14 июня 1951 года родился кинорежиссер Александр Сокуров.

За рубежом Сокурова считают единственным котируемым российским кинорежиссером. Его ценят в Японии, Италии, Германии, Франции, Голландии, Греции. Многочисленные награды, от призов имени Робера Брессона и Витторио Де Сики до премий Ватикана и ООН, а также активное участие иностранных инвесторов в финансировании его картин — лишнее тому подтверждение. Имя Александра Сокурова это залог высококачественного российского кино мирового уровня. Так же, как имя Вима Вендерса в Германии, Тео Ангелопулоса в Греции, Ларса фон Триера в Дании, братьев Каурисмяки в Финляндии.

Поэтому фильмы Сокурова, пусть с разной степенью успешности, но все же идут в зарубежных кинотеатрах. В России же их прокат ограничивается по большому счету двумя городами, Москвой и Петербургом, и ретроспективными телепоказами. Российские прокатчики воспринимают неспешные, тихие картины этого странного режиссера как продукцию, способную заинтересовать лишь очень узкий круг интеллигенции. (далее…)

Новая книга проекта Неудобная литература. Роман Валерия Осинского «Предатель», который чуть было не вышел этой весной в толстом журнале «Москва», но в последний момент (возможно, по цензурным соображениям) был снят с публикации по указанию главного редактора. Почему это произошло? В чем специфика этого текста? Попробуем разобраться, не раскрывая при этом всех карт.

С одной стороны, роман Валерия Осинского «Предатель» — история современная. Настолько современная и актуальная, что недавний судебный процесс над обвиняемыми в убийстве адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой внезапно заставил меня задуматься: а не эти ли обвиняемые выведены в романе Осинского?

С другой стороны, внутри романа «Предатель» вложен другой роман. Действие которого происходит в библейские времена. И вот тут, в силу этой мифологической зацепки, происходит странная, почти мистическая штука, уже отразившаяся на судьбе «Предателя». Дело в том, что история, которая произошла с этим романом (история его «внезапной непубликации» в журнале «Москва», о которой чуть ниже еще будет сказано подробнее), эта история, как фигура фрактала, повторяет одну из сюжетных линий самого этого романа. Как такое возможно? Сейчас поясню. И прибегну для этого к помощи Томаса Манна.

В своей речи «Фрейд и будущее» Томас Манн выводит своего рода «формулу мифа». Миф – происходит всегда. И любой поступок, любой жест человека – это в той или иной степени воспроизведение того или иного мифа. «Испанский философ культуры Ортега-и-Гассет выражает это так: древний человек, прежде чем что-либо совершить, делает шаг назад, как тореадор, чтобы замахнуться для смертельного удара шпагой. Он ищет в прошлом образец, в который он влезет, как в водолазный колокол, чтобы так, одновременно защитившись и преобразившись, ринуться в теперешнюю проблему. Поэтому его жизнь есть некое оживление, некая постоянная архаизация… Но именно жизнь как оживление, воскрешение и есть жизнь в мифе».

Добавим, что не только древний человек так живет. Бессознательно такие штуки делает каждый из нас. И обвиняемые в убийстве Маркелова и Бабуровой, и наш прекрасный президент, и премьер, и разнообразные судьи, и вообще все люди… В том числе и главный редактор толстого журнала «Москва» Леонид Бородин.

«Жизнь, во всяком случае значительная жизнь, была, таким образом, в древности восстановлением мифа в плоти и крови; она с ним соотносилась и на него ссылалась; лишь мифом, лишь соотнесенностью с прошлым она подтверждала свою подлинность и значительность. Миф – это легитимизация жизни; лишь через него и в нем она обретает чувство собственного достоинства, находит свое оправдание и освящается. До самой смерти Клеопатра торжественно вела свою характерную роль – и можно ли жить, можно ли умереть значительней и достойней, чем празднуя миф? Подумайте также об Иисусе и его жизни, которой он жил, “чтобы сбылось слово Писания”. При таком отношении к жизни как к исполнению написанного нелегко отличить стилизации евангелистов от собственного самосознания Иисуса; но его слова на кресте в девятом часу, это “Элой, Элой! ламма савахфани?”, были, конечно, вопреки видимости взрывом отнюдь не отчаяния и разочарования, а, наоборот, высочайшего чувства мессианства. Ибо слова эти не “оригинальны”, это не спонтанный вопль. Ими начинается 21-й псалом, от начала до конца представляющий собой возвещение Мессии. Иисус цитировал, и цитата означала: “Да, это я!” Так цитировала и Клеопатра, когда она, чтобы умереть, приложила к груди змею, и опять цитата означала: “Это я!”…»

При чем здесь Томас Манн, Иисус Христос и миф? Тут надо повторить, что роман Осинского – многослойный. В том числе и в непосредственном смысле слова: это – двойной роман. Роман, вложенный в роман. Один роман относится ко временам библейским. Другой проецирует библейские события в наше время. Прием этот хорошо известен, и он может вызвать эффекты поистине магические (первый же пример, который приходит тут на ум, это, конечно же, «Мастер и Маргарита», текст, который зажил своей отдельной жизнью, текст, вокруг которого сложилась целая мифология, культ). В основе этого магического приема – осознанное заземление современного сюжета мифологическим.

«Цитирующая жизнь, жизнь в мифе есть род празднования; будучи претворением в явь, она становится праздничным действом, свершением предписанного, торжественной службой, обрядом, праздником. Разве смысл праздника не повторение как претворение в явь? Каждое Рождество снова родится на свет младенец Спаситель, которому суждено страдать, умереть и вознестись на небо. Праздник – это уничтожение времени, процесс, торжественное действие, разыгрывающееся по запечатленному прототипу; происходящее на празднике происходит не в первый раз, а церемониально и по образцу; оно становится явью и повторяется, как повторяются во времени и сами праздники и как фазы их и часы следуют друг за другом во времени в соответствии с первоначальным событием. В древности каждый праздник был, по сути, театральным действом, маскарадом, исполняемой священниками инсценировкой божественных историй, например истории жизни и страданий Осириса. У христианского средневековья были на то мистерии с Небом, Землей и ужасной Пастью ада – все это пышно воспроизводится в гётевском “Фаусте”; был масленичный фарс, был популярный мим».

Это снова была цитата из Томаса Манна. А теперь история романа «Предатель», как мне рассказал ее сам Валерий Осинский: «В течение полутора лет с редактором отдела прозы журнала «Москва» Татьяной Александровной Неретиной мы готовили рукопись к публикации. Адаптировали ее к формату журнала. (Притом, что наши взгляды с Неретиной по вопросам религии и политики не всегда совпадают; так же как они не всегда совпадают с точкой зрения других сотрудников журнала, но это не мешало нам находить общий язык.) В конце февраля начале марта началась непосредственная подготовка публикации рукописи в №№ 7 и 8 сего года. Рукопись для чтения затребовал главный редактор ж. «Москва» Леонид Иванович Бородин. В начале апреля он пригласил меня к себе. Мы беседовали около часа по онтологическим вопросам, затронутым в тексте. Расстались вполне доброжелательно. Бородин сказал, что будет читать дальше. В конце месяца редактор отдела прозы сообщила мне, что Бородин категорически отказался публиковать роман в журнале «Москва», сославшись на то, что с его точки зрения, я очеловечил Христа, заявил, что это «протестантская литература», она хороша на Западе, и «роман никогда не появится на страницах журнала». У него были еще какие-то идеологические нарекания. Но природа их мне не известна. Возможно, Бородин советовался с кем-то со стороны, ибо принимал решение самостоятельно (он главный редактор и последнее слово за ним), и никого в редакции об истинных мотивах (кроме того, что он озвучил) этого решения в известность не ставил. Реакция Бородина в своем роде напоминает ситуацию, которая описана в романе».

