Олег Зоберн. Автобиография Иисуса Христа. — М.: Эксмо, 2017
…Христианство, по определению — нелегкая религия.
Веру надобно вырастить в себе, причем не обязательно с участием ее официальных институций. Другими словами, чтобы полюбить того же Христа, нужно взрастить его в душе, понять и объяснить его жертву. Писатель Олег Зоберн и понял, и взрастил — как раз в себе, по-своему, — написав автобиографию Спасителя от первого, понятно, лица.
До этого не додумалась ни русская классика, жаловавшаяся на жизнь устами бедной лошади у Льва Толстого и вилявшая собачьим хвостом у Саши Черного, ни даже постмодернизм, который, помнится, вещал у Пелевина голосами насекомых. А замечательный поэт Татьяна Щербина из концептуалистского круга Сорокина-Монастырского нынче соглашается, что идея романа «Автобиография Иисуса Христа» великолепна.
Действительно, вжиться в образ героя такого исторического и духовного уровня — задача не из простых, автор перелопатил тысячи документов, и вот что оказалось. «Зови меня своим именем» — фильм с таким названием уже есть, а теперь им стоит назвать, например, премию литературного лицедейства. (далее…)
Занятия традиционной китайской живописью — это, скажу я вам: — дело увлекательное безумно, но несколько специфическое. Коренным образом меняющее хоть отчасти, да все же хоть чуточку европейские наши мозги…
Самым первым моим потрясением было то, что пришлось начать все сначала — я-то полагала, что, проучившись 7 лет в художественной школе, могу смело и легко быть среди лучших и всезнающих. Оказалось же, что я даже кисточку держать не умею…
Начать с того, что собственно китайские традиционные краски не похожи ни на что. Они совсем прозрачные, как воздух, могут быть густыми как гуашь или акрил, а могут быть тоньше самой легкой акварели. Вместе они образуют тысячи оттенков и переливаются бесконечно, и можно один цвет перекрывать, — после того как он высох, — еще 5-10 раз. При этом исходный цвет усложняется, обретает глубину и сложность звучания… (Тогда как если бы проделать то же самое с акварелью — пятно превратилось бы просто в грязную половую тряпку. А если использовать для тех же целей масло, — то каждый последующий цвет будет попросту поглощать предыдущий). (далее…)
Длиннолистные плакучие ивы прикоснулись, срослись со своим отражением в тёмно-зеленоватых тихих каналах и прудах. В любом водоёме здесь водятся огромные красные рыбы. Они прячутся обычно под камешками или в тени берегов, но стоит кинуть что-нибудь в воду, и из глубины зеленоватой трясины выныривают одна за другой их большеглазые морды, причём сначала высовываются рыбы поменьше, а под конец выпрыгивают уж и вовсе гигантские… красные рыбы в зелёной воде — и появление их как танец — медленно — одна за другой они плавно, как будто скользя по колесу, выныривают в зону видимости и исчезают опять…
Ярко-оранжевые мандарины, белоснежный чеснок и узловатый имбирь, наваленные горами на стареньких деревянных телегах, стоящих здесь повсюду, где только ступает нога человека, а ступает она везде… Узкие бесконечные спокойные каналы с зеленоватой водой. (далее…)
Как не любитель фантастики вообще, пусть и «философской», на первых же строчках я внутренне сжался, настраиваясь — наверно, бессознательно — на то, чтоб разнести книгу в хлам.
Поначалу складывалось впечатление, что писалась она будто специально для озадачивания читателя нарочито неожиданными концовками, которые всё вдруг переворачивают с ног на голову, сражая его наповал парадоксальными, ошарашивающими вопросами-дилеммами (как, например, в рассказе «Убить друга»), причём и сам финал в рассказах этих далеко не всегда внятен… Кто-то из критиков писал об использовании автором метода «доведения до абсурда». Я полностью с ним согласен, и веяла надо мною навязчиво тень приснопамятных чёрноюморных анекдотов. (далее…)
Москва, Издательство Натальи Поповой «КСТАТИ», 464 стр. 2017.
В книге опубликованы рисунки А.Ремизова и его рукописный альбом «Из Достоевского». На обложке шаржированный портрет Алексея Ремизова работы Натальи Гончаровой (из коллекции Ренэ Герра).
