, вечно всем недовольного индуса, который коллекционировал елочные игрушки, купленные преимущественно на eBay. И вообще он какой-то весь педиковатый. Если не голубой, то уже близко к тому. Но моим дяде с тетей так не терпелось спихнуть дочку с рук, что они выдали бы ее замуж и за бенгальский фикус, если бы бенгальский фикус вдруг захотел на ней жениться. Поднявшись на третий этаж, я обнаружил, что один из сотрудников банка забыл выключить свой компьютер и даже не вышел из Интернета. И все, я погиб. Прощайте, медные ручки! Здравствуй, Drudge Report!** Я просидел в Интернете весь день, мозги уже не вмещали всю поступающую информацию, а потом снаружи послышались крики людей и какойто глухой наплывающий шум, который теперь ассоциируется у меня с вентиляционной системой в Центре профилактики и контроля болезней. Я подошел к окну, поднял жалюзи и выглянул на улицу. Серый поток цунами уже приближался к зданию банка. Но я был в безопасности. Здание было построено из бетона, и я находился на третьем этаже.

Уже тогда, в самые первые минуты, я искал взглядом знакомые лица в этом медленном мутном потоке. Уже тогда я знал, что праздник по случаю помолвки моей двоюродной сестры превратился в обручение со смертью и что теперь у меня нет семьи. Когда я вернулся домой, дома не было. Была только горка земли, облепленная размокшим мусором и увенчанная трупиком морского окуня, задохнувшегося без воды. На четвертые сутки после цунами стало уже окончательно ясно, что я остался совсем один. Это так странно: потерять все свои корни в стране, история которой простирается в глубь веков на десятки тысяч лет. Из банка меня уволили сразу — ведь мой отец больше там не работал. Мне пришлось пробиваться своими силами. Пару лет я проработал на стройках. Мы восстанавливали здания для разных общественных организаций типа ЮНИСЕФ и ЮНЕСКО. В отличие от многих моих ровесников я не соблазнился приглашением в Дубай. Но мне повезло: когда закончились строительно-восстановительные работы, я устроился уборщиком в отдел телефонных продаж корпорации «Abercrombie & Fitch», располагавшийся в бывшем складском ангаре на территории аэропорта Бандаранаике. С самого начала я не сомневался, что недолго пробуду простым уборщиком. Я хотел стать полноправным сотрудником отдела телефонных продаж и знал, что поможет мне осуществить эту мечту: моя страсть к глобальной культуре «made in USA» и глубинное знание психологии Крейгов. И я не ошибся. Буквально через пару лет мое желание сбылось. (далее…)

Выставка живописи Олега Мстиславовича Кроткова состоится в Выставочном зале на 1-й Тверской-Ямской, 20, с 7 по 17 февраля 2011 года.

Олег Кротков, Поток, 1990 год

Кратко о художнике:

Олег Кротков родился 8 сентября 1929 года в Москве, в семье, родословие которой по материнской линии восходит к старому московскому роду старообрядцев. Отец и дед Кроткова были профессиональными живописцами и графиками.

С 1943 года по 1947 Олег Кротков учился в студии ВЦСПС у С.М. Ивашева-Мусатова (известный московский живописец, один из героев романа А.И. Солженицына «В круге первом»).

В 1955 году окончил Художественный институт в г. Тарту (Эстония). С 1957 по 1989 года работал в КМДИ (Комбинат Монументального и Декоративного Искусства).

Олег Кротков получил навыки настоящей школы русской живописи с уклоном в сезанизм (цвет, колорит, своеобразный мазок), поэтому формально его вполне можно отнести к школе «русских сезанистов».

Олег Кротков, Прохожие в парке

Олицетворяя собой художественную преемственность поколений русских художников-колористов, Олег Кротков создаёт портреты, пейзажи, сложные символические композиции, подчас наполненные глубоким мистическим и религиозным содержанием (впрочем, это было характерно для Кроткова всегда, и особенно в 70-е, что ставило его работы тогда на довольно рискованную грань).

Олег Кротков, Матфей с ангелом, 1970 г.

Особое место во все периоды его творчества занимали и занимают весьма живые натюрморты.

Олег Кротков, Натюрморт (на круглом столике), 1985 г.

Олег Кротков с 1957 года активно принимал участие во всесоюзных, республиканских, московских выставках, показывая свои живописные и графические работы. С 1961 года – член МОСХ (принят по рекомендации академика Павла Корина и живописца Сергея Ивашева-Мусатова). Живописные работы художника находятся в нескольких музеях Москвы («Музей Современного Искусства»), Костромы, Пущино, Павлодара, в частных коллекциях Нью-Йорка, Чикаго, Монреаля, Тель-Авива, Иерусалима, Праги и других городов мира. С начала 80-х годов было организовано более двадцати персональных выставок Олега Кроткова в России, Израиле, Финляндии. Кредо художника Олега Кроткова — «Живопись никогда не умрёт».

