Стройбат. Дети в СА ненавидели это слово. Город, в котором мы жили, был изначально поселением химиков. Город-тюрьма.
В средней Азии было вообще полно городов, образовавшихся вокруг разработок, например, урана, куда свозили репрессированных, офицеров из фашистского плена и вагоны немцев с Поволжья, благо добычей урана заведовало НКВД. Позже в такие города отправляли урок. Наш город условно делился на старый и новый. В старом жили сплошные химики, в новом – разбавленные. «Химики» — это люди, которые уже отсидели или выпущены досрочно, но возвращаться в культурные центры им до определенного времени запрещено. Химикам надлежало съезжаться из своих тюрем в некое место подальше от цивилизации и там селиться, отмечаясь каждый вечер у коменданта. Практически все они, в конце концов, забивали на посылки с родины и оставались на местных фруктах.
Прямо напротив одного из кварталов в старой части города стояла тюряга, старая, почти антик. Вокруг тюрьмы возносился высокий забор, с кривыми дырами между досок. В горах мало дерева, много камней.
Всю тюрьму было видно снаружи — с собаками, вышками, туалетами. Сквозь щели забора движения тех, кто находился внутри, когда ты шел мимо, казались замедленными. Для лучшей фиксации изображения нужно было встать под деревом смирно (чтобы сливаться с природой и не выпячивать призрачную свободу). Или воссесть Нероном на балконе, жевать виноград и без уколов жалости изучать жизнь на зоне — сверху. Только в старом городе никто так не делал.
Новую часть города строили для правления химического завода. Самая первая улица там была на 30 лет младше тюрьмы. Собственно, в новом городе была вообще одна улица. Ряды домов отличались только возрастом. Первый ряд — для правления. В домах второй волны иммиграции селились служащие высокой квалификации, дальше просто все подряд и их дети. Когда появились дети, стали нужны учителя. И дополнительный отряд милиции. Опорный пункт квартировался в моем подъезде.
Так вот, «стройбат» каким-то образом ассоциировался у тамошней молодежи с синей формой и замедленно шагающими собаками. На тупую шутку вполне годилось ответить: «Твоя мама — стройбат».
Чтобы закрыть дело о краже велика или вандализме в здании ПТУ, милицейский опорный отряд не бегал на территорию химиков. Он вообще никуда не бегал. В средней Азии жарко для бега, плюс 50 в тени. Но вечером, когда дети собирались потрепаться под ивами, отряд выходил на закрытие дела.
После шести мы предпочитали прятаться. Мы уходили на заброшенную почту (на самом деле она была недостроенной, но называлась заброшенной). Там мы рисовали на стенах людей в кимоно и это был наш спортзал. Или мы просто шлялись по этажам и громили осиные гнезда. Кто-то целовался на лестнице. Я выносила почитать эротические рассказы и врала, что переписала из Мопассана. Время от времени мы меняли места тусовок, перемещались всей разрозненной кучей за поля на канал или уходили в пещеры, в горы. Но были среди нас дети без интуиции, они оставались под ивами в огромных дворах нового города, играть в шахматы. Вот их и сажали за украденный кем-то  велик. Или за что-то еще.
Свидетельские показания по «велосипедным» делам давали мальчики и девочки, имен которых никто не знал. Вычислить, кто они, не представлялось возможным: открытых судов по детской мелочи не было. По более крупным делам заседания проходили, но на таджикском. Делопроизводство тоже велось на чужом языке. За малостью города правосудие творилось молниеносно. Абсурдность наказания за велосипед заставляло подозревать, что преступление было более тяжким. Дела обрастали слухами. Родители выходили заплаканными (обычно это не были семьи правления). Товарищей в ближайший месяц мистическим образом тянуло к зоне. Мы прилипали к дальним деревьям и смотрели сквозь кривые дыры в заборе. Фиг мы там кого видели. 
Иногда безымянные мальчики и девочки помогали найти тех, на кого милицейский отряд положил зуб. Иногда, говорят, что-то подбрасывали или писали нужные заявления.
Если в город приезжал кто-то новенький, мы без разговоров брали его в компанию. Мы оберегали его и никогда не рассказывали о приговорах на чужом языке. Бояться чего-то нельзя. Или это случится.

Когда в СА началась гражданская война, зону распустили. Не знаю, что стало с собаками. Наверное, их съели.

