Злой, разрывающийся от ярости, серый в коричневых пятнах молодой пёс, впервые в жизни увидевший на своей территории чужака, жилистого черного кабеля, размером чуть меньше него, изо всех сил рвался к нему на встречу, готовый порвать его в клочья. Но туго обвитая вокруг шеи железная цепь передавливала артерии и не давала приблизиться к незваному гостю. Без тени страха, представляя себе, как чужие клыки вопьются в его мясо, он заводился еще сильнее, еще сильнее рвался в бой, и лаял, лаял, словно сумасшедший, как будто этим криком можно было разорвать цепь. А черный кобель, не спеша, пометив территорию, спокойно сел напротив него, на расстоянии нескольких сантиметров от его залитой пеной пасти и, издевательски ухмыляясь, презрительно его разглядывал. (далее…)

Иногда нам кажется, что мы бессильны изменить свою жизнь. Угнетающая рутина становится привычной. Мы чувствуем себя винтиками в непонятной небесной системе, ища иллюзорный выход непонятно к чему…

Много я повидал судеб. Счастливых, удачных, трагичных. Если собрать воедино все поведанные мне истории, то получится не один многотомный роман, герои в котором, словно белки в колесе, пытаются найти истину смысла жизни. Такая большая фабрика промышленных масштабов, где на гигантских стеллажах, в бесконечных рядах, на полочках вплотную стоят друг к дружке эти самые игрушечные колеса, в которых стремительно бегут пушистые зверьки, не понимая обреченной бесконечности. Изредка включается свет и в темное, сырое помещение заходит высокая тучная фигура, которая окидывает взглядом своих подопечных. Для них, загнанных белок, этот персонаж в комбинезоне из плотного, шероховатого сукна, становится богом. В знак почтения они дружно останавливаются и трепеща смотрят на него своими маленькими черными глазенками, ожидая чего-то сверхъестественного. Тем временем фигура проходит мимо полок, осматривая каждое колесо важным взглядом, и время от времени делая пометки у себя в потрепанном блокноте, недовольно кивает. Затаив дыхание, зверьки, к которым он подходит, надеются на просветление, которое избавит их от каждодневного кошмара пребывания в этом чертовом колесе. Но чуда так и не происходит. Все жители бегущего города, искусственно созданного кем-то, продолжают верить и поклонятся фигуре в комбинезоне, оправдываясь, что их время еще не пришло. В итоге таинственная фигура уходит, захлопнув за собою дверь, гаснет яркий свет и все становится на привычные рейсы непонятной жизни. (далее…)

Мое знакомство с Бали началось окололитературно. С книжки Элизабет Гилберт «Есть. Молиться. Любить». Я как раз вернулась из Италии, где безудержно Ела, совершенно не интересовалась Индией, где полагалось Молиться, и отдаленно знала о Бали, где, судя по заметкам американской писательницы, мне предполагалось Любить.

Нет, не так.

Мое знакомство с Бали началось с испорченного отпуска. Испорченного настолько, что я (впервые в жизни, клянусь!) решила принять участие в конкурсе, соблазнившись главным призом – поездкой на один из крупнейших в мире литературных фестивалей Ubud Writers & Readers Festival, который по счастливой случайности проходит в октябре именно в Индонезии.

В конечном итоге я искала фестиваль, а нашла что-то гораздо большее.

— «Пушкинскую осень в Одессе»

— Олега Борушко

— «Телескоп»

— Великую русскую литературу

Ах, да. Еще я нашла себя. Прямо-таки «Есть. Писать. Любить.»

«Есть. Писать. Любить.»

«Пушкин в Британии» – международный фестиваль русской культуры и поэзии, созданный для продвижения русской культуры в Европе. Мало того – это крупнейший форум русской поэзии, где успели побывать 117 авторов из 46 стран мира, а в жюри Турнира поэтов отметились Римма Казакова, Людмила Улицкая, Сева Новгородцев, Авдотья Смирнова, Дмитрий Дибров и другие известные деятели культуры, одни фамилии которых заставляют трепетать мое девичье сердце. Отборочный тур проходил в Одессе. Собственно он так и назывался «Пушкинская осень в Одессе», а организовал это один особенный человек, которого зовут Олег Борушко.

Я не стану пересказывать вам фрагменты его биографии, мало того — Олег грозился написать книжку мемуаров. Но должна, просто-таки обязана отметить – хороших поэтов у нас гораздо больше, чем хороших организаторов, и совсем здорово, когда оба качества объединяются в одном человеке.

