Люди, легко управляющие чужим сознанием, чужой душой. Люди, знающие все и чувствующие все. Люди с поглощающим весь мир сознанием. Люди, подобные смертным богам. С самого рождения окутанные мыслями, мощным разумом, широкой и влиятельной аурой, с превышенной остротой любых ощущений. Жадные, жестокие кровопийцы, карающие изнутри самих себя за свою животно-злую сущность. Или наоборот, простодушные, добрые, карающие себя за свой ангельски-бараний характер. И все равно кровопийцы…

Люди – волки…

Среди волков главный всегда тот, кто в данный момент думает, размышляет. Каждому, каждому волку кажется, что он первый, самый хитрый, самый умный, особенный, одинокий, и, что самое главное, луна светит ему, а земля вертится вокруг него.

Теперь же думает она. Значит она и есть та «самая». По крайней мере в ней это заложено. И это «это» отнюдь не человеческий эгоцентризм, а всего лишь взгляд изнутри одного из волков. Ее взгляд.

Она сидит в маленькой продолговатой комнате, которую ей уделил старик, приютивший ее из жалости. Хоть он и уверяет, что просто овдовев боялся одиночества и потому взял ее к себе в закадычные друзья, но на самом деле он не живет с ней: он, склонив голову, потеряв гордость и последние капли самолюбия, терпит жадную кровопийцу у себя в очаге. Старик тоже волк, но силы его иссякли окончательно, глаза потускнели, и годы легли на него белым снегом. Комната, которую он ей отдал, самая лучшая в его квартире: большой квартире для одинокого старика. Самая солнечная, удобная и самая отдаленная от его собственной. И в итоге он ничуть не избавлен от страшного одиночества, а скорее обременен этим грузом пожилого волка. Возможно, от сознания, что где-то в другом конце его логова валяется кусок льда, ему тоскливее, чем от той мысли, что из жизни ушла любимая волчица. Ни один гость не заподозрит этой безумной тоски, когда он, заливаясь улыбкой сквозь мягкую бороду, рассказывает о том, как молодая соседка, которую он называет внучкой, помогает ему по хозяйству, поддерживает в трудные минуты и как он ею гордится.

С ним живет чудовище.

Чудовище ли из-за страшной бессердечности или чудовищной доброты и самоотверженности?.. Этому вопросу не суждено получить ответа объективного и безошибочного, поскольку волчица сама, порой задумавшись о нем, запутается среди миллионов подобных противоречий. Она сама не знает, что она такое. И это и есть главный поиск каждого волка – «что я такое?» Этот вопрос всю жизнь будет висеть на шее дикого животного, как ошейник. Ни один из волчьей стаи не найдет ответа. Они обречены родиться с этим вопросом и волочить его за собою до самой смерти, пока не поймут, что рождены как люди, чтобы когда-нибудь умереть.

to be continued…

Минди сидела на дереве и ласково кидалась в прохожих шишками. Под деревом в это время прогуливались тыгдымский конь и злонамеренная цапля. Шишка, попав цапле прямо по клюву, отрикошетила коню по морде.

— Наказание небес, — подумал конь, — нещадное, но безусловно напоминающее о праведной жизни.

— Подарок небес, — подумала цапля, — зло и добро понятия бессвязные, я должна ценить каждый миг пространства.

Так и люди, ошибаются, ставя себя в центр вселенной, а на деле оказываются разыгранными шалостями будущей порнозвезды.

ВСЕ ТАКИ ПОЛУЧИЛОСЬ
ПЕНТОГРАММУ С ЛИКОМ
ПАДШЕГО АНГЕЛОЧКА
НАДЕТЬ КАЖДОМУ РЕБЕНКУ
НА ЛАЦКАН ПИДЖАКА

ВСЕ ТАКИ ПОЛУЧИЛОСЬ
ВСЕХ ТИНЕЙДЖЕРОВ
ЗАСТАВИТЬ НОСИТЬ
АЛОЕ ПЛАМЯ АДА
НА ШКОЛЬНОЙ ФОРМЕ

ВСЕ ТАКИ ВЫШЛО
ВСЕ ТАКИ МОЖНО
ВСЕ ТАКИ УДАЛОСЬ
ПИОНЕРИЯ ЛЮЦИФЕРИЯ
КРАСНЫЕ ДЬВОЛЯТА

И САТАНИСТЫ-ОКТЯБРЯТА
ПУСТЬ НЕНАДОЛГО
ПУСТЬ НА ЧУТЬ ЧУТЬ
НО ДЕТЯМ ПРОТОПТАН
К ДЬЯВОЛУ ПУТЬ

2007
—
Dimamishenin,
www.dopingpong.com
monsters of digital art

почистив зубы песком, мы ложимся на шорохи пальмовых листьев. медленно отплывает плот, связанный из пустотелых воспоминаний. отражения снов дробятся в волнах, на щеках проступает дыхание спящего моря. мы отталкиваемся от себя. ладонями черпая воду, гребем в тишине.

нас бросили здесь, как якорь. вся наша жизнь была — натяженье цепи. мы грызли соленые, белые кости высохшего моря, окаменевшую в древности воду. но теперь, когда звезды падают с неба за грань – загадаем уйти. пусть безумцы сверяют свой курс по Полярной звезде. как водоросли в потоке, вьется наш путь, и на картах Таро пунктиром отмечен маршрут.

подобрали попутчиков в море. у них в волосах – летучие рыбы со сломанными плавниками. в карманах размокло печенье. бездомны желания тех, кто вернулся домой.

мгновения счастья утекают между слов, как лунная дорожка сквозь пальцы. они – словно светящиеся рыбы, паломники глубины. поднимаются на вершины жидких гор темной изнанки мира без опасности быть раздавленными. мгновения счастья – беспозвоночные в океане времени.

мы плывем жадно, как пьем, наслаждаясь лишь жаждой. слеп тот, кто не смотрит сквозь слезы на солнце. огненные слезы тьмы – рыжие кометы, укрывшиеся в норах неба, черного после грозы, как пепел сырого костра. где-то там наш дом, бескрайний, как сердце.

Во мне вчера что-то переломилось, я крепко задумался. Очень долго не спал, мерил кухню шагами и курил сигарету за сигаретой. Мне стало стыдно, за свое отношение к отцу. Ведь я его ненавидел. За его пристрастие к водке, за его тупых собутыльников и любовь к зомбо-ящику. Я не искал сложных объяснений, а выбрал самое простое, детское, тупое — потому что мудак. Мудаком же на самом деле оказался я. Ведь он по настоящему одинок, у него никого не осталось, кроме старой матери и меня. Меня — высокомерного, приезжающего раз в месяц. И даже в это время он не мог со мной поговорить. Я или огрызался или снисходил рассказать какую-нибудь мелочь противным голосом, полным презрения и отвращения тоном. А он старик, его жизнь начинает заканчиваться, и виноват я. Нужно исправлять свои ошибки.