Что тут скажешь? Бородин просто попался на крючок. Поддался архе (т.е. смысловому и энергетическому потоку, см. подробнее об этом) одного из персонажей романа Валерия Осинского, был вовлечен в сценарий мифа, оживленного писателем настолько вдохновенно и точно, что поток этот неизбежно затягивает читателя и делает соучастником событий, описанных в романе. Бородин может и не хотел отказываться от такого текста, но бессознательное отдало сознанию четкий сигнал: не пускать. И его понесло: сила архетипа заставила редактора – невольно! – тоже воспроизвести этот сценарий, уже на новом витке. И отказаться от публикации отличного текста! А мы — решили его опубликовать, потому что это текст действительно достойный самого пристального внимания. Начало романа — здесь.

* * *

ДАЛЕЕ: Ответы Олега Зайончковского на вопросы писательской анкеты Неудоблита (в ролях: Виктор Топоров и Елена Шубина).

Предыдущее:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»
УШЛЫЙ ПАКОСТНИК. «ДРОМОМАНИЯ»
ПАВЕЛ ТЕРЕШКОВЕЦ. «ДЖАЗ НА ОБОЧИНЕ»

Рецензию Левенталя, о которой я уже говорил, предлагаю считать точкой бифуркации в том процессе, который по некоторым смежным причинам называется литературным. Во-первых, рецензия эта окончательно прояснила некоторые схемы, образующие этот самый процесс (сам по себе никому, конечно же, не интересный, но зато если взглянуть на него шире — как на некую уменьшенную модель того, что вообще происходит в российской культуре и в российском обществе, то получается очень дурацкая и неэстетичная картина). Собственно, о схемах этих (комплексах, движущих деятельностью многих наших уважаемых литературных критиков) я подробнее уже рассказал, разбирая левенталевский опус. Но дальше возникает «во-вторых».

Во-вторых: благодаря прояснению означенных схем мы ясно увидели, почему никакая другая модель в лит.процессе не работает. Да потому что земля наша — велика и обильна, но порядка в ней нет.

Лев Пирогов сначала написал два открытых письма (одно Левенталю и другое — Виктору Топорову), а потом совершил самоубийственное признание: «не люблю литературу». Прекрасно. Тем самым Лев рвет с литературным процессом (как, впрочем, и я, показывая в Хронике Неудобной литературы всю подноготную этого процесса).

Уважаемый поклонник Астафьева и Аркадия Гайдара, Лев Васильевич Пирогов, отвечая на упреки комментаторов в некоторой пошлости отдельных пассажей Былинского, пишет:

Я сейчас читаю рассказ, в котором среди прочего идет речь о маленьком мальчике, оставшемся сиротой. И давлюсь комками в горле. Я его уже второй раз читаю и второй раз давлюсь. Перед этим читал роман, там был безнадёжно больной младенец — и тоже давился! И мне эти произведения очень нравятся. И мне не то чтобы похер, — я не различаю, как они там написаны. Как совершенно верно заметила Колядина, мужчине должно быть похер, какого размера задница у любимой женщины. Или что там. Околососковые кружки.

Я читаю сквозь это. Для меня литература не имеет значения. Я, как, надеюсь и все люди, не считая кучки экзотических некрофилов, не люблю литературу. Что там с ней, мне всё равно. Мне интересно лишь то, что эта литература делает: успокаивает, развлекает, будоражит, искушает, совращает, возбуждает, лечит, калечит. Но — это делает не она. Не литература. Не окно показывает вид за окном. А кто? Не знаю. Можете сказать «я сам себе его показываю». Можете — как-то иначе.

Всё очень просто. Есть, условно, Система и Антисистема. Люди Антисистемы навязывают такую точку зрения: до пизды, к чему, зачем, о чём будет литература, лишь в ней было «литературное вещество», лишь бы она возбуждала чей-нибудь эстетический нерв. И, чем ниочёмистей она будет, тем больше в ней простора для «литературного вещества». Оно, мол, задыхается там, где начинаются нравомучения и прочая «социалка».

Почему они это делают? Потому, что как только станет не до пизды, и люди станут придавать значению тому, что там в этой литературе внутри, понадобится СМЫСЛ. А смыслы для людей Антисистемы крайне нежелательны. Все смыслы — это «трюизмы». И все сводятся к одному: «Вас, вонючих говнюков, нет».

И вонючие говнюки будут лезть из дресён, чтобы всеми средствами, повсеместно, литературу смысла не пущать и уничтожать. В крайнем случае, закидывать своими какашками. Какашки-то есть, вот они!

Разумеется, мы видим в этом посте прямое влияние проекта Неудобная литература.

О том, что иные произведения, которые внешне выглядят как литературные, лучше не оценивать с литературной точки зрения, я уже предупреждал: например, тут. Повторюсь: издательствам (да и читателям) не слишком удобно издавать (и читать) тексты, в которых живое и стихийное проявилось настолько, что ставит эти тексты как бы над литературой, тем самым нарушая привычное течение жизни..

И вот, наконец-то, после нескольких упреков в неэстетичности и банальности «Адаптации», поклонник Астафьева и Гайдара Лев Пирогов прозрел: «литературу смысла хотят не пущать и уничтожать». Емко. Я не сумел всем своим проектом более четко выразить эту простую мысль, а литературному критику Пирогову удалось. Тут я только добавил бы: не столько литературу смысла, сколько литературу, которая своим смыслом сильно угрожает комфортной картине мира участников «удобного литературного процесса». Они ведь боятся («подсознательно, глубоко подсознательно») поколебаться в комфортной картине мира. Но об этом я уже не один раз писал в Хронике Неудобной литературы. И я рад, что меня внимательно читает московский критик Лев Пирогов (хотя его картина мира тоже, насколько я понимаю, трещит по швам от некоторых книг и высказываний Неудобной литературы).

* * *

Предыдущее:

— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»
УШЛЫЙ ПАКОСТНИК. «ДРОМОМАНИЯ»
ПАВЕЛ ТЕРЕШКОВЕЦ. «ДЖАЗ НА ОБОЧИНЕ»

О романе Валерия Былинского «Адаптация» на Переменах было уже много всего. Если вы еще не читали предыдущий выпуск Неудобной литературы, как раз связанный непосредственно с «Адаптацией» и посвященный Вадиму Левенталю, то прочитайте его, вот он (там, в частности, идет речь о том, почему литературные критики предпочитают Прилепина и Елизарова Валерию Былинскому).