Фрагмент книги
Когда погружаешься в изучение жизни и творчества Алексея Ремизова, на память приходят слова Марины Цветаевой:
«Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».
В доказательство она приводит имя Алексея Михайловича Ремизова. По ее мнению, и «за границами державы Российской» он остается «не только самым живым из русских писателей, но живой сокровищницей русской души и речи». (далее…)
В. Перегудов, «Сад золотой». М.: «Художественная литература», 2009 г.—408 с.
Зачастую ощущение слитности автора с его произведением маячит в восприятии читателя где-то совсем на заднем плане или отсутствует вообще. Здесь же сразу и ясно чувствуешь: написан этот сборник рассказов, миниатюр и афоризмов человеком пассионарным, очень любящим жизнь и вместе с тем глубоко совестливым, имеющим в жизни этой очень свой, притом цельный и довольно жёсткий свод правил — нравственных и художественных… написан языком вкусным и сочным, чуть сказовым, а важные текстообразующие фразы, строящиеся на первозданной, какой-то непосредственной и оттого непривычной сочетаемости, большей частью чётки и коротки — по-перегудовски ёмки и образны.
Владимир Казаков. Жизнь прозы / Предисл. Е. Мнацакановой. Мюнхен: Wilhelm Fink Verlag, 1982. 226 с.
Немного алхимическое Владимира Казакова
«Прижизненное немецкое издание прозы В. Казакова (1938—1988), написанной в первой половине 1970-х годов», сообщает аннотация на сайте издательства «Гилея». Книги, конечно, не найти — как мало кто нашел самого Казакова. Как не нашла себе «места на земле» у нас его проза. В глухие 70-е и писать такое! Только ряд, как заборов и осин, восклицательных знаков — лучшая и отщепенческая самая проза, которой на Страшном суде оправдается наша литература, писалась тогда — не благодаря, но вопреки. «Москва-Петушки» (1969—70), «Школа для дураков» (1973), «Это я — Эдичка» (1976) и Владимир Казаков. (далее…)
За это время в проекте было опубликовано 22 сборника шестнадцати разных авторов.
Это очень разные сборники, разные по духу и мастерству стихи. Но в любом случае большинство из их авторов я могу назвать поэтами Перемен.
Поэты Перемен – это те, в чьих стихах звучит прорыв за пределы, в неизвестное, break on through to the other side. Это совсем необязательно какие-то светлые эмоции или вечные чувства, но в этих словах, а также в том, что стоит за этими словами, слышится стремление выйти наружу, нарушить привычное, растворить устоявшееся.
Поэзия (речь идет в первую очередь о том, что называется «лирической поэзией») – это не писательское мастерство, не ремесло, не умение обращаться со словом. Скорее, это состояние.
Если ты падаешь в бездну и можешь при этом что-то сказать по этому поводу, это поэзия. (далее…)
Елена Алексиева. Нобелевский лауреат / Пер. с болгар. Н. Нанкиновой. М.: Центр книг Рудомино, 2017. 528 стр.
Если современная болгарская литература пока еще отсутствует в читательском меню, то книга молодого прозаика, поэта и драматурга (у нас в журнале «Иностранная литература» выходила ее пьеса «Мадам Мисима») Е. Алексиевой — замечательный повод заполнить пробел.
Увлечься и задуматься над книгой, которая — совсем не то, чем кажется.
Ведь начинается она как-то совсем обычно — творческим и возрастным кризисом нобелиата Эдуардо Гертельсмана, который не хочет писать, не знает, зачем согласился приехать выступать в Софию да и просто мечтает сбежать от своего литературного агента… Рефлексии, кажется, слишком знакомые по усредненной западной и не только литературе. (далее…)
Андрей Бычков: «Вот мы и встретились» — ЭКСМО, 2017.
Прозу такого плана — план еще тот — принято называть маргинальной. Этакое кино не для всех, маркировка «18+», перед прочтением сжечь. Впервые прочла текст Бычкова, когда довелось жюрить по приглашению Виктора Топорова «Нацбест»: было это в далеком 2010-м, и жюрился его роман «Нано и порно», и писан был .
«Нацбеста» автор не получил, однако-с «главное — участие», ну а потом… потом буквы, оченьмногобукв, опять и снова.
Тьма тьмущая альфабеток, продраться чрез которые «тварям дрожащим» подчас немыслимо: жить-дрожать да умирать-дрожать — совсем другая история! (далее…)
“Dandelions” Yasunari Kawabatа, translated from the Japanese by Michael Emmerich, New Directions.
