Ландыш — самый медленный цветок. Он распускается почти всю зиму под неусыпным контролем кроликов (поэтому у них красные глаза). Он для тех, кто ждал, ждал, а потом уже забыл, что ждет.
Москва сера, как лицо работяги с похмелюги.
Серый снег, серая земля, единство. Окружная. Уходящие вдаль, в заборы сугробы. Машины тоже в налете, как язык. Покрыты пеплом вулканических газов. Перхотью с крыльев моли. Умирающей всегда в демисезон, тот узкий затянувшийся период, что похож на тонкую щелку в двери, из которой досадливо дует. Пыльцой с мертвых.
Книга, которую начнешь читать в этот сезон, всегда пропустит его вперед. А летом будет уже не то, как пальто не по погоде.
В которых спешат сейчас нараспашку люди с трачеными долгими месяцами лицами. (далее…)
«…еврейские анекдоты не всегда хороши. Они особенно плохи, когда не понимаешь их или когда приходится самому играть в анекдоте роль глупую». Горький
Увидеть Бога
Последней великой, по-итальянски: лаудой, — песней-хвалой пращура францискианства (нищенствующего ордена) св. Франциска Ассизского — была «Песнь о Солнце». Восхваляющая абсолютно все божии творенья: Брата Солнце — frate sole, Сестру Луну — sora luna, Брата Ветра — frate vento, Сестру Воду — sora aqua, Брата Огня — frate focu, Мать Землю — matre terra, Сестру Смерть — sora morte.
Написанное практически на смертном одре, за «час до смерти», это произведение античной традиции на умбрийском диалекте стало первым в мире памятником религиозной итальянской литературе.
Вообще такие люди как Франциск появляются на земле довольно редко, считал Максим Горький, называя их по-горьковски остро — весёлыми праведниками.
И ежели Христос, несомненно, праведник, но — увы и отнюдь — не весёлый, точнее даже, в некоем смысле — педант. То родоначальником когорты именно «весёлых праведников» Горький считал собственно Франциска Ассизского. Великого художника страстной любви к жизни. Любившего человека не для поучения любви, — а потому, что, обладая идеальнейшим искусством и счастьем восторга жизни, жизнелюбия, — он не мог не делиться этим счастьем с людьми. (далее…)
Сегодняшняя история с фильмом «Матильда» — всего лишь частный случай, который отражает положение с творческими жанрами у нас в стране.
Ещё в октябре прошлого года министр культуры на одном из ведомственных брифингов заявил, что (цитирую): «Мы бы хотели определять тематику фильмов, на которые будут выделяться бюджетные средства, работать со сценаристом, продюсером». То есть, по сообщению ИНТЕРФАКСА, наш Минкульт планирует согласовывать сценарии фильмов, которые будут финансироваться из госбюджета.
По словам Мединского, после того как в Министерство культуры будут поступать сценарные заявки, специальная комиссия может просить поправить те или иные моменты. И ещё одна очень интересная новость: со следующего года Министерство культуры собирается самым жёстким образом определять тематику игровых, неигровых и анимационных фильмов, которые будут делаться опять же на государственные денежки. Похоже, скоро сбудутся слова великого Федерико Феллини, что цензура это реклама за государственный счёт. (далее…)
Каждый ищет вдохновение в том, что трогает душу и побуждает испытать искренние эмоции.
Как показывает практика, чем печальнее и сложнее материал, тем проще впитать в себя его настрой.
Композитор Игорь Яковенко создал 11 этюдов в стиле классической и академической музыки, изучая работы английских лириков ХV-XX вв. Каждая из них по своему раскрывает общую мысль о хрупкости человеческого сознания, понимаемого в своем прямом значении — состоянии максимальной напряженности во всех направлениях. Что и характеризует душевные неравновесия, свойственные персонажам как прошлого, так и нашей современности.
Этюды будут исполнены Татьяной Качановой (сопрано) и Максимом Щедриным (скрипка). Партию фортепиано исполнит автор. (далее…)
Михаил Бараш — поэт, прозаик, эссеист. Родился в Москве в 1958, биофизик. Участник самиздатовских изданий «Эпсилон салон», «Русская мысль», «Континент». С 1987 года жил преимущественно в Париже. В настоящее время занимается переводами с французского и собственной микропрозой.
*
Александр Чанцев: Михаил, вы ведете очевидно непубличную, тихую, внутреннюю, я бы сказал, литературную жизнь. Это же сознательный выбор в нашем шумном мире, среди подчас крикливой литературной братии? И как вас можно было бы представить в «вводке» к этой беседе?
