вчера, прежде чем уснуть, внимательно вслушивался: в голове копошилось такое, что трудно было распознать, и тут я понял, что напрочь лишен возможности как-либо вербально выразиться. Любая фигня, которую я тут – или еще где – могу написать, абсолютно не соответствует – то есть вообще совершенно никак – тому, что происходит на самом деле. Грубо говоря, если бы я, к примеру, не думал бы над своими словами, а просто вот так-то и так-то фиксировал то, что там есть, как некий аппарат, то вышло бы сейчас что-то вроде:

Тракторы, Ира, иероглифы. Античная литература. Впрыскивание. Летательный аппарат. Сумка с документами. Студентка технического вуза.

шестиполосный еженедельник про небесную ртуть и телевизионные объявления для утопленников.

Замирает свет. Шоколадный воздух оставляет шанс задохнуться как следует. Приятные воспоминания ни о чем — воспоминания, похожие на еле уловимый запах опавших листьев. Свежесть закончившегося дождя, печальные шорохи ветра в умирающей листве.

Дюймовочка! Мечта! Хрустальные вафли. звездные капли.

Прозрачен вечер
А значит нечего
ждать
Нечего черного
неба беречь
Ласковым солнцем вернется
Плеть огня
блудного дня
Берег-корона-карета-земля

Перочинный нож для меркантильных ублюдков, сонные прения весенних месяцев, блошиный рынок на окраине города, безмозглые сандаловые кроты.

Мировая экономика под угрозой срыва, в больницах опять не кормят больных, все, что кому-то приснилось сегодня, будет. Море…

совсем недавно я знал такого человека
который был вот так лыс
и ходил в камуфляже.
и жил в комнате, в которой вот такие стены,
на которых углем нарисован человек.

очень неумело нарисован.
и который спал почти на полу.

прекрасный человек.
только он больше не лыс.
и больше никаких в нём перемен.

разве, что чем дальше
он больше становится скучным сам себе.
и начинает радоваться даже самым мелочам.

Когда меня заносит в какое-нибудь заведение типа клуба «OPERA» или там в какой-нибудь еще такого рода «RAЙ», я, в зависимости от настроения и событий прошедшего дня, либо впадаю зону беспредельного отвращения к посетителям этого места, либо чувствую крайнее удивление по поводу того, как могут все эти люди тратить драгоценное время своей краткой молодости на потные пляски под бессмысленную музыку, похожую на предродовые схватки беременной самки опоссума. Либо же – третий вариант – я… души в них не чаю.
«Надо же, какая нелепая сучка!» – думаю я, глядя на извивающуюся на танцполе разряженную гламурную пигалицу. Девочка в этот момент замечает мой прицельно направленный на нее взгляд и посылая мне улыбку, призванную очаровывать и сбивать с толку, начинает выделывать еще более, по ее мнению, сексуально-дурманящие па. Я отворачиваюсь и думаю: «Нет, ну и дура, это же повеситься можно. Зачем я здесь? Если бы только у меня были деньги на такси…»
Но когда мне хорошо, когда я получил много денег, когда по улице летает теплый ветер, а в улыбках всех красивых девушек сквозят неуловимые обещания мимолетного счастья, все по-другому. Я знакомлюсь с этой оперной матрешкой и через полчаса уже мы едем ко мне. И плевать на то, что она дура. Все равно нам будет приятно.

Жизнь хомяков наступает. От неё не убежать, если ты не социальный гений или, например, тебя в дестве не научили быть буддой.

Она везде и ждёт каждого в свои объятия, кого-то сразу и забирает, а кого-то ближе к старости. Иногда она не хомяк вовсе, а морская свинка или псевдо-ядовитый уж.

А меня захватила жизнь настоящего хомяка: 9-18х5. Пойду в террариум и подарю свою жизнь питону, а сам буду жить сам по себе. Я уже узнал адрес террариума, скоро узнаю график работы и цену за вход и начну копить деньги.

