28 ноября 1881 года родился Стефан Цвейг

23 февраля 1942 г. газеты всего мира вышли с сенсационным заголовком на первой полосе: «Знаменитый австрийский писатель Стефан Цвейг и его жена Шарлотта покончили с собой в пригороде Рио-де-Жанейро». Под заголовком помещалась фотография, больше похожая на кадр из голливудской мелодрамы: мертвые супруги в постели. Лицо Цвейга умиротворенно-спокойно. Лотта трогательно положила голову на плечо мужа и нежно сжимает его руку в своей.

В то время, когда в Европе и на Дальнем Востоке бушевала человеческая бойня, ежедневно уносившая сотни и тысячи жизней, это сообщение не могло долго оставаться сенсацией. У современников поступок писателя вызвал скорее недоумение, а кое у кого (к примеру, у Томаса Манна) – так и просто возмущение: «эгоистическое презрение к современникам». Самоубийство Цвейга и спустя более чем полвека выглядит загадочно. Его причисляли к одному из всходов той суицидальной жатвы, которую фашистский режим собрал с нив германоязычной литературы. Сравнивали с аналогичными и почти одновременными поступками Вальтера Беньямина, Эрнста Толлера, Эрнста Вайса, Вальтера Газенклевера. Но сходства здесь (не считая, конечно, того факта, что все вышеперечисленные были немецкоязычными писателями – эмигрантами, а большинство – евреями) нет никакого. Вайс вскрыл себе вены, когда гитлеровские войска вошли в Париж. Находившийся в лагере для интернированных Газенклевер отравился, опасаясь, что будет выдан германским властям. Беньямин принял яд, боясь попасть в руки гестапо: испанская граница, на которой он оказался, была перекрыта. Брошенный женой и оставшийся без гроша в кармане Толлер повесился в нью-йоркском отеле.

У Цвейга же никаких очевидных, обыденных причин для того, чтобы свести счеты с жизнью, не имелось. Ни творческого кризиса. Ни финансовых затруднений. Ни смертельной болезни. Ни проблем в личной жизни. До войны Цвейг был самым успешным немецким писателем. Его произведения издавались во всем мире, переводились не то на 30, не то на 40 языков. По меркам тогдашней писательской среды он считался мультимиллионером. Разумеется, с середины 30-х годов германский книжный рынок оказался для него закрыт, но оставались еще американские издатели. Одному из них Цвейг за день до смерти отправил два последних своих произведения, аккуратно перепечатанных Лоттой: «Шахматную новеллу» и книгу мемуаров «Вчерашний мир». В столе писателя позднее обнаружились так и незаконченные рукописи: биография Бальзака, очерк о Монтене, безымянный роман. (далее…)

На странице проекта «PDF-поэзия Peremeny.Ru» опубликован сборник стихов Александра О’Фролова под названием «Всё есть гриб и грязь».

Некоторая информация об авторе: (далее…)

26 ноября 1881 года родился выдающийся русско-татарский эмигрант, художник Николай Фешин

Николай Фешин – выдающийся русский живописец, рисовальщик и портретист мировой величины. Его картины экспонируются в крупнейших музеях мира и в престижных частных коллекциях. Работы именитого мастера высоко ценились в разные годы минувшего столетия. Сегодня на аукционах стоимость отдельных картин зашкаливает за миллионы американских долларов. Так, в прошлом году на аукционе МaсDougall’s полотно «Маленький ковбой» было продано за 10,8 миллиона долларов.

Николая Ивановича Фешина чаще всего называют «художником двух континентов». Искусствоведы США прочно связывают мастерство художника прежде всего с Таосской школой (штат Нью-Мехико, США), правда, отдают должное также нью-йоркскому и калифорнийскому периоду его творчества. Однако многих ценителей живописи Николай Фешин в большей степени поражает своей «русскостью», «верностью глаза и поразительной силой чувства» художника, «проецирующего на зрителя формируемое в его душе вдохновение». Очень точно об удивительной атмосфере фешинского творчества сказал наш соотечественник С.Т. Коненков, знаменитый художник, скульптор и добрый знакомый Фешина: «Красота, заключенная в его полотнах, русский дух, не растраченный им до последних дней, сеют добро и добрые чувства и в Америке, и в Европе». (далее…)

Граф де Лотреамон, настоящее имя Изидор Дюкасс, писатель, поэт, автор знаменитых «Песен Мальдорора», шокировавших читателя бесконечными преступлениями, перверсиями и проклятиями в адрес Творца. Родился 4 апреля 1846 г., умер 24 ноября 1870 г.