Если все сложится хорошо, я не опущу руки и не отступлю от намеченной цели, к лету у меня будут деньги. Достаточно денег, чтобы купить ему компьютер и фотоаппарат. Полупрофессиональный цифровик и какой-нибудь не очень мощный ящик для серфинга с фотошопом. Он в юношестве занимался фотографией, даже снимки мне показывал. Старые, чернобелые, вроде бы вполне прикольные. И Зенит древний подарил. Как ни крути, а я его большой должник. Я помогу ему, сделаю все, что будет от меня зависеть. Он не останется на дне этой блядской бутылки, а переменится и начнет новую жизнь, с чистого листа. Заведет себе новых друзей, пусть даже фотоблог. Уверен, что ему это будет интересно.

Я взвалил на себя огромную ответственность. Теперь его жизнь зависит от меня. Если я дам маху, он так и сдохнет под забором, реализуя свои пьяные пророчества. Но хуй там. Я этого не допущу, кажется я повзрослел…

Ха, у меня появились проблемы с восприятием мира. Я не буду винить в этом растения (например шалфей), не буду винить дома (например веранду в детском садике), не буду винить свои любимые места (например крышу).

Но проблемы есть и кто-то в этом виноват (и это не я!), потому что я больше не вижу монитора на своём ноутбуке, точнее вижу, один раз в сутки: с утра (когда просыпаюсь в смысле, совсем с утра я вообще ничего не вижу), раскрываю ноутбук и вижу тёмную матрицу, но тут же его включаю (какой-то идиот сделал невозможным включение ноутбука без раскрытия, а вот в ibm 390e можно было! и в 600e тоже!). Даже перед тем как лечь спать я не вижу матрицы: я закрываю ещё работающий ноутбук и он выключается не привлекая внимания. Да чёрт побери, плевал я на эту матрицу, я бы вообще его не выключал, но не могу спать, когда он гудит.

Но стоит мне его раскрыть и нажать на маленькую кнопку, как больше матрицы нет, а есть волшебный мир, плоский, из буковок, но прекрасный. Я больше не вижу обычных ников, я вижу целые истории людей, стоит мне увидеть знакомое имя и всё, я сразу же представляю, как эти несколько букв могут улыбаться на мои фразы и писать свои в ответ.

Нет, я ни разу не волшебный принц или крутой накаченный мачо, я такой же какой я и есть, с самоощущением у меня всё отлично, а вот в то, что в этих 14 дюймах по диагонали целый другой мир — я уже плотно верю.

Хотя, я знаю кто виноват, но не скажу, чтобы себя не компромитировать (да и так всё понятно, меня предупреждали, а я послушался, just for fun).

Вот и не верь после такого в киберпанк.

представьте себе десткие качели. со стороны они выглядят очень спокойно, но если усилить свои чувства в килотысячи раз и залезть под краску, можно услышать как стонут балки под действием силы тяжести, как с жутким скрежетом откалывается ржавчина в местах трения, царапая ломающимися ногтями петли.

то же самое происходит у меня в голове. подобно грязному звуку перегруженной гитары, лабиринты мыслей лавиной перемалывают нервную систему, принося с собой паранойю и бессонницу. обрывки фраз разбиваются о контуры образов, звеня осколками по стенкам мозга. я никогда не отдыхаю. я успел обдумать все варианты всех событий, мне уже надоело то, чего я еще не пробовал. я никогда не слышал тишины. каждый день мою голову пронизывают нити виртуальных выстрелов, каждую ночь я представляю, как огромный пресс раздавит эпицентр разума. потому что я очень хочу расслабиться.
конечно, подобные фокусы природы не проходят бесследно. (далее…)

Мы ели в пустынном ресторане в отдаленной рязанской деревне. Цены были очень высокие, а еда – очень вкусная, и я спросил официанта (который одновременно оказался и хозяином этого заведения):

— Вы не думали о том, что если снизите цены, ваш ресторан станет очень посещаем? Ведь тут очень все вкусно! Мы никогда не ели ничего вкуснее!

— Я думал об этом, но тут слишком маленькая и глухая деревня… Никто этого не оценит, потому что и ценить-то некому, — отвечал официант. – Остается только ориентироваться на таких вот, как вы, случайных странников, которые нет-нет да заедут в нашу глушь…

Ветер заглушил окончание его ответа, заставив громко зашелестеть гигантские вековые дубы, окружающие террасу ресторана и создающие естественную тень, защищающие от палящего откуда-то сверху солнца…

— ОК. Теперь я хочу заказать вот это… — Я показал в меню на пункт «Фирменный компот» из раздела «Прохладительные напитки».

Через четыре минуты передо мной поставили большой высокий бокал, наполненный прозрачной темно-фиолетовой (цвета крепкого раствора марганцовки) жидкостью. Я отпил. Это было…

— Изумительно! – не удержался я от крика. – Попробуй! Это гениально! – Я протянул бокал своей спутнице.

Это был действительно самый вкусный напиток, который мне когда-либо доводилось пить… В нем сочетались острые вкусовые оттенки различных лесных ягод, фруктовых соков и каких-то неизвестных кореньев, в результате давая такой эффект, что от каждого глотка начинала приятно кружиться голова и слышалось откуда-то пение райских птиц…

На дне бокала чернел некий черный довольно большого размера комок, я был уверен, что это что-то вроде спрессованных ягод, которые вот-вот разойдутся и дадут вкусный осадок, но комок так и остался плотным, пока я пил «Фирменный компот».

Когда я допил, мы уже поднялись было уходить. Нужно было торопиться. Я пошел на кухню, чтобы отыскать подевавшегося куда-то официанта и попросить счет. И тут подруга говорит мне:

— Ой, смотри! Оно шевелится!

— Что такое?

— Комок из-под компота…

Я вернулся к нашему столу и заглянул в бокал. Комок действительно странно подергивался, так, будто он был… живой… Меня передернуло.

Постепенно, одно за другим от комка стали отделяться перья, потом появилась воронья голова. Несомненно, это была ворона, которой придали форму плотного круглого комка, и она была еще жива…

— Вытащите меня отсюда! – взмолилась она. – Пожалуйста, помогите мне!

Трясущимися не то от страха, не то от омерзения пальцами я брезгливо взял птицу и вынул из бокала.

— Да они тут совсем охуели! – возмущенно пробормотал я. – Они сварили птицу в компоте что ли? Да еще и заживо?

Я недоумевал. Просто в голове не укладывалось, что этот вкуснейший напиток мог содержать такой подвох. В этот момент появился официант.