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Таким моим знакомым писателем был Фарид Нагим, книгу «Танжер» которого долго отказывались издавать (а часто и просто читать) издательства и журналы. Через несколько лет после написания этот роман все же вышел книгой. Я думаю, что при определенном упорстве автора – и если он убежден, что в его произведении есть что-то стоящее – рано или поздно броня издательств проламывается. Можно, по крайней мере, начать с издания книги за свой счет, как это делал Хэмингуэй в Париже (он даже сам печатал на издательском станке свой первый сборник рассказов). Многое зависит от личности автора. Джек Лондон однажды подрался с редактором журнала, который не хотел ему платить, и получил свои деньги. Писателю необходимо иметь побольше знакомств в литературной среде: это сильно повышает шансы встретить профессионалов, которые поймут тебя и то, что ты пишешь, и возможно, помогут напечататься. (далее…)

Сегодня появилась еще одна рецензия на роман Валерия Былинского «Адаптация». Написал ее Вадим Левенталь, и сделал он это, судя по некоторым оговоркам, сам того особо не желая. Нехотя. Зачем же написал? Отвечает он на этот вопрос так: «Поскольку восхваляющих «Адаптацию» рецензий вышло уже несколько, а всем остальным читать этот 600-страничный том в лом, нужно наконец рассказать всем правду об этой книге».

То есть Вадим и рад бы, по известной литературоведческой традиции, «замолчать» роман и не писать о нем ничего (я уже говорил, что так оно принято в литературной среде – когда на горизонте появляется книжка, которая среде этой по тем или иным причинам неудобна, о ней стараются не писать и не говорить). Рад бы не обратить внимания на «Адаптацию» Вадим. Как не обращают внимания многие литературные критики (насколько я знаю, среди написавших про «Адаптацию», до сих пор нет, кроме Льва Пирогова, ни одного известного лит.критика, – все они молчат, потому что хотят «Адаптацию» не заметить, как «не замечают» они, например, книг проекта Неудобная литература, вообще про критиков и их роль я уже писал). Рад, но… волна накатила, читатели читают, в СМИ (не лит.критики, а другие какие-то московские писаки) пишут об этой книге. И вот уже профессиональные критики больше не могут молчать! Иначе читатели (их читатели) будут иметь к ним неудобные вопросы…

Но сперва пару слов о том, кто такой Вадим Левенталь.

Вадим Левенталь (слева) на вручении литературной премии «Национальный бестселлер 2011»

Знакомлю: молодой, приятный и чрезвычайно интеллигентный литературный менеджер из Санкт-Петербурга. Ответственный редактор издательства «Лимбус-пресс», создатель нашумевшего в прошлом году проекта «Литературная матрица», председатель фонда премии «Национальный бестселлер». То есть типичный представитель современного литературного процесса. Активно делающий на этом поприще карьеру. Но поскольку он еще молод, молчать у него в такой ситуации (когда как бы уже читатели введены в заблуждение и почти уже начали задавать критикам «неудобные вопросы») не получается. Не сдержался Вадим и решил восстановить справедливость.

И вот он пишет заметку об «Адаптации». И первым делом почему-то касается известной (выдуманной петербуржцами) легенды о мифическом противостоянии между Петербургом и Москвой. И тут же — вдруг — пересказывает историю с «Нацбестом» (о которой я тут уже писал).

Цитата: «Когда же ни один из членов жюри не проголосовал за «Адаптацию» ни баллом, Пирогов написал у себя в журнале, что некий влиятельный московский деятель (деятельница?) обзванивал всех членов большого жюри, требуя ни в коем случае за «Адаптацию» не голосовать. Что ж, если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами никто не следит, и если и впрямь был в Москве такой деятель, то это значит, что в Москве есть как минимум один человек со здравым смыслом и хорошим вкусом».

Что, по сути, тут сказано? Расшифровываю на всякий случай: этой фразой Вадим признает, что да, все правильно, так и нужно было поступить единственному здравомыслящему москвичу с хорошим вкусом: надавить своим авторитетом на членов жюри, зависимых от него. Очевидно еще, что члены жюри (конечно же, «лишенные вкуса и соображения москвичи») непременно бы проголосовали за «Адаптацию», не найдись на них такой своевременной и справедливой управы… ОК, понятно, смотрим дальше. (далее…)

Сегодня почитаем ответы Олега Павлова (он настолько известен, что не нуждается в представлениях, но на всякий случай вот ссылка на статью в Википедии). Недавно у Олега Павлова вышла новая книга, «Гефсиманское время». Это полное, итоговое собрание всех его эссе. Книгу «Гефсиманское время» можно скачать в формате pdf с официального сайта Олега Павлова, вот прямая ссылка на файл.

А теперь полные апокалиптических предчувствий ответы Олега на вопросы Неудобной литературы.

Для начала цитаты:

«Из литературы выбросили как балласт культуру. Актуальная литература – только продукт, товар. Но, чтобы его купили, нужно лишить выбора».

«Массы не обязаны ничего о себе и о мире понимать. Поэтому они никогда не получат главного: знания».

«Художников сегодня изгоняют, по сути, из жизни, потому что ими нельзя управлять. Русский писатель может быть нужен только своему народу – и если такого писателя у России нет сейчас, то кто угодно может получить моральное оправдание на то, чтобы делать с нашим народом что угодно».

«Сон в литературном аду. Состоянию души соответствует очень» (авторская подпись Олега Павлова)

А вот полностью ответы Олега Павлова:

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Я могу говорить о писателях, с которыми в одно время пришёл в литературу… Дмитрий Бакин, Андрей Дмитриев, Михаил Бутов, Владмир Шаров, Владислав Отрошенко, Светлана Василенко, Василий Голованов, Михаил Тарковский, Юрий Петкевич… По-моему, их книги – это русская литература. Но её лишают будущего, а читателя – выбора. Русской прозе насильно укоротили жизнь. Произошло обнуление. Да, нулевые – это обнуление. В литературу пришли нули и стали очень большими величинами. Мне скучно кого-то разоблачать. Но поскреби любого такого – это не проходило в девяностых отбора… То есть тогда они не прошли. Молодые – такое же обнуление. То, что создали, создают – формация. И не скажешь хотя бы так – разные авторы. Нет, именно одинаковые, и все недоростки, потому что, действительно, только начинали расти. Таких сплотили, соединили. Но это не молодая новая литература: это почти партийная организация. А дальше – простейшие, они пожирают всё, что сложнее устроено, то есть враждебно. Но именно это востребовал книжный рынок. В общем, в это вложили деньги, конечно. Искусство высоко ценили, когда оценкой было признание мастерства. Но, оказалось, мастерства не требуется. Оно даже вредно, не нужно. Для рынка книги живут в текущий момент: продаж. Конвейер запустили. Рынок востребовал тех, кто готов на него работать. Актуальным становиться только то, что занимает первые места в рейтингах продаж, то есть самое продаваемое на текущий момент. Остальное – не актуально, стало быть, в общем, не нужно. Из литературы выбросили как балласт культуру. Актуальная литература – только продукт, товар. Но, чтобы его купили, нужно лишить выбора. Это делают через монопольное книгораспространение – а независимого у нас его уже нет, уничтожили. Это делают через обозревателей книжного рынка – а их тоже не осталось, независимых. Но когда главное выгода – литературы не будет. Будет что-то другое – что и есть сейчас. Литература стала игрой на деньги. Это прибыльный бизнес, а суммы литературных премий перешагивают за миллионы рублей. У игры на деньги свои законы. Своя мораль. В нашей литературе скопилась критическая масса купленных взаимными интересами связей… Вот, что стало чем-то тотальным. Но если профессиональная оценка теряет свой смысл – мы о чём тогда вообще можем говорить? Ну, да, только о том, что всё покупается и продается, не через деньги, но денежный интерес – это он в центре и только он оказывается главным. И когда говорят, что нет госзаказа в литературе и что она свободна – или не понимают, или лукавят. Было бы так – была бы хоть какая-то альтернатива тому, что есть. Коммерческий заказ… Продюcирование фактическое литературы… Вот цензура реальная, которой не обманешь, как обманывали, обходили в советское время, когда государственное книгоиздание работало на идеологию, но и на культуру. Ни Нагибина, ни Трифонова, ни Распутина, как тогда, сегодня бы просто не издавали, убеждён. Ничего бы сегодня вообще не снимал Тарковский или не было бы у его картин проката. Массовое – это тоталитарное. Но не идеология тоталитарная – а технология. То есть идеология умерла – а технология осталась и действует с той же целью. Свобода, но в отсутствии выбора: прежде всего нравственного. Всё, что происходит – это смена моральных состояний. Нет кризиса литературы – есть кризис её восприятия: новые социальные установки, отказ от нравственного выбора, неспособность воспринимать правдивое. Но массы не обязаны ничего о себе и о мире понимать. Поэтому они никогда не получат главного: знания. И это очень плохо для них самих. Потому что те, кто владеет этим знанием, будут управлять, а все, кто не получает к ним доступ или сам же себя ограничивает – подчинятся. Поэтому массовая культура прежде всего нужна элите для управления идиотами. А если что-то надо внушить идиотам, она сделает это на их языке. И это уже нечто гораздо более серьёзное, чем взаимное презрение интеллектуалов и плебеев. (далее…)

5 июня в Петербурге объявят победителя премии «Национальный бестселлер» этого года. Среди претендентов на получение премии есть и Сергей Шаргунов, чьи ответы мы сегодня будем читать (в короткий список вошла его «Книга без фотографий»).

Лично мне Сергей Шаргунов симпатичен, у него есть своя узнаваемая интонация, собственный голос, а это уже очень много. Я бы пожелал ему победы на Нацбесте, но только кое-что мне подсказывает, что победит роман под брутальным названием «Психодел» Андрея Рубанова. Я этот роман не читал, но, знаете, чувствую я эти вещи. Когда-то у меня даже была такая работа, почти как у футбольного осьминога Пауля: угадывать, кто из поп-звезд на следующей неделе будет особенно популярен, и ставить этого персонажа на обложку многотиражного молодежного поп-журнала. Очень часто я попадал в точку, и иногда настолько непонятно из чего делал свои выводы, что конкуренты-конспирологи подозревали меня в сговоре с транснациональными корпорациями. В итоге я поднатаскался в этом деле до того, что, однажды случайно очутившись на похоронах Папы Римского Иоанна Павла II и выслушав похоронные речи всех кардиналов, тут же безошибочно (по реакции толпы) определил, что следующим Папой станет кардинал Ратцингер. Так оно через несколько дней и произошло. Впрочем, я давно не практиковался и, возможно, на этот раз мой внутренний осьминог даст сбой и… победит Шаргунов. Или Пепперштейн? Эх, нет: взглянув на состав жюри (под харизматичным руководством Ксении Собчак), я все-таки делаю ставку на Рубанова. Уж очень «Психодел» харизматичное название. Проверим! (Update: лауреатом Нацбеста 2011 стал Дмитрий Быков. «Вот так да!», как говорит моя бабушка.)

А теперь — ответы Сергея Шаргунова на вопросы нового опроса проекта Неудобная литература (не забывайте, на очереди еще ответы Олега Зайончковского, Олега Павлова (опубликовано), Сергея Болмата и даже Марты Кетро (и многих других), а также представление новой книги Неудобной литературы — романа Валерия Осинского «Предатель»).

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Кажется, Ильдар Абузяров, хороший писатель, испытывал трудности с публикацией нового романа. Про революции в Азии и Африке. Но понятно – это трудности временные. Иногда мне присылают неплохие тексты и жалуются, что их не издают. Наверное, сложно таким авторам, каких печатала «Ультра. культура» — «контркультурным».

А вообще сейчас издают много всего! Многие идеологические фобии и предрассудки отпали (хотя, возможно, издатели стали консервативнее). Заработал конвейер мощного книжного рынка. Когда я начинал, обошел несколько издательств, никто не хотел брать мою повесть «Малыш наказан», пока я не выиграл за нее премию, и все сразу стали меня хвалить. И судьба «Ура!» была сложной. Книга лежала в издательстве, и ни один редактор к ней не прикасался. Боялись нового слова, ярких тем. Сейчас, выйди то же самое «Ура!», успех был бы гораздо сильнее, чем в начале нулевых.

Наверное, сейчас тоже каких-то тем боятся, кого-то плохо выкладывают в магазинах. Это вполне возможно. Одно издательство расторгло со мной договор на книгу, когда у меня начались проблемы, другое пустило свежевыпущенную книгу под нож – потому что некто настоятельно порекомендовал. Я не орал об этих историях на каждом углу, но так было.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Я сам призывал литераторов вспомнить о читателе. И не отказываюсь от своих слов. Но вижу и то, что в условиях сформировавшегося книжного рынка, писатель все чаще вынужден потакать вкусам условного «обывателя». Читатель – это в основном читательницы, часто немолодые, и им люб сентиментализм. Скоро будет невыгодно упоминать в книге о смерти.

Безоглядный разговор начистоту все более становится затруднительным. И все-таки я бы не преувеличивал… Хорошей литературы мало. И когда такая появляется – ее замечают. Например, «Чертово колесо» Михаила Гиголашвили. Вряд ли вдохновит прекраснодушных читателей этот злой и грубый, по-своему животный роман. Но заметили, оценили. А Терехов с «Каменным мостом»! Вязкость стиля не мешает любить этого писателя. Ведь его стиль все равно сладок.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?

Я когда пишу, никому не угождаю. Иногда держу в своем воображении нескольких знакомых, с которыми как будто сижу где-то в кафе и делюсь историей. Во власти настоящего писателя управлять интонацией, безусловно.

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение:
— признание публики, выраженное в том, что Ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней?
— признание литературного сообщества (выраженное в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)?
— или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

Мне нравится писать. Мне сам процесс – шариковой ручкой водить в тетради, листок за листком – доставляет радость. И видеть, что это хорошо. Как в Библии про Творца: «И увидел, что это хорошо». А когда вижу, что плохо получается или так себе – тогда грущу. Главное – хорошо писать. Остальное – приложится.