«Я заменяю меланхолию отвагой, сомнение — уверенностью, отчаяние — надеждой, озлобленность — добротой, стенания — чувством долга, скептицизм — верой, софизмы — холодным спокойствием и гордыню — скромностью».
Граф де Лотреамон

Мальдорор – бог. Ибо кто же еще может утверждать, что он жил всегда, перевоплощаться, принимать разные обличья, совокупляться с акулой, вошью и вступать в схватку с самим Творцом? Мальдорор – злой бог.

Неисчислимы его злодеяния против рода человеческого. Он отвергает любовь, предает своих друзей, насилует и убивает невинного ребенка, вступает в противоестественные связи, коварно умерщвляет тех, кто хотел бы верить в него. И при этом Мальдорор не отождествляет себя с Сатаной. Скорее он – сам принцип негативности, последний постулат свободы, отвергающий закон человека и его Творца. Или, выражаясь на языке нашей психоаналитической эпохи, Мальдорор – это принцип воображения, стремящийся взять верх над принципом реальности. Мальдорор как последний бастион человека пишущего, для которого бог является через слова. Но чтобы написать Песни Мальдорора надо не просто «оторвать голову своей совести», надо суметь и самому отомстить себе за это право, надо и самому себе растерзать грудь, ведь такие песни пишутся «на смертном одре».

Сейчас уже не так важно, кем был Лотреамон в действительности. Его след, след его кометы важнее для нас его личности, скрывающейся под псевдонимом некоего графа Лотреамона, о которой нам, впрочем, кое-что известно: малоразговорчивый, стремящийся к уединению молодой человек по имени Изидор Дюкасс, чья мать умерла, когда ему исполнилось всего полтора года. Для нас важнее, кто есть и кем будет Лотреамон в своих последующих воплощениях. И если он вновь появляется сейчас – как принцип, ищущий своего автора и своего персонажа – и если уже сейчас он расправляет где-то свои крылья, то какой облик принимает он на этот раз, чтобы снова сразиться с Драконом, порождающим эту реальность? (далее…)

О книге Романа Сенчина «На черной лестнице»

There’s no future for you
Sex Pistols

Рассказ с мамлеевским названием «Жить, жить…» Роман Сенчин написал в 2009 году. С тех пор в рюмочной «Второе дыхание», смачно изображенной в этом сочинении, ничего не изменилось. Впрочем, два года для «Второго дыхания» — пустяшный срок. Злачное заведение, что гудит в подвале около метро «Новокузнецкая», не меняется уже второе тысячелетие. Вы и сейчас можете спуститься в ее чрево, подарив себе экскурсию в веселые девяностые.

Уютная убогость, маргинальная культура, а вернее, бескультурье легендарного «Второго дыхания» и генеральная линия прозы Романа Сенчина, похоже, явления одного свойства.

На черной лестнице его последнего сборника собрались разные в своем однообразии люди: неудавшийся молодой актер из провинции, городской лузер, спускающийся раз в месяц чуть ли не всю зарплату в дорогом элитном клубе, одинокая девушка-продавщица из тонара мясных продуктов, ведущая популярной телепрограммы, стареющие интеллигенты, ну, и, наконец, сам Роман Валерьевич, явившийся на встречу с западной журналисткой.

Вообще, Роман Сенчин обладает уникальной способностью проникать в чужую приватную жизнь невидимкой. Если другой писатель вламывается в чей-то частный мир тараном-омоновцем, то автор «На черной лестнице» умеет превращаться в облачко и незаметно втягиваться сквозь замочную скважину в чей-то дом. Даже в квартиру одинокой женщины. Сенчин призраком бродит по спальным районам, заглядывая в спальни его обитателей. Не исключено, что и сейчас он наблюдает за вами.