— Да, мы добавляем в «Фирменный компот» на финальной стадии живую ворону. Это часть одного из наших секретных рецептов. Компот благодаря этому приобретает энерго-психические заряды, позволяющие тому, кто его выпивает, испытывать слуховой и духовный опыт, которого он в обычном состоянии испытать не может… Скажем так, вы слышите и понимаете сейчас язык птиц. Заберите эту ворону с собой, она ваша. Тем более она, кажется, о чем-то просит вас. Слушайте!

Я и вправду услышал:

— Я живая, вылечи меня, я буду служить тебе…

Я расплатился по счету, взял между пальцами почти не шевелящуюся, но явно живую ворону, и мы направились в сторону леса. Сегодня нам предстояло еще добраться до следующей деревни. О том, как лечить ворону с поломанными костями и перьями, я не имел ни малейшего представления…

Фонари не горят,
только виснут над нами,
там, где серые будни стремятся на нет,
раздуваясь от гордости шире и шире,
как жаба,
шепча наваждения сна
в теплом ливне и в шелесте листьев,
разменной монетой которых
был ветер,
когда мы уснули и видели странствий приметы,
пылающих вечером дальним
перед началом весны.

Так раскрылись секреты вселенной,
и мы поспешили навстречу
встревоженным птицам,
взлетающим над
беспорядочно брошенным кормом
среди золотого песка,
на приисках новых ракет для отправки
в разрушенный временем каменный город
надежд, обещаний, сомнений и страха.

Там, в закопанном в землю большом сундуке
пылятся свидетельства древних шаманов,
чьи инструкции четко и верно направят нас
в теплый, распахнутый знаками долгий тоннель,
и мы будем лететь туда, беспрекословно вливаясь
в тот ливень,
который нам шепчет,
в котором фонарь не горит и где серые будни стремятся
придти бесконечно к концу,
раздуваясь от гордости, шире и шире,
как жаба под ветром чудес.

Я читаю сейчас эту книгу. Очень поправляет. Хотя один случай, произошедший с этой книгой вчера на пляже, навел меня на мысль, что стоит все же отнестись к этой книге с юмором и не принимать слишком всерьез… Но все же.

скачать в ПДФ

А случай произошел на пляже такой: на книгу с высоты птичьего полета насрал орёл. Настоящий орёл насрал на того, который изображен на обложке книги. Прямо ему на шею.

Они бредут мимо заправки по дикой жаре, раскалённому асфальту… Он, с видимым облегчением скинув рюкзак в пыль обочины, несколько раз приседает, размахивает руками, разминая утомлённое тело. Она, сняв свой рюкзачок и положив рядом, присаживается на поклажу, вынимает из чехла гитару, принимается тихонько наигрывать, напевая простую песню о дороге, любви и свободе. Он достаёт сигарету, поджигает, курит, улыбается, слушает, не забывая махать рукой проезжающим автомобилям. Она откладывает инструмент, зевает, достаёт из рюкзака полуторалитровую бутылку, наполненную водой, отвинчивает крышечку, с гримасой отвращения глотает тёплую, невкусную, душную влагу, потом протягивает спутнику. Он бросает окурок, тушит подошвой, и, указывая на кусты, деревья неподалёку, предлагает отдохнуть в тени. Она соглашается… Они добираются туда через придорожную канаву, поле, заросшее невысокой, из самого приторного детства, травой и цветами, вынимают из рюкзаков туристические коврики, спальники, расстилают на земле. Она делает бутерброды из хлеба и плавленого сыра, он снова курит. Они увлечённо жуют, нежно смотрят друг на друга. Он отходит помочиться. Она сбрасывает платьице, снимает сандалии, чулки, трусики, залазит в состёгнутые вместе спальники, зовёт. Он возвращается, раздевается, ложится к ней. Они целуются, ласкают друг друга. Он, как всегда, жадно, нетерпеливо входит в неё, двигается. Она желает быть сверху. Они переворачиваются. Пыхтят и сопят. Ветер раскачивает ветви, шелестит листвой, укрывающей любовников от солнца, шуршит трасса. Честные запахи. Оргазм, чистое небо, и мир застилает сон.

