21 июля 1882 года родился Давид Бурлюк, один из основателей русского футуризма

В середине 60-х годов уже немолодой Давид Бурлюк по приглашению Союза писателей последний раз посетил коммунистическую Москву – ту самую, которую еще сорок с лишним лет назад прославлял в своих агитационных произведениях. Зайдя в недавно отстроенный музей им. Маяковского, он так и не обнаружил даже упоминания о своем вкладе в становление поэта. Он раздосадованно сказал жене: «Они забывают, что рядом с такими великанами как Маяковский были маленькие букашечки вроде меня. Как же так? Талантливый поэт, не спорю. Но ведь это я его создал! Без меня он был никем! Я был создателем всего этого! И ничего, ни слова обо мне…».

На многие годы его имя было безнаказанно забыто. Как и многих других «неудобных» творцов художественного слова, в российскую действительность, а затем и в поэтические сборники, хрестоматии и школьные учебники Бурлюка вернули лишь в эпоху гласности – в конце 80-х – начале 90-х годов. Но можем ли мы даже сейчас сказать, что точно понимаем роль основателя русского футуризма, собравшего вокруг себя как абсолютных гениев (Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова), так и таких талантливых и не менее примечательных поэтов, как Алексей Крученых, Василий Каменский и Бенедикт Лившиц?

Давид Давидович Бурлюк появился на свет 1882 года в семье харьковского агронома-самоучки. Подобно своим братьям, Владимиру и Николаю, он всерьез увлекся живописью и намеревался стать художником.

Вместе с братьями Давид Бурлюк принимал участие во многих выставках, даже импрессионистических. Харьковские критики ехидничали: «Бурлючье племя! Когда входишь на выставку, то получаешь впечатление, что кроме Бурлюка здесь никого нет. И кажется, что их много: десять, может, двадцать Бурлюков».

Планам чуть было не помешала трагедия: во время одной из детских забав Бурлюк потерял левый глаз. Спустя несколько лет уже подросший Бурлюк отправился в столицу поступать в Академию художеств. Председателем комиссии был сам Илья Репин, признавший незаурядные способности юного подмастерья, но посмеявшийся над его самонадеянностью. Однако поражение лишь раззадорило одноглазого юношу. Он твердо решил стать известным, но и самобытным художником — не «вторым Репиным». Читать дальше »

(посвящено Таде Маргарите Ионовной)

Фото: MedoRRa/Flickr.com

Родилось новое солнце. Это солнце никого не грело, кроме себя самого, и к себе никого-никого не подпускало…

«Мне хорошо, — говорило солнце. — Мне тепло и уютно, я грею себя, и я не желаю, чтобы тепло это распространялось на кого-то ещё».

И это было верно… Вокруг солнца действительно было тепло и уютно, но стоило к нему кому-то приблизиться — из нежного тепла тут же образовывалась испепеляющая ярость.

«Верно ты родилось в странном месте, — сказала как-то солнцу мудрая звезда. — Ты одиноко, вокруг тебя ни единой планеты, ни единой звёздочки… Тебе, наверняка, грустно и одиноко».

«Ничего подобного, — ответило солнце, — мне абсолютно никто не нужен, я вполне самодостаточно, у меня есть моё же тепло, и тратить свой свет и своё тепло на кого-то по меньшей мере глупо».

«И тебе нисколечко не скучно? — удивилась мудрая звезда, — неужели ты настолько эгоистично, что не возникает и желания согреть, приласкать кого-то своим теплом?»