Земляну приснилось, что он ночью спускается вдоль узкого, заросшего густым лесом ущелья вслед за женщиной в красном платье. Они идут сквозь сумрак практически наугад, отдавшись животному чувству, инстинктам. Внизу и впереди ждёт море. Местами чаща, заросли расступаются над головой, по сторонам, и становится видно усеянное звёздами небо, а слева от силуэта горы – серебряный нимб, сияние восходящей за ней луны. Воздух прелый, насыщенный электричеством, и вдалеке над морем клубится серая масса облаков, сверкает гроза, рокочет глухими раскатами гром. В темноте совсем рядом с тропинкой то и дело кто-то шуршит, шевелится, от чего Земляна обдаёт волнами тревоги, страха. В какой-то момент он перестаёт замечать спутницу перед собой, начинает паниковать, поскальзывается, безуспешно зовёт, но всё же не решается двигаться быстрее. Ущелье распадается, раздаётся, путник выходит на узкую кромку сложенного из небольших камней пляжа к дышащей воде, звёздам и буре над ней. Оглядывается, окликает Алису. Потом обнаруживает кусок красной материи у самого берега, пристально смотрит, и ему кажется, что вдалеке в море плывёт человек. Мелькает очередная молния на четверть неба. Землян сбрасывает одежду, заходит в море, устремляется к горизонту. Теряет цель из виду, но в отчаянии гребёт дальше. Начинает ослабевать, захлёбываться, тяжело дышит, но кричит. В конце концов, задыхаясь, идёт ко дну. Падает вниз в густую вязкую тьму. Глотает воду, и она – как кровь на вкус. Вокруг всё пульсирует, взрывается, выворачивается, грохочет, хлюпает, свистит и дребезжит по всему спектру. Рождаются, вспыхивают из пустоты звёзды, роятся облака туманности, искры, разряды, частицы пронизывают пространство, тело Земляна. В среде проступают динамичные мерцающие узоры, всё перемешивается, разворачивается… Звёзды образуют молекулы, молекулы скручиваются в галактики и снова рассыпаются разноцветными брызгами, штрихами, мелодиями, аккордами… Появляется Алиса, огромная как созвездие Большой Медведицы, и прозрачная, как медуза. Она подхватывает Земляна на руки, раскачивает его, потом подносит ко рту, губам, облизывает и проглатывает. Он глохнет и слепнет, испытывая невероятную, потрясающую боль, ужас, чувствуя оцепенение, давление со всех сторон. Но через мгновение начинает всплывать, извергаться, расслабляясь. Открывает глаза на поверхности ровной, спокойной воды. Буря прошла, утихла. Над горами круглая яркая белая луна. Рядом мерно плавает на спине Алиса. Она берёт Земляна за руку и произносит: «Смотри, сегодня полнолуние. Давай к берегу, пойдём на стоянку, приготовим чаю, согреемся…» Вернувшись на твёрдую землю, двое подбирают одежду и замечают огонь неподалёку у входа в ущелье. Подойдя ближе, видят нескольких человек, разлёгшихся на туристических ковриках вокруг костра. Молча садятся к пламени, греются. Никто из присутствующих не обращает на вновь пришедших никакого внимания. Через продолжительное время по кругу начинает ходить глиняная трубка, набитая коноплёй. Как только трава в приборе заканчивается, подсыпают ещё. Кто-то принимается неумело лупить в барабан. Землян разглядывает людей и в одном из персонажей узнаёт Волшебника, который лежит чуть в стороне на надувном матрасе вместе с голой девушкой. Герой приветствует друга, они заводят беседу о пустяках. Но внезапно Землян осознаёт, что собеседник совсем не открывает рта, вообще не шевелит губами, и чужой голос звучит внутри его собственной головы. Земляна настолько поражает, впечатляет этот факт, что он просыпается.

Как назло, у Земляна снова вскочил огромный гнойный прыщ на члене. Правда на этот раз он не сильно стремился скрыть проблему от подруги, а, напротив, чувствовал, что именно с этой женщиной может обрести выход, освобождение из того кошмара, который в течение десяти лет омрачал его внутренний мир, угнетал психику. И внимательная девушка очень скоро обнаружила болячку.