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?
Если да, то почему?
Если нет, то почему?

Я никогда себя не раскручивал, но обо мне пишут. Я никак не реагирую, когда читаю о себе ежедневно все что угодно. Чем сильнее делаешься – тем больше шума, врагов, завистников, но и доброжелателей тоже. Плохого писателя невозможно впарить, как ни старайся и сколько бабок в него ни вбухивай. Литературу не обманешь.

Есть писатели, у которых силен общественный темперамент, и оттого они заметны как общественные фигуры. Они высказываются по множеству разных вопросов, потому что так им хочется и нравится. Это особый тип писателя, особые гены, тот, кто способен на всемирную отзывчивость, и — слава Богу.

Но литература – дело отдельное. Говорить и писать – разные занятия. Хотя, как правило, яркие люди – ярки во всем.

* * *

Предыдущее:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Все предыдущие части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»
УШЛЫЙ ПАКОСТНИК. «ДРОМОМАНИЯ»
ПАВЕЛ ТЕРЕШКОВЕЦ. «ДЖАЗ НА ОБОЧИНЕ»

3 июня 1926 года родился Аллен Гинзберг

Всё, что Аллен Гинзберг делал в стихах и в жизни, было обращено на борьбу со взрослым – правильным, конформистским, отвечающим за себя и т.п. – миром. В юные годы он называл себя «мистическим вьющимся растением». Потом решил, что он «пидор-индивидуалист» и «космический анархист». (далее…)

Имя Андрея Иванова из Таллинна в прошлом году постоянно звучало в связи с разными литературными премиями. Его авантюрный роман о жизни беженцев в Дании и индусе по имени Хануман «Путешествие Ханумана на Лолланд» был одним из главных претендентов на премию «Русский Букер» (вошел в шорт-лист). Кроме того, Андрей Иванов претендовал (и кажется, что-то из этого получил) на «Русскую премию», премию Марка Алданова и премию фонда «Капитал культуры».

Вот ответы Андрея Иванова на нашу писательскую анкету:

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Таких людей масса
Причин не знаю
Имен не назову

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Никаких граний или границ в литературе нет и не может быть, есть только преодоление границ, если нет преодоления границ, то это мазня

Любая интонация может вызывать отторжение
У кого угодно
Всем не угодишь

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?

Я никогда ни о ком и ни о чем не думаю когда пишу
Я просто пишу и все

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение:

— или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

Выпустить из себя то, что меня терзает – вот моя цель

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?

Это личное дело каждого
Иногда появляется чувство вины перед творением, и автор идет на встречу с читателями, бегает тенью за своей книгой

Нельзя упрекать человека, который написал книгу, каждый автор – раб своей лампы, а не Аладдин.

С уважением,
Андрей Иванов

* * *

Тем временем опубликованные раннее ответы Владимира Лорченкова вызвали в блогосфере небольшой переполох и пересуды. Сначала отреагировал писатель Адольфыч. Потом писатель Багиров. Что-то такое сказала Линор Горалик, где-то Герман Садулаев что-то прокомментировал. А сегодня — писатель Бутов (уже, стало быть, постоянный персонаж Хроники Неудобной литературы: я бы и рад о нем ничего не писать, но он все время дает поводы). Можно ли как-нибудь объяснить, что у Михаила очень часто получается некое саморазоблачение или создание необходимых условий для оного? Я не знаю. Но что получается — это точно. Так и в этот раз:

Бутов написал:

Во, великий молдавский писатель Лорченков
поливает меня грязью

НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА. 51. Проза и стихи ВАСИЛИЯ ДОКВАДЗЕ. Ответы писателей: 1. ВЛАДИМИР ЛОРЧЕНКОВ

Не одного, впрочем, меня.
Я, стало быть — заодно с другими — «филологический вырожденец».
Что особенно занятно.
В одном Лорченков прав.
В нынешней русскоязычной литературной ойкумене главное (и почти единственное) — как можно размашистей раздать всем сестрам по серьгам.
Чем Лорченков с азартом и занимается.

UPD: поразмышлял и еще больше удивился. Чего это он вообще про меня вспомнил? Пишу я одну повесть в пять лет, книги мои вообще не входят. Про Лорченкова я нигде ничего и никогда не писал и не говорил. В Новом мире его вроде печатали. И даже на Большую книгу предлагали ему выдвинуть его сочинения, связывались с его агентами, но что-то они там отказались: это не я делал, точно не знаю. Чё же это так задело светоча мое существование?

На что Владимир Лорченков ему в комментах отвечает:

о, пустяки, не обращайте внимания
я где-то видел, что Вы отозвались обо мне хорошо
и подумал, что, — во избежание разговоров о сговоре,
коррупции, кумовстве и пр. неприятных вещах, —
мне следует поступить именно так.

именно по этой же причине
я был вынужден просить агентов отказать Вам в просьбе
занять третье место в БК, которое мне предлагали.

хорошего дня.

Далее читаем ответы Сергея Шаргунова на новую анкету.

* * *

Предыдущее:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— Где литературные агенты
Все предыдущие части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»
УШЛЫЙ ПАКОСТНИК. ДРОМОМАНИЯ
ПАВЕЛ ТЕРЕШКОВЕЦ. ДЖАЗ НА ОБОЧИНЕ

31 мая 1937 года родился Сергей Чудаков

А может, и не 31 мая… Наверняка этого никто не знает. Так же, как никто не знает, когда и как он сгинул. Олег Михайлов, один из пропагандистов поэзии Чудакова, считает, что его споили и убили «лица кавказской национальности», которым он сдавал свою квартиру на Кутузовском. Где-то в начале 1990-х…

это всё говорил ушедший
потому что он был сумасшедший
Из стихов Сергея Чудакова

Публикуя его стихи в Антологии «Голубая лагуна» (1980: 1 том), Константин Кузьминский сетовал: «О Чудакове никто ничего не знает. Тем менее я. Куда его пришить – ума не приложу. Вроде, он не барачный поэт. Но москвич. И из тех же кругов /…/ Знали мы о нем, что он журналист, но это явствует и из текста «Переводы из Ружевича и Сэндберга…» Знали, что он циник, но это уже не факт биографии, а характера. Знали, наконец, что он печатался в «Синтаксисе» /…/ С 62-го году о нем и слуху не было. Были — слухи».