8 февраля (28 января) 1796 года родился самый весёлый русский поэт

Встречаются в отечественной словесности лица оригинальные, от которых, однако, остается вроде бы совсем немного — домашнее имя, две-три строки. В лучшем случае — какой-нибудь куплет без привязки к автору. Такова судьба Ивана Мятлева. Или Ишки Мятлева, как звали его современники.

Не ву пле па —
Не лизе па.
Из стихов Ивана Мятлева

Самые знаменитые его строки звучат у Тургенева, в стихотворении в прозе из цикла «Senilia»: «Как хороши, как свежи были розы…».

Тургенев то ли действительно забыл (по сенильности), то ли сделал вид, что забыл (для настроения), что так начинается элегия Мятлева «Розы» (1834). Промчав сквозь годы, эти свежие розы появились у Игоря Северянина, уже в горько-трагическом контексте:

…Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
(«Классические розы», 1925).

Они же выбиты эпитафией на могиле Северянина в Таллинне. (далее…)

Нормальному мужику, чтобы вылезти из кровати, в которой нежится красотка, необходимы, без сомнения, весьма серьезные причины, но после десяти лет качельного, неустойчивого супружества найти их совсем не сложно. При этом не стоит глубоко копать, распалять воображение или изнурять себя пристрастным самобичеванием. В общем-то, все близко. Перед глазами. На поверхности. И нет причин свою неорганичную основу выпячивать на показ. Потому что за десять лет всё, что, казалось, должно было сцементировать, спаять наши тела, сердца и души, так и не обрело устойчивых форм. Приятных. Не позволяющих ни на минуту дистанцироваться от полярной привязанности, любовной спайки и живого вкуса к жизни.

Увы.

Слепое увлечение возрастными мужчинами ничего путного моей женушке не дало. Оно принесло ей лишь расстройство. А живя со мною, она и вовсе прозевала тот час, когда мы могли почти безболезненно расстаться и в последующем не тревожиться образом жизни друг друга.

Дело в том, что она засомневалась. (далее…)

31 января 1923 года родился писатель, который воспел хипстера

Художник должен «все время рисковать, возмущать покой, затрагивать больные вопросы в той мере, в какой ему позволяют его энергия и мужество… И влиять хоть в какой-то мере на историю своего времени. Хотя ход истории непредсказуем и будущее неизвестно», – говорил Мейлер. Свое мировоззрение он определял как «смесь марксизма, консерватизма, нигилизма и больших порций экзистенциализма».

Мальчик из благополучной еврейской семьи, он рос в Бруклине, пролетарском и бандитском районе Нью-Йорка. А учился в Гарварде – это не только старейший и самый престижный университет США, но и стиль, манеры, ощущение элитарности.

Услышав, что началась Вторая мировая война, он сочинил рассказик: «Мы продирались сквозь колючую проволоку, когда застрочил пулемет. Я шел и шел, пока не увидел свою голову, лежащую на земле. «Боже мой, я умер», – сказала голова. И мое тело споткнулось о нее».

На фронт Мейлер уходил с «Уделом человеческим» Мальро в башке и с «Анной Карениной» в вещмешке. Он мечтал оставить шрамы на карте истории. И – написать Великий Американский Роман. Кроме того, он хотел попасть в Европу, чтобы быть в первых рядах наступающих войск. А его отправили на Филиппины, воевать с японцами. Но зато роман «Нагие и мертвые» (1948) – о том, как американский разведвзвод отбил у японцев остров Анапопей, – сделал его знаменитым. (далее…)

Немного о принципах, «Лукойле» и о том, как делать не надо.

Три с половиной года я здесь был завсегдатаем. За это время четыре раза успел смениться состав официанток и барменов женского пола. Впрочем, может и не четыре, я просто перестал считать. Или сбился со счету. Пару миловидных физиономий, правда, сопровождали мое тамошнее присутствие почти всегда. Такие костяки, гайки в механизме, которые заменить не представляется возможным.

Музыканты -/, алкоголики, бизнесмены -/, неудачники, проститутки, мужички с толстым карманом, засороковники с половым бессилием – они собирались здесь, как правило, каждый вечер. Ну и я – чертов студентишка с пятаком-другим в кармане, размышляющий о том, как бы подешевле надраться, да еще девочку какую снять. Вечные салфетки с чьими-то номерами по утрам. Ты перезванивал, чтобы узнать, кто это, а тебя приятный мужской голос слал куда подальше. Иногда даже нахуй. Это экзистенциальная эстетика, что вы хотели.

