Игорь Дудинский о Головине в интервью Переменам (2007 год):
Головин – действительно «фигура» весьма магнетизирующая, мистическая и «неоднозначная».
Достаточно вспомнить личностей типа того же Гурджиева, чтобы понять, с какими усилиями по-настоящему посвященные люди вписывались в «земную» систему координат. Отсюда и «неоднозначность» их восприятия непосвященными людьми.
Головин – величайший эзотерик современности. Он проштудировал и обобщил все эзотерические знания и учения всех веков и традиций, усвоил их и переварил в котле своего личного опыта.
Согласитесь, что такой огромный груз держать в своей голове, душе и сердце способны даже немногие из небожителей – не говоря уже о земных людях.
Отсюда, опять же, проблемы с восприятием людей с таким эзотерическим багажом.
Да, Евгений Всеволодович Головин (кстати, он жив и здоров, поэтому вполне доступен для контактов) способен при желании пускать в ход свой «магнетизм», интенсивность которого способны выдержать немногие.
Правда, он может закапризничать при виде неинтересного ему человека и забыть о собственном «магнетизме». Тогда он предпочитает притворяться кем угодно — хоть ловким мистификатором.
Головин – больше, конечно, алхимик, чем маг. Хотя бы потому, что в области магии он всегда признавал превосходство над собой недавно скончавшегося Валентина Провоторова.
Алхимию же он знает в совершенстве – насколько такое возможно, потому что в совершенстве алхимию не может знать ни один смертный. Скажем так: на сегодня алхимической теорией и практикой Головин владеет лучше, чем кто-либо из живущих на земле.
Головин одновременно и алхимик, и маг, и хорошо пьющий гениальный поэт, «который читал много эзотерической литературы». Впрочем, я не могу сказать, в каком из своих проявлений он негениален.
Так уж случилось, что у меня оказался старый, неработающий адрес электронной почты , когда я высылал ему в мае вопросы проекта Неудобная литература. Благодаря прошлому выпуску Хроники, написанному по следам часкоровской колонки Кирилла Анкудинова, Кирилл вышел на связь и прислал свои ответы на вопросы Неудобной литературы. Итак, поэт, лит.критик и литературовед Кирилл Анкудинов в проекте Неудобная литература.
Читаете ли вы современную художественную литературу, публикуемую в издательствах и толстых журналах? Если да, то как часто? Многое ли нравится? Назовите, пожалуйста, последний из понравившихся прозаических текстов, автора, время и место публикации.
— Поскольку я живу в Майкопе, мой читательский кругозор поневоле ограничен. Я читаю толстые литературные журналы (три из них – «Новый мир», «Октябрь» и «Знамя» — очень подробно и внимательно, поскольку рецензирую все их номера для уфимского журнала «Бельские просторы»). Также я читаю наиболее интересные книги, которые добираются до майкопских книжных магазинов, и произведения, которые приходят ко мне по почте или из рук в руки в виде книг или в виде рукописей. Конечно же, этого мало.
Наиболее понравившиеся литературные тексты? Назову три.
Владимир Маканин. «Асан». Роман. «Знамя», 2008, № 8.
Эргали Гер. «Кома». Повесть. «Знамя», 2009, № 9.
В книжном варианте выйдет под названием «У августа имперский профиль».
Обо всех трёх текстах я писал.
Часто бывает так, что издательства и толстые журналы отказываются публиковать по-настоящему хорошие тексты, называя разные причины отказа, либо без объяснения причин. Как вы думаете, почему это происходит? Каковы, как вы полагаете, настоящие причины таких отказов?
Ничего не скажу в отношении практики иногородних издательств, поскольку не вполне компетентен в этой области.
— Что касается толстых журналов, думаю, что главная причина отказа в публикации хорошим текстам со стороны редакционных работников этих журналов связана с так называемым «иерархическим мышлением». Для «иерархического мышления» важно не содержание текста, не его литературные качества, а имя автора. Носители «иерархического мышления» превращают журналы в пасьянсы из имён. Оттого в журналах снова и снова вырисовывается одна и та же картина: литературные мэтры, у которых возьмут даже бред; середнячки-заполнители пространства, не интересные никому; прикормленная молодёжь и абсолютное отсутствие новизны (в именах, в идеях, в стилистике). Новизна страшна «иерархическому мышлению».