— Что это? Ты болен? — спросила она серьёзно, строго как-то раз с утра, когда они нежились в постели, не спеша вставать.

— Не знаю. Наверное. — Землян с удивлением осознавал, насколько эта заурядная, обыденная ситуация важна для него, в голову пришла аналогия с открываемой бутылкой шампанского — так он себя почувствовал. Копившаяся годами энергия стремилась вырваться наружу в простых словах, признаниях, — Это происходит уже очень давно… Я никому никогда не говорил… Боялся, наверное, и стеснялся тоже… Мне вообще страшно… Постоянно…

— Вот глупый. Разве можно так к себе плохо относиться. Наверное, ты совсем себя не любишь, не ценишь, — Алиса была возмущена, но понимала свою ответственность. — Надо обратиться к врачу и всё выяснить, — и отправила бедолагу в клинику.

Землян концентрированно переживал всю глубину своего многолетнего страха и смущения. Он думал о том, что возвращается к моменту, в котором ошибся когда-то, и о том, какой сложный, путаный, тяжёлый, кружной внутренний путь, полный негативных эмоций, мыслей, был вынужден в результате проделать для того, чтобы, возможно, попытаться что-то исправить. Думал о том, сколько последствий вызвал такой незначительный, на первый взгляд, момент, пустяк. Ещё боялся, что его болезнь теперь совсем запущена, и ничего уже нельзя сделать. А врач посмеялся над ним. Только взглянул на поражённый орган и улыбнулся: «Ничего страшного. Это обыкновенное раздражение, воспаление сальных желёзок. Такое иногда бывает. Это сложным образом зависит от обмена веществ, питания, ритма половой жизни. Если хотите, сделаем анализы, чтобы вас успокоить». Он выписал копеечную мазь, которая могла помочь с прыщами, но пациент настоял на всесторонних анализах:

— А как же быть с преждевременной эякуляцией? Разве это не похоже на очевидный симптом какого-нибудь заболевания?

— Скорее всего, Вы сами в себе это развили. Ваш страх породил её. Так называемый психосоматический блок, зажим. У Вас подвижная, чувствительная психика, Вы крайне нервный, впечатлительный. Могу посоветовать почаще заниматься сексом. Когда нет такой возможности — мастурбируйте.

Землян сдал анализы и окончательно убедился, что здоров. Понял, что свою основную сложность выдумал себе сам, и она никогда не имела ничего общего с действительностью, всегда была лишь обманом, иллюзией, но при этом категорично, грубо влияла на личность, определяла восприятие, обуславливала реакции. Он внезапно увидел жизнь как сложный процесс возникновения, взаимодействия и разрушения множества таких призраков, галлюцинаций в своей душе, внутреннем мире. Он вообразил себя некой лужей, объёмом воды, покоящимся на лоне матери-земли, природы. И небо отражается в нём, а солнце согревает. Чувства, мысли, эмоции, любые информационные импульсы представились каплями дождя, которые, врываясь, с одной стороны, пополняют, обогащают, а с другой – нарушают равновесие, гармонию, и рябь, круги, волны бегут по поверхности.

— Полюби себя, — прокричала Алиса навстречу ветру, когда они с Земляном, лихие, разодетые неслись на её старомодном японском мопеде по улицам Города, легко объезжая неповоротливые автомобили, тормозящие в пробках, ныряя по переулкам, дворам. Девушка приобрела это необычное средство передвижения, для того чтобы не толкаться в метро, общественном транспорте, теряя драгоценное время и получая массу негативных эмоций, — Ты не уважаешь себя, делаешь хуже, страдаешь и в результате причиняешь боль другим. Только полюбив себя, ты сможешь стать счастливым сам и приносить радость остальным людям. продолжение