(далее…)

«Life is a trip». Совместный проект «Перемен» и коммьюнити CheapTrip. Пилотный выпуск

Фото: kingbob86

Начавшееся в декабре сильнейшее за последние 50 лет наводнение продолжается. Несколько дней назад в Австралию пришёл новый циклон.

Тувумба. Элис Вуд

Это забавно: мы в Тувумбе 10 лет страдали от засухи, мы даже не могли помыть машины, а теперь дождь идёт с ноября. Всё абсолютно мокрое. Соседские мальчишки Ричард и Кейси целыми днями катались с раскисшего склона на досках для сёрфинга.

Я работаю в маленьком книжном магазине в центре города. Мне не с кем было оставить моего сына Адама, и мы вместе сидели с ним за прилавком. Я читала книгу о китайской еде. Адам – комиксы. «Мама, смотри, водичка», – сказал Адам. Около входной двери была лужица. Я посмотрела в окно. Наш магазин стоял как раз на перекрёстке. Дороги во все стороны были затянуты коричневой водой по щиколотку. Я не испугалась и ни о чём таком не подумала. Это было странно. Я взяла тряпку, вытерла лужу, заткнула щель между дверью и полом. Вечером у меня было свидание, и я собиралась приготовить курицу с мандаринами. Поэтому китайская еда в тот момент увлекала меня гораздо больше, чем лужи на улицах. Я вернулась обратно за прилавок.

Адам прилип к окну. «Мама, водичка двигает машины», – сказал он через некоторое время. Я посмотрела в окно. Вместо дороги была стремительная коричневая река. Вода прибывала. Бежали быстрые и жадные волны. Они как будто заглатывали пространство. Рядом с магазином были припаркованы десять машин. Река схватила одну и потащила вниз по улице, раскручивая и медленно засасывая в себя. Я распахнула дверь, холодный и грязный поток ворвался в магазин. (далее…)

28 (16) января 1897 года родился писатель, который придумал мовизм

Как живете, караси?
Ничего себе, мерси.
Валентин Катаев. Из стихов для детей

Великая Октябрьская социалистическая революция (как к ней ни относись) спровоцировала всплеск творческой энергии. И один из интереснейших писателей, революцией мобилизованных, — Валентин Катаев. Особый вопрос — какие трюки ему пришлось изобретать в предложенных обстоятельствах. И чем это на круг обернулось, кроме Сталинской премии (за «Сына полка»), звания Героя Социалистического Труда, дачи в Переделкине и прочих благ.

«Заговорили о Катаеве… — пишет Галина Кузнецова в «Грасском дневнике» (4 сентября 1930 г.). — «А разве он сидел в тюрьме?» — «Думаю, да» (отвечает Бунин). «Он красивый… Помнишь его в Одессе, у нас на даче?» (добавляет жена Бунина, Вера Николаевна). «Да, помню, как он первый раз пришёл. Вошёл ко мне на балкон, представился: «Я — Валя Катаев. Пишу. Вы мне очень нравитесь, подражаю вам». И так это смело, с почтительностью, но на границе дерзости. Ну, тетрадка, конечно…» Так великий русский писатель вспоминал в эмиграции о том, как вступал в литературу его ученик, писатель советский. (далее…)

27 января 1836 года родился Леопольд фон Захер-Мазох, чье имя легло в основу термина «мазохизм»

Вторая фамилия досталась герою настоящих записок от матери, Каролины-Йозефы, дочери львовского доктора Франца фон Мазоха, которому приписывают изобретение революционного метода борьбы с холерой. Терапия заключалась во флагелляции, т.е. бичевании: пациента изо всех сил охаживали плетками, казалось бы ускоряя летальный исход. Расчет был на то, что вместе с мученическим потом зараза уйдет из тела прежде, чем больной испустит дух. Считается, что именно таким способом удалось победить тяжелую эпидемию холеры в Галиции. (далее…)

Один знакомый, недавно, увлеченно доказывал мне, что заработать миллион нельзя, его можно только украсть. Он считает, что богачи должны отдавать «наворованные» миллионы бедным. И разница в доходах между людьми должна быть минимальна. Если бизнесмен не отдает большую часть своих денег, то его капиталы должны изымать государство и общество. Другой мой хороший знакомый, а с ним и многие россияне, считают Иосифа Сталина Великим миротворцем. Таково, к сожалению, наследие советской эпохи, сегодня все еще хотят жить за счёт государства и других людей, а следовательно «под государством». (далее…)

23 января 1881 года родилась маркиза Луиза Казати.