Читаете ли вы статьи литературных критиков и обозревателей книжных новинок? Если да, то кто из этих критиков и обозревателей, на ваш взгляд, наиболее адекватен?
— Статьи литературных критиков я читаю (из интереса или по службе обозревателя) или не читаю, а все доступные мне литературные обозрения стараюсь прочесть обязательно.
На самом деле литературных обозревателей сейчас не так много. Хотя больше, чем было шесть-семь лет назад.
Кто из критиков и обозревателей наиболее адекватен? Если бы вы спросили меня, кто из критиков и обозревателей нравится мне, я бы легче ответил. На вопрос в вашей формулировке ответить трудно. Кто наиболее адекватен? Не знаю. Может быть, Лев Данилкин.
Не всегда то, что нравится, адекватно. И не всегда то, что адекватно, нравится. Хотя Данилкин как критик мне нравится.
Как вы думаете, переместится ли в ближайшие лет десять хорошая (большая) литература окончательно в интернет? Отпадёт ли необходимость в бумажных изданиях? Если нет, то почему вы так думаете?
— Начну с конца вашего вопроса. Необходимость бумажных изданий не отпадёт, а необходимость «толстых литературных журналов» в их нынешнем формате может отпасть и, скорее всего, отпадёт (если данный формат не перестроит себя).
Почему останутся бумажные издания? Хотя бы потому что сейчас 80% моего нынешнего майкопского литературного окружения не владеют компьютерной грамотой.
Что касается «большой литературы, перемещающейся в интернет»…
Дело в том, что интернет предполагает определённое мышление. Та часть литературы, которая соответствует этому мышлению, переместится в интернет, а та часть, которая не соответствует ему – останется в бумажном формате.
«Большая литература» — это и «Уединённое» Розанова, и «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева, и «Война и мир». Так вот, шедевры, похожие на «Уединённое» и на «Москву-Петушки» в сетевой литературе появляться будут, а шедевры, похожие на «Войну и мир», — не будут. Пути и возможности «Войны и мира» останутся для бумажной литературы.
Приведу такую аналогию. Вот появилась оперетта как жанр…
Вопрос номер один: Даст ли жанр оперетты шедевры? Ответ: Конечно, да.
Вопрос номер два: Даст ли жанр оперетты шедевры в жанре оперы? Ответ: разумеется, нет. Если мы привыкли считать, что хорошее искусство – это по умолчанию только опера, ничего хорошего от перспектив оперетты мы не дождёмся.
Вопрос номер три: Перетечёт ли всё хорошее в искусстве из сферы оперы в сферу оперетты? Ответ невозможен, так как вопрос поставлен некорректно.
Читайте также предыдущие части проекта Неудобная литература:
30 октября 1885 года родился Эзра Паунд, американский поэт, издатель и редактор
«Make it new!» — звучал призыв, провозглашённый Паундом в самом начале его поэтического пути. «Поэзия ХХ века, — писал он в программном эссе «Prolegomena», — та поэзия, которая, я ожидаю, будет создаваться в ближайшем десятилетии, отбросит всяческое «сюсюканье», она будет жёстче и естественней, она будет <...> «пробирать до костей».
Конечно, он был человеком утопии.
В ХХ веке такое, впрочем, неудивительно, если не сказать банально. Это столетие словно нарочно было послано людям западной культуры для того, чтобы они как следует прожили, прочувствовали и переоценили свои отношения с утопиями и утопизмом. Но Паунд — особенный.
Он заплатил за свою утопию, как никто другой. Неделями в клетке. Буквально в клетке с прутьями, открытой со всех сторон, без крыши, в которой соотечественники-американцы держали изменника Паунда, как особо опасного преступника, в лагере для военнопленных под Пизой. Месяцами — в тюрьме. Тринадцатью годами — в психиатрической лечебнице. Смертью на чужбине (правда, этой чужбиной была горячо любимая им Венеция). Заплатил унижением, изоляцией, утратой друзей, телесного и душевного здоровья, распадом самой речи (опять же буквально: к концу жизни он подолгу не мог разговаривать). Заплатил обвинением в измене, выдвинутым собственной страной, к которой никогда не переставал чувствовать себя принадлежащим, хотя страшно её ругал и не уставал повторять, как многое он в ней ненавидит. (Он бранил и ненавидел Америку на правах своего. Только очень любящие так умеют.)