Яша сидит за столиком напротив Бори. Наливая по четвертой он проникновенно смотрит в борины глаза и сообщает: «Я не сомневаюсь, что у нас все получится. Ты гений, поэтому нам надо держаться вместе. Я всегда знал это. Выпьем за успех нашего дела!». Боря ничего не отвечая опрокидывает рюмку водки и, оглядываясь мутным взглядам по соседним столикам, замечает меня. «Сигареты не будет?». «Нет», — говорю я, удивляясь, что этот пидорообразный сценарист (именно сценарист по их разговору судя, который ничего не писал уже полгода, а только просиживал свои штаны в этом убогом кабаке)… что он выбрал чтобы попросить сигарету именно меня — единственного не курящего из всех посетителей этого маргинального отстойника. Каждый раз, когда я попадаю в такое место, я боюсь остаться там навсегда – эта зараза хуже гепатита С. И к тому же они все такие безответные добряки, политкорректные бляди, разленившиеся, расплывшиеся пидоры, что даже если я сейчас встану на стол и громко сообщу им о том, что они все пидоры и подойдя к каждому из них придумаю сделать или сказать – специально для каждого — что-нибудь омерзительное, никто не ответит мне. С ними элементарно скучно.

Многое из того, что я, возможно, мог бы написать здесь, наверняка было бы воспринято превратно, тем не менее, я продолжаю.
Часто мне кажется, что мои дни сочтены, а все мои друзья, которые пока остались в живых, давно уже стали совсем другими, и, скорее всего, сошли с ума. Тоже самое можно было бы сказать и обо мне.
То, что я интересуюсь, по большому счету, только своей персоной, конечно, не подлежит никакому сомнению. Я знаю, что это неправильно, и что надо жить по-другому. Я даже приблизительно знаю, как это “по-другому”, но…
Мне отвратительно, душно и холодно одновременно. Очень хочется выпить или вмазаться. Душно и холодно не физически, а на духовном уровне, разумеется. Не то чтобы это была пустота, скорее это какое-то внутреннее осознание собственной никчемности и оторванности от некого жизненного центра на уровне чувств. Зависимость, психологическая, наверно, это и есть подобного рода оторванность.
ПРосто мир за окном в какой-то момент вдруг стал ошеломляюще, чудовищно желтым. Желтый воздух, желтое небо, желтые деревья, желтые дома. Мне стало даже страшно, к тому же стекла в окнах невыносимо тускло звенят от ветра. “В сумерки у тебя стеклышки в окнах звенят от ветра”, — сказал мне однажды мой дачный приятель Артем, когда мы накурились как-то летним вечером у меня на терраске. Я помню, пришел тогда в полный восторг от этого замечания, и даже поначалу не поверил ему, — только потом, когда немного отошел и сидел там уже один-одинешенек, услышал: действительно — звенят. Звенят не так красиво и грустно, как хотелось бы, когда я пытался себе это представить, только-только восприняв сообщение Артема. Но все-таки звенят: низко и пошло. Звенят всего лишь потому, что плохо вставлены в оконные рамы.
Теперь они звенят иначе, но тоже ничего красивого. Все мы тоже так вот по-уродски чего-то там звеним, как грязные стекла, плохо вставленные в кривые оконные рамы… Танцуем, общаемся, разговариваем, отступаем, сдаемся, целимся, стареем… Мертвые могут танцевать. Звени, город!

Сегодня, когда просматривала карманы в поисках забытой там мелочи, наткнулась на визитку геста, в котором останавливалась в Дели. И она заставила меня все очень живо вспомнить. На меня вкрадчиво наплыло то самое чувство, что наверняка будут чувствовать в будущем при пространственной трансформации. Запах, мысли, которые в тот момент жизни были у меня, ощущения и т.д. Незамедлительно у меня возникло чувство любви и привязанности к этому клочочку бумаги, который подействовал на меня как катализатор.

Что такое вообще «вещи» (дорогие тебе вещи или ненавистные, окружающие тебя)? В некотором смысле это просто кусочки твоей памяти, в данном случае находящиеся во вне тебя. Это не привычная привязанность к вещам (… мы рабы вещей), против которой так восстает Чак Паланик и другие, тем самым ограничивая наши возможности виденья того, что же такое вещи нас окружающие.