Его знали все

Но на самом деле его знали все, и он знал всех. Не только в Москве, но и в Питере. Хотя слухи были, конечно, эффектные. А может, это не слухи, но истинные сведения. «Чудаков родился в Магадане, в семье начальника лагеря, и прожил там восемь лет. Он помнил, как зэки убили его пятилетнего сверстника, держали трупик в проруби и, регулярно упражняясь в каннибализме, спасали свою грешную плоть», — сообщает Олег Михайлов. (далее…)

Продолжение главы из книги Валерия Шубинского о Владиславе Ходасевиче «Владислав Ходасевич: чающий и говорящий» (СПб.: Вита Нова, 2011. — 720 с.: 225 ил. + Цв. вклейка). НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

3

В какой же семье выросла Софья Яковлевна Брафман? Вацлав Ледницкий, ссылаясь на устное свидетельство самого Ходасевича, называет князей Радзивиллов, знаменитых литовских аристократов, породнившихся и с польскими королями¹⁶. Но Ходасевич упоминает о «бедной, бедной семье», в которой встретил «счастье свое» его отец. Семья эта жила «там, где Вилия в Неман лазурные воды уносит», то есть на территории современной Литвы, Литвы в узком смысле. Анна Ходасевич утверждала, что ее свекровь воспитывалась «в католическом пансионе». Так или иначе, родным языком Софьи Яковлевны был польский, родной культурой — польская. (далее…)

Продолжение главы из книги Валерия Шубинского о Владиславе Ходасевиче «Владислав Ходасевич: чающий и говорящий» (СПб.: Вита Нова, 2011. — 720 с.: 225 ил. + Цв. вклейка). НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

2

О матери Владислава Фелициановича, Софье Яковлевне, вспоминают лишь одно — она была еврейкой по крови, крещенной в католичество и выросшей в католической семье. Немногое говорит о ней и сам поэт:

В детстве я видел в комоде фату и туфельки мамы.
Мама! Молитва, любовь, верность и смерть — это ты!

О сотнях, тысячах любящих и добродетельных женщинах можно сказать то же самое…

Между тем единственный из предков Ходасевича, чья биография известна в деталях — дед по матери, Яков Александрович Брафман. Имя этого яркого, хотя и одиозного человека знакомо всем, кто интересуется историей российского еврейства XIX века. Вот как вкратце излагается его биография в предисловии Николая Богомолова к тому Ходасевича в «Библиотеке поэта»: «Перейдя из иудаизма в православие, он всячески старался выслужиться перед новыми единоверцами и поставлял им материалы, обличающие зловещую природу иудаизма, не стесняя себя особыми доказательствами их подлинности»⁷. Эта фраза верно передает прижизненную и посмертную репутацию Брафмана, но фактически она неточна. Яков Александрович не был ни тривиальным карьеристом, ни фальсификатором. Все обстояло сложнее и интереснее. (далее…)

16 (28) мая 1886 года родился поэт Владислав Ходасевич. Издательство «Вита Нова» выпустило первую подробную биографию Ходасевича — книгу поэта и литературного критика Валерия Шубинского «Владислав Ходасевич: чающий и говорящий» (СПб.: Вита Нова, 2011. — 720 с.: 225 ил. + Цв. вклейка). Книга выстроена на базе историко-литературных исследований, мемуарных свидетельств и архивных материалов. Текст сопровождается многочисленными иллюстрациями. Издательство «Вита Нова» предоставило нам для публикации первую главу этой книги.

Bладислав Ходасевич. Фотография П. И. Шумова. Париж. 1931.

Глава Первая. Истоки

1

Владислав Ходасевич родился в Москве, в сердце «коренной России», но в семье католического вероисповедания, говорившей дома частью по-русски (причем московским выговором, без акцента), частью по-польски. Корни его — в сотнях километров к западу от места рождения, в современных Литве и Белоруссии. О предках по отцу известно немногое — да и то лишь со слов самого поэта и его близких.

Вот что вспоминает Анна Ивановна Ходасевич, урожденная Чулкова, вторая жена Ходасевича: (далее…)

28 (16) мая 1877 года родился, а 11 августа 1932 умер поэт, которого высоко ставили и белые, и красные

В советские времена одним из обязательных для советского интеллигента развлечений был Волошин-лэнд. Оказавшись, например, в Коктебеле, надо было непременно подняться к могиле Макса, помянуть его, а потом рассказывать с придыханием, как все было. В ту же программу входили апокрифы, анекдоты, истории про Волошина. Как правило, красочные и занимательные.

Клубок историй

Вот он приходит к юной Цветаевой: «Звонок. Открываю. На пороге цилиндр. Из-под цилиндра безмерное лицо в оправе вьющейся недлинной бороды. Вкрадчивый голос» (про «вкрадчивость» пишут многие мемуаристы). Кажется, вначале 32-летний поэт все-таки хотел настроить 17-летнюю Марину Ивановну на эротическую волну – иначе не начал бы просвещение ее с романа Анри де Ренье (о маркизе, периодически превращающемся в фавна) и с мемуаров Казановы. Увидав, что попал не в такт, не особенно смутился и легко переключился на Гюго и Жорж Санд. Отметим как судьбоносную подробность, что знакомство Цветаевой с Сергеем Эфроном произошло именно в коктебельском доме Волошина в 1911 году. (далее…)

Как и было обещано, начинаю публиковать ответы писателей на вопросы новой (на этот раз писательской) анкеты Неудобной литературы. Примерно два раза в неделю я буду выставлять здесь ответы того или иного писателя. Скажу сразу: мнения я получил очень разные, ответы, в большинстве случаев, оказались довольно подробные и иногда очень неожиданные. Выскажутся Олег Зайончковский, Александр Иличевский, Олег Павлов, Михаил Гиголашвили, Игорь Яркевич, Илья Стогов, Роман Сенчин и другие известные писатели.

Попутно я проанонсирую две новые книги, которые мы начинаем публиковать на Переменах этим летом и которые, несомненно, можно отнести к Неудобной литературе (о причинах я расскажу отдельно). Эти две книги – роман Валерия Осинского «Предатель» и роман(с) Натальи Рубановой «Сперматозоиды».

А сегодня, прежде чем представить ответы первого из респондентов, я хочу сказать пару слов о Василии Доквадзе, писателе и поэте из Таллинна. Последние пару месяцев его мини-проза постепенно публиковалась в Блоге Перемен, и теперь уже сформировался ее небольшой сборник.

Его прозаические тексты будут продолжать появляться на Переменах этим летом, а сегодня в проекте PDF-поэзия Перемен опубликован поэтический сборник Василия Доквадзе. Я уверен, что литературные чиновники из литературных толстяков ни за что не обратили бы внимание на этого автора. А по моему – стоило бы: ведь перед нами талант уровня Хармса, Введенского и (в некотором смысле) Михаила Зощенко. В общем, запомните это имя: Василий Доквадзе.

* * *

Засим предлагаю ознакомиться с ответами Владимира Лорченкова, писателя, пишущего по-русски, но живущего в Молдавии. Кстати, тексты Лорченкова тоже вполне можно отнести к тому явлению, которое я называю «Неудобная литература». Хотя их публикуют, но вот на премию «Национальный бестселлер» в этом году автор «самовыдвинулся» (с романом «Табор уходит») и никто в итоге за него (по всей видимости, демонстративно) не проголосовал, так что ответственный секретарь премии Виктор Топоров, высоко ценящий прозу Лорченкова, во время торжественного оглашения длинного списка премии (об этом событии я писал здесь) не преминул немилосердно пристыдить членов жюри за подобное странное невнимание к действительно хорошей книге.

