Андрей Бычков. ПЦ Постмодернизму. — «Литературное бюро Натальи Рубановой» / «Издательские решения», 2020. — 150 с. ISBN 978-5-0051-3098-3

Для начала цитата из эссе Валентина Катаева «Вознесенский»:

«Настоящая поэзия начинается тогда, когда поэт перестает ощущать сдерживающие его условности формы, метрики, традиции вкусов, то есть когда, сбросив с себя все навязанное ему извне, чужое, заштампованное, он вдруг в один счастливый миг делается самим собой: вот он — совершенно новый, неповторимый, дерзкий, и вот перед ним его свободно выбранная тема, его свободная мысль — и между ними нет никаких преград, их ничто не разделяет, не тормозит их взаимовлияния и не препятствует полному, самобытному воплощению идеи в слове».

Настоящая проза начинается едва ли иначе. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Ассоциативной связью любви, страсти со смертью и опасностью проникнут черновой фрагмент Лермонтова, напоминающий кафкианский сон: “Я в Тифлисе… иду за грузинкой в бани; она делает знак; но мы не входим, ибо суббота. Выходя, она опять делает знак… следую за ней; она соглашается дать, только чтоб я поклялся сделать то, что она велит; надо вынести труп. Я выношу и бросаю в Куру. Мне делается дурно. Меня нашли и отнесли на гауптвахту; я забыл ее дом наверное. Мы решаемся отыскать; я снял с мертвого кинжал для доказательства… несем его к Геургу. Он говорит, что делал его русскому офицеру… Раз мы идем по караван-сараю — видим: идет мужчина с женой; они остановились и посмотрели на нас. Мы прошли и видим, она показала на меня пальцем, а он кивнул головой. После ночью оба на меня напали на мосту, схватили меня и — как зовут: я сказал. Он: “я муж такой-то” и хотел меня сбросить, но я его предупредил и сбросил”. (далее…)

Один из творцов немецкой классической философии – Георг Гегель так определил своё понимание философии: «Философия, как и религия, имеет своим предметом истину, в высшем значении слова, в том, что Бог есть истина и единственная истина». За прошедшие 200 лет наука достигла головокружительных успехов, стала идолом «просвещённого» человечества. А научная философия в лице норвежца Ларса Свендсена решила разобраться со скукой, которую датский философ Сёрен Кьеркегор, следуя традиции христианской церкви, считал источником всякого зла.

Ларс Свендсен на основе проведённого исследования феномена скуки сделал вывод, что она является важным аспектом жизни западного общества (1). Забавна история создания этого философского эссе – автор написал его во время творческой паузы, «мечтая о полном ничегонеделаньи». Однако это оказалось для философа «абсолютно невыполнимым занятием» и в результате появилась своеобразная хрестоматия скуки. Интересно, что исследование скуки стало для Свендсена начальным импульсом дальнейшего творчества: в последующие 12 лет были опубликованы на 22-х языках мира его книги по философии моды, страха, зла, свободы и одиночества. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Бессознательная аффективно-ассоциативная связь страсти со смертью представлена в лермонтовской “Балладе” 1832 г. Здесь любовь молодой еврейки и русского юноши оборачивается их гибелью: “Поутру, толпяся, народ изумленный / Кричал и шептал об одном: / Там в доме был русский, кинжалом пронзенный, / И женщины труп под окном”.

Герой поэмы “Аул Бастунджи” Селим влюбляется в жену брата Зару, “чей сладкий голос, чей веселый взгляд был одарен неведомою чарой”. Чтобы не сотворить непоправимого, он покидает брата и его жену (мотив бегства от любви): “Как дух изгнанья, быстро он исчез / За пеленой волнистого тумана!.. / У табуна сторожевой черкес, / Дивяся, долго вслед ему с кургана / Смотрел и думал: “Много есть чудес!.. / Велик Аллах!.. ужасна власть шайтана! / Кто скажет мне, что этого коня / Хозяин мрачный — сын земли, как я?” “Злой мулла”, чей “верен глаз”, пророчит Акбулату беду из-за его жены, но тот не слушает его. Селим возвращается и похищает возлюбленную. Акбулат, подозревая измену, “умирает”: “Без сил, без дум, недвижим, как мертвец, / Пронзенный сзади пулею несмелой, / С открытым взором встретивший конец, / Присел он на порог — и что кипело / В его груди, то знает лишь творец!” Его верный конь возвращается к хозяину с трупом Зары. Не в силах пережить смерть любимой Акбулат поджигает свой дом и погибает в огне: “Пылала ярко сакля Акбулата… / И чей-то смех мучительный и злой / Сквозь дым и пламя вылетал порой”. (далее…)

Алексей Маслов. Битвы на атласных простынях. Святость, эрос и плоть в китайской культуре. М.: Рипол-Классик, 2020. 384 с.