«Если это кому-то необходимо, пусть обращаются к другому солнцу», — важным тоном ответило новое солнце, и ответ этот дал понять мудрой звезде, что такое солнце исправит лишь чудо. Читать дальше »

Михаил Гиголашвили родился в 1954 году в Тбилиси. Окончил филфак Тбилисского Университета. Преподавал в вузах Тбилиси. Кандидат филологии. С 1991 года живет в ФРГ, преподает русский язык в университете земли Саар. Его роман «Чертово колесо» (о развале СССР и о наркоманах в Грузии конца восьмидесятых) в 2010 году вызвал много разговоров, а также вошел в шорт-лист премии «Большая книга» 2010, однако в итоге премию дали почему-то не ему. (О неисповедимости решений большекнижников уже не раз говорил.) Что думает Михаил Гиголашвили по поводу всех этих тем, поднимаемых нами здесь, в Неудобной Литературе? Читаем.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Нет, таких людей сегодня среди моих знакомых и друзей нет, хотя раньше, во время моей советской жизни в Тбилиси, таких людей было немало.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Думаю, что никаких запретных тем и граней в литературе нет (имею в виду настоящую литературу, а не созданную на потребу, с целью успеха и т.д.). Даже наоборот – писатель как раз и должен освещать такие ниши и уголки сознания личности или общества, которые малоизвестны широким массам (или известны, но они этого не осознают). Всё зависит от того, как писатель решает задачу, в каком облике предстает перед читателем то или иное «преступление и наказание». Тут именно интонации очень важны: негатив можно смаковать, а можно и выворачивать наизнанку, обнажать до дна, страшного и пугающего.
Если привести пример с моим романом «Чертово колесо», то около полутора лет я не мог найти для него издателя, отказы были такие: «проблема наркотиков опасная, с ней лучше не связываться, разве это актуально для России» и т.д. А когда роман вышел, то мне стали приходить по электронке письма от людей, которые пишут, что они специально дают читать этот роман подросткам, чтобы те поняли, какое это смертельное болото, чтобы ужаснулись и отшатнулись, чтобы поняли, что это опасная болезнь, от которой лучше быть подальше, как от всякой болезни. Читать дальше »

Уважаемые читатели Перемен! Сейчас у нас идет переезд на новый сервер. Поэтому временно не работает раздел Радио и некоторые другие страницы тоже могут отображаться некорректно. Просьба отнестись к этому с пониманием, неполадки будут устранены в ближайшее время.
Будем благодарны Вам, если сообщите о возможных неполадках в комментариях к этому посту или по почте. (Не исключено, что о некоторых проблемах мы еще не знаем. Заранее спасибо!)

По той же причине переезда Календарь Олега Доброчеева на предстоящую неделю опубликован будет пока что здесь, а не в своем обычном месте.

Вот он:

Календарь перемен (18 – 24 июля 2011 г.)

Зона нестабильности, которую мир проходил в последние две недели, заканчивается. Она характеризовалась трагическими катастрофами на воде под землей и в воздухе, а также досадными неудачами в делах. Теперь наступает время, когда есть все шансы поймать удачу и сделать то, что не складывались раньше.

Однако надо иметь в виду, что на ближайшей неделе есть два дня, в которые надо быть предельно осторожными. Это понедельник 18 июля, завершающий предыдущую нестабильную зону, и пятница 22 числа, когда неприятности могут вернуться, что может оказаться особенно болезненно на фоне зеленого коридора, который в целом предоставляет эта неделя. Не расслабляйтесь в эти дни.

Что же касается остальных дней недели, то трудно сказать, в какой из них повезет каждому конкретному человеку. Можно только сказать, что по крайней мере один них будет вашим. Тут каждый должен почувствовать свой шанс и действовать. Вообще эти зеленые дни будут напоминать пятницу предыдущей недели: все вроде складывается хорошо, но и – как будто что-то мешает, возникают трудности, которые надо преодолевать. Ну, придется преодолевать, ничего. Во всяком случае, любой из этих дней будет лучше тех, которые мучили многих на предыдущей неделе.

Многоликий Мишенин. Фото: Даша Ястребова

На днях я получил письмо от Димы Мишенина, в котором он сообщал, что желает выйти из творческого кризиса и вновь начать писать для Перемен. Он в очередной раз выражал уже давно знакомые мне свои сомнения в необходимости писать (ведь, как он полагает, в наше время литература никому не нужна). И изъявлял желание снова поговорить об этом и, в частности, о Неудобной Литературе. (Напомню, Дима Мишенин — автор одной из первых книг Неудобной Литературы, мотоавтобиографического романа в новеллах «Мотобиография».)