Иногда я пытаюсь вспомнить что-нибудь из прошлого — посмaковать, поразжевывать. Редко, но получается достичь той же ясности, что и при взаимодействии с вещами. Но возможность некоторых вещей и даже просто образов ввергать меня в такое четкое воспоминание просто пугает. Вот я подумала, может всякие там «вещицы» это просто части нас самих. Мы из-за своего эгоизма только чувствуем их как нечто отдельное, ведь это не наша рука или нога, которые при удачном стечении обстоятельств на протяжении всей жизни остаются с нами. Через руки мы чувствуем мир, но ведь и через некоторые «клочочки» тоже…

Можно также сказать, что не только вещи, а и мы сами — это память. Интересно вот только чья и в какой степени?

Профессор вошел в аудиторию, как всегда за пять минут до начала лекции, и устало окинул взглядом собравшихся студентов. Студенты еще немного пошелестели, пошептались, и лекция началась.

— Сегодня речь пойдет об энергии. Точнее — об энергиях. Как вам это объяснить подоходчивей… В физических терминах мы все знаем, что такое энергия. Для физика это довольно четко очерченное, материально обоснованное понятие, все мы знаем это, да…

Лектор потрогал волосы правой рукой, как бы снимая с них невидимую шапку усталости, положил руки на кафедру перед собой и продолжал:

— Но мы сегодня будем говорить не о физике. То, что занимает меня уже много лет и составляет предмет моих непрестанных, — он на секунду задумался, как будто искал нужное слово, — непрестанных исследований, лежит совсем в другой плоскости. Я называю это «судьбой энергий». Судьба. Именно этим, слишком, как может показаться, поэтическим словом я предпочитаю называть то, с какой неисповедимостью, с какой удивляющей непредсказуемостью и непоследовательностью энергетические потоки проявляют себя в нашем мире. Артюр Рембо и Рокфеллер, Тед Тернер и Курт Кобейн, братья Вачовски и Чарльз Мэнсон, Брюс Ли и Борис Березовский — все они так или иначе транслировали энергии примерно одного и того же качества и в приблизительно равных количествах… Но насколько по-разному и по силе воздействия, и по частоте, и по чИстоте, и, разумеется, по форме! И какие разные обстоятельства сопутствовали этому… Вот именно эту разницу проявлений я и называю неисповедимостью путей энергий, судьбой.

Он говорил тихо и медленно, как будто обдумывая каждое слово, на ходу откуда-то вытаскивая его. Как если бы он слушал текст своей лекции, а затем в режиме реального времени повторял бы его перед публикой.

— Я много раз сталкивался с людьми, не верящими ни в какие догадки такого рода, но ни один из них не смог представить твердое и реально обоснованное опровержение тому факту, что энергии обладают своей собственной судьбой, как, впрочем, и своей собственной волей…

Профессор встал. В слове «воля» звучало что-то удивленно-вопросительное. Чего-то такое, чего по идее в нем быть не должно было… Как будто профессор услышал от самого себя что-то поразительно неожиданное. Он неподвижно смотрел куда-то перед собой, чуть выше голов студентов, туда, где горела самая далекая от него лампа. Многие обернулись туда, полагая, что лектор указывает своим взглядом на нечто достойное внимания.

Секундой позже тишину в аудитории оборвал громкий звук, это был стук упавшего всею своей тяжестью на деревянный пол кафедры тела. Упал профессор. Он был мертв.