С персонажами сенчинских рассказов происходит вот что: с ними ничего не происходит. Все, как в жизни. Они сонно сидят на самом краешке обрыва и чего-то, бездействуя, ждут. Одно неосторожное движение и им – жуткий катастрофический конец. Но Сенчин никогда не ставит точку. Его мастерское клеймо – многоточие. Единственное досказанное сочинение Сенчина – роман «Елтышевы», взбудораживший публику в прошлом году. Видимо, читатель, все-таки, подсознательно стремиться услышать заключительный аккорд, которым Сенчин его не балует.

Заглавный рассказ сборника «На черной лестнице» заканчивается так: «И от новых таких же пустых (лет, — В.Г.) не спасешься. Вот так все и будет еще долго – очень долго, тяжело и пусто».

У его героев нет надежды, нет будущего. Они живут в кромешном аду. Они даже не живут, а убивают время на черных лестницах. Они зевают, как чеховские дачники, вдруг неожиданно вспыхивают и снова проваливаются в житейское болото. И продолжают тлеть. Но вот что интересно: это тление тянется годами, десятилетиями. И вроде жизнью такое существование нельзя назвать, но эти тени живут, живут, живут, пьют на черной лестнице и вяло беседуют о том, о сём.

Народная мудрость гласит, что беспредельных страданий не бывает. Если человек сильно мучается, то либо умирает он сам, либо проходит его боль. Персонажи Сенчина и не умирают, и мучения их не заканчиваются. Следовательно, страдания им, в общем, не в тягость, а в радость.

Художественная мощь Сенчина заключается в том, что он заставляет читателя испытать наслаждение упадком. Он погружает читателя в такое уютное блаженство безысходности, что и вылезать из него не хочется. Читаешь и думаешь: блин, а я ведь и не один такой раздолбай! Вот они – мои коллеги по «Второму дыханию», мелкие бездарные, слабые людишки. Чего рыпаться?

Все это – замечательно, но, похоже, декаданс Сенчина никогда не будет удостоен лауреатской премии. Он всегда будет в коротких списках. Автору без выпуклой позиции – премия не светит. Зато его книги обладают магнетизмом поговорки «Голосуй не голосуй – все равно получишь…».

Этот парадоксальный циничный оптимизм даже улучшает настроение. Когда осознаешь, что ничего впереди не лучится, что надеяться не на что, что все кончилось, не успев начаться, становится как-то легче на душе. Терять-то уже нечего. В таком состоянии, глядишь, и второе дыхание откроется.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Картина маслом. О новом романе Мишеля Уэльбека «Карта и территория»
В формате. О книге Романа Сенчина «Информация»
Реальный отжиг. О книге Михаила Елизарова «Бураттини. Фашизм прошел»
Афедрон: сиквел. О романе Елены Колядиной «Потешная ракета»

Личности и творчеству Федора Михайловича Достоевского посвящено бесконечное множество всевозможных исследований, которое с каждым годом пополняется все новыми работами. Им несть числа, ибо бесконечен Достоевский, беспределен и его художественный мир. «Ум теряет надежду когда-либо проникнуть до конца в этот мир: слишком чуждой кажется нам при первом познавании его магия, слишком далеко уносит в беспредельность его мысль, неясно его назначение, — и душа не может свободно любоваться этим новым небом, как родным». (Стефан Цвейг).

И все же есть несколько строк, которые смогут объяснить судьбу Достоевского гораздо полнее даже самой обстоятельной его биографии. Строки эти принадлежат другому большому художнику и посвящены еще одному Поэту: «… нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему.

Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.

Но Он взял на Себя наши немощи, и понес наши болезни; и мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом.

Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказания мира Нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились». (Книга Пророка Исайи. Гл. 53: 2-5).

Достоевский не производил никакого внешнего впечатления. Он был незаметен, невзрачен и угрюм. Н. Н. Страхов отмечал, что Достоевский, «несмотря на огромный лоб и прекрасные глаза, имел вид совершенно солдатский, то есть простонародные черты лица». По свидетельству В. В. Тимофеевой, «это был очень бледный — землистой, болезненной бледностью — немолодой, очень усталый или больной человек, с мрачным, изнуренным лицом, покрытым, как сеткой, какими-то необыкновенно выразительными тенями от напряженно сдержанного движения мускулов». Подобным образом описывали Достоевского и другие современники: «Он вспоминается мне невысоким, тщедушным, с лицом бледным, напряженно-сосредоточенным и неприветливым, с живыми, проницательными, чернеющими, как угольки, глазами; все обличье его являло что-то нервное и болезненное. Рядом с красивым, величавым старцем Тургеневым Достоевский казался маленьким и невзрачным». (Граф Д. Олсуфьев). «На эстраду вышел небольшой сухонький мужичок, мужичок захудалый, из захудалой белорусской деревушки. Мужичок зачем-то был наряжен в длинный черный сюртук. Сильно поредевшие, но не поседевшие волосы аккуратно причесаны над высоким выпуклым лбом. Жиденькая бородка, жиденькие усы, сухое угловатое лицо». (В. А. Поссе). (далее…)