Я пребывал в некотором цейтноте по причине скоропалительного отъезда на дачу и совершенно не имел времени вести диалог, однако решил взять у Димы интервью, зная, что от него всегда можно ожидать нового поворота темы и необычного взгляда на, казалось бы, уже известные и уясненные вещи. В том числе, рассудил я, Дима мог бы внести интересные ноты и в разговор о Неудобной Литературе. Чтобы не терять времени, я без предупреждения задал первый вопрос:

— Дима, а что такое Неудобная Литература, как ты это понимаешь?

— То, что печатают по максимуму в интернете и по минимуму в бумажных СМИ.

— Я думаю, что это не так. В интернете ведь действительно полно всякой ерунды, которую авторы этой ерунды гордо называют «литературой» (или хотели бы называть, но немного стесняются). А Неудобная Литература — это не ерунда, а действительно хорошая проза, по тем или иным причинам обойденная вниманием издателей, критиков и в итоге — многих читателей. Откуда у тебя такое странное представление, которое ты озвучил? Получается, ты совсем не читал то, что я пишу в Хронике Неудоблита, и не в курсе, как я объясняю этот проект?

— У меня свой взгляд и весьма практичный. Это определение мое и для меня. Я не претендую на объективность. Только идиот или человек, который никогда не ел наркотиков, может на нее претендовать в нашей вселенной, полной парадоксального хаоса. В бумажном издательском деле также издается масса ерунды. Он ничем не отличается от интернета. Это братья близнецы. И в неудобной литературе, которую собираешь ты, ее не меньше. И я не исключение.

— Ну то есть ты считаешь, что пишешь ерунду? Ну, а зачем тогда пишешь? Читать дальше »

Алиса Ганиева удивительна. Богиня современной российской литературы, так я бы предложил именовать ее отныне всем литературным критикам и прочим литературным людям. Потому что только боги умеют так удивлять. В 2009 году в номинации «Крупная проза» премии «Дебют» победил Гулла Хирачев. Его повесть «Салам тебе, Далгат!» о современном Дагестане весьма впечатлила членов жюри, заставила их если и не облиться слезами, то по-хорошему удивиться уж точно. Еще больше они были удивлены, когда во время церемонии награждения вдруг выяснилось, что автор повести — прекрасная юная девушка Алиса. Сегодня почитаем ответы этой прекрасной юной девушки на вопросы Неудобной Литературы. Наверняка, своими ответами она тоже кого-нибудь приятно удивит. Да и вообще, я уверен, что Алиса Ганиева еще не раз удивит нас всех и покажет себя в своих самых невероятных аватарах.

Фотосессия для журнала «Сноб». Фото предоставлено Алисой Ганиевой.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Труднее всего писателям, стертым сначала возвращенной, а потом коммерческой литературой. Писателям с сильно задержавшимся, а то и несостоявшимся дебютом. Один критик поколения Льва Аннинского (его зовут Владимир Козаровецкий) настоящий нонконформист, конфликтовавший с советской цензурой, а потом не вписавшийся в литературную элиту новой России, долгое время собирал рукописи таких вот непечатных писателей. На сегодняшний день у него набралась целая стопка. Авторы текстов – уже старики, без всяких амбиций, закаленные годами работы в стол. Впрочем, кое-что сдвинулось, кого-то из них (фамилий я, увы, не помню) собирается печатать «Новый мир». Дойдет ли дело до книг – не знаю. Конечно, сейчас намного актуальнее литература «молодая» — речь даже не о возрасте авторов, и даже не о степени злободневности (которая только губит), а об адекватности времени. То, что скандально-андеграундная литература, относительно популярная в 90-е (Егор Радов, Игорь Яркевич и др.) сейчас абсолютно не востребована, вовсе не трагедия, а закономерность. Соответствие, а вернее, интуитивное предугадывание литературного контекста, эпохи, доминирующего большого стиля – все это порой играет гораздо бОльшую роль, чем словесное мастерство в чистом виде. Читать дальше »

Нет, не песни бабки моей Мариулы,
Не сказки дядюшки Римуса,
Просто сводки. Но хуже которых нет.
И просто водная гладь без примет.
Была подлодка. Она утонула.
Теплоход был. Он опрокинулся.