«Хочу стать живым шедевром» — сказала она однажды. И сделала из себя шедевр… Маркиза Казати стала знаменитейшей музой начала прошлого века. Художники писали и лепили ее, поэты воспевали красоту, модельеры дрались за право ее одевать. Героиня нескольких романов и вдохновительница сотен стихов, она коллекционировала дворцы и экзотических животных, спускала целые состояния на роскошные пиршества, устраивая восхитительные вакханалии (к примеру, в полуразвалившемся палаццо на берегу венецианского Большого канала и в красномраморном дворце парижского предместья). Поражала воображение Габриэле Д’Аннунцио, Дягилева, Артура Рубинштейна, Т. Э. Лоуренса.

Говорили, будто она заказывала восковые фигуры покойных любовников и хранила внутри них прах, красила золотой краской слуг, выгуливала на поводке леопардов, целовалась со змеями. Впрочем, скорее всего, так оно и было, ведь, как сказал Филипп Жюлиан, «в жизни эта женщина ни разу не изменила легенде».

Можно сказать, что созданный ею образ стал наиболее популярным женским образом в мире после Девы Марии и Клеопатры: ее бесчисленных живописных, скульптурных, фотографических портретов хватит, чтобы заполнить огромную галерею. Список тех, кого она вдохновляла, можно множить и множить: Теннесси Уильямс, Джек Керуак, Морис Дрюон…

На русском языке о ней есть книга «Неистовая маркиза: жизнь и легенда Маркизы Казати». Авторы: Скот Д. Райерссон, Майкл Орландо Яккарино. Вышла в издательстве «Слово/Slovo» в 2006 году, 200 иллюстраций, 304 страницы. Издательство «Слово/Slovo» любезно предоставило нам для публикации первую главу этой книги.

Неистовая маркиза: жизнь и легенда Маркизы Казати

Легенда гласит, что маркизу Луизу Казати выдумал Габриэле Д’Аннунцио. Похоже, она сама поверила в этот миф и до самой смерти не уставала увековечивать созданный им эксцентричный образ. Мертвеннобледная маска, огромные изумрудные глаза, обведенные углем, и копна огненнорыжих волос делали ее живым воплощением загадочных и манящих героинь знаменитого итальянского декадента. (далее…)

Фрагмент книги «Серапионовы братья».

Фридрих Дюренматт. Иллюстрация к «Серапионовым братьям» Гофмана

<...>

— Это значит, господа, — воскликнул Теодор, — наш баловень Киприан увидел какого-нибудь чудного духа и не считает наши земные очи достойными, чтобы поделиться с нами своим видением! Полно, однако, кобениться и начинай рассказ! Если же ты играл в нем, как ты выразился, дурную роль, то я утешу тебя, рассказав какое-нибудь из моих собственных приключений, в котором я играл роль еще худшую. Это со мной, к сожалению, случалось нередко.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, — сказал Киприан и, подумав несколько минут, начал так.

— Однажды, во время моего путешествия несколько лет тому назад по южной Германии, я остановился в городке Б***, известном своими прекрасными окрестностями. Я путешествовал по обыкновению без проводника, хотя иногда помощь его, особенно при дальних прогулках, была бы вовсе не лишней. Так однажды, не зная дороги, я забрел в очень густой лес и чем более старался из него выбраться, тем более, казалось, терял всякий человеческий след. Наконец лес стал немного редеть, и я внезапно увидел сквозь деревья человека в коричневой отшельнической рясе, с соломенной шляпой на голове и с черной, всклокоченной бородой. Он сидел на обломке свесившейся над оврагом скалы и задумчиво глядел вдаль, сложив на груди руки. Во всей его фигуре было что-то странное и необыкновенное, так что я невольно почувствовал небольшой страх, вроде того, какой непременно ощутил бы всякий, если бы увидел вдруг в действительности то, что привык видеть в книгах и на картинах. Передо мною, казалось, сидел живой анахорет первых веков христианства среди обстановки диких пейзажей Сальватора Розы. Впрочем, скоро я сообразил, что бродячие монахи далеко не редкость в этой стране, и смело подошел к моему пустыннику с вопросом, какой дорогой следует мне идти, чтобы скорей выбраться из леса и вернуться в Б***. Он смерил меня с головы до ног мрачным взглядом и ответил глухим, торжественным голосом: «Легкомысленно и безрассудно поступаешь ты, смущая подобным пустым вопросом мою беседу с почтенным собранием, которым я окружен. Я хорошо понимаю, что любопытство меня видеть и слышать привела тебя в эту пустыню, но ты видишь, что теперь у меня нет времени для беседы с тобой. Мой друг Амброзиус Камальдони сейчас возвращается в Александрию, ступай вместе с ним». С этими словами незнакомец встал и спустился в овраг. Мне казалось, что я вижу сон. Вдруг невдалеке послышался стук колес; я бросился на звук сквозь заросли кустарников и скоро вышел на лесную дорогу, по которой ехал крестьянин на двухколесной телеге. Я пошел ему навстречу и воротился вместе с ним в Б***. По дороге я рассказал ему мое приключение и спросил, не знает ли он, кто этот загадочный человек. «Ах, сударь, — ответил крестьянин, — это очень почтенный человек; он называет себя священником Серапионом и уже давно живет в этом лесу, где собственными руками выстроил себе хижину. Люди болтают, что у него голова не совсем в порядке, но он все-таки благочестивый человек, никому не делающий зла и часто наставляющий нас, соседних жителей, поучительной речью и добрым советом». (далее…)