Всё это само по себе заставляет предполагать, что утопия Паунда была для него чем-то очень настоящим — совершенно независимо от степени её утопичности. И от степени её безумия и чудовищности — а таких компонентов у неё было более чем достаточно.
Нет, утопии это ничуть не оправдывает. Но очень много говорит о самом Паунде и о его времени.
И конечно, он был одним из самых важных неудачников своего века. Самых характерных, самых влиятельных. Таких, без которых его век попросту не смог бы стать самим собой. По крайней мере век литературный и англоязычный.
Его «Cantos» — «Песни», огромный эпос, призванный охватить всю историю, от античных истоков до современности, который он писал всю жизнь, с молодости до глубокой старости, да так и не закончил, — остались… не то чтобы непонятыми, нет… Понимания того, что и почему он делал, Паунд, несомненно, дождался. Со стороны тонких ценителей. Дело обстояло гораздо хуже: труд жизни Паунда не был востребован западной культурой — в том объёме и в том качестве, как он сам считал нужным. (далее…)
Есть такой литературный критик – Кирилл Анкудинов, живет в Майкопе, .
Начиная проект Неудобная литература, я и ему тоже отправил вопросы проекта (на которые, напомню, ответили многие литераторы и окололитературные люди). Но никакого ответа на свое письмо я тогда от Анкудинова не получил. Не знаю, может быть в Майкопе это такая форма вежливого отказа — не отвечать на письма. А может быть просто письмо мое до Кирилла не добралось. Так или иначе, лит.критик этот, будучи активным участником «литературного процесса», конечно же, мимо своего внимания Неудобную литературу не пропустил… Как и, на самом деле, не пропустили ее многие прочие фигуранты оного процесса. Я в этом уверен. Не пропустили, но предпочли никаких комментариев по поводу не давать. Ну а чего там говорить? И так все понятно: дурак редактор, дурак директор и проч.
О политике умалчивания, принятой среди участников удобного литературного процесса, я уже упоминал. Это такая дзенская практика — умолчал значит нету. Не заметил — победил… Но вдруг выясняется, что Кирилл Анкудинов сделал выводы и даже взял на заметку Неудобную литературу: вот его сегодняшняя колонка на Часкоре, . Я нынче процитирую моменты, особенно доставляющие.
В первой половине этой колонки проводится мысль, что механизмы осваивания человечеством актуальной культуры похожи на эволюцию природы в понимании Чарльза Дарвина.
Мы говорим: выживают лучшие, выживают самые сильные, выживают наиболее приспособленные.
В теории это так, а на практике, в реальности, в лесу — не совсем так (совсем не так).
Выживает не лучший, не самый сильный, не наиболее приспособленный — выживает только тот, кто выживает, поскольку выживание отдельной особи — всецелое дело случая.
Далее следует пример поэтессы Анны Радловой, которая, по мнению автора, достойна гораздо большего внимания, чем Анна Ахматова, а, однако, осталась в тени. Культура ее недооценила…
И:
И таких примеров — премногие десятки. Почему Андрей Платонов, а не Борис Пильняк? Почему Вагинов, а не Шенгели? Почему Маяковский, а не Мариенгоф? Почему Илья Эренбург, а не Рюрик Рок? Почему Велимир Хлебников, а не Иван Коневской?
Да потому что игра случая. Как в лесу.
Кто-то оказался для потомков слишком глуп (как Константин Бальмонт, поэт замечательный в своём роде и создавший собственный звёздный извод поэтической масскультуры, насмерть перешибленный следующими масскультурами).
А кто-то — чересчур умён (как Вячеслав Иванов, ставший любимым поэтом Аверинцева, однако отнюдь не кумиром широкого читателя). Кто-то избыточно хотел славы (как Брюсов, исполнивший свою заветную мечту, попавший таки на страницы учебников, но не более того).
Кто-то недостаточно хотел славы (как граф Василий Комаровский) или вообще не хотел славы (как навсегда ушедший в народ Александр Добролюбов)…
В современной литературе романтизм эстетически репрессирован, оттеснён на периферию процесса. Он и мстит за себя, возникая не там, где ему положено быть (во второй, текстовой реальности), а во всеобщих представлениях о литературной жизни.
Все только и делают, что транслируют романтический бинарный концепт «гениев и толпы» (по умолчанию полагая гениями самих себя, а толпой — остальных).