Земляну приснилась угрюмая заснеженная тайга. Несколько человек, одетые в почти одинаковые универсальные лохмотья, грязные, прожженные, рваные фуфайки, стоптанные кирзовые сапоги нехотя волочатся вдоль просеки, по обе стороны которой органно, безучастно возвышается непроходимый смешанный, спутанный лес. Бедолаги тащат на плечах примитивные рабочие инструменты: лопаты, топоры, домкрат, кирку, молот, мешок со скудной провизией, сковородкой, котелком, канистрой чистой воды, несколькими украденными в котлопункте ложками. На приготовление обеда каждый утро скупым завхозом, начальником котлопункта, замкнутым, убеждённым стукачом выдаётся немного высушенных в прошлом году картошки и лука, по паре банок просроченных много лет назад тушёнки и кильки в томатном соусе, соль, четверть хлеба на человека. Этот тип в прошлой жизни был каким-то там военным начальником и в результате совсем не умеет общаться с людьми, угодил сюда за то, что пригрозил убить кого-то. Поэтому, когда за недопустимое словесное оскорбление прямо в кладовой, среди мешков с продуктами, во время выдачи суточных норм завхоза избил новый повар таджик, народ, уставший от пустой, скверно пахнущей, непотребной баланды, уважительно поддержал, а начальство лишь отчитало последнего, заточив на несколько дней в штрафной изолятор… Воздух вкусный, сладкий, густой и на удивление тёплый. Фланируют редкие крупные мягкие хлопья снежинок, ощутимые лишь как щёкотный комариный поцелуй призрачного ангела, когда соприкасаются с кожей лица, открытые поверхности которой летом были все искусаны, воспалены, потому что, когда напряжённо работаешь, нет возможности отбиваться от роя невиданных хитиновых монстров. Ссадины и мозоли в этом болотистом климате не заживают, а гниют дальше, вокруг образуется язва, расползающаяся всё сильнее. Лекарств почти нет, письма доходят редко, и уже ни во что не веришь, ни на что не надеешься, а вспоминать трепетно, жгуче больно, ведь точно знаешь, всё это будет продолжаться ещё долго. Только ещё большее страдание, давление, одиночество, стойкое внутреннее правило. Будешь вынужден, снова открыв глаза внутри безапелляционно реального, ясного бреда, принять навязчивый нож сирены, съесть благоухающее разложением, смертью резиновое время, спрыгнуть на траву, грязь, сугробы с подножки вагончика, пропахшего потом, дымом папирос без фильтра, сырых берёзовых дров, сероводородом от больных животов, предельно крепкой заваркой дешевого чая, вылезти из утробы, до отказа забитой, упакованной такими же, как и ты, обездоленными, но пока ещё не сломленными чудовищами, горькими, скаредными калеками, поднять топор, кирку под набухшими, тяжёлыми, низкими, надменными фиолетовыми облаками над головой и снова переживать, мучаться, ждать дальше… Один недавно помер от такой работы, быта. Ещё ему перестали писать из дома, с далёкого райского юга, где остались жена и двое детей. Тихий, добрый, трогательный пьяница, немного блаженный, но вроде крепкий, широкий в кости. Пару лет отпахал в корчёвке — самой тяжёлой, надрывной бригаде, валящей и укладывающей толстые трёхметровые баланны, взятые с нижней части поваленных стволов крупных елей, осин и берёз, в остов временной колеи на новых вырубках. Стали беспокоить частые боли в груди, позвоночнике. Администрация неожиданно поверила и перевела на работы в посёлок, где всё равно приходилось тягать брёвна. Однажды ночью сердце остановилось, и тело хлёстко рухнуло с верхней полки двухэтажной кровати на холодный пол барака. Два дня труп лежал на кухне, укрытый простынёй, а бывшие коллеги привычно, буднично грели кипяток для чифиря, единственного необходимого лекарства, наркотика. Раньше чёрный чай был запрещён на режимных зонах, подобно алкоголю, марихуане, прекурсам первинтина и опиатов, сотовой связи и многим другим вещам, которые проносят сквозь решётки, стены, различными тайными способами, путями. Например, на торпеде — заплавив в полиэтилен и затолкав в анальное отверстие, спрятав в прямой кишке, как до сих пор доставляют чай и сигареты в карцер… На третьи сутки останки водрузили на платформу, прицепленную к пассажирскому тепловозу, отвозящему отработавших смену надзирателей в обитаемую большую землю… Более всего начальники, командиры страшатся побегов. Но надо быть отчаянным безумцем, чтобы решиться уйти через эти проклятые болота, тайгу, необъятную пустынную, девственную страну концлагерей. Осенью, правда, исчез один грузин, пастух. Говорят, он ещё на тюрьме тренировался, в тесных прогулочных двориках бегал по стенам. Изображал, что совсем не говорит по-русски. Угодив сюда, пошёл к этнической диаспоре работать на пасеку… Искали долго, с собаками и вертолётом. Не нашли. Может, волки съели… Или как-то в этапе привезли нескольких детдомовцев, беспризорников, а у них привычка бежать отовсюду, и они сразу пошли, прямо в тапочках, по раннему снегу. Их легко поймали и несколько дней калечили в изоляторе, всё здоровье отняли… Пространство режет идеальной тишиной, пустотой, разбавляемой лишь хрустом неровных шагов, выжимающих свежий голубой снег, кашлем, плевками, матюгами, позвякиванием посуды в продуктовом мешке, сухим рокотом бензопил за десять километров через болота на лесоповале. Присыпанные снежком, тонкие, миниатюрные рельсы-узкоколейки, убегающие за поворот. А шпал не видно – шагать неудобно, ноги постоянно спотыкаются, проваливаются, и при этом то жёстоко коченеют от стылой влаги, то приятно отходят от тока крови, разогнанной чайным концентратом, ходьбой… Эта железная дорога уже несколько месяцев составляет весь смысл жизни, наглядную его метафору для героя. Положенная с вопиющим несоблюдением технологии, без насыпи, прямо в топкую почву, закрученная на стыках двумя, а то и одним болтом вместо необходимых для прочности четырёх, она постоянно плывёт, особенно в межсезонье, когда меняется погода: проваливается, проседает, изгибается из гладкой дуги в острые углы. Старые шпалы гниют, рельсы разъезжаются, выворачиваются, падают под платформами, нагруженными скошенными деревьями, чичигой — старинным тепловозом, тянущим вагончики, порою в течение многих часов, с простоями, перевозящим мужиков: до рассвета – из лагеря на квартал-делянку, а после заката – по темноте обратно. И бригада каждый день, иногда даже ночью, смастерив факела из фуфаек и солярки для бензопилы, без выходных, в любую погоду чинит пути: вытаскивает костыли — гвозди, прикрепляющие рельсы к шпалам, поднимает домкратом дорогу, достаёт из глины, из стальной замёрзшей земли, из-под первого снега шпалы, пилит в лесу, вкапывает новые, снова зашивает полотно; поправляет, перестраивает лотки — мосты над оврагами, речками; устраняет аварии, ставит обратно упавшие составы. Возможно, это и есть настоящий ад, изнанка мира. И тот, кто наслаждался там, в другой жизни, опьяняя себя иллюзиями, удовольствиями, пробуждаясь здесь, стонет. Всем своим трагикомическим сюжетом, каждым кадром ситуация заставляет остро чувствовать, что кто-то, безликий, невидимый, всемогущий и суровый, безжалостный, считает героя крайне, серьезно виноватым, неправильным. И некий подлый факт, отмеченное отдельным вниманием событие из прошлой жизни, приятного сна диктует точку перелома, от которой в дальнейшем раскручиваются внутренние нити, клубки обид, комплексов, страхов. И почти невозможно разойтись с кем-то, сбежать. Ты каждое мгновение сталкиваешься лицом к лицу с самим собой, со всеми своими недостатками, проблемами. И только сон даёт передышку, забвение. Самое страшное, что нет любви. Только дрочишь иногда в стороне, мечтая…

Землян очнулся с желанием вынести что-нибудь из неиссякающего шквала плавящихся, перетекающих одна в другую, множащихся неисчислимо, панических галлюцинаций, бредовых сновидений. Сперва он вытащил на нетронутый искажениями, затерянный где-то в самой глубине сознания, светлый-солнечный, покрытой спелой, сочной травой и цветами островок самое дорогое — девушку Алису. Потом принялся спасать гитару и снаряжение…

Рано или поздно влюблённые достигли заветной развилки, где, согласно полученной от друзей листовке, нужно было, сойдя с большой дороги на просёлочную, миновать ещё полсотни километров через несколько деревень. Ребят удачно подвёз один местный житель, подозрительно заинтересованный начинающимся стихийным свободным фестивалем мира и любви. Взял деньги за бензин и подробное интервью у пассажиров об их мировоззрении и об истории движения любовных сходняков. Высадил у небольшого, заросшего кувшинками озера посреди леса.

Первым, кого они увидели, был рыхлый пухлый длинноволосый нагой малыш мужского пола, высокий, но явно юного возраста, барахтающийся, плещущийся на мели, совсем как маленький ребёнок. Землян радостно окликнул нового друга: «Молодой человек! Как нам попасть на сходняк?». Стал дожидаться ответа, но тщетно: существо уставилось, открыв рот, в небо, не обращая на вновь прибывших никакого внимания. Герой дважды повторил вопрос и опять безрезультатно. Подумал, что сей глухой оболтус в луже напоминает даже не очередную жертву революции, подпольных альтернативных маньяков психологов, а скорее продукт раннего сексуального насилия, характерную иллюстрацию халатности гинекологов, акушеров, жестокостей в детских садах.