«Предатель» — взгляд иностранки

В своей новой книге «Предатель» Александр Карасёв словно приглашает нас представить себе театральную сцену: она поворачивается перед нами, показывая всё новые декорации, но не отменяет старые совсем. Роман в рассказах «Предатель» – это такая сцена, единое полотно со своей стержневой идеей, которую каждый читатель сможет открыть для себя сам.

Читатель на этот раз – иностранка, она видит жизнь в России, тонкий язык писателя, русских людей.

Иностранному взгляду книга Карасёва показывает, что Россия в Австрии почти неизвестна. В отличие от фильмов и музыки, русская литература, в принципе, часть нашего австрийского сознания: Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов. Но мы ничего не знаем о современной русской литературе. Очень жаль. Как оказалось, у вас есть отличные интересные авторы.

«Предатель» знакомит нас с жизнью в русской армии. Мы узнаём, чем солдаты и офицеры занимаются на войне и во время повседневной службы. Вообще мы очень хорошо чувствуем, что автор говорит правду. В первой части книги «Чеченские рассказы» он рассказывает о войне в Чечне. А Чечня – это тема, о которой мы знаем, но знаем только из СМИ, формирующих у нас типичное для Запада мнение. Россия, русские, русская армия, война в Чечне – во многом для нас это миф.

В то же время, некоторые наши предрассудки о русской армии подтверждаются. Мы знаем об избиениях, самоубийствах, издевательствах над солдатами, о произволе вышестоящих в русской армии.

Язык Карасёва тонкий и точный. В «Предателе» нет ни одного лишнего слова. Умело используя детали, автор отлично описывает сцены, все персонажи его книги живые. Автор погружает читателя в жизнь своих героев. Читатель чётко представляет себе фон происходящего и чувствует себя частью событий. В книге есть армейские выражения, которые для иностранцев (и, наверное, не только) не всегда понятны. К счастью в конце книги оказался словарь армейского сленга.

Читая «Предателя», от рассказа к рассказу мы встречаем тех же самых героев в разных жизненных обстоятельствах, что придаёт всей книге цельность. Книгу несомненно можно назвать романом.

К концу книги я поймала себя на мысли, что Карасёв пишет об обычных людях, которых мы можем встретить и у нас, а не только в России. Обстоятельства могут быть типичными для русской жизни, но они отличаются от наших только поверхностно. Меняем названия мест, изменяем имена… и что мы видим?.. В России люди, их мысли, их проблемы, их отношения друг к другу такие же, как и у австрийцев. Мы все люди. И не имеет значения, в какой культуре мы живём.

Жаль, что до сих пор «Предатель» только на русском языке. Было бы прекрасно, если бы больше австрийцев и вообще больше иностранцев могли читать рассказы Карасёва.

Эдит Подховник
г. Грац, Австрия

Скачать бесплатно в формате PDF

Ссылка на скачивание:
Karasseuff-Predatel-Chechenskie_rasskazy-2011.pdf

Заплатить автору за книгу (по желанию)

У Славниковой «Лёгкая голова» (2010) кое-чем похожа на «Приглашение на казнь» Набокова (1938). Набоков восставал против расцветшего в СССР и Германии тоталитаризма, Славникова – против тенденции возвращения в тоталитаризм России.

В «Приглашении на казнь» только одна невероятность: все-все-все – прозрачные, лишь главный герой – нет, и – ему, ДРУГОМУ, – не место в обществе. Его вежливо приглашают на казнь.

