Что бывает, если вдруг украдут паспорт и камеру во время путешествия по Индии в поезде? Иногда ничего хорошего, а иногда — чудеса. Наталья Нехлебова рассказывает о том, что случилось с ней. Трип из архива Перемен.

В.М.Зимин жил на Камчатке несколько десятков лет, а потому его очерк об этом невероятном полуострове обладает ценностью настоящего знания. Факты и истории о Камчатке. Природа, метафизика и лиричность Камчатки… Текст из Архива Перемен.

23 апреля 2017 г. умер Олег Давыдов. Его последняя книга «Шаманские экскурсы» начала писаться как продолжение проекта «Места силы», а вскоре переросла в нечто иное. Однако первые экскурсы были своего рода мистическим итогом странствий Олега по России. Перечитаем их.

Презентация сборника «Геопоэтика» в редакции Гефтер.ру 24.11.2017. Фото Ольги Балла.

Поэт, эссеист, антрополог, финалист премии «Нонконформизм» 2018 года со сборником эссе и научных статей «Геопоэтика» (СПб.: Алетейя, 2017) и единственный российский автор готовящегося к выходу в Берлине аналитического сборника «Сирены войны», посвящённого конфликту в Украине, — о науке геопоэтике и жанре травелога, «времени животных» и новом тотеме для России, субъектности Крыма и инновациях из Африки, «интеллектуальном идиотизме» и миссии переводчика.

Александр Чанцев: Начать беседу имеет смысл, пожалуй, с последних новостей — со «Словаря культуры XXI века» под редакторством Вадима Руднева, представленного твоими словарными статьями в недавнем 32-м выпуске «Комментариев». Что ты можешь рассказать об этом проекте? Чем ещё, кроме хронологии, он отличается от рудневского «Словаря культуры XX века»?

Игорь Сид: Проекты эти, как ни странно, в чём-то почти противоположны. Прежний словарь по определению был итоговым. Вышел перед самым Миллениумом, так что эпитет «эпохальный» справедлив в обоих смыслах. И «монументальный» — тоже в обоих.

О новом же веке речь пока идёт условно. В разгаре ещё только первая четверть, это даже не «промежуточные итоги». Замысел в том, чтобы ухватить процесс формирования новых международных понятий — отражающих глобальные (как правило) социокультурные и иные тенденции и феномены, ещё недавно незаметные. Либо вообще не существовавшие. Ловить сетью речные струи! Труд сомнительный, но совершенно захватывающий. (далее…)

Помню, когда читала про Китай, — в числе прочего, ставившего меня в тупик, была теория гармонии масс…

Когда китайцы пытаются сформулировать разницу между картиной мира самих китайцев и, скажем так, всех остальных, то одним из обязательных пунктов будет «гармония масс», наблюдаемая у китайцев и кардинально отличающаяся от индивидуальной гармонии разных других национальностей.

Я всегда с возрастающим раздражением воспринимала эту гармонию как превалирование общего над частным и полную победу коллектива над личностью. Постепенно у меня из ушей начинал идти пар, и я поскорее забрасывала дальнейшие размышления по этому поводу. И вот только совсем недавно, опять-таки, гоняя на велосипеде по городу, я начала кое о чем догадываться…

Наверное, вы никогда не поймете настоящий Китай, не почувствуете его скрытую сущность, не проникнитесь уважением к нему, если не прокатитесь на велосипеде по улицам. Со стороны это кажется чистым безумием: сотни тысяч велосипедов, мотоциклов, машин, жуткий шум, невообразимая грязь. Нет никакого общего четкого плана, нет понятных правил, все, казалось бы, отдано на волю чистой случайности и полного произвола. (далее…)

Даже когда просто думаешь о них, на душе становится теплее…

Иногда они напоминают мне фарфоровые фигурки из сказки Андерсена.

Он — такой большой, неуклюжий, весь какой-то невообразимо нелепый, квадратные плечи, подбородок, неуместные кудри у висков, неловкие руки, тихая смущённая улыбка, светлые русые волосы, почти беловатая кожа, походка в раскидочку. Она — маленькая, ладная, смуглая, каждое движение — грациозно и уместно, волосы мелкими-мелкими колечками, озорная улыбка, кошачьи зеленые глаза и вечная готовность рассмеяться — тут же, вдруг, от любого пустяка. Рассмеяться или прыгнуть, выстрелить внезапно, как разжавшаяся пружина, и стремительно полететь куда-то.