Сильные землетрясения мы обсуждали и, сняв напряг, травили истории. Наверное, с тех пор я люблю травить больше, чем смотреть телевизор.
Например. Одна кассирша считала зарплату. И тут началось. О деньгах трескотни всегда было больше всего. Представив себя у разрушенного дома, без зубной пасты и надежды на будущее, первым делом считали, во сколько обойдется дорога, и планировали, как распрощаются с азиатской мертвой долиной и адью отар-опа. Каждый придумывал уникальный способ не остаться безлавандосым. Землетрясение — шанс рвануть на большую землю. «В Россию», — говорили мы, и это было почти священно. Нельзя любить родину сильней эмигранта. У нас была поговорка «Самолеты отсюда не летают». Приезжавшие «посмотреть» застревали почти навсегда (почти, потому что в один момент все это кончилось, как до этого кончилась жизнь в России). Салаги страдали. Местные пахли местным кефиром, курили зеленый нас и не догоняли, почему оккупантов тошнит. Но зарплаты были большими. Квартиры… дайте две. По три не брали только потому, что это не приходило в советские головы. Загар появлялся в марте, фрукты в апреле. Кем бы ты ни был, ты работал раисом (босс). Местные читали с трудом. На большую землю в отпуск ты ездил не как с золотых приисков, но тоже ништяк. Скажи оккупанту через год, что где-то есть жизнь по талонам и без бассейна, он бы решил, что ты из Камбоджи или сектора Газа. И именно в этот, в этот самый момент салага становился дедом, и самолеты переставали летать. Послушно срываясь в небо с взлетной полосы, миражившей разогретым бетоном, самолеты застревали где-то в атмосфере, кружились над мертвой долиной и через 24 дня садились обратно. Ты ничего не мог с этим поделать. Глубокие слои твоей дермы уже пропитались натуральной фруктозой. И дедам в отпуске снились сны — крученая дорога в горах, жара, маки и унылая песня аллаху. Мы мечтали о родине, но возвращались в котлован в доставших горах. Каждый раз перед отпуском кто-нибудь говорил:
— Меня пригласили раисом. Новая лаборатория, в Новосибирске. От моей родины далековато, но лучше, чем здесь.
Вернувшись из отпуска в котлован, он прятал глаза.
— Не срослось.
Скорее всего, так и было. Срастись в России уже не могло. Далеко от социально-алхимической родины, в жаре и горах для каждого сосредоточилась маленькая свобода.

И деньги. которые все время норовило засыпать.
Так вот. Кассирша сидела за столом и считала зарплату завода. За зарешеченным окном на улице курили сотрудники. Кассирша насчитала уже до хрена. Тогда машинок не было, считали пальцами.
— Семьсотпятьдесят три, семьтпятьчетыре…
Чем тогда платили зарплату — тысячами, миллионами? Нифига, просто рубли. На столе лежали взъерошенные пачки и мелочь в коробочке. В подходящий момент затрясло. Кассирша испугалась. За окном завизжали на разные голоса, хотя на открытом воздухе тряска почти не заметна. Больше пространства, меньше ориентиров. Толчки растекаются по земле. Только в помещении, на сотворенном человеком фундаменте ты явственно чувствуешь, как почва уходит у тебя из-под ног. Твердые предметы беспорядочно разбегаются из точек, где им положено быть. И не за что уцепиться. Можно сесть в ожидании на деревянный пол.
Деды от салаг, думаю, отличаются, в основном тем, что у них уже созрел план отступления. Кассирша не была салагой, чтобы путать детские шалости с гневом господним, и точно знала, что следует делать, когда затрясет. Но едва ее тело почувствовало, что дело бензин, пальцы, делившие зарплату целого завода, разжались. Кассирша отбросила бабло и, поскальзываясь на лавандосе и меди, метнулась спасаться.

Не знаю, как она могла забыть про билет. По дороге она отцепила от стула старшего программиста и поволокла его за собой.

Над кассиршей на завтра ржал весь город. Кажется, по чину публичной персоны, прибавили денег к зарплате.

Вершины жизни окаймляя,
приду к тебе когда-нибудь,
Поскольку знаю — ты святая
И неизбежность мне не одолеть

В крови всегда твои ботинки,
И время плачет за тобой
Волнуясь, в перегонку стая,
Я наперегонки с собой летаю

Безскомпромиссный блеф, цыганка в свете (загадочный и тусклый свет)
Я жду тебя, как ждет монету нищий, сидя на проходной, у входа в альтарь, наклонившись и читая свои теплые и никому не нужные мантры.