Иллюстрация к новелле Гофмана «Песочный человек»

Я также не посоветовал бы ни одному противнику психоаналитической концепции подкреплять утверждение о том, будто бы страх за глаза есть нечто независимое от кастрационного комплекса, именно гофмановской новеллой о Песочном человеке. Ибо почему же страх за глаза поставлен здесь в теснейшую связь со смертью отца? Почему Песочный человек всякий раз появляется как нарушитель любви?

Лишь в редких случаях психоаналитик испытывает стимул заняться эстетическими наблюдениями — даже тогда, когда эстетику не сводят к учению о прекрасном, но определяют ее как учение о качествах нашего чувствования. Он работает а других слоях душевной жизни и мало имеет дело с теми импульсами чувства — лишенными ясной цели, приглушенными и зависящими от столь многих сопутствующих констелляций, — которые чаще всего составляют материал эстетики. Однако время от времени случается, что он должен заинтересоваться определенной областью эстетики, причем обычно эта область лежит где-то в стороне, оставленная без внимания специальной литературой по эстетике.

Такой областью является «зловещее». Нет сомнений, что оно принадлежит к жуткому, внушающему страх и ужас; столь же верно и то, что слово это не всегда употребляется в поддающемся четкому определению смысле, так что чаще всего оно вообще совпадает по значению именно с устрашающим. Но мы вправе все же ожидать того, что использование особого слова-понятия оправдывается наличием какой-то особой сути. Нам хотелось бы знать, какова эта единая суть, позволяющая внутри страшного выделить еще и «зловещее». (далее…)

3 января (15 января по новому стилю) 1891 года родился Осип Мандельштам. Его друг, Георгий Иванов, написал о нем (уже находясь в эмиграции), по меньшей мере, два очерка. Первый из них вошел в скандально прославленную книгу его «метафизически правдивых» воспоминаний «Петербургские зимы». И представлен ниже. Второй очерк стал частью цикла «Китайские тени». В нем Иванов на многочисленные упреки публики в том, что в «Петербургских зимах» он якобы исказил образ Мандельштама, отвечает: «Ни одного слова о Мандельштаме я не выдумывал — зачем же выдумывать забавное о человеке, который сам, каждым своим движением, каждым шагом — «сыпал» вокруг себя чудаковатость, странность, неправдоподобное, комическое… не хуже какого-нибудь Чаплина — оставаясь при этом, в каждом движении, каждом шаге, «ангелом», ребенком, «поэтом Божьей милостью» в самом чистом и «беспримесном» виде». И мы ему верим.

Осенью 1910 года из третьего класса заграничного поезда вышел молодой человек. Никто его не встречал, багажа у него не было, — единственный чемодан он потерял в дороге.

Одет путешественник был странно. Широкая потрепанная крылатка, альпийская шапочка, ярко-рыжие башмаки, нечищенные и стоптанные. Через левую руку был перекинут клетчатый плед, в правой он держал бутерброд…

Так, с бутербродом в руке, он и протолкался к выходу. Петербург встретил его неприязненно: мелкий холодный дождь над Обводным каналом — веял безденежьем. Клеенчатый городовой под мутным небом, в мрачном пролете Измайловского проспекта, напоминал о «правожительстве».

Звали этого путешественника — Осип Эмильевич Мандельштам. В потерянном в Эйдкунене чемодане, кроме зубной щетки и Бергсона, была еще растрепанная тетрадка со стихами. Впрочем, существенна была только потеря зубной щетки — и свои стихи, и Бергсона он помнил наизусть… (далее…)