Буквально сразу нашли причину,
Кто бы чего ни впаривал.
Судно бесстрашно покинуло порт,
Крен имея на правый борт,
Так что первый же самый вал – опрокинул.
И стала тонуть «Булгария».

Руина. Старуха в маразме лютом.
Вся рассыпАется – тронь чего.
Господи, боже мой! Что за муть!
Разве это и значит – «стала тонуть»?
Всего какие-то три минуты –
И кончено. Да, все кончено.

Иллюминатор черен как дуло,
Плюется придонным силосом.
Потому что понятно: камнем на дно,
А на дне, понятно, черным-черно.
Подлодка была. Она утонула.
Теплоход был. Он опрокинулся.

Три минуты. Немыслимо! Ступор. Тупка.
Так, по памяти, у «Титаника»
ЭТО длилось два с половиной часа,
Ну а в три минуты – кого спасать?
Ни одной не спустили на воду шлюпки!
Даже музычку, мать их, в динамиках

Не успели вырубить – так он жадно
Всасывал реку корпусом.
А вроде окошком чуть зачерпнул
Волжскую клейкую эту волну,
Но все уже – мигом созрела жатва.
И жнец над работой сгорбился.

Конечно, «Титаник» – оно не в тему.
Там был океан и айсберги.
И главное, сам этот пароход.
Новый. С иголочки. Только вот
И наш был не из папируса делан,
А скончался при первом же насморке.

Ну, в смысле – дождике. Моросило.
Ветер. Гром погромыхивал.
И с палубы внутрь увели детей,
В Музыкальную комнату, чтобы те
Не промокли. Но тут и пришла та сила,
Что всегда приходит ex nihilo.

Из ничего. Не от мерзкого черта,
И не от пастыря доброго.
Или же это их воля видна,
В том, что слегка перелили говна
В септик (в бак!) по правому борту?
И то же самое – с топливом?

В том, что ушли на одном моторе,
Что мастерА – те еще?
Что безопасней плавать в гробу,
В ванне чугунной идти наобум
По синему морю, чтоб, значит, вскоре
Момент опробовать кренящий?

Хорошо. Пусть и впрямь была дрянь погода,
Доброхот нам заметит въедливый.
Только если надо судить по уму,
Надо б сказать доброхоту тому,
Что, как видно, баржи с врагами народа
Затапливались помедленней.

Шла недолго она от местечка Болгар.
У Сюкеево ласты склеила.
Но все еще можно купить билет
На сайте судна, которого нет,
И поплыть прогуляться – с чувством и с толком,
Плюя через тросы леера.

Можно торчать у ящика снуло
Или там, починяя примусы,
Никого не трогать. А только, блядь, –
Уже как-то и нечего починять.
Была одна страна. Утонула.
И другая – считай, опрокинулась.

На дне мы теперь. Все ДАВНО на дне мы.
И вот наш корабль расколотый.
Для рыб, для ныряльщиков – самый вид
Приятный. И только у нас свербит
Что-то там в головах, беззвучно и немо.

Что-то из Музыкальной комнаты.