Производство страха

Мыши боятся веревки. Не все мыши, только те, на которых однажды нападала змея. Увидев веревку, черпанувшие грызуны истерят, начинают метаться, визжать и прыгать и, если их не прижать к земле чем-нибудь мягким, легко размозжатся ап стену.
Подростком я жила в СА (Сейсмоопасная Азия). В кино землетрясение снимают почти похоже на жизнь: ватные камни начинают валиться, изображение — вибрировать, за кадром играет страшная музыка и овалы испуганных лиц плывут не в такт с компьютерным задником.
До землетрясения в Степанакерте репортажей про засыпанных домами людей по телевизору не показывали. Толчки, разрушившие до фига пространства (Кайраккум, Чкаловск, еще один город и несколько кишлаков), докатились до нас поздно ночью. Мы знали, что эпицентр был где-то рядом, но до утра никто не имел понятия, где. Мы давно не выскакивали на улицу в ночных рубашках, но когда начиналось, косились на косяки и думали, что в целях безопасности неплохо бы оторвать зад от стула и занять место в дверном проеме. По конструкции сейсмо домов это было самое крепкое место. Никто не проверял, но по логике так и есть. В нашей квартире над двумя дверьми висели большие глиняные часы. Мы начинали ржать. Мы не знали, кто под какой косяк побежит. Народу много, косяков мало. У каждого в доме была своя почетная трещина на стене. Мы любили собираться друг у друга в гостях. Все давно привыкли к железным сваренным скобам, скреплявшим углы. Железные углы нельзя было заклеить обоями. Торчащие дюпеля рвали бумагу. Если страх все время с тобой — это уже любовь. Кто-нибудь помнит фильм, где Пьер Ришар и Орнела Мути сидят — он в ванной, она в унитазе, а вокруг после пожара рушится дом? Санузел безопасное место. Никто никогда не видел инструкции по эксплуатации землетрясений. Чаще всего мы строили планы: что из имущества хватать, что оставить. Если пролямзишь что-нибудь нужное, подведешь товарища. Паспорт и ордер завалит обломками. Без кастрюль и спичек не сможешь пожрать. Почему-то никто не думал о том, что его расплющит. При штучном перечислении оказывалось, что для жизни после того, как расплющится все, необходимо слишком много вещей.
Одна оккупантка из России приехала в СА в сезон дынь. Она ела их увлеченно, как Нуриев танцует балет. Однажды за едой, она нахмурилась и стала оглядываться за кресло. Она решила, что дети качают мебель своими руками из баловства. Она закричала: «Прекратите там!» и спокойно доела дыню.
У нас не было пенсионеров, и с детьми не сидели бабушки. Но иногда они приезжали в гости. За несколько часов до 9ти бального землетрясения в Кайраккуме одного гостевого деда увела в поле кошка. Разрушенный дом рассыпается вокруг себя на две трети своей высоты. То есть, если рядом с пятиэтажкой стоят еще две, бежать тебе некуда. Дома специально строили на расстоянии, между ними оставляли огромные дворы. Кошка разволновалась к обеду и к вечеру скоропостижно сошла с ума — она кидалась на дверь и орала. Дед не знал, чем ее успокоить, он открыл дверь и побежал провожатым. На середине кукурузного поля, семеня за кошкой, он вдруг ненароком вспомнил, что животные чувствуют приближение катастроф. А дети — нет. Нелепый страшный гул в атмосфере затих. Гул затихает в тот момент, когда хрен — насос. Компьютерный задник уже завибрировал. Дед не вернулся к домам. Он сел в посевы, ждал и вытирал слезы кошкой. Великое обрезание истиной сошло на него. До разрушения Кайраккума он не знал, что катаклизм приходит без Рахманинова за кадром.
О том землетрясении тогда не сказал ни один телевизор. Остатки почти трех городов и нескольких кишлаков сравняли экскаваторами, не разбирая завалов.

а ведь когда-то давным-давно, когда еще все было сложно и непонятно, можно было сесть на ракету и улететь. далеко-далеко, на луну!
можно было улететь на луну и ходить по ней медленно поднимая ноги. там низкая гравитация и с ней можно было играть часами.
или найти на луне новых людей. или деревьев. и пытаться с ними подружиться.

а можно было, ммм… можно было взять и улететь в другое время, когда вокруг все уже мрачно и постоянно дождь. серое небо, старые дома, которые строили еще ТЕ люди, которые еще не боялись жить и строили дома.
иногда строили хорошо и дома стоят аж до сих пор, даже когда всем плевать. некоторые стоят лучше, некоторые конечно же хуже, но стоят. и в них даже можно жить.
а если хочется погулять, то надо взять зонтик, чтобы не вымокнуть под этим мерзким вечным дождем из серого неба, и бежать, бежать от дома к дому, от дома к дому прижимаясь к стенкам, прячась, чтобы кто-нибудь не увидел случайно.