К конкурсу со столь наглым и одесским названием я отнеслась скептически, но была приятно раззадорена, встретив в списке участников таких классных авторов, как Катя Чудненко, Дима Лазуткин и Аня Грувер, а в жюри – Льва Данилкина. Тем ценней было держать в руках бронзового крылатого Пушкина, и тем веселей было за две недели упаковать чемоданы и, пролетев в общей сложности часов 17, выйти в аэропорту индонезийского города Денпасар и выдохнуть: «Мамочки, кажется, я на Бали». (далее…)

Этой книгой, наведшей меня на «Пьету» Микеланджело, я зачитался далеко за полночь. Редкий случай. Ну в доску свой писатель. Но…

Начинал Микеланджело «непоколебимой верой в торжество гуманистических идеалов Ренессанса». То есть принципиальной направленностью против средневекового культа потусторонней жизни, считающего смерть праведного человека переходом в лучший мир: отмучился… То есть, если по-средневековому, надо не плакать от горя над умершим, а светло и возвышенно грустить, как бы отлетая чувством и мыслью от вот здесь, на земле ещё, лежащего непогребённого тела. Словно и не горе перед тобой. И наоборот при выражении гуманизма, той идеи, что хорошо не в потустороннем мире, а на земле: нужно выражать горевание над трупом, оплакивание его. Нужно искажённое плачем лицо. Что и делали до Микеланджело. «В лоб».

А Микеланджело сделал парадокс: он исказил гуманистическую психологию до наоборот. Сделал отстранённую Богоматерь. Но сделал её такой молодой и красивой (а той же под пятьдесят, раз Иисусу 33), что труп вообще забывается зрителем. Ну, скажем, зрителем мужчиной.

Вот это таки – парадокс! – утверждение гуманизма. Плевать на высокое, потустороннее. Высоким будем теперь считать низкое, телесное. Потому высоким, что красивое. А прикрывать эту низость – духовностью под названием: гуманизм. Или: либерализм. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Социализм, так называемый, сперва искренне, а потом всё более фальшиво себя капитализму и Западу-то противопоставлял. Мало, что ошибочно – на пафосе прогресса, на чём и капитализм выехал. Важно, что противопоставлял: культурой. (Культура против цивилизации…)

Слепухин предчувствовал какую-то глубокую истину своей идеализации той действительности, которую он соорудил для своего художественного исследования действительности социалистической, так уж тогда строй называл себя.

Понять его можно. Но простить нельзя.

Художественный вкус должен был его остановить на этом пути. Он должен был почувствовать, что фальшивит.

Да и нехудожественный… Он же явно читал только что вышедшую и нашумевшую «Психологию искусства» Выготского: катарсис же в тексте 4 раза упомянут. Рассуждают о нём персонажи.

Но. Рассуждают в медицинском духе: очищение души страданием… А не как о нецитируемом художественном смысле, итоге (3) столкновения противочувствий, рождаемых противоречивыми элементами (1 и 2) произведения, в свою очередь рождёнными вдохновением от смутного (не знания!) ощущения брезжащего идеала (3). Культурный-социализм-антикапитализм, наверно, мог бы быть в смутном идеале Слепухина, если б он отдался подсознанию и не идеализировал действительность-эксперимент. Но тогда он бы стал Высоцким в прозе. Идеал бы его стал трагически-героическим, а не «будет хорошо». Его нельзя было б, — как это я вот сделал с «будет хорошо», — процитировать. Там в противоречиях бы был, например, не сейчас-отказ от любви (мол, 1), любя (мол, 2), во имя – понимаем – гармоничной потом-любви (3). Потому «мол», что это ж не противоречия: «сейчас-отказ» и «любя». А раз не противоречия, то «гармоничная потом-любовь» от них рождается логически, а не вопреки логике: парадоксально.

Гармоничная…

Которая пока – во время ненависти Ники к себе за ингуманизм – оказалась бы плотской, если б она пошла замуж за Игнатьева теперь.

Там, в гипотетическом романе, не в сентиментальных платонических эпизодах почти гармонии тела и духа (Ники и Димы Игнатьева) набегала б слеза на глаза читателя, как в реальном романе (у меня – набегала). А в конце. Чего (при «будет хорошо») в конце не происходит (у меня – не происходило).