Мы сидим сейчас в номере отеля в китайском городке Гуйлин и отмечаем наступление Нового Года по Китайскому лунному календарю… Два часа назад мы съели целого сома (нужно в этот вечер съесть целую, не нарезанную на кусочки рыбину, чтоб все было полным в наступающем году). А теперь слушаем бесконечный треск и грохот петард, который плотной стеной, сплошной канонадой разносится по всему городу за окном. Китайцы начали праздновать еще сегодня днем, тогда взрывы раздавались только кое-где и не все время, а сейчас (сейчас здесь уже 23.25) они разошлись не на шутку — взрывают так, что стекла дрожат (но это совсем не то, что в России, гораздо мощней, взрывают много, щедро, у каждого дома, не спят по традиции всю ночь, утром пойдут поздравлять родственников).
Взрывать — это древняя традиция, они отпугивают этими звуками злых духов, которые в эти дни (дни наступления весны, начала нового цикла) пытаются разрушить дома людей и всячески навредить.
На улице холодно. Мы совсем отвыкли от такой погоды. За восемь месяцев странствий по тропикам температура +1 для нас стала чем-то немыслимым. Мы пьем хризантемовое какое-то или просто цветочное китайское вино. Крепкое, 20 градусов, какая-то настойка даже, а не вино. Едим мандарины и семечки, слушаем, как китайцы отгоняют духов. Для нас это первый настоящий новый год в этом году (потому что в Таиланде, где мы были 1 января, праздника не было). Так что с Новым Годом! Китайским годом земляной крысы!

рисунок Заштопика

Update: ПОЛНОЧЬ, КИТАЙЦЫ ОБЕЗУМЕЛИ! ОНИ ВЗРЫВАЮТ ВСЕ ВОКРУГ! В ДОМАХ И НА УЛИЦАХ!!!!

Во многообещающей бульварной газете «Московский корреспондент» появилось интервью с постоянным автором и редактором Peremeny.ru Олегом Давыдовым. Интервью непосредственно связано с книгой «Места Силы», которую он пишет в разделе «Колонки» уже более двух лет. Предваряет интервью замечательный подзаголовок: «Три мертвых монаха заблокировали все космические спутники США». Великолепный образец таблоидного жанра.

итак, сетевая версия очередного взгляда со стороны СМИ на деятельность портала Peremeny.ru и его авторов

update: на сайте Peremeny.ru опубликована первоначальная версия интервью, еще неадаптированная для газеты. Сравнить?

Ха, у меня появились проблемы с восприятием мира. Я не буду винить в этом растения (например шалфей), не буду винить дома (например веранду в детском садике), не буду винить свои любимые места (например крышу).

Но проблемы есть и кто-то в этом виноват (и это не я!), потому что я больше не вижу монитора на своём ноутбуке, точнее вижу, один раз в сутки: с утра (когда просыпаюсь в смысле, совсем с утра я вообще ничего не вижу), раскрываю ноутбук и вижу тёмную матрицу, но тут же его включаю (какой-то идиот сделал невозможным включение ноутбука без раскрытия, а вот в ibm 390e можно было! и в 600e тоже!). Даже перед тем как лечь спать я не вижу матрицы: я закрываю ещё работающий ноутбук и он выключается не привлекая внимания. Да чёрт побери, плевал я на эту матрицу, я бы вообще его не выключал, но не могу спать, когда он гудит.

Но стоит мне его раскрыть и нажать на маленькую кнопку, как больше матрицы нет, а есть волшебный мир, плоский, из буковок, но прекрасный. Я больше не вижу обычных ников, я вижу целые истории людей, стоит мне увидеть знакомое имя и всё, я сразу же представляю, как эти несколько букв могут улыбаться на мои фразы и писать свои в ответ.

Нет, я ни разу не волшебный принц или крутой накаченный мачо, я такой же какой я и есть, с самоощущением у меня всё отлично, а вот в то, что в этих 14 дюймах по диагонали целый другой мир — я уже плотно верю.

Хотя, я знаю кто виноват, но не скажу, чтобы себя не компромитировать (да и так всё понятно, меня предупреждали, а я послушался, just for fun).

Вот и не верь после такого в киберпанк.

Я щурюсь от яркого, всепоглощающего света. Я закрываю ладонью лицо от солнца, закрывшего собой все небо, впитавшего всю темноту теней. Я закрываюсь руками — но они стремительно тянутся к солнцу, как тростник, который растет на глазах. Я весь вытягиваюсь в тростник, прорастаю в небо и лечу. Как мотылек, на свет — бездумно. Безумно, может быть. Ничего, теперь можно – я скажу. Я молюсь на свет. Я пью свет. Обнимаю свет. Я хочу только свет, знаю только свет. Во сне и наяву – свет. Я – свет.

