Прохасько Тарас Богданович – украинский прозаик. Родился в 1968 году в Ивано-Франковске (Западная Украина). Окончил биофак Львовского университета. Автор ряда повестей и романа «Непростi». Лауреат премий имени Дж. Конрада, «Книга года BBC» в номинации «Детская книга». Произведения в переводе на русский публиковались в журнале «Новый мир», антологии «Галицкий Стоунхендж», вышли отдельной книгой «Непростые». Беседа с Тарасом Прохасько состоялась на круглом столе московского фестиваля «Украинский мотив» в октябре 2012 года. Тарас Прохасько говорил не на родном украинском, а на русском языке. Мы постарались сохранить аромат его живой речи, внеся лишь минимальную правку. Вопросы задавал Андрей Пустогаров. (далее…)

Слово способно иметь явно ощутимый смысл, но при попытке состояться он оказывается не поддающимся определениям и формулировкам. Он имеет свойство рассеиваться как раз в тот момент, когда нам померещилось, что мы его обнаружили.

И всё, что у нас остаётся, – это еле слышно шумящие раковины утраченного смысла, в возможность разгадать который мы верили ещё мгновение назад. После слова всегда остаётся нечто ускользающее и непокорное, не подвластное описанию, какой-то метафизический осадок. Этот смысл никогда не присутствует, но мерцает как призрак цельности в глубине нескончаемой анфилады открывающихся горизонтов. (далее…)

Июньской ночью 1945 года на шоссе под Москвой едва не был убит «главный русский писатель». Нет, не Алексей Толстой. «Красный граф» к тому времени четыре месяца уже как умер. Власть с помпой похоронила его, но тут же едва не убила другого, куда более важного тогда писателя.

«Важного» пригласил к себе на дачу член правительства: посидеть, поговорить вечерком. А вот что из этого вышло, тот, кажется, долго не рассказывал потом никому, а если и рассказывал, то – шепотом.

– Сначала мы ужинали, – напишет через много-много лет. – Тонкие вина, лососина, черная икра. Бесшумно входящие горничные. Только иногда в дверях показывались люди, несшие охрану… Мы говорили о литературе…

Ну конечно – о чем же и говорить с писателем? Пристрастия правда оказались разными, может быть, вкусы, а может и Сталина не так вспомнили. (далее…)

Это о том, зачем нужно искусство. Наступает момент, когда надо говорить в полный голос, а языка у искусства нет – рот полон салонных штампов; не только «соловьи» виноваты – подставьте любой салон: квадратики и полоски абстракций, гламурный авангард, соцреализм и капреализм. Тогда искусство делает усилие и создает современный язык.

По техническим причинам материал перемещен на другую страницу. Чтобы прочитать его, нажмите СЮДА.

Ко дню рождения Модеста Петровича Мусоргского, самого русского из русских композиторов

«На глазах у всех пал преступный узурпатор,
могучий дарованием и силой воли человек, пал,
истерзанный неумолимой работой карающей совести». Из критики: о сущности образа царя Бориса

Согласитесь, дорогой читатель, трудная задача – назвать ярчайшего классического композитора середины 19 века, эпохи крымского поражения, «Севастопольских рассказов», смерти государя Николая, эпохи больших перемен: «Всякие вести бродят…» (Герцен). Причём композитора-новатора, одновременно органически и глубоко связанного с русской художественной культурой – как исторической, так и стилистически устремлённой в безбрежное будущее. (далее…)

Десница и шуйца настоящего философа-революционера

Человек произошел от обезьяны, следовательно,
мы должны любить друг друга.
(Силлогическая шутка Вл. Соловьёва)

Лишь творчество самого себя спасает. Бердяев

Россия, пережившая к началу 20 века столько немыслимого, невероятного, – в смысле того, чего от неё даже и не ожидали, – скажем так, осела, приосанилась. В плане положительных поперву влияний освободительных движений, – в итоге обанкротившихся, оборотившихся страшной реакцией. В плане многочисленных смертных казней, необоримого роста преступности, засилья порнографии.