Тогда б, может, у автора нашлись бы более убедительные слова для своего персонажа, улавливающего-таки гармонию в «Пьете» Микеланджело. Повторим те, не убедительные:

«…безжалостно правдивую и в то же время бесконечно милосердную».

Или они всё же убедят, если всмотреться и вдуматься?

А ну.

Почему «безжалостно»?

Потому, почему я уже выше писал: слишком молода и красива в 50 лет Мария. Это идеал демониста типа Дориана Грея – не стареть телом, в каких бы передрягах ни оказывалась душа. (далее…)

В доИнтернетовую эпоху люди с лишней, неизрасходованной умственной энергией вели дневники. Для этого требовались, как минимум собственные мысли, способность на них сконцентрироваться и умение их письменно оформить. Дневник сам по себе является хранителем интимной информации, но не специально, так как интимной она становится из-за отсутствия человека, с которым можно было бы этой информацией поделиться. Очевидная вещь — люди разговаривают сами с собой не по доброй воле.

В доВКонтактовой эпохе функцию дневника приняло ЖЖ – ты в нем все так же продолжаешь говорить сам с собой, но уже вслух, и заинтересованный прохожий к твоему удовольствию может вступить с тобой в диалог. По интеллектуальной нагрузке ЖЖ скорее всего является аналогом классического дневника, доказательством чему является ВКонтакт – самый примитивный из форм дневников. С появлением ВКонтакта в ЖЖ остались, грубо говоря, только интеллектуалы. (далее…)

Фрагмент из первого романа о Лёке Ж. «Страсти по Вечному городу», выход которого планируется в ноябре-декабре в издательстве «Амфора».

…Лёка Ж. еще секунду сидела молча.

— Пожалуй, я пойду, — наконец сказала она и вдруг запела: — Лошара и кантара…

Месяц назад, когда Лёка Ж. спела при мне впервые, я испугался. Я был тогда на кухне, ставил варить кофе в гейзерной кофеварке по настоятельному требованию Лёки Ж. И вдруг услышал из соседней комнаты звуки, которые напоминали скрежет металла, скрип по стеклу, грохот камнепада и экстатические крики шамана одновременно. Какофония обрушилась на меня мощно и громко, как извержение вулкана. К счастью, деревянная перегородка несколько смягчила этот акустический удар.

Я бросился в комнату.

— Лёка, что с тобой? (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

— Ну, может, он Достоевского любит, — предположила Лёка Ж. — Не мешай! Потом он обратил внимание на мой фотоальбом «Золотые деньки», где, помнишь, я взяла фотографии разных моделей из всяких вогов и космополитенов и приклеила везде свою голову?

— Еще бы не помнить! — иронично отозвался я. — Ты же звонила мне каждые пять минут и спрашивала, не стоит ли сменить голову.

— А ты сказал, что мне это не поможет, — пробурчала Лёка Ж. — Ну вот, потом он увидел мои реальные фотографии, на которых у меня, конечно, тоже модельная внешность, но фигура… так сказать, средней корпулентности, и осторожно поинтересовался: «Вы все еще работаете фотомоделью?» А я ему: «Да, только в журналах для нестандартных женщин». Так, слово за слово, он восхитился моими кудрями цвета спелого персика, моими выразительными глазами цвета полевой незабудки, моими… так, это опустим… и моим неподражаемым голосом. А я написала ему, что он может называть меня просто — первым чудом в его жизни… (далее…)

НАЧАЛО (Trip 1) — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ ТРИП — ЗДЕСЬ

В моих глазах звёзды отражаются зеленым светом. Я наблюдаю уже так долго, что голова кругом… Смотрю наверх, в ночное небо, и не так страшно становится.

Ведь всё стало совершенно иначе, не так, как было на прошлой неделе, например. Я больше не лежу на животе. Я скажу больше – я не спал уже двое суток. Что-то невообразимое творится в моём сознании. Что-то, полное необоснованного страха, ненависти и какой-то горечи.

Создаётся впечатление (ощущение?), что у меня открылись глаза на очевидное, однако ж, это очевидное вряд ли возможно объяснить словами, только почувствовать. Как раз подобное и называют «выше слов», только при этом не подразумевают ничего такого… Ну, о чем обычно говорят «Выше Слов»? Любовь, наверное. Так вот, нет всего этого, одна лишь невыносимая боль. Как миллионы мерзких секретов, которые я пообещал никому не рассказывать.