Людям обычно не нравится, когда я им об этом говорю. Особенно тем, кто думает, что знает тьму всяких вещей. Тем, кто знает лишь тьму всего, и ничего – про свет. Спящим, лишенным рассвета — не нравится.
Но я и не хочу – нравится, я хочу лишь идти. Хотя бы вот так — щурясь, закрываясь от солнца – ступать по этой выцветшей от слепящего света траве, в которой гниют прошлогодние листья. Идти, ступая словно по свету. Пусть даже я и есть гниюший лист. Пусть даже весь мой полет – как у подбитой птицы, бьющей крыльями по земле. Все равно. Я бью крыльями по земле, и лечу — никто не знает, куда. Никто вообще ничего не знает. Никто ни во что не верит. Никто ничего не любит. И я ничего не люблю. На самом деле, я не люблю даже свет, я не верю в свет. Но он – есть. Я тянусь к нему руками, вытягиваюсь в луч и лечу.

И я вижу – лес гнилых листьев, рой горящих мотыльков. Вижу птиц с перебитыми крыльями, которых выбросил на черный песок бурлящий океан света. Вижу людей, которые повисли на железных прутьях в метро. Птицы низкого полета разбиваются о лобовые стекла машин, несущихся в ночь. Я, как и многие, отстал от своих. Даже свет здесь гниет, расслаиваясь на цвета, окрашивая все вокруг. Я вижу – и не хочу видеть. Это не страдание, это просто темнота.
Я закрываю глаза и вижу: Свет…

«Какая же всё-таки полезная вещь эта MSDN!…и rfc тоже хороша, а Microsoft хоть и дрянная корпорация, но Visual C++ — верх блаженства», — именно так думал Сплоит, онанируя на старую, семидесятых годов порнушку.

Он только что закончил делать первый в своей жизни заказ в качестве фриланс-кодера. Теперь он впервые за две недели переступит порог своей обители. И не просто так переступит, а пойдет снимать со счета свои деньги.

«Деньги! Деньги! Деньги! Деньги! Всё остальное это дребеденьги!»

При мысли о деньгах в мозгу сработала ассоциативная цепочка: «Деньги — Водка — Новая видеокарта», и волну экстаза сдержать было просто невозможно. Кнопка «windows» на клавиатуре оказалась залитой горячей слизью. Недобро ухмыльнувшись такому символичному попаданию, Сплоит поспешно удалился в ванную, крепко сжимая член в руке, чтобы не обкапать ковер съемной квартиры, и переступая мелкими шагами, потому что спущенные штаны не давали шагать как следует.

«Как же круто порой выкурить сижку другую после секса!»

Сплоит достал припасенную им для таких случаев пачку сигарет и вышел на балкон. Намокший от еще влажных рук фильтр прилипал к губам и пальцам. Засмотревшись куда-то вдаль индустриальных строек, он нечаянно выронил сигарету. Та продолжала тлеть на линолиуме, оставляя ничем не смываемые ожоги.

«Сижку другую после секса. Господи, как я опустился. Ну и лузер», — подумал он, глядя на окурок.

После недолгих раздумий Сплоит быстро присел, чтобы поднять сигарету, и жадно полной грудью втянулся…

«Да нет. Все у меня нормально. В моем маленьком скромном мирке. Все очень сбалансированно, экономно и рационально. А как еще? Так и должно быть у настоящих самураев современности и дзен-буддистов генерации нэкст. Все окей. Не парься, чувак».

«А когда я последний раз ел? Я и забыл! Во вторник вроде! Нифига! Красавчик! Четыре дня на кофе продержался!»

На кухне стояла тарелка, полная какой-то уже гниющей блевотины – неудачная попытка сделать пикантный овощной салат с применением соуса Calve.

«За баблом! За едой!»