В «Лёгкой голове» тоже только одна невероятность. Но не та, что вынесена в заглавие, хоть главный герой – легкомысленный. Тут наследники советского КГБ, как Бог, управляют причинно-следственными связями: вызывают землетрясение и всякие катастрофы в природе и обществе, в России возрождённого капитализма. Так оказывается в конце. А в начале они определяют, что главный герой, Максим Т. Ермаков (так на английский лад его называет автор), бренд-менеджер (специалист по продвижению на рынке одного товара или услуги одной торговой марки), является корнем всех зол в капиталистической России, и предлагают ему на благо народа и страны застрелиться. Что он и сделал, хотя и по другим мотивам. (далее…)

НАЧАЛО ЭТОЙ СТАТЬИ — ЗДЕСЬ.

— Ай, бросьте! – скажет сомневающийся. – Посмотрите, как ярко говорит главный из наследников КГБ над трупом сослуживца, Новосельцева, собою заслонившего Максима от чужой пули:

«- Я не питаю иллюзий. За последние пятнадцать лет подобных вам стало большинство. Человек – высшая ценность, а я и есть тот самый человек. Гордый сапиенс в условиях автоматической подачи жизненных благ. Даже парнюга живёт в глубоком Зажопинске, в говне, в нищете, он себя идеального видит таким – менеджером на «тойоте». Который если не должен денег, то и никому ничего не должен. Но позвольте вас заверить, Максим Терентьевич: норма – это не статистика. Даже если нас останется пять процентов, один процент, всё равно: нормальны мы, а не вы <…>

Саша Новосельцев вам сегодня ничего не доказал. Я тоже ничего не могу доказать, могу только свидетельствовать. Любовь к Родине – глубоко личное переживание, избавиться от него рассудочным путём невозможно. Это особенное воодушевление, которое мало спит и много работает. Это остервенелая вера, вопреки положению дел на сегодняшний день. Я, если хотите знать, ненавижу матрёшки, балалайки, все эти раскрашенные деревяшки, ненавижу пьяные сопли, а при словах «загадочная русская душа» хватаюсь за пистолет [как министр просвещения в фашистской Германии Геббельс при слове «культура»]. Но я люблю всё, что составляет силу страны. Люблю промышленность, оружие. Люблю честное благоустройство. Радуюсь, когда еду в хорошем вагоне Тверского завода, когда покупаю качественные ботинки, произведённые в Москве. Люблю наши закрытые лаборатории, где мы на полкорпуса опережаем зарубежных разработчиков. Я хочу быть частью силы, а не слабости, и потому люблю силу в себе и в своих соотечественниках. А вы, Максим Терентьевич, и такие, как вы, представляете собой не сапиенсов, а пустое место. Извините за банальность, но у вас нет ничего, что не продаётся за деньги».

Согласитесь, что сильно сказано. Погибаю, но не сдаюсь… Так написать, так вжиться в человека разве можно, если он идейный враг? (далее…)

12 ноября 1956 года Владимир Набоков написал «О книге, озаглавленной «Лолита»

Засушите меня как цветок в этой книге на сотой странице
Застрелите меня на контрольных следах у советской границы
Из стихов Сергея Чудакова

В 1955 году «Лолита», отвергнутая американскими издателями, вышла в Париже, в одиозной «Олимпии Пресс». Так случилось, что «Лолиту» прочитал Грэм Грин, пришел в восторг и назвал книгу в числе трех лучших книг 1955 года в «The Sunday Times». Другой англичанин, редактор «The Sunday Express» Джон Гордон, наоборот, назвал «Лолиту» «мерзкой книжонкой» и обвинил Грина и «The Sunday Times» в пропаганде порнографии.

Вокруг романа поднялся невероятный шум – одни были pro, другие резко contra. Забавный штришок: Адольф Эйхман, ожидавший смертного приговора в иерусалимской тюрьме, прочитал «Лолиту» и воскликнул: «Отвратительная книга!» (интересно, кому в голову пришло дать ему роман?). Из библиотек Англии «Лолиту» вычистили. Во Франции запретили.

Оправдание искусства

В США защитники романа решили дать отрывки в серьезном журнале – чтобы подготовить почву для издания книги и для защиты на случай судебного иска. Тогда-то Набоков и написал эссе «О книге, озаглавленной «Лолита». Оно было опубликовано в «The Anchor Review» (1957, №2) как сопровождение фрагментов из «Лолиты», а потом входило послесловием во все издания романа.