вспоминать всякие «фаллауты» и книжки из разряда «Элитный киберпанк». знали бы они, каково оно будет на самом деле — они бы не писали такую ересь.

а можно было и просто забраться в ракету и лечь там спать. или сидеть и думать про всякое. а потом выйти и пойти домой глупо улыбаясь. главное, чтобы никто не догадался, что перед ним — космонавт.

Я в Гималаях, в центре живых и рваных самых высоких на свете гор, там, где проще встретить шамана бон-по, чем простого смертного, где не успеваешь утром открыть глаза, как становится понятно, что ты давно уже не спишь. Сижу в полуразрушенном глиняном домике, куда странная тибетская женщина поставила четыре доисторических компа, подключилась по диал-апу и назвала все это «интернет-кафе». Отсюда я пишу вам этот пост, потому что чувствую, что там, где вы сейчас читаете это, происходит более трудная битва, чем та, что я вижу и чувствую здесь.

Здесь уловок значительно меньше, чем там, где вы. Прямо с утра, когда в мой барак проникают первые осколки ослепительно голубого неба, мне сразу же есть чем заняться, и эти горы, эти люди и это напряжение в воздухе не оставляют никаких шансов на тоску и скуку, которые часто преследовали и нередко брали меня в окончательный психический плен, когда я жил в Москве. Сейчас все гораздо сложнее и хаотичнее, в меня проникают такие громкие звуки и пронзительные токи, что нужно много сил, чтобы в них разобраться и расшифровать их послания и делать что-либо внятное. Но там, в Москве, в постоянном ощущении грязного плотного колпака, накинутого на небо, было труднее разобраться, потому что сквозь колпак в меня почти ничего не проникало.

Я каждую неделю, а иногда и чаще захожу в Блог Перемен, и вот как я вижу его отсюда, с высоты более 3 000 метров над уровнем моря: Блог Перемен – это шаманский блог. Сюда все реже и реже пишут случайные прохожие и все чаще записи принадлежат по-настоящему избранным.

Вениамин Бог и frd – оба они в своем роде шаманы, оба они знают нечто такое, что позволяет им, находясь глубоко в контексте всеобщей глухоты и слепоты отупляющих мегаполисов (Москвы и Минска) рождать неординарные, сверхчеловеческие, запредельные идеи, переживать необычные опыты и фиксировать их в своих постах.

В последние пару недель (после того, как мы сделали шаманов А.Кашпуру, Декабре и Кая админами) в Блоге Перемен зарегистрировались около десяти новых пользователей. Все они, очевидно, собирались написать что-нибудь, когда регистрировались (потому что больше и незачем здесь регистрироваться комменты можно писать и в анонимном режиме, никаких рассылок регистрация в Блоге не предусматривает и т.д.). Но пока так и не написали. И я представляю себе ощущения многих из этих зарегистрировавшихся людей: вроде бы что-то хотели сказать и написать (потому что что-то такое, возможно, почувствовали, читая этот Блог, получили отсюда некий «вызов») и вот вдруг столкнулись с тем, что не понимают, что писать! Потому что, например, слишком уж неопределен здесь «формат»…

А каков «формат» вашей жизни?

Вы считаете себя музыкантом? Бизнесменом? Поэтом? PR-Менеджером? Фотографом? Студентом? Все эти определения, конечно, ерунда, бред, порожденный страхом. И то, что вы тут зарегистрировались – знак, что вы в курсе того, что это – бред. Пусть это промелькнуло неосознанно и так быстро, что вы, может, и не заметили, но вам был брошен вызов, и вы его приняли. Вызов найти себя настоящего (не менеджера, не музыканта, не студента), найтись среди постоянной гонки позиционирования в контексте огромного прожорливого мегаполиса. Найти себя настоящего, а значит – стать шаманом, позволить явлениям природы пробиваться сквозь вас и тем самым получить дар менять себя, менять мир вокруг себя и преобразовывать жизнь. Недетский вызов…

Сначала вы чувствуете перемены пассивно, и после этих «пассивных перемен» вам остается только удивиться: ого, а ведь оно меня тут как-то поменяло! И это удивление уже само по себе делает вас шаманом. Несколько раз вы удивляетесь так, рассказывая о пережитом вами опыте (например, здесь в Блоге Перемен). А потом вдруг происходит вспышка и вы понимаете, что перемены-то уже не просто имеют вас, а – исходят от вас, вы их научились ловить за хвост, актуализировать… И так – до абсолюта, до волшебства.