И вот он банкомат! Дрожащими руками был набран пинкод и… издав невнятный звук, злобная машинка поглотила карту, оповестив Сплоита, что его счет был заблокирован. Тот еще минуты три стоял неподвижно с округлившимися глазами и задравшимися куда-то на лоб бровями, пытаясь вспомнить, что он мог сделать такого, что стало бы причиной изъятия карты.

«Тваааюмать, а!»

Вспомнил…

Две недели назад.

«Гребаны в харю»

К нему в асю постучался человечек, старый знакомый по конкурсам от журнала ][, и попросил помощи во взломе одного австралийского сервака, предложив четыре «рубля» в качестве поощрения. Видимо, сам он с этого поднял намного больше, но Сплоит согласился. Всего то запары было поменять в эксплоите шеллкод с никсового на маковский. Полученный лавандос был снят именно с этой карты.

«Так. Стоп. Значит меня пропалили! Как так? Да уже и неважно! Нужно срочно сниматься! Подаваться в бега! Я еще слишком молод, чтобы сидеть в тюрьме!»

Было взято только самое необходимое, умещающееся в небольшом рюкзачке. Так как денег почти не оставалось, телефон, плэйер и серебрянная цепочка, являющаяся символом его единственного сексуального опыта с девушками (как-то раз в школе одноклассница, облизываясь, потерла ее о свою грудь через кофту, за что немедленно получила своим же учебником химии в тут же сломавшийся нос), были заложены в ломбард. Вот оно как. Теперь он бездомный, с двумя тысячами кэша, оторванный от своих лучших друзей, скрывающихся за шестизнаками. Он всегда знал, что этим кончится. Когда Сплоит смотрел на беззаботных студентиков, ухмыляясь предрешенности их судеб (неплохая работа, ничего так жена, короче полная противоположность джентельменам удачи), он понимал, что за это мнимое превосходство однажды придется заплатить системе немалую цену. Причем скорее всего системе правосудия.

Он брел по стремным темным улочкам, задаваясь бесконечной серией риторических вопросов, каждый из которых начинался со словосочетания «Какого хера». Сплоит зашел в магазин, чтобы купить сигарет. На холодильнике с пивом стоял небольшой телевизор. Продавщица увлеченно смотрела реалити-шоу.

«По четыре голоса против Андрея и Жени. А значит сейчас мы проведем второй круг голосования, чтобы узнать, кто же из ребят сегодня отправится за периметр нашего шоу в ближайший крематорий, чтобы затем пополнить коллекцию нашего музея урн с пеплом участников.»
Лицо Андрюши заметно напряглось. Женя, едва сдерживая истерику, нервно закусывал губы.

«Андрей»
«Женя»
«Андрэ»
«Женечка»
«прости, Женя»
«Потапенко Евгений»
«Евгений».
«Итак, сегодня нас покидает Женя».

Вероятно сейчас Женя думает о том, что не стоило ему отшивать Оксану перед прошлым женским голосованием. Могли ведь еще пожить.

В кадре появляются двое крепких мужчин, хватающих под руки совсем несопротивляющегося бывшего участника и ведут его к выходу.

«Говорила мне мама, — тихо шепчет он. — Стерпится — слюбится».

Однако его уже никто не слушает, даже Андрей, который, стирая со лба ледяной пот, в предвкушении следующей недели стал весело напевать: «Не везет мне в смерти – повезет в любви!» Девушки ведь не только боятся остатся одни, визиты в крематорий их тоже не особо радуют.

Лживо улыбающаяся ведущая, глядя прямо в камеру, продолжала: «Хочешь увидеть, как будет гореть Евгений? Тогда присылай смс «burnmotherfuckа» на короткий номер …»

«Классное шоу! — опомнившись, сказал продавщице Сплоит. — И почему я раньше его не смотрел? Ха! Вот уж где можно построить по-настоящему крепкие отношения. Интересно, а туда трудно пробиться?»

Выйдя из магазина, Сплоит опустил голову, чтобы подкурить сигарету, и тут же почувствовал сильный удар в плечо.