Когда она обращается к нему, просто смотрит в его сторону, даже тембр её голоса меняется, становится низким, волнующим, глухим, с прорезающейся неизвестно откуда хрипотцой, придающей еще большее обаяние её хрупким чертам. Он старается даже не смотреть на неё, но когда она рядом, его неловкость и общая нелепость многократно усиливается, он то вдруг потеет, то краснеет, то теряет последние краски и становится белым, как мел. (далее…)

Стоят удивительно жаркие дни…

Днем температура поднимается до 37, и вечера не приносят облегчения: камень, бетон и асфальт большого города отдают дневной жар, пронизывающий пыльный воздух. Если учитывать, что кондиционеров нет почти нигде, — то раскаленное пекло города становится серьезным поводом забросить все дела, и если ты китаец — просто тихо сидеть на складной табуретке в тени, осторожно пожевывая пельмени, или запереться у себя в кондиционируемой спальне, если ты белый.

Вся жизнедеятельность перенесена на раннее утро. Если встаешь в 6 — понимаешь, что все пропустил уже давно, и всё взрослое и не очень население многомиллионного города уже давно на ногах, можно сказать, посреди своей будничной активности. Так что если действительно хочешь насладиться покоем и практически одиночеством (всего каких-нибудь пара десятков встречных пешеходов не в счет), то из дома надо выходить часов в 5… когда солнце только-только вынырнуло на небо, когда вдруг спала тишина и тысячью голосов и трелей зазвенели птицы. И пока еще — пока все остальные спят — это единственный звук, яркий и прекрасный. Он оттеняется только шарканьем бамбуковой метлы по тротуару — во всех странах мира дворники встают намного раньше всех остальных… (далее…)

Владивосток как подарок

Батюшка мой в конце 30-х годов служил на Дальнем Востоке, в Дальней Бомбардировочной авиации, был стрелком-радистом. На все руки мастер, он в подарок командиру своему сделал копию картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», — а тот в благодарность отправил его в командировку во Владивосток.

Владивосток — не только для моего отца был ответным подарком, думаю, что он подарок всем русским людям за то, что дошли они до Тихого Океана, не уничтожив ни одного народа…

Какой же русский не любит быстрой езды, не хочет оказаться в самом дальнем углу страны, на Дальнем Востоке?

Вот и я там оказался — на острове «Русский», где бухты названы в честь знаменитых кораблей, а те — в честь знаменитых античных героев.

Бухта «Аякс», кампус университета, а вокруг заливы, заливы в заливах — и сам Владивосток — на полуострове, что стоит торчком в заливе. Говорят, что китайцы называли это место заливом Трепанга, который очень даже полезен для придания силы мужскому организму. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

3 курс

Мы приходим в художку как домой: уже все близко и знакомо, но нас по прежнему есть чему научить, и хотя мы и не наивные несмышленые первокурсники, лежащие перед нами поля нашего незнания по-прежнему велики и нескончаемы, а мастерство и умение только изредка, как вспышка, лишь маленьким хвостом дается в руки, а затем вновь выскальзывает меж пальцев. Мы многое уже умеем, но от этого дорога впереди еще только дальше и труднее, потому что у нас теперь хватает ума оценить все свое несовершенство.

Очень ярко помню один момент: я прихожу как-то зимой на занятие, после блокады в нос — только что на остановке выудила из ноздри кровавую ватку — красное на белом снегу, это моя кровь — я просто раненный мушкетер короля, истекающий кровью во славу её величества (в обычную школу я, понятное дело, по такому поводу не хожу, но не могу же я, в самом деле, пропускать художку!). (далее…)

Огни — факелы, настоящие, дышащие на ветру вдоль длинной извилистой дороги. Старые потрескавшиеся ступени ведут к храму. Круглые свечи — живое пламя на ступнях статуй чудовищ. Торговец пивом с тележкой, полной пива и льда.

Полно народу. Теснятся под крышей театра без стен. Потом все ломанулись на открытую площадку, она больше.

Европеоидные туристы бегут, позабыв о приличиях и традициях своей культуры, расталкивая друг друга, пихаясь, локтями отвоёвывая себе место у сцены — в самом первом ряду, — как дикие крестьяне или обезьяны, не понимая, что действие надо видеть издалека.