«Он не щурится, потому что смотрит на мир широко раскрытыми глазами» (авторская подпись Владимира Лорченкова)

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Я не вожу знакомств с писателями потому что в Молдавии никаких писателей кроме меня, нет. Если бы я жил в России, где плотность писателей на квадратный километр еще меньше (страна очень большая), то все равно знакомств с ними бы не водил. Я художник, а художник — даже проповедующий коллективные ценности — индивидуалист. Любое собрание больше трех человек вызывает во мне раздражение. Если, конечно, речь идет не о вечеринке чешских свингеров или попойке.

Что касается отказов — отказывали мне, лет пять-шесть. Почему, не знаю, слал самотеком, а самотеку отвечают редко. Один раз объяснил отказ Князев, но он же дал мой адрес литагентам Юлии Гумен и Наталье Смирновой, они написали, я подписал контракт, и меня стали благодаря им издавать.

Меня молчание издательств не мучило. Ничего страшного в периоде отказов нет. В рыночных условиях со временем любая книга будет издана — так или иначе — и «БТ» Галковского яркое тому подтверждение. Да у рынка свои минусы. Но в целом он намного лучше чем то, что было раньше. В СССР какой-нибудь литературный сотрудник… ну пусть будет Анна Козлодораскина, потомок славной династии писателей Козлодораскиных, и внучка третьего секретаря пятого СП РФССР Капитона Козлодораскина, — могла тебе не просто отказать, а черкнуть на тебя отрицательную характеристику в ЦК или куда они там их писали. С выражениями, как они умеют — «бред с ядовитой пеной ненависти на клыках», «в то время, как вся советская молодежь…» «на БАМе» «отщепенец, в рот его и в ухо», «заклеймить» «проработать» «молодое деревцо, согнутое и потому уродливо выросшее», «поздно выпрямлять, надо корчевать»… И ты бы потом 50 лет кочегарил, спивался одеколоном и потихонечку УМИРАЛ — и это еще в лучшем случае, в самом мягком варианте, софт-версии позднего СССР (до 50-хх — пристрелили бы и точка). .

Иными словами, — лучше всего есть так, как есть сейчас. Да, уже нет писательских отпусков санаториев и изданий по разнарядке, но есть свобода выражения. Это здорово для писателей, но мучает литературных чиновников — даже 20 и 30- летних — которые пытаются возместить потери «писательскими поездами», «поддержкой государства», «встречами с деятелями искусства» и прочим дерьмом. Настоящим писателям этого не нужно. До тех пор, пока мы свободны в самовыражении, девушки носят мини, и в свободной продаже есть алкоголь, бумага А-4, ручки и карандаши — мы в раю. Да, не самом совершенном, но ведь и в Эдеме были змеи.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)

У каждого свое понятие успеха. Для меня наивысший успех — написать книгу, которая
бы имела такое же значение для мировой литературы, как «Легенда об Уленшпигеле». Читатель тут, в общем, не при чем. «Легенду» при жизни автора толком не оценили, да и в 20 веке, когда начали ее прославлять, сделали это по политическим мотивам — нужно было в трусоватых бельгийцах зажечь пламя патриотизма во время Первой Мировой. Книгу даже и сейчас-то толком не оценили. Ну и что? Главное — понимать что ты написал нечто подобное. Этого вполне достаточно.

Если же мы говорим об успехе в несколько более общепринятом смысле — то никаких граней, перешагивание которых опасно для успеха у читательской публики, я не вижу. Миллер, Буковски — Буковски даже более яркий пример, — перешагнули максимум граней. Тем не менее, они вполне любимы публикой. Вопрос в том, что перешагивая грани, они шли не к успеху в обывательском смысле, а к самим себе. Вообще, вы ставите лошадь поперек телеги, или как это у вас в России говорится? Надо сначала писать книги, а потом уже придумывать им теоретическое обоснование, философию, стратегию, и т.п. Так обычно делается.

… Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Никакое читательское отношение не может уничтожить или возвеличить текст. Текст это вещь в себе.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя — осознанно управлять такими вещами?

Я ничего в уме не держу, когда пишу. Когда пишешь, сознание должно быть чистым и пустым. Как зеркало. Если Вас интересует техническая сторона вопроса, то я сначала создаю в уме в самых общих (очень общих) чертах сюжет — а потом работаю методом «потока сознания». Если поток ломает сюжет — тем хуже для сюжета, ему придется подстраиваться. Потом текст проходит шлифовку — я разбиваю его графически, оформляю диалоги, делаю все, чтобы он удобно и легко читался именно зрительно. То есть, я могу огранить алмаз, но его форма, размеры, и чистота от меня не зависят. Я просто ретранслятор. Во власти писателя только — работать. Наполеон совершенно правильно гордился не своим гением, а своей работоспособностью, без которой гений ничто. С учетом того, что гении нынче повывелись, я это правило распространяю и на просто талантливых людей к которым, без сомнения, отношу и себя.

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение?

По-человечески — жена, алкоголь, занятия спортом, общение с детьми. Как писателю — чтение хороших книг.

… признание публики, выраженное в том, что Ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней?

Что такое публика? Ее нет. Есть конкретный читатель. Каждый единственный в своем роде. Я признаю за читателем право на два типа мнения. а) «понравилось» б) «не понравилось». В любом случае — каково бы не было его мнение, — я благодарен за потраченное время и высказанное суждение. Но когда читатель пытается изобразить из себя нечто большее, чем он есть, мне это не нравится, даже когда речь идет о похвалах.. Флорентийский купец мог сказать что «Давид классный, он как живой» или «Давид плохой потому что слишком голый», — ладно. Но когда купец начинает говорить, что Давид нравится ему «сбалансированностью композиции, вызванной… » или не нравится «чрезмерным преувеличением анатомических стро…» то купцу надо заткнуть хайло. Мне нравятся Бах и Вивальди, и не нравится Прокофьев. Я не могу объяснить почему, я не специалист, и я не строю из себя знатока. Мне просто что-то нравится или не нравится. Для таких людей — как видите, для себя, — я и пишу.

… признание литературного сообщества (выраженное в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)?

Так называемое литературное сообщество Российской Федерации это удивительный гибрид блошиного рынка, азиатского базара и цыганского табора.

Оно практически полностью профнепригодно. Я, в первую очередь, говорю о критике. Причем непригодна даже не на уровне «медсестра не сделает операцию потому что она не хирург». Здесь уровень — «уборщица работает хирургом потому что ее устроил папа — друг главврача». Там трайбализм натуральный царит. Критик-Юзефович-дочь-писателя-Юзефович-«писатель» Латынина-дочь-критика- Латынина-и-критика-Латыниной-критик-Лиза-Новикова-дочь-критиков-Новиковых-курьер-редактор-Василевский-опекун-поэта-Василевского-и-поэта-Василевской? «Потомственная писатель» Костюкович, которую писательницей назначили, а талантливой не назначили, вот за несколько десятилетий и родила гора мышь — путеводитель по едальням Нижней или Верхней Италии (ну а что, формально-то — книга. Бумага есть? Есть, обложка есть? Есть. Книга! Значит, писатель!)? Международная авантюристка «Горал Линорик», которую послали в Россию работать «культурной элитой», но вместе с зонтиком с ядовитой иглой, фотоаппаратом в зубе и зажигалкой-пистолетом забыли выдать хоть какие-то литературные способности? Бросьте. Все это типичная тумба-юмба, это гибрид Африки и СССР, где сколачивались «трудовые династии», которые ни черта не работали, и которые разбавлялись странными людьми с непонятно какой фамилией (он то ли Пешков, то ли Горький, то ли Клим Самгин, а на самом деле Трайфенбах Ибн Саладим Бутлижарды Марды, и вообще не он и не она, а оно).