«Эй, братан, ты чего совсем оборзел что ли?» — с ходу выплюнул бритый наголо человек в черной кожанной куртке. Чуть позади него стоял точь-в-точь такой же браток, который, оглядываясь по сторонам, похоже что-то одевал на руку. Сплоит смекнул, что лучше бы разобраться в ситуации.

— А в чем дело-то? Что не так?
— Что не так? Да ты же человека уважаемого кинул! Нас прислал Макс-Вялый! Где диск?
— Какой?
— Какой! Евровидение 2007! Ты же обещал на прошлой неделе вернуть!
— Ребят, ребят, вы что-то перепутали. Не брал я никакого диска. И никакого Вялого я не знаю, и Евровидение я ненавижу!
— Что??? Ненавидишь евровидение!!!

Неизвестно, к чему бы привело это смелое высказывание Сплоита прямо в лицо любителям известного конкурса, если бы проезжающая мимо девятка не сбила мирно идущего пешехода. Из окна автомобиля показалась прикрытая кепочкой голова водителя. Тот, выругавшись, плюнул, снова спрятался в машину и, аккуратно объехав потерпевшего, скрылся с места происшествия.

«Повезло мужику, что гайеров нет. А то бы влетело ему… за две-то сплошные,» — залился хохотом отмороженный любитель попсы. «Колян,обыщи пострадавшего. Не пропадать же добру». Он повернулся к Сплоиту и, медленно приближаясь, сказал: «Та-а-а-ак. Ла-а-а-адно. На чем мы там с тобой остановились?»

«Сукаааа! Серый помоги!» — дико завопил Колян. Минуту назад недвижно лежавший на асфальте человек, теперь, вцепившись в Николая, зубами вырывал ему кадык. Сергей с готовностью подорвался на помощь собрату. Однако после непродолжительной схватки оказалось, что и он оказался таинственному незнакомцу по зубам и вкусу.

Обалдевший от столь неожиданного спасения, Сплоит смотрел, как победитель копошился во внутренностях убиенных жертв.

«Нельзя быть невежливым», — подумал Сплоит. «Надо поблагодарить! Выручил как никак!»

Подойдя чуток поближе, Сплоит очумел еще больше.

«Господи! Это же папа! Римский папа!»

Увлеченный своей новой добычей, покойный Иоан Павел Второй, со следами как минимум полугодового разложения, вскочил на ноги и, вытянув перед собой руки, зашагал на Сплоита, произнося какую-то странную молитву на латыни.

«Это вот как нынче прикалываются африканские вуду-шаманы!?!?» — на бегу думал Сплоит, передвигая ногами быстрей, чем билось его надрывающееся от страха сердце. Вдруг за спиной стал слышен лай гонящихся за ним собак. Видимо в состоянии аффекта Сплоит забежал на какую-то охраняемую территорию.

«Куда бежишь, сынок?» — крикнул стоящий впереди силуэт мужчины с ружьём и выстрелил в воздух. Испуганные шавки тут же разбежались прочь, а Сплоит, преодолевая отдышку, попытался объясниться.

— Понимаете… там… на меня… а я…
— Ты знаешь, что здесь посторонним быть запрещено?
— Ну я же говорю. Я это… ну вот…
— Вон видишь тот особняк?

Сплоит повернулся, чтобы посмотреть туда, куда указывал старик, и рухнул как подкошенный от удара прикладом сзади.

Когда ему удалось открыть глаза, двое людей тащили его тело к старому особняку, который Сплоит так и не успел разглядеть. Ни одна мышца его обмягшего тела не поддавалась контролю. Картинка в глазах постоянно расплывалась, а шея болела, как будто от укуса комара.

Внутри творился настоящий хаос. Около сотни людей в белых халатах в эйфории тряслись под знакомый drum’n’bass-трэк, по щиколотку увязая в густой алой крови, обильно приправленной какими-то таблетками. Кто-то, стоя на коленях и вздымая руки к потолку, истерично ржал, кто-то наоборот, свернувшись калачиком тихонько всхлипывал. Однако большинство послушников Гиппократа довольно резали себя и рядом танцующих сверкающими в свете стробоскопа скальпелями. По периметру зала были расставлены кушетки с пациентами.