— Эй, слышь, ты, братан! Чего нас игнорируешь? — Землян эффектно напряг голос. Купальщик вяло, заторможено обернулся, посмотрел мутным взором, сделал неопределённый неуклюжий жест рукой в ту сторону, откуда путники только что прибыли…

— Юноша, мы только что приехали, очень устали, а вы даже не здороваетесь… Хотя бы подскажите нам, куда идти, где стоят люди? — Алиса, хотя и не одобряла грубость своего попутчика, также была изумлена очевидным скудоумием аутичного мокрого дитяти.

— Доброе утро. — равнодушно промямлило, словно некий пароль, рассеянное существо.

— Здарова. Ты бы хоть штаны надел, когда с нормальными людьми разговариваешь! — пошутил Землян, — Что потерял совсем штаны? — и тихо добавил, — Разум, похоже, тоже уже совсем потерял…

— Ты наверняка должен быть в курсе, где живёт парень, которому всегда больше всех надо, Илла? У него серебряный вигвам.

— Идите по этой дороге долго в лес. За большим пляжем, на второй поляне, увидите… Прямо за Кругом… продолжение

Наступило лето, и это само по себе было поводом отправиться в путешествие. Оставаться в душном беспокойном Городе становилось всё бессмысленнее — влюблённые обошли с визитами всех друзей, посетили несколько сходняков Кафедры на лоне природы под открытым небом, но всё это уже казалось недостаточным, ненужным, неинтересным. Тогда Алиса напомнила Земляну о Большом Летнем Лесном Любовном Сходняке, который должен был начаться в ближайшее время: «Мы можем поехать и пожить немного в лесу вместе с остальными…»

— Да. Я уже давно наслышан и мечтаю взглянуть на это блаженное сборище. Правда ведь я почти никого не знаю… Ещё, кажется, там все ходят нагишом, мне тоже придётся раздеваться?

— Совсем не обязательно. Ты можешь делать всё, что угодно и как тебе нравится. Если это не мешает остальным. Нет никаких правил, кроме уважения к окружающим и девственной природе. Агрессия и алкоголь не приветствуются. А насчёт знакомств, думаю, люди собираются на любовные сходняки как раз именно для того, чтобы пообщаться, отбросив обычные роли, стереотипы, программы поведения, преодолев те условности, которые сковывают, определяют нас в городе, и в результате возможно лучше понять себя, других, обрести настоящую дружбу, любовь.

Они уложили незамысловатый, самый необходимый для бродяжьей жизни скарб в рюкзаки, завели будильник на шесть часов и легли спать.

Во сне Землян вернулся в забытый, заброшенный родной город. Скрипучий, стылый утренний троллейбус везёт героя от вокзала вдоль пустынного осеннего проспекта. Странник вяло бредёт по улочке к отчему дому, мимо строек, заборов, бараков, мусорных баков, гаражей. Поднимается тугой пыльный ветер с листьями, лупит прямо в лицо, препятствуя ходу, останавливая Земляна. С трудом преодолев сопротивление стихии, путник достигает цели, заходит в тёмный, пахнущий древностью, детством подъезд, поднимается по деревянной лестнице. Звонит в дверь, которая, несколько секунд спустя, распахивается, и за ней возникает Алиса.

— Вернулся, дорогой — шепчет она.

— Что ты тут делаешь? Где мама? — мямлит пришелец, окоченевшие мёртвые губы, язык не слушаются его.

— Я здесь. Жду тебя каждую ночь, каждое утро, — и волосы девушки мгновенно седеют, кожа стягивается морщинами… На пороге сухонькая старушка-мать. Ошарашенный Землян порывается войти, обнять, поцеловать женщину, но свет в прихожей меркнет, пол проседает, проваливается… Мяукает кошка… Где-то за стеной принимается рыдать младенец, включается телевизор, передавая новости… Потом всё стихает, только капает вода из крана, тикают часы. Герой делает несколько осторожных, неуверенных шагов в темноту, вытянув перед собой руки, и натыкается на колючие ветки деревьев, под ногами чавкает, хлюпает жижа. Вдруг пальцы ощупывают нечто совершенно невообразимое – тёплое, липкое, склизкое, мягкое, живое…

Он очнулся в автомобиле, на переднем сиденье рядом с водителем. В задней части салона дремала Алиса, обняв чёрный чехол гитары. Негромко пиликала магнитола. За окном промелькнул голубой щит с указанием километража до ближайших населённых пунктов по трассе, и Землян сообразил, что машина движется на юг.

— Я тоже раньше любил поспать. Читал специальные книги о том, как лучше понимать, расшифровывать происходящее в этом измерении сознания и даже учиться контролировать развитие, сюжет сновидения. Ведь можно много интересного подсмотреть, совершить, просто осознав тот важный ключевой факт, что ты сейчас спишь.

Разглядывая лицо водителя, зевающий Землян вспомнил встреченного недавно врача. И говорил этот человек весьма схожим, уверенным, компетентным, слегка ироничным тоном. Ухоженный, изящно одетый интеллигент, среднего, даже несколько перезрелого возраста, с чуть тронутой сединой аккуратной причёской и какой-то тонкой, едва уловимой печатью разочарования, печали, скуки на лице, в глазах, повидавший жизнь и уже несколько пресыщенный ею.

— Я так сильно увлёкся всем этим, что даже уехал далеко на восток, к горам и священному озеру, для того чтобы остаться там жить навсегда. Но не выдержал, закопал все книжки и вернулся, — в голосе прозвучали нотки сожаления, неудовлетворённости. — Сейчас женился, работаю в Городе дизайнером на крупную корпорацию, у меня ребёнок, квартира, иномарка. Еду навестить старую больную мать на родину в провинцию…