Иногда за «объективные признаки гениальности» комично принимаются «наработки референтной группы» некоторого (того или иного) автора; сей автор по двенадцать раз в году публикуется в престижных журналах и отхватывает все премии, а тем временем его книги в букотделах уцениваются до десяти-пятнадцати рублей.
(В мире флоры и фауны тоже встречаются подобные жизнерадостные нежизнеспособности — махровые георгины, бесшёрстые кошаки и раскормленные мраморные доги: они радуют человеческий глаз, но в лесу не проживут и секунды.)
Культура — не оранжерея и не показательная ферма селекционера, культура — не справедливый спорт; культура — дикие джунгли всеглобального пиара. В культуре царят напор и случайность.
Потому имеет смысл биться бошкой о тупую стену, вновь и вновь напоминая, вызывая к жизни забытые, неназываемые, канувшие, неизвестные имена.
Есть шанс, что по финальному результату победит тот, у чьего покровителя-молитвогласца была крепче бошка и горячее молитва.
Заметим, что Кирилл Анкудинов говорит о своем открытии не без явного наслаждения. Изо всех сил надавливает (болдом) на слово «случай»… Смакует ситуацию и как бы радуется тому, что он, Кирилл Анкудинов, причастен тайнам такого грандиозного и жестокого мира (то есть — литературного процесса), в котором самым талантливым и достойным чтобы доказать свой талант и свое достоинство приходится неустанно биться БОШКОЙ О ТУПУЮ СТЕНУ. Может быть тогда кто-нибудь да услышит… И растворятся врата великой и могучей культуры и придет признание потомков в веках… Это просто очаровательно. Браво, Кирилл, браво! БОШКОЙ О ТУПУЮ СТЕНУ! Именно! «Хорошая вещь пробьется!» — об этом в Неудобной литературе говорил еще Сергей Шаргунов (кстати, пристально наблюдаемый Анкудиновым)…
Ну а на письма все-таки надобно отвечать. Это такое правило хорошего тона.
Читайте также предыдущие части проекта Неудобная литература:
Проза Белого не проста, но очень музыкальна — благодаря своей электрической ритмизованности и звучной энергии действительных символов. Таков, например, рассказ «Йог», речь в котором идет о революции и ее непосредственной связи с тонкими мирами. Рассказ «Йог» написан Андреем Белым в 1918 году, после возвращения из Швейцарии, где он учился у немецкого мистика, создателя антропософии Рудольфа Штайнера. Далее — сам рассказ. (Публикуется ко дню рождения Андрея Белого.)
Йог
1.
Иван Иванович Коробкин был служащим одного из московских музеев, заведуя библиотечным отделом без малого сорок уже лет. Летом, зимами, осенями и веснами появлялось бессменно в музейной передней согбенное, старое тело его; летом — в белом сквозном пиджаке с преогромнейшим зонтиком и — в калошах; зимой — в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтертом пальто — мозглой осенью; и весною — в крылатке.
Чмокая губами и расправляя клочкастую бороду, кряхтел он на лестнице: приподымался медлительно, постепенно осиливая все двадцать четыре ступеньки, ведущие в уже набитое битком посетителями помещение читального зала; раскланивался с обгонявшими его посетителями, которых не знал он и вовсе, но которые его знали давно, разумеется, все.
Проходя в библиотечное помещение и просматривая записки, откладывал их; и — отмечал карандашиком.
Иногда принимался он озирать сослуживца и отрывал его вдруг от дела произнесением весьма полезных сентенций, напоминающих изречение Ломоносова:
Науки юношей питают.
При этом же он начинал потирать свои руки, откинувши голову и расплываясь в довольной улыбке; за минуту суровое и сухое лицо его, напоминающее портреты поэта и цензора Майкова, становилось каким-то сквозным, просиявшим и — детским:
— «Иконография, молодой человек, есть наука!» — провозглашалось среди гробовой тишины помещения, прилегающего к читальному залу; но когда ж молодой человек, отрываясь от дела, приподымал свою голову, видел он: суровое и сухое лицо, напоминающее портреты поэта и цензора
Майкова.
Говорят, что однажды Иван Иванович Коробкин, прогуливаясь по музейному дворику, обсаженному деревцами, воскликнул:
— Рай, господа, в сущности говоря, ведь есть сад…
— Мы в саду.