12 июля 2011

От редакции:
Как и было обещано, Перемены публикуют рассказ Юрия Милославского «Последний год шестидесятых», вошедший в книгу «Возлюбленная тень», выпущенную недавно издательством «АСТ» (в редакции Елены Шубиной). В книжной версии публикуемого рассказа из него изъяты особые примечания, т.к., по словам автора, в книге они были бы неуместны: «они представляют собой нечто вроде дополнительного документального рассказа-спутника в виде ‘ученой статьи’. Все вместе выглядит иначе». И действительно, сам рассказ, лишенный этих комментариев, содержит для неосведомленного читателя (а именно, для большинства читателей младше 40 лет) много неясного. В то время как комментарии раскрывают дополнительное историческое, историко-культурное расширение рассказа и позволяют читателям моложе сорока не только воспринять нюансы повествования, но и узнать много нового об эпохе 60-х. С другой стороны, тем, кому за сорок, эти саркастичные комментарии будут, несомненно, интересны тоже — если не с познавательной точки зрения, то с «узнавательной». Поэтому мы настоятельно рекомендуем при ознакомлении с рассказом не пренебрегать расположенными сразу под ним комментариями, а также авторским предисловием к ним. Кстати, в Сети комментарии (как и основной рассказ) никогда не публиковались, так что в своем роде это премьера.

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ШЕСТИДЕСЯТЫХ

Ехали с неудобствами. — Всякий раз, когда поезд останавливался, — грубовато, с преизбытком непоглощенного хода, который тотчас же и разрешался во взаимных толчках вагонов, — от арьергардного к головному, — купе Г. В. Анциферова непременно оказывалось в таком соотношении с одним из перронных фонарей, что исходящий от него луч, проходя сквозь расселину оконных занавесок, в точности упадал на лоснящийся принц-металл подстаканника, отражаясь при этом от барельефной виньетки с изображением восточного полушария Земли, над которой парили искусственные спутники; свет отбрасывало прямо на раздражительно зажмуренные глаза Геннадия Васильевича. И в самое же мгновение остановки принимались громко шуршать, двигаясь по столешнице, упакованные в особенную, «эмпээсовскую» /1/ бумагу, порции прессованного сахара; а во время пути то и дело побрякивала не извлеченная ложечка, проворачиваясь и смещаясь в пустом стакане. Читать дальше »

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

***

Анциферов заснул лишь к трем, а подняло его в начале седьмого.

Перекуренный со вчерашнего, взвинченно-вялый, он рыскал в своем чемоданчике, доставал мыльницу и прочее.

Сосед спал как-то полуничком, одеяло служило ему набедренною повязкою. На черноватой руке его с нагнетенным трицепсом низко сидели прямоугольные золотые часы, повернутые циферблатом к запястью.

Позавтракал Анциферов остатками пряников и двумя из шести конфет «Птичье молоко», что подсунула при укладке жена Света. Несъеденные конфеты он забрал было с собою, но тотчас же исказился — и организовал их группкою на соседской половине столика. Читать дальше »

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

***

— Идем! — просительно заорал некто рослый, с широкими краснопупырчатыми щеками. — Давай, ладно? Кончай тянуть с клопа резину.

— Кричит, — сказал сосед Геннадию Васильевичу. — А на самом деле тихий пацан. Да?

Краснопупырчатый хмыкнул, условно замахнулся на соседа, который в свою очередь понарошку применил какой-то бойцовский прием, отчего оба они хохоча повалились в изножье анциферовской постели.

— Самбист-самоучка, — тужился сосед, силясь подломить краснопупырчатого перехватом под локти. — Мы таких самбистов имели…

— Водолазку новую покурочишь, бес!/40/ — краснопупырчатый рывками торса стряхивал соседа на пол.

Состязание окончилось вничью, и борцы принялись перекидываться спичечными коробками; вскоре их содержимое вывалилось на одеяло Геннадия Васильевича.

— Вы его извините, он у нас немножко вась-вась, — сосед открыл шкаф, снял плечики с сорочкой. — Приходит, понимаешь, утром — драку затевает.

Вась-вась едва не привело к новому этапу борьбы, но сосед не отреагировал, укладывая немногочисленные свои предметы в сумку-котомку.

— Так что, — спросил Геннадий Васильевич. — Как идет?

— Кончил дело — гуляй смело.

— Кончил дело — вымой тело, — поправил друга краснопупырчатый. — Все, поскакали! Мне ж в восемь сопровождать надо.