Вот, кстати, перейдем от Династий к героическим одиночкам. Критик Кучерская, унылая, как засохший прошлогодний кулич или ее статьи? Графоман Басинский, что зашел с правого боку с «книгой» «Джон Половинкин», за которую надо лишать права на занятие любой филологической деятельностью, а потом подкатил с «Толстым»? «Писатель» Бутов, которого назначили писателем в лихих 90-хх? Вы извините, но там — кому доверять? Даже лучшие — например, Топоров — поражены кумовством и поделать с этим ничего нельзя. Но Топоров хотя бы не пишет книг, — я говорю о книге как о художественном произведении, — и уже за это ему честь и хвала. Вдобавок он пишет отлично, в западной литературе разбирается, а русская классика 19 века ведь туда ушла, а не в голимую советчину и антисоветчину второй половины 20 века… А остальные мало того, что кум на свате и брат на сестре, так еще и в массе своей используют критику как трамплин, чтобы записаться в писатели. Но это просто-напросто азиатчина. Вы ляжете на стол хирурга, который в свободное от работы время открыл похоронное бюро? Надо ребята снять крест или одеться, в конце концов. Православная писательница — критик в «Ведомостях»; сегодня критик, завтра трах-ти-би-дох, писатель про Толстого, — дедушка акадэмик, папа критик мама обозреватель, дочь — писатель, внучка — Жучка. Так нельзя. Надо вымыть руки, за ушами, постричь ногти, почистить обувь. Начать жить как весь цивилизованный мир. Подался в pr, уйди из отдела новостей. Стал писать худлит, откажись от литературной критики. Перешел в правительство — продай акции. Но рф-ская литобщественность, которая усиленно требует этого от своих властей, сама почему-то следовать этому правилу не желает.

К счастью, никакого влияния на мировую литературу эти филологические вырожденцы, — прокумовавшие золотой запас русской литературы 19 века, и так изрядно подъеденный ржавчиной советской литературы, — давно уже не имеют. При всем желании, они не в состоянии задавить автора, как могли сделать это в СССР. Так что и оглядываться на них нечего, и мнение их не стоит ничего. Ноль.

… или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

Ответ очевиден. Конечно, да. Главное — акт творения. Что потом… Меня не волнует личное признание, а интересует лишь признание книги — причем не как продукта, а как Текста. Пусть не сейчас, пусть не для всех. Это единственное, что меня интересует в моей так называемой «судьбе в литературе». Слава, деньги, статус, читательское признание, и т.д.—это не имеет для меня никакого значения, я не поп-музыкой занимаюсь. Даже фамилию на надгробном камне можете стереть. Мне, повторяюсь, все равно, меня интересует только ЖИЗНЬ ТЕКСТА.

Попытки же добиться так называемого успеха абсолютно глупы. Кто знает историю литературы, тот в курсе, что хороший писатель всегда плохо кончает. Даже если он жил феерично, как Фитцджеральд или богато, как Хэмингуэй и Ремарк, или долго и счастливо, как Апдайк. Потому что неизбежный финал любой жизни — поражение. И это понимали даже такие жизнерадостные и витальные люди, как Рабле или Миллер. Человек, который этого не понимает, не художник, ему просто нечего в литературе делать. Ему надо вступить в клуб «Двенадцать целых три десятых» (или сколько у него там?) Германа Садуллаева или записаться в Липки «поражаться глубинам мысли Захара, восхищаться высотой горного орла Сережи и увлекаться вдумчивой медитацией Германа», как делает восточный фотомодель Снегирев за периодические алаверды.

Но вернемся к настоящей литературе. Трагедия, горечь, надлом, трещина — вот отличительные признаки художника. На художнике всегда есть налет безумия. Порча. Назовите как угодно. Настоящий писатель может сколь угодно притворяться нормальным, но он, в обывательском смысле, безумен. Даже если он, как я, обладает безупречным социальным статусом мещанина. Но это не должно обманывать — художник, он как пациент психушки после 10 лет санатория — может сидеть напротив, резать бифштекс а потом что-то блеснет в глазах на мгновение, и ты поежишься, потому что на мгновение, но понимаешь — это Иной. Я такого блеска ни у кого, кроме себя, не вижу, но, как и всякого человека, он меня пугает. Для кого-то это ужасно смешно, для кого-то — повод упрекнуть меня в мнимой мании величия. Как говорится, Б-г им судья.

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?

Никто ничего не понимает в рекламе, кроме тех, кто занимается ей профессионально. Мне смешно слышать профессиональные термины от людей, которые в этом бизнесе не заняты. Конечно, интуитивно дилетанты пытаются что-то сделать, но — по наитию. Великолепен в очных ставках на ТВ Веллер, очень профессионально щурится Сергей Прилепин, классные свитера подбирает себе Захар Шаргунов, есть своя «фишка» — тросточка и Та Самая Курточка, — у Огела Каишна, которого сейчас будут делать писателем. Тем более, что и схема накатана — сначала книжка анекдотов про Штирлица, потом — уже чего посерьезней. Так, кажется, Быков начинал, а сейчас Ольшанский начинает — правда, у него не про Штирлица, а про «русскую жизнь»?? Кто там еще? Я заранее извиняюсь — могу путать имена и фамилии, ну так я и не очень сведущ в современной литературе РФ. К тому же, они там все на одно лицо — что внешне, что по какому-то мутному почерку.

Тем не менее, любой рекламист вам объяснит, что без товара позиционирование — напрасная трата сил и денег. И пример 90-хх годов, на которые сейчас без улыбки смотреть невозможно — и от которых, когда спала пена дней, остались лишь Сорокин Пелевин Лимонов и одна книга Галковского, — это четко доказывает. Щуриться ребята могут сколько угодно, а останутся тексты. И, сдается мне, среди них точно будут книги забитого Шарова, которого сейчас не видно и не слышно, а вот книг вышеперечисленных — нет.

Так что не нужно изобретать велосипед и искать особый русский путь. Существует разделение труда. Литагент продает права на текст, издатель — издает книгу, переплетчик — переплетает, типография — печатает, сеть распространения продает, писатель — пишет. Всё. Весь литературный мир «золотого миллиарда» так живет и живет неплохо, — по крайней мере, весь 20 век остался за ним. А в век 19-й — который целиком и полностью за русскими, — Россия и была частью цивилизованного мира. Так, может, вернетесь уже?

* * *

Далее: Ответы Андрея Иванова на писательскую анкету, а также занятные отзывы блоггеров на ответы Лорченкова

Читайте также:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Олега Павлова
— Где литературные агенты
Все предыдущие части Хроники (Оглавление) — здесь.

Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»