— Собственно говоря, мы в раю…
Говорят, что черты его блеклого лика преобразились нежданно: и в них проступила такая непререкаемость, что прогуливавшемуся с Иваном Ивановичем помощнику управляющего музеем на миг показалось: Иван Иванович, восхищенный силой до выспренной сферы небес, переживает невыразимые сладости, как о том он рассказывал вечером Аграфене Кондратьевне.
— Знаете ли, Аграфена Кондратьевна, Бог его знает, кто он такой; мало ли, чем может быть он… Не масон ли он, право; и поставлен на службу-то он ведь покойным Ма-евским; а про Ма-евского говорили в старинное время, что он был масоном… И перстень какой-то такой на своем указательном пальце носил.
Иван Иванович Коробкин знакомств не водил; не сближался ни с кем; пробовали к нему захаживать в гости; и — перестали захаживать; однажды застали его, выходящим из собственного помещения в Калошином переулке с огромнейшим медным тазом, прикрытым старательно чем-то; что же, думаете вы, оказалось в сем тазе? Не отгадаете: черные тараканы.
14 (26) октября 1880 года родился самый причудливый персонаж Серебряного века
Если верить Владиславу Ходасевичу, отец Андрея Белого (Бориса Бугаева), профессор математики Николай Бугаев говорил: «Я надеюсь, что Боря выйдет лицом в мать, а умом в меня». Профессор был некрасив, но умён. Мать же красавица, икона стиля, но дура и истеричка. Сын оказался красивым и странным.
«Огромные широко разверстые глаза, бушующие костры на бледном, измождённом лице. Непомерно высокий лоб, с островком стоящих дыбом волос /… / порой Белый кажется великолепным клоуном. Но, когда он рядом, — тревога и томление, ощущение какого-то стихийного неблагополучия овладевает всеми» (Илья Эренбург).
«В Андрее Белом есть звериность, только подёрнутая тусклым блеском безумия. Глаза его, /…/ точно обведённые углём, неестественно и безумно сдвинуты к переносице. Нижние веки прищурены, а верхние широко открыты. На узком и высоком лбу тремя клоками дыбом стоят длинные волосы…» (Максимилиан Волошин).
Подобных отзывов много. Внешность и повадки Андрея Белого впечатляли не меньше, чем его тексты. А то и больше. (далее…)
12 октября 1875 года родился Алистер Кроули, один из главных оккультистов XX века, основатель учения
«Его называли содомитом и колдуном (он побывал в своё время и тем и другим), но названия не соответствуют явлениям, которые они обозначают, — они выражают лишь отношение человеческого стада к этим явлениям».
Потусторонние силы, как правило, избегают прямого вмешательства в земные дела, предпочитая действовать через посредников – корыстных и добровольных, бездарных и талантливых.
Мистер Кроули ворвался в мое детство с первыми тактами Immigrant Song. Они были подобны перестуку колес экспресса, вылетевшего из Преисподней. Беспризорную душу пронзило острое желание запрыгнуть на подножку. Пусть не с первого раза, но – сделаться пассажиром «11-го маршрута», чья кривая проходит между звезд, если верить другой песне. У меня в городе 11-й маршрут троллейбуса делал остановку возле психбольницы, где нередко заканчивают свой путь искатели оккультных приключений.
Лед Зеппелин – образец психоделического альпинизма. Когда Роберт Плант произносит: «Валгалла», мы не сомневаемся, что он ее увидел, хотя бы на миг. Алистер Кроули владел этим опасным видом спорта в совершенстве, подавая пример желающим проникнуть в запретные места, даже если речь идет вовсе не о горных вершинах. «Он помахал рукой, и зашагал по склону холма прямой и упругой походкой опытного скалолаза» (Steady and swinging step of a practiced mountaineer). Чтобы заглядывать в недоступные рациональному глазу глубины, нужны железные нервы, а где их взять в наше время? (далее…)
Этот фестиваль для всех, кто любит рисовать, хотя нигде не учился…
Будет череда мастер-классов, много возможностей попробовать себя в разных стилях живописи.
Приходите! Самовар, плюшки, праздник творчества ждут вас.
А 30 и 31 октября вы сможете прийти в ЦСИ Винзавод с друзьями на свою собственную выставку, где будут выставлены картины, арт-объекты и фотоработы сделанные участниками мастер-классов.