— Да, сны – это, несомненно, интересно. Но даже бодрствуя, большую часть времени мы всё равно словно спим, блуждая в фантазиях, односторонних, поверхностных восприятиях, строя свои или принимая чужие ошибочные концепции, отдаваясь эмоциям, желаниям. Я за свою сравнительно недолгую жизнь уже успел со всей очевидностью ощутить это на личном опыте, — Землян обрадовался возможности пообщаться с водителем о таких нетривиальных философских проблемах, ведь обычно мужики-дальнобойщики, чаще всего подбирающие путешественников на трассе, предпочитают болтать о женщинах, политике, не поражая интеллектом и эрудицией, и в лучшем случае выказывают разве что примитивную общечеловеческую мудрость, понимание простых основ жизни. — Сознание остаётся заложником множества защитных фильтров, способов обработки и усвоения информации, непрерывно поступающей от органов чувств, что направленно на более успешное, эффективное выживание, функционирование в современной искусственной социальной среде, сильно отличающейся от исходной, естественной, природной. Эта некая оптимизация процессов переживания, осознания на всех уровнях, с одной стороны, помогает людям взаимодействовать друг с другом, окружающим миром, переполненным ими же создаваемыми устройствами, механизмами, правилами, предписаниями, шифрами, кодами, упрощает реализацию, удовлетворение моментальных потребностей, стремлений, а с другой – лишает того истинного виденья, ошеломляющего океана, шквала существования, которым феноменальная вселенная является в действительности. Вот, например, речь или письменность, компьютерные технологии позволяют обмениваться информацией, налаживать контакт, но при этом загоняют мыслительный процесс в рамки условных, формальных образов, знаков, символов. К тому же, каждый человек воспринимает происходящее в контексте, в переводе, предвзято, исходя из воспитания, культуры, настроения, того, что знал и чувствовал раньше, что наиболее актуально, полезно для него сейчас, в данный момент. Одним словом, мы обусловлены, и меня крайне возбуждает возможность побега из этой тюрьмы.

— А я считаю, что эта самая обусловленность необходима. Можно даже сказать, что она и есть путь, учение. Мир существует благодаря ей, проявляется через неё, и практически невозможно ощутить ничего кроме. Ты никуда не денешься, например, от того, что у тебя две руки и две ноги. Чудо просветления если и происходит с кем-нибудь, то крайне редко. Такого человека очень трудно встретить. Наверное, придётся ехать куда-то очень далеко. Некоторые верят, что были те, кому удавалось достичь неких устойчивых высших степеней, состояний свободы, но способы такой реализации, похоже, уникальны в каждом случае и основаны как раз прежде всего на терпении, смирении, концентрации, опыте. — По интонациям было заметно, как водителя немного раздражает то, что младший по возрасту Землян не послушно внимает преподаваемой мудрости, а спорит, поучает сам. — Вот, предположим, управляя автомобилем, я жертвую возможностью любоваться красотами природы, мимо которых проезжаю, вынужден сосредотачиваться на дороге, подчиняясь правилам движения и так далее. Но зато получаю хорошие шансы быстро преодолеть огромное расстояние, достигнув цели минимальными усилиями. В любой момент волен остановиться, искупаться в речке или отдохнуть в кафе. Могу помочь таким как вы добраться.

— Но чаще всего, добиваясь того, к чему долго упорно стремился, чего отчаянно желал, человек, испытав короткое частное удовлетворение, понимает, что это уже неинтересно, ненужно. И всё новые горизонты, миражи манят вечного скитальца, гложет свежая жадность. — Землян отметил в зеркале заднего вида недовольный взгляд заспанной, только что пробудившейся Алисы… Вероятно, её раздражала самоуверенная, напористая манера, с которой герой проповедует свою идеологическую платформу бескорыстному благодетелю, согласившемуся бесплатно подбросить пару по трассе. Да и сама тема дискуссии могла казаться девушке надуманной, пустой. Всё же он продолжил речь. — Человечеству с незапамятных времён известны некоторые мощные, интенсивные методики, позволяющие революционным, взрывным путём освободить сознание, вскрыть психику. На протяжении тысячелетий такие знания оставались прерогативой избранных, посвящённых, шаманов, колдунов, но сохранялись, передавались, применялись во всех древних культурах, являясь важной частью обрядов, ритуалов, религиозной и медицинской практики, даже общественной жизни. Этим, пускай косвенно, но, так или иначе, определялось метафизическое самосознание народов, их образ мыслей, отношение к природе, рождению и смерти, своему месту во вселенной. Нынешняя цивилизация вплотную столкнулась с данной темой совсем недавно, полвека назад. Это было, с одной стороны, связано с развитием современной науки, химии, антропологии, только что оформившейся и сразу же оказавшейся в тупике психологии, а с другой – вызвано тотальным общим идеологическим, духовным, культурным, нравственным, этическим кризисом, в котором очутилась материалистическая цивилизация, породившая и пережившая ужасы, зверства мировых войн, тоталитарных режимов, неустанно изобретающая всё новые страшные игры, игрушки, во всё нарастающем темпе разрушающая экологию планеты, да и саму человеческую душу. Мы все вместе балансируем на краю бездны, пируем с кока-колой и гамбургерами в преддверии глобальной катастрофы, а науськанные, инспирированные горсткой власть имущих тиранов, магнатов средства массовой информации, используя изощрённые дьявольские технологии, небезуспешно пытаются убедить серые безликие толпы, что всё в порядке, всё так, как и должно быть. Построившая космические корабли и электронные микроскопы цивилизация в итоге скатилась к невиданному доселе рабству. Ведь правительствам, корпорациям, спецслужбам нужны не по-настоящему свободные, разумные, тонко чувствующие, живые люди, но тупые послушные роботы, винтики, универсальные детали социальной машины, отлаженного механизма подавления, которым так легко управлять. Именно поэтому власти панически боятся психеделической культуры и всего, что с ней связано, запрещают, жестоко борются, без конца проводя лживую пропаганду. Возможно, эти новые-старые способы раскрепощения во многом спорны, опасны, особенно когда используются неграмотно, без необходимого понимания, и далеко не во всех случаях оказывают нужный эффект, приводя сознание пациента к каким-либо положительным переменам. Ведь немало психонавтов сгинуло без вести в мыслепространстве, многие задохнулись ядовитыми парами над котелком, пытаясь, несмотря на дикие временные завихрения, приготовить ужин, кто-то принял мученическую смерть в пасти неведомого чудовища, растворился, был поглощён радужным туманом, пульсирующим цветами, одним единым звуком, чувствами, разнообразнейшими ощущениями, приключениями… Но часто достойные люди находят таким необычным путём в собственном внутреннем мире и окружающем космосе ответы на самые сложные вопросы об истинном смысле существования, в которых бессильна официальная идеология, философия глобальной корпоративной культуры… — Рассказчик перевёл дух и замолчал, испытывая некоторую неловкость. Его самого несколько удивил этот неожиданно вырвавшийся пространный, высокопарный монолог. С помощью данной речи он словно подвёл итог тому, к чему пришёл, что понял за последнее время…