Розовая утопия западничества, впрочем, как и прекраснодушная вера интеллигентских славянофилов, обернулась духовным кризисом «сосредоточенного раздумья» (С. Булгаков). Поросла грязною тиной: убийствами, грабежами, воровством, всяческим распутством и провокациями: «Как только жизнь выдвинула на очередь вопросы практические, так немедленно обнаружилось внутреннее противоречие славянофильской доктрины, её бессознательное тяготение к провозу европейской контрабанды под флагом начал русского народного духа»^*. – Так и Бердяев, встречавшийся на Западе с русскими социал-демократами, протащил как-то через границу – в тайнике – политконтрабанду. (далее…)

О социологической прозе и прикладной футурологии

Кристина Хуцишвили прислала мне свой роман «Триумф» («РИПОЛ – Классик»; М., 2013 г), написав в самопрезентации – «молодой автор». Поэтому ей должно польстить сравнение с автором сильно взрослым и прославленным, к тому же вдруг оказавшимся последнее время в устойчивой моде.

Известный эпизод из «Травы забвения» – молодой автор Валентин Катаев приносит мэтру Ивану Бунину очередной рассказ. Про молодого же человека. В этой прозе есть многое: несчастная любовь, кокаин в подозрительной компании, розовые голуби… И даже профессия героя – декоратор. Иван Алексеевич слушает – сначала благожелательно, но к финалу наливается фирменной бунинской желчью:

– Какого вы черта битых сорок пять минут морочили нам голову! Мы с Верой сидим как на иголках и ждем, когда же ваш декоратор наконец начнет писать декорации, а, оказывается, ничего подобного: уже все. (далее…)

Из библиотеки Президента Д. А. Медведева. ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

ПОЯСНЕНИЕ:

Подзаголовок у главы 3 «Технологии…» – «Из библиотеки Президента Д. А. Медведева». На самом деле, на книжных полках Президента этих текстов нет. Я послал ему только «Разговор России с Западом» и хотел послать ещё «Пасынков», но потом передумал. «Разговор…» дошёл лишь до г-на(г-жи) А. Ицкович. Он(она) переслал(а) это в министерство культуры, на том всё и кончилось. Министерству не до текстов никому не ведомых авторов, а может, и не до литературы.

Причина, почему я потревожил Президента, – его призыв россиян к патриотизму и сетования по поводу отсутствия современных произведений на патриотическую тематику. Озабоченность Президента понятна и напрямую связана с другой его головной болью – тонкими технологиями, правда, связь между ними виртуальная, невидимая, хотя очень тесная. В том и сложность, что все главные причины запрятаны в виртуальности; на поверхности, обычным зрением их не увидеть. Как мог, я старался прояснить проблему с разных её концов: в «Монологе…» с позиции лингвистики, в «Разговоре…» с платформы истории, в «Пасынках…» с точки зрения жертв и жертвенности. (далее…)

Он отпустил бороду и поселился на острове. Но эти нехитрые действия выдают лишь внешнюю схожесть. Максим, как Хемингуэй, полагает, что «нет человека, который был бы как остров, отдельно от всех, но каждый человек – часть материка».

И колокол всегда звонит по тебе, помните? Поэтому Кантор смело выдает свое мнение на все, что волнует – вне генеральной линии любой тусовки или партии. Он вместе со всеми и сам по себе. Противоречие? Возможно. (далее…)

«Своё мнение о картине каждый должен составить сам».

По узким и грязным улицам Арканара бредет (скачет на коне) человек. Из окон домов на него выливают помои, без зла, не прицельно, естественным способом сообщения. В Арканаре нет канализации. Возможно, когда-то она была, но ее реформировали и демонополизировали, и каждый хозяин доставшейся ему части распоряжается ею по своему усмотрению: захочет – сдаст в лом металлов, захочет – переделает под самогоноварочный аппарат.

Под ногами (копытами коня) человека – помои. И помои подаются в дешевых и дорогих тавернах.