Михаил Бараш: Последняя истина индивидуальна, я думаю. Типологически я открыт в публичный мир больше, чем это обнаруживалось до сих пор. Правда, немногим больше. Так пока складывалось в моей биографии, в которой нет ничего особенного, кроме того, что я спрашивал с себя больше, чем мог дать. В каком-то смысле, работа не отпускала.
А если меня представлять. Вот как приблизительно пересекаются между собой общее и частное. Факты не такие значительные, но, возможно, красноречивые. Если перечислять в случайном порядке, как приходят мне самому, забывшему о всякой скромности. Мои тексты опубликованы почти во всех интернет-источниках из самых разборчивых (право, не знаю, какие остались среди пригодных по направлению, кроме тех, которые я сам сейчас снобирую с детским упрямством), и моя известность и, возможно, влияние растут (если не самообольщаюсь, как видно по лайкам и комментариям в фб например). (далее…)
«Убить Бобрыкина» Саши Николаенко: полнолунное соло для струны без оркестра
«Абсурд не в человеке и не в мире, но в их совместном присутствии». Альберт Камю
А знаете ли, каково это — носить безумие в себе?..
Литература русская примеров много знает, когда душевная болезнь Героя даёт возможность Автору заставить нас по-новому взглянуть на Мир. И Саша Николаенко, задумывая повесть, никак не ожидала, что сам посыл её обяжет к особой форме изложения (свободным ямбом), которая взорвёт классический конфликт «отцы и дети» и приведёт такой неординарный сказ (дай Бог) в финал литературной Премии «Нацбест».
Тем не менее, сопоставления с классикой выглядят в нашем случае притянутыми за уши. У Достоевского (образы Мышкина, Ставрогина) болезненные явления предстают как следствие психической организации героев, «истории духа», почти канонической веры в беса. Сумасшествие гроссмейстера Лужина подаётся Набоковым отстранённо, при этом автор почти не пускает читателя в голову Лужина, дозированно приоткрывая чертоги разума, вводящие нас в глубины гениальности и прогрессирующей паранойи, в то время как николаевский Шишин явлен нам весь, изнутри, почти нараспашку…
Казалось бы, ближайшей аналогией должна быть «Школа для дураков» Саши Соколова, в которой раздвоение личности героя, ученика школы для умственно отсталых детей, помогает воссоздать мир внутренний и внешний в едином, мучительном объеме. (далее…)
Сразу же пробежался по коментам — в принципе, в них и надо искать суть, настроение отзывов о фильме.
Как всё яркое и неординарное, короткометражка вызвала шквал эмоций в Сети. (За несколько дней 3,5 млн. просмотров!) Отсюда и будем шагать. Потому что отклики официальной прессы, при всём уважении, попахивают, уж извините, тухлятинкой: слишком чувствуется преднамеренность, предопределённость, предвзятость, загнанные в рамки «наклона» соответствующей редакции.
Пятьдесят на пятьдесят — вот выявленное мной процентное соотношение эмоций. От сугубо негативных до крайне возбуждённых, положительных. И это понятно. Так и должно быть с явлением, имеющим под собой… юмор, талант и желание выделиться. Да-да! — всё просто. Всё талантливое — априори сомнительно с точки зрения массового читателя, почитателя, зрителя. Зритель тут же примеряет действие картины на себя, философски подвергает сомнению: от поругания до восхваления. Но — главное! — не остаётся безучастным. И вот в том зрительском участии, мысленном нахождении в процессе, его анализе — и кроется гвоздь талантливой задумки. (далее…)
Луис Бунюэль не любил психологию и психоанализ, называя их никчемными безделушками, обслуживающими прихоти состоятельных людей.
В каком сердце, в каком боге найду я
глубину озера? Ни в этом мире, ни в
ином нет ничего, что утолило бы мою
жажду. Однако я знаю, и ты тоже
знаешь это, что все бы разрешилось,
если бы существовало невозможное.
Невозможное! Я искал его у пределов
мира, на границах своего существа.
Альбер Камю
Такое восприятие психологии было обусловлено личным опытом режиссера — одни психоаналитики усматривали в его картинах различные проявления эдипова комплекса, другие находили в его творчестве признаки шизофрении (К. Г. Юнг, посмотрев «Андалузского пса», нашел в нем прекрасную иллюстрацию dementia praecox; последователь Фрейда доктор Александер, увидев ту же картину, «написал, что смертельно напуган, или, если угодно, в ужасе, и не желал бы иметь каких-либо отношений с человеком по имени Луис Бунюэль».)