Конечно, Набоков вполне осознавал, чем чреват выход «Лолиты» на люди, и опасался, что из-за этого он может лишиться места преподавателя в Корнельском университете. Поэтому он хотел издать «Лолиту» под псевдонимом Vivian Darkbloom (анаграмма его имени и второстепенный персонаж в романе; в русской версии – Вивиан Дамор-Блок). Но издатель уговорил, писатель рискнул. И в конце концов выиграл. Однако прежде пришлось побороться. (далее…)

Картина маслом. О новом романе Мишеля Уэльбека «Карта и территория»
В формате. О книге Романа Сенчина «Информация»
Реальный отжиг. О книге Михаила Елизарова «Бураттини. Фашизм прошел»
Многоточие. О книге Романа Сенчина «На черной лестнице»

Афедрон: сиквел. О романе Елены Колядиной «Потешная ракета»

Два ядра в одну воронку, как известно, редко попадают. А когда второй снаряд вовсе не ядро, а залп фейерверка или, скажем, потешная ракета, вероятность этого трюка сводится к нулю. Праздничный карнавальный салют не то что в воронку, а даже в царский терем не угодит, зато зрелище ротозеям подарит прелепое.

Как же, должно быть, обрадовались те, кто проклинал Елену Колядину за ее «богохульный» и «кощунственный» «Цветочный крест», якобы поставленный на русской литературе! Точнее не за сам роман, а за премию, которой его удостоили. Почти целый год они бегали, схватившись за голову и за сердце, вопя: «Конец ‘Русского Букера’! Конец литературы! Конец культуры! Афедрон! О, ужас!». А теперь, когда впопыхах вышло неожиданно-предсказуемое продолжение скандального романа, вроде и успокоиться можно и, может быть, даже похвалить его. Самое страшное миновало: вспышка успеха померкла, начался мейнстрим…

Облегчение у критиков Елены Колядиной должен вызвать сей факт, что «Потешная ракета» — это явное повторение уже увиденного публикой фокуса, повторение на бис. Ну и, конечно, естественное превращение лесковского драматизма в голую сюжетность тоже не может не порадовать книжников фарисейской закваски.

В остальном же, если это еще имеет какое-то значение, Елена Колядина планку не уронила. Ее юмор остался таким же искрометным, говорок героев и рассказчика – таким же нелепым и смачным, фабула яркой и выпуклой.

Феодосия Ларионова, обвиненная в колдовстве, чудом спасшаяся от православного аутодафе, обнаруживает себя в обличии кроткого монаха. Так ее вырядил стрелец Олексей, дабы спасти и себя, и «ведьму» от скорого суда тотьмичей. Цель Олексея – сбежать вместе с Феодосией в Москву, подальше от мракобесов Тотьмы, поближе к светозарному царю Алексею Михайловичу. Цель Феодосии – вознестись на небо, хоть бы и техническим путем, где обитает ее пропавший сын Агеюшка. В Златоглавой выясняется, что Феодосия не просто умная девица, но человек эпохи Возрождения. Этакий Леонардо да Винчи в юбке. Вернее в рясе. На ходу освоив латынь, Феодосия, замаскированная под женоликого монаха Феодосия, жадно постигает все новые и новые премудрости. А Олексей, между тем, ловко взбирается по карьерной лестнице к пределу своих мечтаний – должности стрельца Его Царского Величества. Читатель, вместе с героиней книги, постигает чудесное устройство мира – узнает о сферах земных и небесных, о диковинных заморских зверях, о разных чудо-механизмах (привет лесковскому Левше!). Колоритная Матрена, источник скабрезных шуток, самый яркий персонаж «Цветочного креста», в этом сказе отсутствует, следовательно, читая «Потешную ракету» боцманы и грузчики краснеть не будут. Отец Логгин, погрязший в невежестве, поповском тщеславии, антипод Феодосии, тоже появляется на секундочки – в начале и в конце произведения. Начавшийся в «Цветочном кресте» конфликт между этими типажами утонул в феерической развязке, со стрелецким бунтом и взлетом потешной ракеты. Все персонажи разбежались в разные стороны – кто куда…