«Blood Test! Approved!»

Звуки продвинутого драм эн бэйса время от времени дополнялись стонами умирающих. Тогда к ним подбегали и тут же успокаивали пузатые санитары с битами в руках. Свалив на пол почти до костей обглоданный труп какого-то бедняги, дедок приказал амбалам положить Сплоита на освободившееся «блюдо».

«Нет! НЕТ!!! Не может этого быть!» — орал Сплоит. Несколько видимо проголодавшихся медработников, вытирая об халаты кровь со скальпелей, приготовились отведать свежатинки. «Всего этого!!! Не может быть!!!»

Сплоит не слышал уже сам себя. Люди постепенно превращались в силуэты, которые в свою очередь, размываясь, смешивались в одну мутную кашу, а посреди нее вдруг медленно стало проступать изображение небольшого пузырька с приклеенной на скотч бумажкой. Падая со стула, Сплоит успел прочитать на ней надпись от руки гелевой ручкой: «Оксибутират натрия».

Фонари не горят,
только виснут над нами,
там, где серые будни стремятся на нет,
раздуваясь от гордости шире и шире,
как жаба,
шепча наваждения сна
в теплом ливне и в шелесте листьев,
разменной монетой которых
был ветер,
когда мы уснули и видели странствий приметы,
пылающих вечером дальним
перед началом весны.

Так раскрылись секреты вселенной,
и мы поспешили навстречу
встревоженным птицам,
взлетающим над
беспорядочно брошенным кормом
среди золотого песка,
на приисках новых ракет для отправки
в разрушенный временем каменный город
надежд, обещаний, сомнений и страха.

Там, в закопанном в землю большом сундуке
пылятся свидетельства древних шаманов,
чьи инструкции четко и верно направят нас
в теплый, распахнутый знаками долгий тоннель,
и мы будем лететь туда, беспрекословно вливаясь
в тот ливень,
который нам шепчет,
в котором фонарь не горит и где серые будни стремятся
придти бесконечно к концу,
раздуваясь от гордости, шире и шире,
как жаба под ветром чудес.

Придумал себе развлекуху медитативную. Когда горизонтальное положение снисходит до вертикальности и окутывает полудремным расслаблением, а где-то сбоку еще ебошит музыка — в голове как правило появляются какие-то мутные образы, картинки. Их «яркость», реалистичность и стремление двигаться зависит от состояния, и обычно слабо контролируется.

Сейчас лег, расслабился. Слушаю психодел, в голове появился какой-то тотем. Аляповато двигаясь, он начал по черепашьи приближаться. Мне надоело ждать, я его разогнал, при приближении мысленно «пнул», скорректировав его амплитуду движений и придав неебатсо скорости. Ебашась о невидимые границы он снова приблизился ко мне, и снова получил пинок. Я задумался, внушил себе функцию автоматического отпинывателя тотема и сконцетрировался на музыке. Движения тотема стали подстраиваться под музыку и через 15-20 секунд уже олицетворяли какой-то звук, при этом сохраняя остаток былого величия автономного движения.

Сконцетрировался на «незанятом» звуке — в голове появилась висячая на месте синяя морковка. Бешено «развратил» ее во все стороны и начал водить по кругу, довел движение до автоматизма и переключил внимание на звук. Морковка привязалась к какому-то «тыц», и во время его звучания — вполне определенно дергалась влева-фпрафа, и продолжала свой полет.

Я ввел еще 5-6 предметов с «прописанным маршрутом», привязанностью к определенному звуку и автоматическим, независимым от меня движением. Расслабился и погрузился в свое творение, впечатления от просмотра — неописуемые. Подумал и создал еще 2-3 предмета аналогичным образом концетрируя внимание на процессе создавания и его автоматизации. Оп-ля, получилось. Теперь кол-во предметов и их движения автоматически сменялись, привнося в пропитанную неиспользуемыми галлюциногенами атмосферу камни разнообразия. Интересно получилось :)