Сегодня мир отмечает 70-летие со дня рождения Джона Леннона. О Джоне Ленноне на Переменах читайте текст Глеба Давыдова «Рожденный дважды» (оригинальное название — «Сотворенный японкой») — здесь.
27 сентября (9 октября по новому стилю) 1874 родился художник, мистик, писатель, путешественник Николай Рерих
Борода лопатой, черная феска – имидж скорее подходящий безумному ученому, академику Павлову, кромсателю собачьих шей, а не мистику, оккультисту и философу. Впрочем, Рерих Николай Константинович всегда был гораздо более академичен, чем требовалось для соискания почетного звания Гуру и наставника поколений.
Выбирая место для своего будущего заточения и самадхи, Николай Рерих был весьма старателен. Штат Химачал Прадеш, Индия. Долина Кулу. Вневременная, не имеющая ни начала, ни конца метафизическая составляющая Гималаев застыла в странном симбиозе с чеховской дачной Россией. Ландшафт напоминает скорее вековой русский лес, нежели характерные для Химачал Прадеша горные долины, обрамленные яблочными садами. Лес Кулу выглядит грозно, величественно. В окрестностях резиденции Рерихов, Урусвати – чувствуется тяжесть, необъяснимая стагнация. Мощные дубы стонут под тяжестью миллионов кальп, перерождений и не изжитой кармы, трава зелена, но как-то искусственно, и лишь порывы мощного, по-настоящему северного ветра напоминают о том, что все бренно и непостоянно. В соседней долине Парвати воздух легок и прозрачен, краски играют, все преломляется ежесекундно, изменяется легко, пространство словно хрустальный горный поток, прекрасно абсолютно все, ибо – динамично. В Кулу – всё словно застыло…
Сама усадьба (а именно – десяток разрозненных строений) выглядит безжизненно, хотя, приглядевшись, можно заметить: что-то происходит и в этих стенах. Вот, к примеру, припаркованный под нелепым углом у забора белый Амбассадор, гордость индийского автопрома, машина одновременно и уродливая, и прекрасная – и бессмысленная, конечно (как все индийское). Амбассадор, судя по номеру, принадлежит администрации штата. И правда, невдалеке болтается неприкаянный шофер – высокий, молодой индус с роскошными сталинскими усами. Чуть левее некая моложавая экзальтированная особа истошно орет на очередного индийского оболтуса в помятом кафтане, отчитывает его за нерадивость. У дамы явный русский акцент. Далее встречаю томных русских юношей с кокетливыми бинди во лбах, прикормленных индусов – смотрителей мертвого музея, нескольких ошарашенных европейских туристов, да, пожалуй, вот и все, что осталось от некогда мощной оккультной, культурологической, сектантской империи Рерихов. (далее…)
8 октября 1920 года родился Фрэнк Герберт — американский писатель-фантаст, создавший знаменитую эпопею “Хроники Дюны”, о планете, полной песка.
Истинное творение не зависит от своего создателя.
Ф. Херберт, “Дети Дюны”
Песчаные дюны похожи на большие массы воды, только движутся медленнее. Люди, которые обращаются с ними как с жидкостью, могут научиться ими управлять.
Ф. Герберт (интервью с В. Мак-Нелли)
Сойдя со ступени лестницы, можно упасть и вверх (Ф. Герберт, “Дети Дюны”)
Фрэнк Герберт опубликовал за свою жизнь двадцать один роман и три сборника рассказов, но самыми известными и самыми культовыми из его книг стали, безусловно, «Хроники Дюны» в шести томах, и особенно самый первый роман серии — «Дюна». Когда в 1956 году роман «Дюна» вышел отдельной книгой, он получил две самые престижные премии в области научной фантастики: «Небьюлу» и «Хьюго». Издав «Дюну», Фрэнк Герберт стал настоящим героем, самым знаменитым фантастом современности, и многие до сих пор считают её лучшей фантастической книгой всех времён и народов. (далее…)
«Сергей Александрович Есенин родился 3 октября 1895 года в обыкновенной (вариант — простой; вариант — традиционной) крестьянской семье…» Так начинается большинство хрестоматийных биографий «вышедшего из народа поэта» Сергея Есенина. Предполагается, будто читатель знает, что такое обыкновенная (вариант — традиционная; вариант — простая) русская крестьянская семья конца XIX — начала XX века.