— Похоже, наша красавица проснулась… Вы голодны? Хотите, остановимся перекусить, выпить кофе? — примирительно сменил тему тоже слегка ошарашенный, озадаченный услышанным водитель и, не дожидаясь отклика, стал тормозить, сворачивая на обочину к показавшейся поблизости придорожной забегаловке. Путешественники вылезли из машины, занялись изучением меню у окна кухни, открытого на летнюю веранду с несколькими стандартными для таких заведений лёгкими белыми пластмассовыми столиками, стульями вокруг них. Сделали заказ грузной накрашенной хозяйке в застиранном фартуке, сполоснули в умывальнике руки, расселись вокруг стола, выложив на него каждый свои сигареты, стали вальяжно, с удовольствием курить, осматриваясь по сторонам. Они очутились в центре совсем крохотной деревеньки, каких тысячи, всего на пару десятков изб, жмущихся с обеих сторон к магистрали, и, по всей видимости, живущих, кормящихся исключительно ею. Были видны чахлые огороды, покосившиеся, сгнившие серые деревянные изгороди, сортир, распаханное поле, уходящее к полоске леса на горизонте, автозаправка, автосервис со стоянкой, продуктовый магазинчик и ещё несколько кафешек, одна с мотелем на втором этаже деревянного здания, из которого доносилась южная этническая музыка. Пахло дымом, бензином, жарящимся мясом, мочой и сгущающимися сумерками. Мимо с грохотом проносились по шоссе фуры-большегрузы, шуршали легковушки. На другой стороне располагалось несколько лотков с разнообразной снедью, фруктами, местной продукцией, всяческими безделушками, инвентарём для летнего отдыха. Перед ними несколько семей туристов, очевидно, направляющихся на море, дальнобойщики, стайка разодетых размалёванных проституток, беззаботные псы дворняжки, рыскающие, крутящиеся под ногами, нежащиеся в пыли. Всё это накрывало закатное небо пастельных тонов: от глубокого голубого, через фиалковый, к светло-кирпичному, изрезанное редкими тёмными разноцветными полосами, штрихами, перьями облаков над горизонтом с ярко оранжевым апельсином садящегося солнца между ними и блеклым, едва проявившимся ломтиком растущего месяца в вышине. На Земляна внезапно, ни с того ни с сего, резко накатило, наехало, словно фотоувеличение, нежное, томное очарование момента. Ему показалось, что он готов сидеть вот так вот вечно, в тёплом прелом закате, на дороге к югу, на взлёте жизни, любви, с чемоданом чудес, камнем в кармане, новый, модный, верный, вредный, свободный и счастливый. Подул ослепительный, оглушительный белый солнечный ветер, и герой захлебнулся полным ощущением жизни, настоящим, закатил глаза. Возможно, он был голоден, и в предвкушении возможности удовлетворения этого фундаментального биологического мотива, являясь тонко чувствующей запахи натурой, терял разум.

— Да, кстати, давайте, наконец, познакомимся. Меня зовут Дыма, — водитель протянул руку Земляну. — Я пробовал курить марихуану всего несколько раз в жизни, ничего особенного не почувствовал, помню только, очень болела голова, но мне на самом деле очень приятно подвозить таких интересных необычных людей.

— Землян, — вернулся в тело молодой человек.

— Алиса. Нам тоже по душе путешествовать с вами, — мило, искренне улыбнулась девушка.

Хозяйка трактира принесла на подносе кофе для мужчин и чай для Алисы, разлитые не в пластиковые стаканчики, а керамические кружки с рисунками. Ей вслед мягко, грациозно, неторопливо шествовала беременная кошка. Женщина удалилась в кухню, и по прошествии пяти минут снова вернулась к гостям, расставив по столу заказанные блюда. Еда была домашняя, хорошего цвета и аромата. Все с удовольствием поели, Дыма встал из-за стола, собираясь пойти расплатиться. Автостопщики изъявили желание подкинуть денег, но водитель наотрез отказался и ушёл к кассе. Тогда Алиса, грозно насупившись, уставилась на Земляна, процедила сквозь зубы:

— Зачем ты рассказывал ему всё это? Неужели ты не видишь, как он далёк от таких вещей, живёт совсем другим?.. Ты не утруждаешь себя хотя бы немного послушать, попытаться понять собеседника, загружаешь его сознание бесполезной, лишней информацией, красуясь, любуясь собой. Ты думаешь, ты лучше, мудрее его? Ближе к истине? — она немного помолчала, продолжая сурово смотреть юноше прямо в глаза… — Я не смогла вставить ни слова в ваш разговор. Разреши теперь мне сесть вперёд и пообщаться с Дымой.

— Давай, — легко согласился Землян, всегда готовый уступить любимой.

Расположившись рядом, Алиса стала расспрашивать Дыма о его работе, вспоминала в ответ о своей. И с каждой новой репликой, историей между собеседниками усиливалась, крепла незамысловатая симпатия, росло простое человеческое уважение. Дым оживился, а Землян погрузился в густую постыдную эмоцию ревности. Было нелепо и даже глупо, смешно испытывать такое недостойное чувство, особенно в данной, совершенно безобидной ситуации, но герой ничего не мог с собой поделать, это происходило на уровне рефлексов, инстинктов. Он припомнил, что подруга рассказывала, как однажды, работая секретаршей, отчаянно влюбилась в уже немолодого босса, который, обладая острым умом, ещё и давал сильное ощущение защищённости, основательности, которое так необходимо каждой женщине, самой природой, во многом подсознательно, нацеленной на создание семьи, воспроизведение потомства. И в этом отношении безработный, бездомный Землян явно уступал солидному, респектабельному водителю, волею случая сейчас поставленному в положение соперника, конкурента. Герой нервно тянул одну сигарету за другой, выпуская дым в щёль над приспущенным стеклом дверцы, из которой приятно хлестал по лицу, волосам прохладный ветер. Внезапно автомобиль резко замедлил ход и остановился, заглох…

— Ну вот! Ещё мой отец, который первым в Союзе навигацию для подводных лодок разрабатывал, часто любил повторять: не трогайте аппаратуру, и она вас не подведёт! — заключил дизайнер. продолжение

Закрываю глаза и вижу черные круги, которые произвольно вращаются вокруг какого-то символического поля для гольфа. Круги — черные, поле — черное, окружение — черное, причем все одного и того же оттенка, но я очень четко различаю, где круг, где поле, а где пустота. Скорее даже не различаю, а чувствую, потому что слово «различать» здесь будет как-то малоуместно.

Круги гигантские и кажутся очень реальными. Я начинаю думать о иллюзиях и о том, что жизнь, быть может, на самом деле вот это вращание кругов, а нехуя не эта сраная игрушка в стиле квест с уклоном в долбоебизм и рпг. Мне уже кажется, что я всю жизнь только и делал, что вращал эти круги. Хотя они на самом деле двигаются как бы вне моей воли, т.е. я просто знаю, куда они двинутся — и они туда двигаются, управления здесь нет. Хотя иллюзия есть.