Между тем, именно психологическое исследование личности и творчества Бунюэля позволяет осветить истоки и сущность его кинопоэтики. Ни классический психоанализ, низводящий все многообразие психического к эдипову комплексу, ни философская публицистика, усматривающая в сюрреализме режиссера социальный протест, не приближают нас к пониманию Бунюэля. Его творчество исходило из глубин его психического и было обусловлено только им. Все прочее — модные веяния эпохи, сюрреалистический бунт, де Сад, революционность и новая религиозность — впитывалось им постольку, поскольку соответствовало его глубинному психическому содержанию.
Знакомство Бунюэля со смертью состоялось очень рано. Каким был этот опыт, мы можем только догадываться. В детские годы в нем проявилось уже вполне отчетливое двойственное отношение к смерти — она одновременно и отталкивала, и привлекала его. (далее…)
Андрей Явный. Музыка прощения. – М.: Эксмо, 2017. – 256 с.
…Точнее сказать, как простить эту книгу, ведь ее автор будит в нас такие вибрации, такие глубины выворачивает наизнанку, что после прочтения возможно одно.
Или это, или другое, как говорил Кузьмич в «Особенностях национальной охоты», а лучше все сразу и много. Ну, а если серьезно, то особые практики тут не нужны. Автор — мольфар (целитель-вещун), мастер медитаций, музыкант — предлагает свою теорию всепрощения, отличную от клише и штампов. Не церкви, нет — церковной культуры, которая, становясь «популярной», создает свои шлягеры на каждый день.
Так вот, в «Музыке прощения» — романе о буднях шамана в столице, синкопированном духовными упражнениями, поначалу подобную практику высмеивают. (далее…)
«Графомания — психическое заболевание, выражающееся в пристрастии
к писательству у лица, лишенного литературных способностей».
Толковый словарь русского языка по ред. проф. Д.Н.Ушакова, М., 1935 г. «Графомания — болезненное пристрастие к писанию, сочинительству».
Словарь русского языка в 4 т., М., 1985 г.
Введение
Полвека, отделяющие эти определения друг от друга, ничего не прибавили к пониманию такого, как оказалось, совсем не безобидного феномена.
Вроде бы с ним все ясно и понятно. Но как только сталкиваешься с конкретным графоманом и его творениями, ясность и понятность сразу же затуманиваются.
Начнем с весьма существенного Ушаковского уточнения: «…у лица, лишенного литературных способностей».
Речь идет попросту о бездарности, которая может проявляться в любом виде и жанре искусства. Но в массовом порядке бездарность оккупирует именно литературу. Ведь здесь она не так наглядна, как в других видах искусства. А главное, она не требует специального обучения, требует по мнению графомана лишь минимальной грамотности, предельного минимума технических средств и профессиональных навыков.
Никаких тебе сольфеджио, никаких тебе истязательских упражнений на скрипке, никакой тебе мороки с овладением рисунком и живописью. И дорогостоящие скрипки, мрамор, холсты, кисти и краски — слава богу тоже не нужны. (далее…)
О да, человек бывает счастлив. Тот, кто знает это чудесное состояние, никогда не спутает его ни с какими другими впечатлениями.
Человек может быть счастлив. Хотя и не должен быть счастлив, как раз потому, что он человек, а значит, зависим, раним, озлоблен. Счастье самородком выскакивает к нему из напластований крупных печалей и мелкого вредительства жизненных ситуаций, составляющих то, чему вопреки.
Счастье — редкостное ископаемое тех времён, когда зла в мире ещё не было.
Любой успех, достигнутый недобрыми ухищрениями, даже мелким жульничеством, даже просто в сопровождении недобрых замыслов и нечистых намерений, приносит разной силы удовлетворение, но не счастье.
Парадокс, но именно в человеке совмещаются несовместимые зло и счастье. (далее…)
Одна из телепередач Игоря Волгина под рубрикой «Игра в бисер» была посвящена творчеству Сергея Есенина.
Передача всколыхнула мою уже такую давнюю влюбленность в его стихи.
Разумеется, речь идет о лучших стихах, лучших в моем восприятии. Кроме того, я испытываю к Есенину чувство горячей благодарности. И вот за что!
В школе я без запинки бойко декламировал пушкинское «Мороз и солнце, день чудесный» и с пафосом лермонтовское «Погиб поэт, невольник чести». Но душа моя при этом не волновалась. Взволновалась она в год, когда Есенин еще оставался под запретом. Мне, ученику девятого класса, дали переписать тетрадочку со стихами опального лирика. Я там прочел стихотворение о корове:
Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах…
И с этой минуты блаженно заболел поэзией. Мне ее открыл Есенин. (далее…)
Ведь из каких болот взлетают гении
В какие бесконечные миры!