«Цветочный крест» был трагедией с христианской надеждой. Но надежда обернулась долгими, правда, очень светлыми и веселыми лубочными приключениями. Так что продолжение наверняка последует! Олей!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Картина маслом. О новом романе Мишеля Уэльбека «Карта и территория»
В формате. О книге Романа Сенчина «Информация»
Реальный отжиг. О книге Михаила Елизарова «Бураттини. Фашизм прошел»
Многоточие. О книге Романа Сенчина «На черной лестнице»

Иногда нам кажется, что мы бессильны изменить свою жизнь. Угнетающая рутина становится привычной. Мы чувствуем себя винтиками в непонятной небесной системе, ища иллюзорный выход непонятно к чему…

Много я повидал судеб. Счастливых, удачных, трагичных. Если собрать воедино все поведанные мне истории, то получится не один многотомный роман, герои в котором, словно белки в колесе, пытаются найти истину смысла жизни. Такая большая фабрика промышленных масштабов, где на гигантских стеллажах, в бесконечных рядах, на полочках вплотную стоят друг к дружке эти самые игрушечные колеса, в которых стремительно бегут пушистые зверьки, не понимая обреченной бесконечности. Изредка включается свет и в темное, сырое помещение заходит высокая тучная фигура, которая окидывает взглядом своих подопечных. Для них, загнанных белок, этот персонаж в комбинезоне из плотного, шероховатого сукна, становится богом. В знак почтения они дружно останавливаются и трепеща смотрят на него своими маленькими черными глазенками, ожидая чего-то сверхъестественного. Тем временем фигура проходит мимо полок, осматривая каждое колесо важным взглядом, и время от времени делая пометки у себя в потрепанном блокноте, недовольно кивает. Затаив дыхание, зверьки, к которым он подходит, надеются на просветление, которое избавит их от каждодневного кошмара пребывания в этом чертовом колесе. Но чуда так и не происходит. Все жители бегущего города, искусственно созданного кем-то, продолжают верить и поклонятся фигуре в комбинезоне, оправдываясь, что их время еще не пришло. В итоге таинственная фигура уходит, захлопнув за собою дверь, гаснет яркий свет и все становится на привычные рейсы непонятной жизни. (далее…)

Мое знакомство с Бали началось окололитературно. С книжки Элизабет Гилберт «Есть. Молиться. Любить». Я как раз вернулась из Италии, где безудержно Ела, совершенно не интересовалась Индией, где полагалось Молиться, и отдаленно знала о Бали, где, судя по заметкам американской писательницы, мне предполагалось Любить.

Нет, не так.

Мое знакомство с Бали началось с испорченного отпуска. Испорченного настолько, что я (впервые в жизни, клянусь!) решила принять участие в конкурсе, соблазнившись главным призом – поездкой на один из крупнейших в мире литературных фестивалей Ubud Writers & Readers Festival, который по счастливой случайности проходит в октябре именно в Индонезии.

В конечном итоге я искала фестиваль, а нашла что-то гораздо большее.

— «Пушкинскую осень в Одессе»

— Олега Борушко

— «Телескоп»

— Великую русскую литературу

Ах, да. Еще я нашла себя. Прямо-таки «Есть. Писать. Любить.»

«Есть. Писать. Любить.»

«Пушкин в Британии» – международный фестиваль русской культуры и поэзии, созданный для продвижения русской культуры в Европе. Мало того – это крупнейший форум русской поэзии, где успели побывать 117 авторов из 46 стран мира, а в жюри Турнира поэтов отметились Римма Казакова, Людмила Улицкая, Сева Новгородцев, Авдотья Смирнова, Дмитрий Дибров и другие известные деятели культуры, одни фамилии которых заставляют трепетать мое девичье сердце. Отборочный тур проходил в Одессе. Собственно он так и назывался «Пушкинская осень в Одессе», а организовал это один особенный человек, которого зовут Олег Борушко.

Я не стану пересказывать вам фрагменты его биографии, мало того — Олег грозился написать книжку мемуаров. Но должна, просто-таки обязана отметить – хороших поэтов у нас гораздо больше, чем хороших организаторов, и совсем здорово, когда оба качества объединяются в одном человеке.