Со временем я различаю на заднем плане дверь, в которую улетает круг. На двери табличка — «вход только для несуществующих». Я задумываюсь об этом и с удивлением замечаю, что поле для гольфа стало буквальным и трансформировалось в бар в модерновом стиле. За стойкой — седовласый чувак, который курит какую-то хуету и смотрит странным взглядом в стенку. Я подхожу к нему и спрашиваю: «Что означает «только для несуществующих» на входе в ту дверь? Что за той дверью и как туда попасть?»

Он переводит свой бездонный взгляд на меня и начинает говорить каким-то сухим и очень тихим голосом о многовековых традициях, о том, что есть, а чего нет. И завершает это тем, что для входа нужно перестать существовать. Уйти в нирвану. А для этого нужно потратить жизнь. Я задумываюсь и пробую раствориться. У меня начинает получаться, но что-то неутомимо держит меня в этом баре. Я понимаю, как это сложно, и что я метафизически бьюсь головой о созданною моим бессознательным стенку, и что хуй знает, как эту стенку обойти.

Я подхожу к столу, который совсем недавно был кругом, и начинаю воспринимать его как круг. Спрашиваю у него, что значит быть несуществующим и как этого достичь? Стол молчит. Я понимаю, что сделал что-то не так, и делаю заказ. После него стол говорит, что все, что нужно, чтобы перестать существовать — надо стать кругом. А круг есть только в моей голове, и существует он соответственно там же. Но в реальном мире его нет, а есть только я. Я залипаю и улавливаю яркую противоречивость, но она проходит мимо меня; я сажусь на стол и начинаю в него погружаться, он — глючный зыбучий песок из черной резины. Когда я полностью погружен, я понимаю, что я круг, и что мой путь предрешен. Причем предрешен еще мною, когда я задумывался о том, куда двигаются круги. Это все-таки влияет. И, став кругом, я стал конкретной целью — попасть за ту дверь. Я прохожу в нее и полностью сливаюсь со столом, который меня поглотил. Т.е. мое тело становится аморфным, тело стола становится аморфным и я перестаю существовать.

Пустота длилась около 5 минут, после чего я очнулся и открыл глаза.

ps. Как делать «кат»?

Придумал себе развлекуху медитативную. Когда горизонтальное положение снисходит до вертикальности и окутывает полудремным расслаблением, а где-то сбоку еще ебошит музыка — в голове как правило появляются какие-то мутные образы, картинки. Их «яркость», реалистичность и стремление двигаться зависит от состояния, и обычно слабо контролируется.

Сейчас лег, расслабился. Слушаю психодел, в голове появился какой-то тотем. Аляповато двигаясь, он начал по черепашьи приближаться. Мне надоело ждать, я его разогнал, при приближении мысленно «пнул», скорректировав его амплитуду движений и придав неебатсо скорости. Ебашась о невидимые границы он снова приблизился ко мне, и снова получил пинок. Я задумался, внушил себе функцию автоматического отпинывателя тотема и сконцетрировался на музыке. Движения тотема стали подстраиваться под музыку и через 15-20 секунд уже олицетворяли какой-то звук, при этом сохраняя остаток былого величия автономного движения.

Сконцетрировался на «незанятом» звуке — в голове появилась висячая на месте синяя морковка. Бешено «развратил» ее во все стороны и начал водить по кругу, довел движение до автоматизма и переключил внимание на звук. Морковка привязалась к какому-то «тыц», и во время его звучания — вполне определенно дергалась влева-фпрафа, и продолжала свой полет.

Я ввел еще 5-6 предметов с «прописанным маршрутом», привязанностью к определенному звуку и автоматическим, независимым от меня движением. Расслабился и погрузился в свое творение, впечатления от просмотра — неописуемые. Подумал и создал еще 2-3 предмета аналогичным образом концетрируя внимание на процессе создавания и его автоматизации. Оп-ля, получилось. Теперь кол-во предметов и их движения автоматически сменялись, привнося в пропитанную неиспользуемыми галлюциногенами атмосферу камни разнообразия. Интересно получилось :)

Дня три-четыре назад в моем путешествии (уже почти четыре месяца, как я уехал) наметился кризис. Я устал, заскучал по московским будням, по стабильному быстрому интернету и по домашнему комфорту, я перестал видеть смысл в наших бесконечных переездах с места на место, мне надоело скитаться и странствовать. Я захотел домой.

Меня вывели из этого состояния две вещи: стихотворение Бодлера «Плаванье», которое я помещу в конце этого поста, и довольно длительная интернет-сессия, в ходе коей я пообщался по аське и по скайпу с несколькими людьми, живущими сейчас в Москве, и прочитал несколько лайвджорналов своих московских знакомых.

Эта интернет-сессия живо напомнила мне о том, что такое Москва и почему (отчасти) я уехал оттуда. Хочу сразу оговориться, что может быть дело и не в самой Москве, а в том контексте, в той метафизической атмосфере, что охватила уже года два как этот, в общем-то, милый и приятный город.

Нынешняя Москва прочно сочетается для меня с такими образами, как скука, холод, серость, грязь, ненависть. Серое низкое небо, мрачные неулыбчивые люди, глядящие себе под ноги с сосредоточенностью кротов (а если друг на друга, то с ненавистью), грязный серый асфальт, постоянно носящиеся в наполненном нефтью воздухе мысли о том, как все достало, как получить зарплату повыше и повышение по службе и как хорошо будет выпить 200 грамм перед сном, посмотреть «Фабрику звезд», а утром – не просыпаться.

Только не нужно тут комментировать про отношение к миру и про то, что типа «измени себя», — все это не то. Я говорю об объективных вещах, а не об отношениях и отражениях… Что-то щелкнуло в Москве в 2004 году или даже раньше и переломилось… люди испугались, заболели, их охватила лихорадка забвения себя в потреблятстве… И еще: я вовсе не хочу этим постом исправлять кого-то или что-то, а просто констатирую факты, веду дневник на полях своего путешествия…

«Любая активность должна быть оплачена. Проще, если она будет оплачена деньгами». Так сказал мне «востребованный» (его слова) клубный промоутер Илья Миллер по аське. Он прав. Активность всегда оплачивается, любая. И когда деньгами – это, конечно, проще. Но когда только деньгами и всегда деньгами и больше ничем и никак, то это – ненависть, холод, серость и грязь. Отсутствие разнообразия, отсутствие солнца, отсутствие свободы.

Нет, я не хочу обратно в Москву. Я близко даже не хочу туда подъезжать. Может быть через год, но только не сейчас. Индусы, конечно, в массе своей – невероятные мудаки и те еще свиньи, но они хотя бы улыбаются… И к тому же сейчас я на море, лежу на песке, смотрю на фосфорицирующую пену лазоревого моря, пью свежие кокосы и ем спелые ананасы, и солнце греет меня, и впереди еще Андаманские острова, Таиланд, Сингапур, Китай, Монголия… Нет… Москва подождет. А там, глядишь, и переменится ветер.

(далее…)