В тавернах, домах и на улицах Арканара сильные вооруженные люди грабят, унижают, иногда убивают слабых безоружных людей. Сильным здесь не стать без насилия. Здесь самый близкий синоним сильного – это насильник. Нашему герою тоже нужно казаться сильным, поэтому он сам иногда грабит и унижает. В отличие от других, он недоволен собой. Будь внешние условия иными, он бы вел себя совсем иначе. Но, во-первых, в Арканаре не может быть других условий, во-вторых, он выполняет миссию. Он собирает данные для потомков. Он – этолог, этнограф. По крайней мере, он так считает. И он такой не один. Свою миссию выполняют многие – одним нужно построить дом, другим посадить дерево, третьим вырастить сына, четвертым заработать здесь денег и убежать. Поэтому всем им тоже нужно быть сильными, поэтому они грабят и унижают друг друга. Будь внешние условия иными, они бы вели себя совсем иначе. По крайней мере, так считают они. (далее…)

Слои Слаенова и Дао русского магната.

Авторство термина «олигархическая литература» принадлежит, уж извините, мне. Придуман в процессе работы над книжкой «Культурный герой: Владимир Путин в современном российском искусстве». Впрочем, стучать в грудь, ломиться в открытую дверь и требовать патента не хочется – термин получился неуклюжим и лапидарным. Но и другого на место, взыскующее заполнения, не вставало.

Речь вот о чем: в последние полтора десятка лет в русской литературе возникло направление, отражающее труды и дни крупного бизнеса, технологию «большого хапка», взаимоотношения магнатов с людьми власти и политики, криминала и – подчас – искусства.

Описывая его и анализируя, я опирался, на, прежде всего, романы Юлия Дубова («Большая пайка» и «Меньшее зло») и Александра Проханова («Господин Гексоген» и «Политолог»). Упоминал тексты Владимира Сорокина и Виктора Пелевина, где «олигархическое», в менее концентрированном виде, является фоном, неизбывной опухолью эпохи. (далее…)

Авторское вступление:

В возрождённом журнале STORY вышла моя статья о Максиме Канторе. Когда писал, думал, что стану патологически нерукопожатным в среде либеральной интеллигенции. Потом думал, что, в общем, я там никого и не знаю, потому не жалко. А потом думал вот что. Год назад Кантор в своем романе высмеял выступления Дмитрия Быкова в Барвихе, и тогда все возмутились. А через полгода вышел роман Владимира Сорокина, в котором тот же гражданин поэт изображен в ключе совсем уж непристойном.

Но если Кантора записывают в непримиримые охранители, то Сорокина почитают иконой свободомыслия. А он вот что. Всё меняется, все проходит через переосмысление. И тогда я просто подумал, что напишу про Кантора как есть. А потом видно будет. В журнале вышла укороченная версия текста. Укоротилась она на моменты, которые мне дороги. Поэтому выложу текст целиком здесь. Ни в коем случае не рассчитывая, что кто-то станет читать все эти 15 000 знаков. Просто на память.

– Какие позиции Вы занимаете? Либеральные или патриотические? Вы осуждаете революцию и сталинские репрессии? Или Вы сочувствуете большевикам? Каковы Ваши политические взгляды? Да и сам-то Вы кто? Писатель или художник? С кем Вы?

– Я с Фомой Аквинским, – спокойно отвечает Максим Карлович Кантор.

Непривычная прямота художественного метода Кантора неотступно сопутствует парадоксальной сложности его личной биографии и истории его семьи. Вся жизнь Канторов это действия вопреки предлагаемой логике. Семья еврейских эмигрантов возвращается из Буэнос-Айреса в Коптево. Отец Максима Карл Моисеевич, окончив магистратуру философского факультета МГУ, работает лаборантом в рыбном институте, потому что больше никуда не берут после тюрьмы, где он сидел под следствием по делу о космополитизме и вышел исключительно благодаря смерти Сталина. (далее…)

Великий святой стал символом преображения страны

Одним из самых убийственных обвинений русской культуре и самым весомым доказательством ее… неполноценности традиционно является то, что она не пережила Ренессанса, не ощутила всплеска западноевропейского гуманизма. Здесь только одна бесконечная и застойная осень Средневековья. Не было Петрарки, Леонардо, своего Рафаэля, Шекспира, Данте. Не было любовной реставрации античного культурного тренда, да и собственно, что могли здесь знать об Античности темные и забитые люди, всегда живущие под тем или иным игом-гнетом.