К конкурсу со столь наглым и одесским названием я отнеслась скептически, но была приятно раззадорена, встретив в списке участников таких классных авторов, как Катя Чудненко, Дима Лазуткин и Аня Грувер, а в жюри – Льва Данилкина. Тем ценней было держать в руках бронзового крылатого Пушкина, и тем веселей было за две недели упаковать чемоданы и, пролетев в общей сложности часов 17, выйти в аэропорту индонезийского города Денпасар и выдохнуть: «Мамочки, кажется, я на Бали». (далее…)

Валерия Нарбикова. Фото Дм. Кузьмина

Валерия Нарбикова – один из самых странных и необычных современных российских писателей. Неудобная Литература «в химически чистом виде». Она пишет до того непонятно массовому читателю, что российские издатели (пребывая в перманентной погоне именно за ним, массовым) принципиально отказываются публиковать ее новые тексты. Несмотря на то что у нее есть имя. И что проза ее выходит на разных европейских языках и пользуется неизменным успехом в Европе (хотя и тоже не массовым, а скорее нишевым). Со словом Нарбикова обращается так, будто это не слово, а пластилин. Это производит сильное впечатление. Но при этом читательским стереотипам (о которых я говорил тут) эта проза совершенно не соответствует.

К тому же Валерия Нарбикова напрочь лишена того, что называется авторским тщеславием. Пишет карандашом и не занимается набором, оформлением своих текстов, их подготовкой к печати. Совсем не ищет издателей и не практикует самораскрутку. В интервью газете «Литературная Россия» она сказала по этому поводу так: «Для того чтобы «предлагать» (читай – «себя», а как иначе?), нужен порыв. Понимаете? А я… У меня нет его. Порыва. Поэтому не ношу – не предлагаю – никому – ничего. Просто пишу, и всё».

На «Переменах» мы начинаем сегодня публиковать роман Валерии Нарбиковой «Сквозь», который так нигде до сих пор и не был полностью обнародован (хотя работа над ним закончилась еще в 1995 году). А после этого, если все сложится, в той же блог-книге будут напечатаны отрывки из романа «И путешествие», который на русском языке тоже, кажется, толком так и не появился. Зато с успехом вышел на немецком языке в Германии. (далее…)

3 ноября 1901 года родился Андре Мальро

Справа от меня всегда сидит и будет сидеть Андре Мальро. Присутствие рядом со мной моего гениального друга, поборника высоких предначертаний, создает у меня впечатление, что тем самым я застрахован от посредственности.
Генерал де Голль

Жизнь большинства писателей – материя довольно скучная. Все-таки основное их занятие – писать книги, а оно отнимает немало времени, да и сил. Редко у кого остается энергия для других дел, от общественной деятельности до интимных приключений. И уж совсем немногие задаются целью, подобно Уайльду, превратить свою жизнь в произведение искусства. Тех же, кому – сознательно или нет – удается создать свою легенду, сыграть роман своей жизни, можно и вовсе пересчитать по пальцам.

Один из этих пальцев стоило бы обязательно оставить для Андре Мальро.

Миф

Легенда его жизни начала складываться еще в молодости. Писатель, политик, авантюрист, бунтарь, революционер, герой войны, много раз бывавший на волосок от гибели. Дьявольски удачливый любитель риска. Мечтающий стать героем и избравший образцами для подражания Наполеона и Д’Аннунцио.

Он родился 3 ноября 1901 г. в Париже, в семье банкира. Предки Мальро были фламандцами, дед – разорившийся судовладелец из Дюнкерка. Учился в престижном лицее Кондорсе и Национальной школе восточных языков, изучал археологию и восточные языки, вращался в кругах авангардистов-сюрреалистов, опубликовал новеллу в стиле дада с иллюстрациями Фернана Леже. В 1923 г. отправился в археологическую экспедицию в Камбоджу. Французские колониальные власти обвинили его в попытке незаконно вывести из страны барельефы из древних кхмерских храмов. Мальро был приговорен к трем годам тюрьмы, но благодаря развернувшейся во Франции кампании в его защиту уже через год вышел на свободу. Спустя несколько месяцев вернулся в Индокитай, на сей раз в Сайгон, где основал Лигу молодого Аннама и начал выпускать газету «Индокитай в оковах», обличавшую несправедливые действия колониальной администрации. Побывал он и в Китае, в самый разгар революции, в качестве уполномоченного Гоминдана. (далее…)