Гаремы, одалиски, гейши, мадам Баттерфляй, Камасутра — Запад всегда был очарован восточным эросом, завистливо предполагая, что там творится такооое… Известный синолог Алексей Маслов приоткрывает стыдливо — или не очень — накинутые завесы. Кстати, чтобы не множить загадки, в «синологе» один мой знакомый как-то увидел что-то общее с «сионистом», тогда как это означает — китаист.

Немаленькая книга составлена из вводной части и переводов из основных трактатов по китайской эротологии, также с поясняющими предисловиями. Никак нельзя назвать ее ни скандально поверхностной, ни научно герметичной — все в меру, как дао велел. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Глубокая бессознательная связь любви и страсти с гибелью и страданием присутствует в подавляющем большинстве текстов Лермонтова. В своей влюбленности его герои чувствуют не вакхический восторг или небесную гармонию, но безотчетный страх. Они полны ожидания некой катастрофы, и их предчувствия, разумеется, оправдываются. Так или иначе их любовь стоит им обоим или кому-то из них жизни. Так, в “Кавказском пленнике” (1828 г.) любовь плененного русского воина и молодой черкешенки приводит обоих к гибели.

Любовь к прекрасной деве из “Баллады” (“Над морем красавица-дева сидит…”) стоит жизни ее возлюбленному. По ее просьбе он ныряет в морскую глубину за дорогим кораллом и исчезает в ней: “С душой безнадежной младой удалец / Прыгнул, чтоб найти иль коралл, иль конец. / Из бездны перловые брызги летят, / И волны теснятся и мчатся назад, / И снова приходят и о берег бьют, / Но милого друга они не несут”. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Премьера ленты Стенли Кубрика «Космическая одиссея: 2001» состоялась в 1968 году, в 1969-м фильм был показан на МКФ. Андрей Кончаловский вспоминает какое впечатление произвел на друга фильм Кубрика: «На Московском фестивале показывали «Одиссею». Гигантский экран, всё летает, Штраус – в 60-м году¹² казалось, как это вообще можно сделать?! Немыслимо! Понять было ничего нельзя – но было гениально! И вот тогда Андрей сказал: «Ну чтобы такое снять такое?» Я очень хорошо это помню. Ему очень хотелось подняться в эту технологию. Конечно, с «Мосфильмом» подняться туда было невозможно – и слава богу, потому что он стал заниматься поиском смысла. Наш ответ был гораздо более глубоким, на мой взгляд. Наша картина заставляла думать о другом»¹³. А это Андрей Тарковский: «Почему-то во всех научно-фантастических фильмах, которые мне приходилось видеть, авторы заставляют зрителя рассматривать детали материальной структуры будущего… …Для специалистов «2001 год: Космическая одиссея» во многих пунктах – липа. Для произведения искусства липа должна быть исключена… …Подробное «разглядывание» технологических процессов будущего превращает эмоциональный фундамент фильма как художественного явления в мертвую схему, претендующую на правду, чего нет и не может быть»¹⁴; «Космическая одиссея» Стэнли Кубрика мне кажется совершенно неестественной: выморочная, стерильная атмосфера, будто в музее, где демонстрируются технические достижения. Но кому интересно произведение, где технические достижения сами по себе стоят в центре внимания художника? Ведь искусство не может существовать вне человека, вне его нравственных проблем»¹⁵. Вывод из этих высказываний следующий. Тарковский поначалу восприняв ленту как шедевр, в конце концов усмотрел в ней липу. По сути, он усмотрел в ней ту «несердечность», которую ранее в «Рублёве» усмотрел Солженицын. Можно высказать сожаление и по поводу того, что Андрей Арсеньевич увидел в «Одиссее» только то, что увидело жюри МКФ, наградившее фильм призом за использование технических средств, и по поводу того, что Тарковский судил фильм не по законам его создателя – Кубрика, а по своим законам. (далее…)