Я пытался спать дома после того случая с зеркалом. Нет, даже не то что спать. Я пытался там остаться ЖИТЬ. Ну и спать, соответственно. Я пытался забыть то странное видение, даже при этом не убеждая себя в том, что мне это показалось спросонья, от недосыпания, ну или что-то вроде этого… Я не пытался, потому что видение было слишком чётким, чтобы оказаться лишь иллюзией. Однако этим, увы, и не ограничивалось, ибо видение это было каким-то… ЗНАМЕНИЕМ, наверное… СИГНАЛОМ к действию, которое мне неизвестно. И обретение Нового Взгляда. Всё это не просто так, это что-то, требующее ответных действий. Я не могу выкинуть всё это из сознания, большая часть мыслей – о ней. Девушке (женщине?) в зеркале, с завязанными глазами. (далее…)

Фото с сайта bfm.ru

С Толяном мы учились в одной школе. Я был в обычном классе, Толя – в классе для трудных подростков, который держал в крепких ежовых рукавицах классный руководитель – учитель рисования и черчения, а в прошлом боксер. Этого невысокого ростом коренастого мужчину ученики не то чтобы боялись, а скорее уважали. Хотя слухи о нем ходили разные. Кто-то даже рассказывал, будто Павел Матвеевич дрался со старшеклассниками в туалете и был ими побит. Уважать его после случившегося, если это и было правдой, меньше не стали. Он был мудрым учителем, имел отличное чувство юмора и любил на уроках рассказывать о том, как соорудил у себя в туалете полку для книг, чтобы в момент нужды они помогали скоротать время.

Через несколько лет после того, как мы выпустились из школы, Павел Матвеевич умер. Говорили и о раке, и о циррозе печени. Мы с одноклассниками, собравшиеся тесной компанией помянуть учителя, не могли поверить в то, что какая-то болезнь за считанные месяцы скосила крепкого здоровяка, каким нам всегда казался Матвей. Вспоминать об этом, конечно, очень грустно, но мы отвлеклись от Толи.

Так вот, Толяна в нашей школе знали все. Будучи не особенно умным, он давно стал головной болью для учителей и работников инспекции по делам несовершеннолетних. По причине расторможенного поведения и непринятия каких-либо норм приличия он всегда оставался в центре внимания. С виду же Толя был довольно непривлекательным мальчиком: круглая голова с торчащими ушами, низкий лоб и пара бычьих глаз. Особенно на его лице выделялись широкий хлюпающий от хронического насморка нос и толстые губы. Пытаясь сейчас представить Толино лицо, я вижу, как его ноздри все время сжимаются и втягивают в себя ниточку соплей, стекающую на верхнюю губу. Его ноздри работали, как два пневматических насоса. Когда Толя злился или нервничал, они ходили ходуном, расширяясь и сужаясь, перекачивали кислород и извергали наружу зеленые сгустки слизи. Из одежды Толя предпочитал замызганные кроссовки и мятый спортивный костюм. (далее…)

Никто и никогда не узнает этой чертовой правды. Ее настолько много, что  невозможно открыть ее всю. Знать правду и скрывать — быть в разладе с самим собой. Доводить изможденное сознание до губительного отчаяния.

Помнить о проблеме.

Забыть прошлое.

Исправить ошибки.

Влиять на больную психику. Давить на разум. Заставить поверить.

Довериться и ждать.

Терпение помогает идиотам. А психам?! Думать — это прежде всего.

Взрослеть. Быть собой. А ты сможешь?! Научусь.

Нужно научиться быть нормальным. Необходимо.

Тайны за дверью — это не значит, что все потеряно.

Проверки. Иногда срабатывают. Контроль — вреден. Бесполезен.

Но так надо. Так интересней. Любопытно?! Да..заведомо.

Hate. Apathy.

17 минут:36 секунд — движение мысли на сегодня. Стоп.

Борис Борисович Гребенщиков, Федя Чистяков и Петр Налич отбили у Лёки Ж. всякую охоту к любой другой музыке. Но после Арсения Трофим перед ней открылись новые музыкальные дороги. Одна из них привела Лёку Ж. в дом Ахматовой на Фонтанке, где питерский ансамбль «Laterna Magica» играл кастильские кантиги XIII века в честь Девы Марии.

Не сказать, что Лёка Ж. шла по этой дороге с особым энтузиазмом.