И ведь действительно знает… Знание это сакрально и не поддержано (обычно) фактами. Что такое простая русская крестьянская семья, не было известно даже самым образованным современникам Есенина, и именно на этом прочном фундаменте незнания строилась и до сих пор строится его поразительная биография. (далее…)
30 сентября 1924 года родился писатель, который придумал non-fiction novel
В сентябре 1965 года журнал The New Yorker начал печатать «Хладнокровное убийство» (“In Cold Blood”) Трумена Капоте (1924-1984). Впервые за всю славную 60-летнюю историю журнала публикация вызвала столько интереса. К автору пришла слава (успехом он и до того не был обижен), а в литературном обиходе появился жанр non-fiction novel.
ТК принадлежал к тому же поколению, что и битники. Но философия жизни была у него совсем другой. Джека Керуака тянуло на обочину жизни, ТК рвался в высший свет. Правда, писал он преимущественно о маргиналах и фриках (скажем, о людях, которые уходят жить на дерево, как в «Голосах травы», 1951). Да и сам был фриком. Объявлял: «Я алкоголик. Я наркоман. Я гомосексуалист. Я гений». Но он был фриком с амбициями: «Я всегда знал, что хочу быть писателем и что хочу быть богатым и знаменитым».
Так и произошло. Говорили, что только двух писателей в Америке узнают на улице – Эрнеста Хемингуэя и Трумена Капоте. (далее…)
Мы продолжаем публиковать сборники в рамках нашей виртуальной серии «PDF-поэзия Peremeny.ru». Только что опубликован СЕДЬМОЙ сборник. Его автор — Дмитри Кокорин, знакомый читателю своей мини-прозой, публикуемой периодически в этом блоге. Кстати, не так давно у него открылся , на котором можно посмотреть его графику, фотографии и другие артефакты.
Напоминаем, что Перемены по-прежнему готовы рассмотреть ваши предложения для этого проекта. Готовые сборники (от 10 до 20 стихотворений) в виде файла doc присылайте на адрес редакции на gmail. Если стихи будут приняты к публикации, мы вам сообщим.
10 (22) сентября 1875 года родился художник и композитор Микалоюс Константинас Чюрлёнис
С самого начала, ещё до рождения, он был человеком междумирья.
Отец его, крестьянский сын из южной Литвы, Дзукии, родился прямо в поле, во время жатвы. С ранних лет зачарованный непонятно откуда взявшимся влечением к музыке, на исходе юности Константин Чюрлёнис-старший обучился у деревенского органиста основам игры на органе.
Мать, Адель, была немкой, из евангелистов, бежавших из Германии от религиозных преследований. Кроме немецкого, она хорошо владела польским и литовским, была начитанной, хотя настоящего образования, рано осиротев, так и не получила. С Чюрлёнисом-старшим она, 18-летняя, встретилась в маленьком литовском городке Варена, тот был органистом в местном костёле.
Их сын Констант, родившийся спустя два года после венчания Константина и Адели и переехавший с ними чуть позже в провинциальную деревушку Друскининкай, похоже, чувствовал себя принадлежащим ко всем унаследованным мирам сразу. Они не спорили в нём, не вытесняли друг друга, но взаимонакладывались, просвечивали друг сквозь друга, составляли целое.
Констант был первым в роду, вошедшим в высокую культуру, — и она заговорила с ним на польском языке.
Польский вообще был языком его детства — домашним, изначальным. На этом языке звучала для него, проведшего более двенадцати лет в Варшаве, европейская и мировая культура. По-польски он писал письма друзьям и любимым. Польский был языком универсального, языком самого бытия — недаром на одной из картин цикла «Сотворение мира» слова Творца «Да будет!» раздаются именно на этом языке. Во вторую очередь это был русский — на нём Констант учился в начальной школе и разговаривал с государством, к которому принадлежал: Российской империей.
При всём при том и с польской, и с русской культурой Чюрлёнис ассоциируется в последнюю очередь, если ассоциируется вообще.
А между тем этот знаковый для литовской культуры человек, которого она числит среди своих основателей, начал как следует учить литовский язык лишь за шесть лет до смерти, с 1905 года, под влиянием и с помощью своей жены Зоси. В детстве он слышал на нём только песни и крестьянскую речь. Он открывал Литву как культурный факт, вступал в это символическое наследство уже зрелым человеком. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>