О каком революционном Возрождении может идти речь, когда тягучая инерция здесь правит бал?! И еще бесконечный ряд «не» предъявляется…

Беда! «Людоедская» улыбка Джоконды русскую культуру не освещала, до гор трупов высшей точки гуманизма, как в финале пьес Шекспира, здесь тоже далеко… Отсюда и еще одно «не»: а была ли вообще культура на Руси или только прозябали здесь испокон веков одни безграмотные забитые крестьяне-лапотники, которые прячутся в темных избах и смотрят на белый свет через бычьи пузыри в окнах?..

Все подобные абстрактные построения и рассуждения разбиваются, когда начинаешь говорить о конкретных примерах. Сергий Радонежский – одна из самых безусловных фигур отечественной истории и культуры. От него нас отделяет семьсот лет. Именно он – неученый отрок Варфоломей, ставший после пострижения в монахи Сергием, разрушает все тезисы, доказывающие ущербность русской культуры. (далее…)

О поэзии Н. А. Головкина на материале поэтического сборника «Рябина».

«Свет свершённых дел…»

«Закружится метелица,/ одарит серебром./ Жизнь крутится, как мельница,/ день мелется за днём», – пишет поэт Николай Головкин, и таким образом само течение жизни, ход времени связывает с природой и, кстати, не только по смыслу, но и используя аллитерацию: метелица – мельница – мелется.

Тема быстротекущей жизни осмысливается поэтом и в другом стихотворении, где уже первая строфа передаёт настроение и вызывает доверие: «Не ждёшь, уйдя, ты тризн и панихид,/ ты в воздухе, как облако, растаешь./ И в памяти у тех, кто знал, оставишь,/ быть может, свой чудаковатый вид…» [1, с. 49]. Доверие это вызывает то ли сама тональность стихотворения, то ли последний стих с грустным признанием и почти детской открытостью.

И непонятно, кто это прощается – то ли сам поэт, то ли его лирический герой? Кто размышляет о Земле, «что была тебе приютом»? И поначалу сжимается сердце от этих строк, навеянных вечной темой жизни и смерти, которая рано или поздно встает перед каждым художником, требуя осмысления. И признание и растерянность слышатся нам в них.

Однако следуя древней логике круговорота воплощений и бессознательной вере в повторение жизни, поэт размышляет: (далее…)

В молодости А.С. Пушкин написал богохульную поэму «Гавриилиада». Религиозным людям ее лучше не читать.

На Пушкина в суд не подашь. Он умер 29 января (по старому стилю) или 10 февраля (по новому стилю) 1837 года. Запрещать издание «Гавлиилиады» тоже как-то неудобно. Как ни крути, а все-таки «солнце русской поэзии».

В начале 1820 года молодой Александр Сергеевич Пушкин, за два года до этого выпущенный из Лицея, почувствовал, что «тучи» над ним сгущаются. И было отчего. В это время сложилась тревожная международная обстановка. «Священный союз» не справлялся с возложенными на себя обязательствами по усмирению Европы. Запад бурлил.

В Париже, в оперном театре был убит наследник французского престола, племянник короля герцог Беррийский. В Испании произошла революция, отменившая привилегии дворянства. Россия пока оставалась островком стабильности. Но чтобы этот островок сохранить, Александру I пришлось «закрутить гайки» во внутренней политике, в частности, запретить разные тайные общества, расплодившиеся в офицерской среде.

А тут еще Пушкин со своими «экстремистскими» стихами. Одна ода «Вольность» чего стоит: тут и казнь французского короля Людовика XVI, и прозрачные намеки на убийство Павла I. А чего с точки зрения противоправительственного экстремизма стоит следующее четверостишие из оды:

Самовластительный Злодей!/ Тебя, твой трон я ненавижу,/ Твою погибель, смерть детей/ С жестокой радостию вижу.

А вот четверостишие, приписываемое Пушкину:

Мы добрых граждан позабавим/ И у позорного столпа/ Кишкой последнего попа/ Последнего царя удавим. (далее…)