Вместо предисловия. Несколько возражений Дмитрию Быкову
В своей талантливой лекции о «Герое нашего времени» Дмитрий Быков высказал некоторые мысли, с которыми я не согласен.
Так, в лермонтовских стихотворениях, разных и зачастую противоположных по настроению и смыслу, он видит многоразличие литературных масок. И явно ошибается! О подлинности переживаний убедительно свидетельствуют самоё стихи Лермонтова, глубина их и сила выразительности. (Разумеется, нет речи о его подростковых, незрелых опусах.).
По мнению Быкова, «Тамань» представляет собой тройственный автопортрет Михаила Юрьевича. Это открытие, увы, ни на чём не основано. Отдельные черты характера, запечатлённые автором в его персонажах, отнюдь не воссоздают его целостного автопортрета.
Весьма сомнительно утверждение о близости Лермонтова к исламу с его фатализмом, что якобы неотделимо от любви поэта к Кавказу. (далее…)
Плохо вы меня знаете, если, восхищаясь эстетической
стороной моего творчества, пренебрегаете и нравственными
предпосылками, без которых оно немыслимо (…)
Томас Манн. Письмо г-ну Кинбергу. 1937
При всей оригинальности японской культуры в ней всегда было сильно влияние заимствований. Так, кроме буддизма и даосизма из Индии через Китай и Корею, письменности из Китая, в основном из Китая же было заимствовано большинство ставших традиционно японскими искусств.
А литература нового времени сформировалась после Реставрации Мэйдзи под влиянием переводов европейской и во многом русской литературы, театр – под воздействием знакомства с французским театральным искусством и т.д.
Западное влияние было ощутимо и в ХХ веке – и даже у таких писателей, имеющих имидж сугубо оригинальных и, более того, «западников», как Юкио Мисима.
Для определения генезиса эстетики Мисимы мы сравнили ее с эстетикой немецкого писателя Томаса Манна (1875 – 1955), автора, который, по признанию самого Мисимы, был не только его самым любимым писателем, но тем, кто более всего повлиял на формирования его стиля и эстетики в целом.
В наследии Мисимы, даже среди его достаточно многочисленных эссе и автобиографических материалов, не удается отыскать какого-либо отдельного произведения, посвященного разбору его рецепции творчества Манна и изложению взглядов Мисимы по вопросу эстетики Манна. Однако рассыпанные по отдельным его произведениям высказывания, а также данные, приведенные в «Словаре Юкио Мисимы», дают нам некоторые основания для анализа общего отношения Мисимы к творчеству немецкого писателя, а также для реконструкции воззрений Мисимы на эстетическую систему Томаса Манна. (далее…)
Выход книги стихов «Цветок Амальфи» стал поводом для разговора с поэтом, прозаиком, публицистом, художником, преподавателем, членом исполкома ПЕН-клуба и главным редактором журнала «Охраняется государством» – об эмиграции, традиционализме, нынешней аристократии, новаторстве в поэзии, В. Бибихине, ПЕН-клубе и объединении церквей.
Александр Чанцев: Твой новый поэтический сборник «Цветок Амальфи» посвящен полностью Италии. Почему такой выбор? Италия жива? Потому что в октябре, когда был там, не покидало ощущение страны, более живущей за счет своего прекрасного прошлого, чем витальной ныне.
Андрей Новиков-Ланской: Очень люблю эту страну. В ней какое-то сосредоточение красоты. Красивые люди, язык, природа, архитектура. Великолепная кухня. Но если говорить о прекрасном прошлом, то в Италии более чем где-либо ощущается непрерывность, единство исторического времени. Когда сегодняшний быт не противопоставлен развалинам Древнего Рима, средневековым романским соборам и палаццо Ренессанса, а естественным образом продолжает их. Главное место молодежных тусовок в маленьких городках – на площади у кафедрального собора, как и много столетий назад. И пасту на обед итальянский клерк ест в заведении, где ее неизменно готовят лет пятьсот.
Русский человек испытывает неизбежную тоску по такому единству во времени. Наша повседневность, увы, не имеет преемственности, она оторвана от истории – во всяком случае, материальной. Ну а то, что Италия – место скорее отдыха, праздника и удовольствий жизни, чем какого-то трудового напряжения – это, безусловно, так. Но в Италии витально. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>