— Сегодня вечером еще будете здесь?

— Не дай Бог! Все мероприятия с моей стороны проведены и, — подначил сосед краснопупырчатого взглядом, — переданы Саше. Теперь Саша за них отвечает. За упаковочку, за перевозочку, за доставочку. Саша! что ты молчишь, как я не знаю что… Саша!

— Несешь, — сказал Саша. — Несешь не по делу. И человеку по утрянке эти самые морочишь. Пошли, — он ухватил соседову сумку. — До свиданья, извиняюсь. Зато сегодня вечером отоспитесь без этого артиста.

Сосед внезапно подпрыгнул — и вскочил краснопупырчатому на плечи.

— Кто спешит, тот пусть меня везет! — охватив ногами бока краснопупырчатого, он прогнулся и открыл двери. — Понеслась душа в рай!

— Слезь, но быстро! — слышно было, что краснопупырчатый не злится, но стесняется. — Змеина, сейчас скину с лестницы, кончай выступать!…

Двери захлопнулись, и лишь по удвоенному топотанию, доносящемуся из коридора можно было догадаться, что сосед оставил Сашу в покое и пошел своим ходом.

ПРИМЕЧАНИЯ. ЧАСТЬ 3.

ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ДЛЯ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, СЛУШАТЕЛЕЙ УНИВЕРСИТЕТСКИХ ГУМАНИТАРНЫХ КУРСОВ

40. Так называли трикотажную сорочку без пуговиц, с круглым высоким воротом. В середине 60-х водолазка по преимуществу надевалась под т.н. «битловку» — короткий однобортный сюртук с круглым же вырезом, без лацканов (сценическая одежда известных певцов-гитаристов).

Поэт Наталья Романова, фото: VTORCHERMET

Подались мы с Лёкой Ж. в клуб «Танцы» на «Русский слэм» — так обозвали живой турнир живых поэтов. Анонс был многообещающим: «Будущие звезды против заслуженных пердунов. На сцене «Танцев» сойдутся в бою опытные бойцы, в том числе гиперчемпионы — московский Андрей Родионов и питерский Евгений Мякишев. Организаторы будут рады, если победит кто-то третий». Читать дальше »

Иногда система дает самоубийственные, но в результате ее же и оживляющие сбои. Нет-нет, да просочится сквозь преграды психологической цензуры какой-нибудь текст, на сто процентов неудобный и дающий публике нежелательную пощечину. И вот след от этой пощечины болит еще десятилетиями, побуждая публику (критиков, издателей, читателей) хоть немного изменить свои «представления о прекрасном» и бодро делать вид, что все так оно и должно быть. Либо – другой вариант – публика жестоко мстит ударившему, надолго ввергая его в мнимое забвение. Однако слово сказано, и все равно рано или поздно автор из забвения выбирается.

Недавно вся литературная и просто читающая общественность наблюдала (и создавала) одно из таких действ. Я имею в виду эпический вой, последовавший за присуждением «Русского Букера» роману Колядиной «Цветочный крест» (о чем немало уже было сказано в Хронике Неудобной Литературы, см. ссылки). Это был как раз тот случай, когда система живо переварила удар и сделала писателя своей частью («Крест» был немедленно издан в «АСТ», Колядина стала членом жюри «Национального бестселлера» и с ее существованием свыклись). Счастливая история.

С Юрием Милославским и его романом «Укрепленные города» случился второй вариант.

Юрия Милославского легко можно причислить к классикам Неудобной Литературы. В России его не печатали лет двадцать. Как раз по причине неудобности его текстов. Во-первых, он пишет непросто и совсем не так, как пишут сейчас почти все литераторы, желающие «вписаться в процесс». И пишет при этом мастерски. Что, конечно, не может понравиться всем процветающим нынче многочисленным середнякам и их издателям. А, во-вторых, содержание его текстов почти всегда идет вразрез с мнением определяющего литературную погоду большинства (редакторов, издателей, критиков да и читателей тоже).