Фильм «Андрей Рублёв» был закончен Тарковским в 1966 году и пролежал на полке до 24 декабря 1971 года: в этот день в Москве состоялась его премьера для ограниченного круга зрителей. За четыре месяца до неё – в сентябре 1971-го – Тарковский намеревался показать «Рублева» Солженицыну¹, о котором писал, следующее: «Он хороший писатель. И прежде всего, – гражданин. Несколько озлоблен, что вполне понятно, если судить о нем как о человеке, и что труднее понять, считая его, в первую очередь, писателем. Лучшая его вещь — «Матрёнин двор». Но личность его — героическая. Благородная и стоическая. Существование его придает смысл и моей жизни тоже»². И хотя осуществить показ Тарковскому не удалось, Солженицын все же посмотрел фильм в 1972 и 1983 годах. В 1984 году – в тот момент, когда конфликт режиссера с властью достиг своего пика, и Тарковский готов был отказаться от гражданства – Александр Исаевич опубликовал статью «Фильм о Рублеве». Несколько цитат из этой статьи. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

III. ПРОРОЧЕСКАЯ ТОСКА

Не смейся над моей пророческой тоскою;
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет.
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; — настанет час кровавый,
И я паду… И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений…
“Не смейся над моей пророческой тоскою…”

В “Герое нашего времени” присутствует удивительное суждение Лермонтова о собственной судьбе. Разумеется, оно вложено в уста Печорина — этой лермонтовской маски, “составленный из пороков нашего времени”, а потому удобно скрывающей того, кем в действительности выстрадано данное высказывание: “… надо мною слово “жениться” имеет какую-то волшебную власть; как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться — прости любовь! Мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?.. куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего. Это какой-то врожденный страх, неизъяснимое предчувствие… Ведь есть люди, которые безотчетно боятся пауков, тараканов, мышей… Признаться ли?.. Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены; это меня тогда глубоко поразило: в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе”. (далее…)

Sue Prideaux. I Am Dynamite! A Life of Friedrich Nietzsche. London: Faber & Faber, 2018. 452 c.

Добротная биография великого и ужасного Ницше, к которой, конечно, есть некоторые вопросы.

Сью Придо – из тех бравых биографов, что пишут целую линейку биографий, сегодня Вольтера, завтра Роулинг. Но лишь отчасти. Ибо до Ницше она жизнеописала только Мунка и Стриндберга – творцов, все же, одного и того же времени, даже, условно говоря, направления, и косвенно знакомых.

И Ницше она, очевидно, любит. Тому свидетельством фотография автора в обнимку с той скалой, где на Ницше впервые снизошел образ Заратустры, и набор цитат в конце, распределенных по немного смешным блокам – Ницше о женщинах, Ницше о постправде, усах, сексе и даже о Reality TV. Да, это вполне имеющий право быть жанр, вот только цитаты – из самых избитых, про то, что не убивает и делает сильнее, Бог мертв, идя к женщине, возьми с собой плеть и так далее. (далее…)

Любовь и умника в дураки ставит
Народная пословица

Мы потребляем все. По крайней мере, все, что появляется перед нашим умственным взором. Посредством натурального, неиносказательного зрения возможны как потребление («пожирать глазами»), так и самоотдача, когда увиденное затягивает в себя. Но из того, что оказалось в поле зрения ума, мы потребляем все. Даже то, что сами же объявляем существующим не для нашей услады, целью-в-себе, самоценностью и так далее.

Так, взятые в своем познавательно-рефлексивном разрезе, все мы являемся потребителями любви. Ведь все мы знаем слово «любовь» и не просто знаем, а наполняем его каким-то значением.

Причем неважно каким. Просто зная слово «любовь» и полагая его осмысленным, мы, стало быть, уже солидарны с тем, что есть такое явление-в-мире и на него вполне можно посмотреть со стороны, подобрать подходящее обозначение – знак отличия среди остального, знак, ставящий в ряд, в контекст, в отношения, знак части, относительного бытия.