Но начинать надо всегда с малого и продолжать постепенно. А малое – это, например, просто начать писать – не задавая не нужных вам на самом деле вопросов про формат и форму. Важно содержание, и если оно есть, то оно само выльется в нужную ему форму. Содержание может быть любым, главное, чтобы оно было. А оно есть всегда. И оно будет явным, если не задаваться лишними и тормозящими вопросами, навязанными страхом прожорливого социума, тем самым колпаком, о котором я писал вначале…

Actions will bring good fortune! И перемены пойдут!

«Не у каждого ведь есть такая возможность – бросить все и уехать на год или хотя бы на пол года путешествовать. У кого-то нет денег, кто-то учится… разные бывают обстоятельства», — так сказала мне вчера Элоди, француженка, с которой мы познакомились в Манали. Эта реплика была ответом на мою тираду насчет того, что я с трудом понимаю тех, кто с головой ныряет в офисное блядство и, как угорелый, забывается перед монитором (я уже писал несколько раз об этом и о том, почему такое происходит с людьми). Но вот это типичное «не у каждого есть возможность» заставило меня еще раз хорошенько задуматься и выудить из глубины себя несколько простых и понятных мыслей на эту тему.

Я в обилии сейчас наблюдаю разного рода путешественников – дауншифтеров, туристов, наркоманов (приехавших в Индию за легким стаффом), фотографов, треккеров, спортсменов, христианских миссионеров… И вот что я подметил: многие из них не дают себе даже повода, чтобы опомниться и осмотреться и понять, где они, собственно, находятся и что они такое в этом мире вообще. Они едут из города в город, разглядывая и фотографируя достопримечательности, тратят силы на треккинг и рафтинг, рассказывая потом друзьям и родственникам, как это было «удивительно» и «красиво», курят гашиш, ночи напролет, втыкая на транс-вечеринках, пытаются обратить индийцев в свою веру… Но они при этом совсем забывают о своей жизни. И это на самом деле – основная, хотя часто скрытая от них самих, цель их путешествия: спрятаться от жизни в галопной гонке трипа. В этом смысле они ничем не отличаются от офисных рабов, тоже спрятавшихся за своим монитором и должностными обязанностями от самих себя, от своей подлинной жизни. Ведь у этих туристов, треккеров etc. даже нет по сути никаких впечатлений от того, что они мельком видят, поднимаясь, например, на вершину горы или передвигаясь на джипах из города в город. Все эти их эпитеты – «удивительный», «прекрасный», даже новое английское словечко, взятое из хинди (или даже из санскрита) – «шанти-шанти» — все эти слова, которые они употребляют, сидя в интернет-кафе и общаясь с друзьями по скайпу, отдают замшелостью и ровным счетом ничего не выражают. Почему же они употребляют их? А потому что им и нечего выражать… Они ничего не видели.

Вся эта индустрия путешествий (я говорю в том числе и о самостоятельных путешествиях, и о дауншифтинговых отъездах в понимании большинства, а не только о безобидном агентском туризме) отлично определена и обозначена журналами типа GEO: не хочешь вписываться в офисную парадигму – езжай куда-нибудь. Но между этими двумя вариантами можно поставить знак равно.

А теперь самое простое и, казалось бы, всем известное.

Настоящее путешествие происходит с человеком всегда и везде. Это путешествие называется словом «жизнь». Не обязательно никуда ездить, чтобы совершать это путешествие, главное – не бояться и не прятаться от него, главное – прислушиваться к самому себе, присматриваться к тому, где ты сейчас находишься и что ты, собственно, такое. Постоянно. Всегда. И тогда ты – путешественник.