В статье «Прижизненный дом» критик и литературовед Виктор Топоров писал о Милославском как о возвращенном невозвращенце, о писателе, который во времена бума «возвращенной литературы» так до конца и не был «возвращен». «Несколько лет прожил в Израиле, переехал потом в США, где в настоящее время и профессорствует по русской литературе. Друг (и в известной мере протеже) Иосифа Бродского. Автор замечательного романа «Укреплённые города» и сборника столь же прекрасных рассказов. Сильный поэт. Оригинальный и резкий мемуарист. Тонкий исследователь отечественной классики. Как получилось, что мы его прозевали? Да вот так и получилось. Журнал «Дружба народов» начал публиковать его роман ещё в 1992 году, да так и не закончил». Далее Топоров объясняет, что роман «Укрепленные города» до того взрывал устоявшуюся картину мира «прогрессивной общественности» (то есть всякого рода интеллигенции и диссиды), что она, общественность, этого стерпеть не могла и буквально «навела порядок» звонками и гневными письмами в «Дружбу народов». И все. С тех пор Милославского издавали только за рубежом.

Я решил уточнить у Виктора Топорова в фейсбуке, как это все же так «получилось, что мы его прозевали?» И он написал:

«Ни в один из форматов не укладывается, причем, я бы сказал, опасно не укладывается. То есть каждый про Ю.М. думает: 1) не наш; 2) чужой; 3) нетравоядный; 4) пусть лучше он сам по себе, а я сам по себе».

В ответ на мое узнающее восклицание «Неудобная Литература!» Топоров почти согласился: «Скорее, неудобный автор. «Они любить умеют только мертвых»».

Теперь ситуация исправляется, – благодаря издательству АСТ (а именно – редакции Елены Шубиной, и, кстати, эта женщина, в глазах которой застыли стальная воля вечности и безапелляционное презрение к бренным людишкам, издала и «Цветочный крест»). Недавно вышла книга Милославского «Возлюбленная тень», в нее попали избранные рассказы, повести и тот самый роман «Укрепленные города».

Сегодня читаем ответы Юрия Милославского на вопросы Неудобной Литературы. А также на Переменах публикуется полная версия рассказа «Последний год шестидесятых» (тоже вошедшего в книгу «Возлюбленная тень», но в сокращении). Читать дальше »

Венедикт Ерофеев был одним из тех писателей, кто не мог не писать. И многие его книги попросту не укладывались в каноны столетиями назад созданных жанров.

У него были удивительные глаза – как у ребенка, с детской наивностью робко смотрящие на мир. Казалось, что в них – в этих глазах – выражалась и вся мировая скорбь, и жалость, которую завещал нам Христос на кресте. Какая-то христианская, самоотверженная жалость ко всему человечеству – миру хищническому, грубому, которого он сторонился. Так и пытался всю жизнь уединиться, забиться куда-то, сжавшись в комок. Но нет — как кафкианского героя, его все равно находили, все равно обвиняли в самых смертных грехах, на месте же судили и подвергали жестокой расправе. Просто потому что это единственный удел любого обладателя чистого или, как сказал бы гончаровский Штольц, «золотого» сердца, любого праведника. В том числе и современного.

Вот его лирический герой просыпается в неизвестном подъезде. Будем перманентно отождествлять его и с личностью автора. В нашем случае это такое же абсолютное слияние рассказчика и писателя, как и, допустим, в пушкинском «Евгении Онегине».

Осеннее солнце – насыщенно-рыжее, словно яичный желток – еще только всходит в бледно-голубом небе. Из окошка в одном из пролетов явствует – по земле лоснится утренний туман. На лестничной клетке царит полумрак, откуда-то снизу доносятся шаги и чьи-то обрывочные, эхом отражающиеся возгласы. Хлопают двери, колокольцами звенят ключи. Утренний холодок пробирает нутро, пульсируя где-то под плотной кожей сапог и в области поясницы. Читать дальше »

10 июля 1871 года родился Марсель Пруст

«Longtemps, je me suis couche de bonne heure» («Давно уже я привык укладываться рано») – так начинается одна из величайших книг мировой литературы – «В поисках утраченного
времени». Странный роман странного автора и странного человека.