Просто зная слово «любовь» и полагая, что за ним стоит то, о чем можно поразмышлять, мы, стало быть, уже смотрим на любовь глазами потребителя, заранее допускаем, будто не столько мы – для любви, сколько она – для нас. А еще рассчитываем, что когда любовь к нам «нечаянно нагрянет», мы продолжимся параллельно с ней, то есть, другими словами, вовсе не рассчитываем быть в нее вовлеченным, ею преодоленным. (далее…)

Английское слово «Surrender» довольно часто используется Мастерами недвойственности. Точного перевода этого термина на русский язык не существует, потому что он указывает на довольно широкий спектр проявлений – от «тотального доверия», «смирения» и «непротивления происходящему» до «принятия того, что есть» и «полной отдачи себя божественной воле». В предлагаемой беседе Эндрю Коэна (бывшего ученика Пападжи) и Экхарта Толле дается разъяснение феномена Surrender. Он рассмотрен здесь как прямой путь для тех, кто хочет прийти к освобождению от страдания (которое и есть несогласие с тем, что есть, и попытка найти себя в чем-то, что будет). Что такое подлинное самоотречение и «выход за пределы мира»? Возможна ли отдача без принятия? Что реально, а что нет? На все эти вопросы отвечает Экхарт Толле. Разговор состоялся в 2000 году и в оригинале получил заголовок «Пузыри на поверхности Бытия». Перевод Георгия Комарова.

(далее…)

Небольшая книжка литературоведа Алексея Колобродова «Об Солженицына» — это сборник его авторских колонок, выходивших в последние годы.

Отсылающее к Хармсу название может несколько сбить с толку неискушённого читателя, поскольку издание не столько и, более того, далеко не только об авторе «Архипелага…». Хотя создатель нынешней официозной российской мифологии и идеологии проходит красной нитью через всю книгу, встречаясь в россыпи аллюзий и неожиданных историко-политических рифм. Колобродов преследует цель распутать этот клубок ассоциаций, гуляя по расходящимся тропкам советской цивилизации. Последняя, как небезуспешно доказывает автор книги, не является монохромным явлением — ни слепым пятном, ни царствием небесным, а конкретно историческим явлением, на арене которого плясали и переплетались Михаил Шолохов и Булат Окуджава, Виктор Астафьев и Василий Аксёнов, Иосиф Бродский и Филипп Бобков, Владимир Высоцкий и Эдуард Лимонов, Алла Пугачёва и Михаил Суслов, Владимир Набоков и Лаврентий Берия, Владимир Богомолов и Марсель Пруст… Да и на выходе из этого борхесовского сада (точнее — ленинской Валгаллы), уже по итогам реставрации капитализма в СССР, всё оказалось куда более замысловато, чем лобовое столкновение авторов «письма 42-х» и «письма 74-х». (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

То, что Лермонтов искал в своих возлюбленных черты своей матери, еще не значит, что он хотел найти девушку, способную заменить ему мать. Он встречал в своей жизни женщин, вполне подходивших на эту роль, но не испытывал к ним никаких чувств, кроме дружеских. Поэт вполне отдавал себе отчет в своих душевных движениях. Душа его матери — Небесная дева, воплощение духовной любви и чистоты, чудесная дева, хранящая его от преступлений. И здесь она подобна Богу в той же мере, что и поющая колыбельную песню мать с гравюры Уильяма Блейка “A Cradle Song”. В этом отношении характерны слова из еще одного французского стихотворения Лермонтова: “Потому что без тебя, моего единственного путеводителя, без твоего огненного взора, мое прошлое кажется пустым, как небо без Бога”. Сказано: “Бог есть любовь”, — и именно в этом контексте “образ вечно милый” — воплощение любви для Лермонтова. (далее…)

«Было семь часов знойного вечера в Сионийских горах…» — так начинается первый из рассказов о Маугли в «Книге джунглей» Редьярда Киплинга. (Здесь и далее перевод Нины Дарузес)

Что же это за Сионийские горы?

Сиони (Seoni) — это область в центре полуострова Индостан. Однако тамошний ландшафт — это вовсе не джунгли, а саванны. В первоначальном рукописном варианте действие происходило не в Сиони, а в Аравали. (John Slater. Seeonee: The Site of Mowgli`s Jungle? 23.03.2007, cайт kiplingsociety.co.uk.) Аравали — горный хребет на северо-западе полуострова, на его склонах, действительно, растут тропические леса. Вот и Багира убегает в джунгли из дворца раджи в Удайпуре. Аравали от Удайпура близко, а Сиони — очень далеко. Для чего же Киплинг сменил более уместный Аравали на Сиони?

Оттого что любому его читателю Сиони сразу напомнило бы слово Сион. А Сион — это место, где обитает Бог: (далее…)