Для меня мой отъезд из России – это не попытка забыться и убежать от себя, а наоборот – способ опомниться, осмотреться и понять, что я такое… Этой цели способствует в пути все: отсутствие рядом говорящих все время на твоем языке людей (начинаешь лучше слышать то, что внутри), мучительно долгие автобусные переезды из одного города в другой (начинаешь глубоко понимать, что сознание важнее ощущений тела), отсутствие привычных дел, привычного комфорта, постоянных занятий – все это и многое другое взламывает застывшие коды, пробуждает уснувшие способности, скрытые силы и открывает захлопнувшиеся когда-то двери восприятия.

Сегодня ночью мы едем в Ладакх, в горы, туда, где плохо с горячей водой, электричеством и интернетом, но где живут святые люди. Наверное, это будет поездка на месяц, и может быть я опомнюсь и осознаю для себя нечто важное… Хотя «помнить себя» не может быть совершённым процессом, это то, что должно длиться всегда. Всем удачных путешествий – внутри, а заодно и снаружи, если есть в этом необходимость.

ok, друзья мои, сегодня в блоге перемен я пишу о своей смерти. кому-то из вас возможно пригодится эта информация, кому-то я надеюсь будет просто интересно. для меня же это событие стало одной из перемен, из-за (благодаря) которой я теперь тот кто я есть.

все происходило ночью, часа в два дня, пока я спал. я стоял посреди проспекта недалеко от дома, мимо проезжали машины, а мой лучший друг держал пистолет у моего лица. через секунду он нажал на курок. я не слышал звука выстрела, не видел пули. легкая волна покачнула меня назад, и я стал стремительно проваливаться вниз. за первую секунду я успел подумать о том, что мои родители будут переживать, о том что не понимаю почему мой лучший друг захотел моей смерти, и почему он с таким хладнокровием убил человека посреди улицы в два часа дня — вокруг ведь куча народу. было очень страшно, но я с усиленным любопытством старался запомнить все происходящее. я падал и кричал, я понимал что кричу я, но голос был совершенно чужой, незнакомый. я летел вниз по белой трубе, а вокруг, по периметру, на полочках стояли картинки/фотографии из минувших дней, вся прошедшая жизнь. мне казалось, что падать придется долго, но вдруг все пропало, и перед глазами остался лишь детский рисунок. на белом листе неумелая рука мелками нарисовала лужайку и белую лошадь. и ничего. я был абсолютно шокирован, мысли спотыкались друг об друга. я умер?так вот она какая чтопроисходит? лошадь.так будетвсегда?что это значит?лучшечем ад. теперь у меня есть вечность чтобы подумать.

нет, это был не сон. во снах меня тоже убивали. три раза. мечом в голову, машиной и не_помню_как. но я просыпался, думал ‘ого’, шел пить чай и ехать в универ и нормально.
в этот раз я проснулся и боялся открыть глаза. я не знал, что увижу. я был неподвижен, а в таком состоянии сложно понять что происходит. я поднес занемевшую руку ко лбу, туда где должна была быть дырка от пули. в этот момент решалось все. я дотронулся. дырки не было, но лоб казался очень необычным. наверное, дотрагиваясь наконец до руки или ноги, которая долго была в гипсе, человек испытывает похожие чувства. мне ничего не оставалось, как открыть глаза. ха, я был дома, абсолютно мокрый, родившийся заново. новый. я неумело поднял свое тело и пошел пить чай. а потом поехал в универ.

Многие забыли, что красная магия действует куда как сильнее черной и белой. Но вглядитесь в эти глаза. Они врут? Или вы все еще не отвели своего взгляда?

— В ретортах памяти стоит полночный гул. Как будто призраки вернулись с новой пьянки. Пронизан страхом и любовью, юный Малx подобен узкому беззубому слепцу.

Апокриф смелости, переизбыток срама

ОМ, моя свастика, ОМ, моя радость,
В поле пречистая дева бродила
ОМ, твердой поступью, ОМ, лунным ветром,
Мы начинаем продыхивать светом.

И растворившись среди диких лютиков,
Нежных фиалок и свежих подснежников,
Мы отворяем двери сомнениям
Как неизбежности

ОМ и АМИНЬ

гулял пару дней назад около дома, увидел на стадионе белый куб без опознавательных знаков. даже не знаю, как к этому относиться..

(далее…)

tribambuka

Сегодня читаю вот это, того же автора, что и вчера. Если преодолевать без особого внимания особенно наркоманские и, в общем, оттого бессмысленные главы, то очень информативно.