В книге современного шотландского писателя Эндрю Круми «Мистер Ми» профессор французской литературы читает лекцию о Прусте: он был гомосексуалистом и наполовину евреем, страдал от бессонницы и астмы, отдал мебель умершей матери в любимый гей-бордель. В заключение студентам предлагается почитать отрывки из романа о смерти Бергота и о борделе.

Эта пародия содержит в себе почти все клише, заполняющие в массовом сознании образ Пруста (плюс огромный и неудобочитаемый роман). И не то чтобы они не соответствовали действительности. Вот только сам Пруст подобные пустые факты вообще не считал подлинной реальностью, каковой для него было лишь искусство. Читать дальше »

Сегодня — ответы Виталия Амутных, автора романа «Русалия», писателя самобытного и сугубо русского. Более подробную информацию о Виталии Амутных и его опубликованную на Переменах пьесу «Всю жизнь в травести, — не с кем время провести…» см. здесь (в пьесе этой, кстати, отчасти предсказан конфликт, сложившийся сейчас в Театре на Таганке).

Хочу здесь заметить, что большую часть писательских ответов на предлагаемые вопросы я получил в одно и то же время, в период с 10 по 27 мая (в том числе тогда же были присланы и ответы Виталия Амутных, то есть еще до публикации остальных). И сейчас я только постепенно публикую все эти ответы, так что все совпадения, пересечения и переклички в ответах разных писателей можно считать проявлением синхронии. Или чего-то назревшего, что носится в воздухе.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

В некотором учебном заведении педагогический состав был образован, можно сказать, исключительно представителями одной только национальности. Это был творческий ВУЗ, и труд педагогов там, прежде всего, состоял в оценке артистических усилий вверенных их попечительству студентов. С удивительным постоянством те творческие наставники расточали похвалы своим кровникам, в то время как с представителями иных наций они обходились если не сурово – тогда апатически. Через какое-то время работы студентов не находящихся в фаворе действительно становились хуже. Потом – еще хуже… И время спустя институт мог расстаться с данным студиозусом, вполне справедливо сославшись на его «профнепригодность». Безусловно, натурам педагогов хватало вероломства, но, вероятно, не в той превосходной степени, как могло бы показаться. Скорее всего, им действительно нравилось то, что демонстрировали сородичи, и казались неприятными, неталантливыми работы чужаков.

Сия преамбула призвана обратить внимание на то, что талант, «достойный текст» создаются усилиями не одного человека, способного стучать по клавишам компьютерной клавиатуры, но напряжением, трудом больших сообществ. И какие бы там интеллигентские реверансы и куртуазные мадригалы не расточали подчас в СМИ друг другу работники противоборствующих идеологических фронтов, мировоззренческой войны никто не отменял. И не было еще таких времен, чтобы кто-то из супротивников подобру захотел оставить занятые им позиции. В этой войне такие понятия как «талант», «совершенный текст» не принимаются во внимание. Ну, можете вы представить себе некое произведение Александра Андреевича Проханова напечатанным в журнале «Октябрь»?! Разве это бездарный автор? Плохой текст? Но вряд ли и строфы какого-нибудь иудофашиствующего пиита, будь они трижды с точки зрения гармоничности совершенны, найдут пристанища на страницах «Нашего современника».

Так что, сегодня, как и во все времена, не печатают (вопрос одаренности вынесем за скобки) тех, кто неправильно понимает политику партии и правительства. (Это касается не только писателей, но и глав государств, сколь бы то ни было крупных торговцев, учителей, режиссеров… и даже уборщиц в телецентрах). То основополагающий принцип! Однако «Наш современник» один, а «Октябрей» несметное количество. Оттого всякому, кто намеревается подвизаться на литературной ниве, имеет смысл обратить на сей феномен внимание и сделать полезные своей природе выводы. Читать дальше »