Должна быть видна вся сцена. В итоге плотного первого ряда, почти уже вылезшего на сцену, уже с третьего ряда ничего не видно. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

По вечерам в старом городе, в квартале одноэтажных домов с загнутыми по краям черепичными крышами, испещренном поросшими мхом и пахнущими плесенью каналами, стиснутом со всех сторон небоскребами и скоростными магистралями, где на окнах вместо цветов стоят кадки с огурцами и проросшим луком, где под полуденным солнцем старые, замотанные в платки старушки сушат капусту на мосту, так вот — по вечерам там зажигаются красные много ребристые фонари с махнушками на концах и портретами древних китайских поэтов на стенках.

В вечернем синем воздухе они горят тёплыми живыми огоньками и слегка покачиваются на ветру, кажется, что это какой-то магический танец, и еще пару взмахов, и ты вместе со старым городом перенесёшься на много тысяч лет назад, и мб вряд ли и вернешься обратно… (далее…)

Стало известно, что некоторое время назад ушел из жизни постоянный автор Перемен, историк, политолог, публицист и исследователь-визионер Александр Головков. На Переменах опубликовано несколько его исторических исследований: Игорь Игорев сын Рюрикович, Первые Рюриковичи, Калинов мост, Илья Муромец и другие, Отец русских городов, а также ряд статей из сферы политологии в блог-книге Осьминог. (далее…)

Беглый взгляд на то, что там у них…

Русские жёны живут на улице Найтсбридж, не любят Мафию и не говорят о своих мужьях.

Русская православная церковь (The Russian Orthdox Church) в тесноте особняков и посольских рядов скромно соседствует с ними, потерявшись где-то между Хэрродсом и Гайд-парком.

Её можно скорее принять за светский клуб экспатов, чем за место для богослужения. По воскресеньям народ здесь скапливается до самых стропил. Как только священник поворачивается спиной к плотным рядам прихожан, в конгрегации происходит некое движение. Женщины в платочках, а мужчины в кожаных пиджаках начинают тихонько циркулировать. Женщины постарше обходят иконы, прикладываясь к ним губами, и шикают на ребятишек. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Да, в нашем тихом маленьком 4-миллионном городишке, где магазины закрываются в 8 вечера, а автобусы перестают ходить в 6, где к 22 уже не остаётся на улицах ни души, а в 23 все окна!! — в домах и даже в общежитии уже потушены, так вот — и в нашем гордишке, оказывается, есть вечерняя жизнь! Да ещё какая.

Сегодня нам с дочкй надоело до невозможности гулять по кампусу, где живут преподаватели и студенты нашего университета, месту практически абсолютно стерильному, приличному, без намёка на индивидуальность, без тени истории (ещё хуже, пожалуй, нашего питерского Купчино). И мы решили рвануть в город. Практически на последнем автобусе.

Уже смеркалось. Как всегда по вечарам — автобуса пришлось ждать долго. Но он пришёл. Полуосвещённый, со съехавшей магнитофонной записью, из-за чего бодрый дикторский голос объявляет по-английски остановки, но только на одну позже, слегка запаздывая, произносит название предыдущей, только что проеханной остановки, радостно выдавая её за следующую… Но — мы-то уже тёртые калачи — нас так просто не собьешь со следа, и мы направляемся навстречу хоть чему-нибудь новому, в длинный парк на берегу реки. (далее…)

По заказу Anna Miroshnitchenko, но и вообще.

Сегодня шел по улице и подумал: а что такое счастье?

А счастье, это когда в армии зимой тебя, не умеющего ездить на лыжах, сержанты заставляют бежать на этих самых лыжах вместе со всей ротой через февральский лес при морозе минус 12 и ветре, и ты влетаешь в лес, а там ветра почти нет и ели стоят в снегу, и холмы, и белый путь впереди, и ты бежишь или едешь, или плетешься, падая, конечно же, при малейших спусках в овраги, а потом сержанты исчезают и вся почти рота тоже исчезает, кто-то «шарит», кто-то срезает путь через ближайшую тропу в чаще, а ты и еще несколько таких же как ты неумех, но уже кое-как едущих на этих гнутых тонких досках, или вообще ты остался один — ты постепенно, как через мост, переходишь через себя и из себя со всеми своими страхами и обидами в другого человека, уже почти не помнящего себя, а сливающегося с елями-великанами и с холодным белым снегом. (далее…)