— XIII век — это же такая древность! — рассуждала она по пути. — Даже моя прабабушка в ту пору еще не родилась!

— Лёка, я не понял: для тебя ценность музыки как-то связана с твоими родственниками? — спросил я.

— Разумеется! — быстро отреагировала она. — Искусство имеет ценность для конкретного индивида лишь тогда, когда оно что-то говорит о том пространственно-временном континууме, в котором этот индивид существует! Или, на худой конец, о том, в котором существовали его родственники.

Я едва не захлебнулся дымом сигареты, которую курил. Когда приступ кислородного голодания прошел, я привел аргументы в защиту кастильской музыки XIII века.

— Лёка, ты же о своих предках дальше второго колена ничего не знаешь! А может, они родом из Кастилии. Послушай музыку, вдруг она затронет в тебе какие-то тайные струны, и ты почувствуешь зов кастильской крови…

Мое предложение так заинтриговало Лёку Ж., что она даже прибавила шаг. (далее…)

Девушки столпились в зале — голубые платья, светлые волосы.

Я приобнял одну и сказал:

— Давайте прогуляемся.

— Давайте, только не думайте, что я буду бесплатно это делать.

— А как насчет поколобочить, сколько стоит?

— Колобочим мы только с представителями СМИ.

— Я пишу в МК.

— Нужен будет материал о Полине. Или о недавно покончившем собой Дурине.

— А почему Дурин покончил собой?

— Не выдержал критики. Все говорили, что он ударился в попсу.

— — —

Банка, на которой было написано «Дурин», стояла на столе.

— Кто это принес? — спросил я.

— Это Ева. Пронесла через перевал.

НАЧАЛО (Trip 1) — ЗДЕСЬ

Коллаж из газет, Мартин Хесселинг

Я лежу на животе. Я всё чаще лежу на животе. Будто какая-то тайна, ритуал, о котором мало кому известно. Можно читать газеты. Читая их, постоянно-всегда сможешь найти ключик, намёк на то, что ничего не бывает просто так. Нечто, открывающее глаза, но при этом так и остающееся всего лишь прессой. И глаза действительно открываются, правда, этого просветления хватает лишь на пару дней, наверное. И это… Странное какое-то ощущение. С такого вряд ли тут же побежишь в церковь, хотя мне почему-то кажется, что именно церковь в данном случае и способна продлить это ощущение, пронести через всю оставшуюся жизнь. Впрочем, это лишь мои домыслы, мало общего имеющие с видением действительности. (далее…)

Photo by mharrsch/Flickr.com

Машина, что подлетела и резко затормозила около таблички «служебная парковка», была ярко красной, маленькой, дамской. Скрежет даже не успел раствориться в мирном уличном экстерьере, как дверца распахнулась, и из «ниссан-микро» вылез господин. Физиономия его была невеселой и походила на изуродованное лицо Артуро Гатти после поединка с каким-нибудь заносчивым претендентом на чемпионский титул по боксу в версиях WBО или WBC.

В действительности грузный водитель не выходил на ринг лет десять и не подставлял своего лица под резкие и тяжелые удары крепышей в разноцветных трусах. Не клинчевал. Не хватался за канаты. Не валялся на полу ринга уже столько весен и зим: оттого вес его, в котором он как боксер когда-то неплохо продвигался, был далеко не спортивным.

В раскормленных супер-тяжах он оказался из-за безработной жизни и неуемного обжорства, которым предался после капут-карьерного боя.

Тогда его, основательно избитого, а в пятом раунде и вовсе сокрушенного правым кроссом, без глаз, мычащего проклятья, оттащили на носилках в раздевалку, как спортсмена-покойника. Но стоит признать, что вел он себя по-мужски и произвел приятное впечатление на всю команду и на молодого паренька из тульской глубинки, который протиснулся сквозь печальную шеренгу и прощально пожал ему руку. Паренька он не видел, да и слышал плохо, хотя понял – тот сожалеет, что все так скверно вышло.

Из больницы бедолага вышел через полторы недели, но выглядел все равно неважно. Наколоченная отечность с лица так и не сошла. Наперекор всем стараниям врачей, она не уменьшилась, не спала, а наоборот, цепко ухватилась за его мятый лицевой овал лоснящимися мешками. Они водянистыми дюнами повисли под его монголоидными глазами, как у почечника на смертном одре. (далее…)