«Одуванчики» — книга нобелевского лауреата Ясунари Кавабата (1899—1972) в этом году вышла в английском переводе Майкла Эммериха в издательстве New Directions.
Этот последний и неоконченный роман в форме философского диалога автора с самим собой вызвал необычное оживление на книжном рынке Европы спустя почти полстолетия после смерти автора и посмертной публикации романа на родине. В чём причина поздней публикации прекрасной прозы нобелеата на язык широкого литературного общения в Европе?
В том ли, что к этому дикому и навязчивому, но целебному растению относятся по-разному в разных частях света? На Западе, фанатично культивирующем культ молодости, страх перед старостью (которая не наступит никогда), одуванчик всего лишь сорняк. В лучшем случае лекарство, и он ассоциируется с немощью и болезнями.
На французский язык “Одуванчики” были переведены в 2012, но одно название — «Pissenlits» могло вызвать сардоническую ухмылку у практичных и иронических французов. (далее…)
Странные вещи творятся в Москве.
На днях я пригласил на свидание девушку. Будучи культурным человеком, я решил сводить ее в музей имени Рериха. Вероятно потому, что девушка обладает мистически неземным образом, а музей Рериха — место очень мистическое и совершенно неземное. Всякий раз, когда я ходил в этот музей, экспозиция поражала. И оставляла в полном осознавании того факта, что музей Рериха — это место для Москвы важнейшее. Своего рода духовный центр, из которого на весь город распространяются невидимые нити, из которых сплетается над городом своего рода защитный кокон, позволяющий городу оставаться достаточно светлым даже в том небывало тяжком контексте, в котором он пребывает в наши дни. (далее…)
Выход долгожданного романа Дмитрия Быкова «Июнь» (М., АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017) — настоящий детский утренник для начинающего структуралиста. Столь велик соблазн разобрать его на камушки и колесики, а затем собрать, как кубик Рубика.
1.
Как неоднократно анонсировал сам Дмитрий Львович и отмечают рецензенты, «Июнь» составляют три части, с тремя самостоятельными сюжетами и героями. Объединяет их в роман, и это тоже не раз фиксировалось, второстепенный персонаж, шофер Лёня; тут любопытная находка — пролетария снабдить ангельским функционалом, назначив курьером между мирами. Есть и менее заметная игра с актерами второго плана, которые перебегают пограничья и даже забегают вперед — так в первой части Миша Гвирцман встречает в трамвае политизированного подростка, который во второй части станет Шуром и сыном вернувшейся из эмиграции поэтессы. (далее…)
Александр Уайтлоу Робертсон Трокки — из тех, кто напрямую отвечал за тектонические сдвиги контркультуры в прошлом веке.
Проповедник «расширения восприятия», издатель, писатель, либертин и один из самых свободных людей, на русском он славы, кажется, не снискал — у нас выходила лишь одна его книга «Молодой Адам». Хотя возвышается в ряду прочих левиафанов — Берроуза и Кроули, Миллера и Жене.
Родился в 1925 году в Глазго (фамилия — от отца, чей итальянский род перебрался в Шотландию еще в 1870-х годах). Во вполне состоятельной и благопристойной семье (двоюродный дед Алекса — кардинал и кандидат в Папы). Рано умерла мать, и, по его словам, «ее смерть стала для него направлением в жизни» — отметим тут, как и в более поздних высказываниях про совершение «духовного харакири», тему смерти. (далее…)
При звуках пения Дженнифер Лопес мучительно вспоминается что-то советское. Что-то наподобие группы «Блестящие» или певца Андрея Губина. Как будто Джей Ло им всем родственница – мать, жена или сестра. Словно и не было на свете никаких бесчисленных мужей и друзей. И вовсе не признана она всем белым светом «Главной Попой Планеты». А будто бы Дженнифер – незаконно рожденная дочка Леонида Брежнева. И росла она не в самом бедном и самом бандитском квартале Нью-Йорка Бронксе, а в подмосковном поселке городского типа Дубки. И поэтому-то как раз музыка у нее именно такая: медленно-заплетающаяся, как речь Леонида Ильича, черная и густая, словно брови застойного вождя, добрая и теплая, как его характер, и такая немощная – как вождь в старости. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>