Вейль Э. Гегель и государство. Пять докладов / Пер. с фр. Ю.В. Быстрова. – СПб.: Русский Миръ, Владимир Даль, 2009. – 283 с.

1930 – 1950-е гг. во Франции – время взлета интереса к немецкой философии. Начавшись со стажировок молодых французских интеллектуалов в Германии, отправляемых для ознакомления с немецкими неокантианскими исследованиями, и возвращавшихся, усвоив или во всяком случае «впитав витавшую в воздухе» феноменологию и «экзистенц-философию», этот интерес вскоре пошел дальше, точнее к истокам – к немецкой философии 1-й трети XIX века, почти не известной на тот момент во Франции.

Этому способствовал и «левый» политический привкус французской интеллектуальной жизни, усиливающийся в это время – от некоего размытого «социализма» он все больше тяготеет к марксизму, находившемуся в своем «героическом периоде». Обаяние интеллектуальной доктрины, призванной обновить мир и положить «новое начало», не только обещающей перейти в действие, но и осуществляющей этот переход в действительности – вид истории, пришедшей в движение – и притом разумное «новое начало», дающее выход из ситуации абсолютного тупика послевоенной (как вначале казалось, а затем оказавшейся межвоенной) Европы, – этому обаянию было трудно противостоять. Тем более что сам мир на тот момент представал разделившимся на две прямо противостоящих друг другу доктрины – с одной стороны, вызов, брошенный коммунистами, с другой – ответ на этот вызов, данный итальянским фашизмом и другими, родственными ему новыми правыми движениями. То, что оказалось между, представлялось существующим по инерции, межеумочным состоянием, неспособным даже сколько-нибудь внятно дать себе отчет в собственном положении, опирающимся на доктрины, в которое само уже не верило и одновременно не позволяло продумать до конца, довольствуясь формулами, которые можно повторять, не вдумываясь. Что еще важнее – все эти «промежуточные» позиции оказались именно теми, которые привели мир к I-й мировой и оправдывали ее, призывая каждая своих последователей к «священной войне». Основные идеологические позиции, которые привели к мировой катастрофе и освящали европейскую бойню, не выглядели даже в глазах своих собственных сторонников убедительными защитниками мира, такими, которые могут предложить хотя бы «мирное существование»: обыватель больше не мог доверять и верить, что и его обывательские интересы, его повседневность смогут защитить традиционные позиции – и если еще держался за них, то от того, что альтернативы пугали его еще больше (а когда ситуация продолжала обостряться, то выбор его все чаще становился выбором «против», решением о том, какой из альтернатив он сильнее боится). Читать дальше »

Роман Богословский, прежде всего, известен как андеграундный рок-музыкант. И вот, в начале 2013 года в независимом издательстве “Dixi Press” вышла книга Богословского «Театр морд», включившая в себя скандальную повесть «Мешанина» и десять рассказов. Повесть, главными героями которой стали культовые постмодернисты России, Владимир Козлов назвал точной сатирой на сегодняшний российский литературный процесс. А Сергей Шаргунов определил как «яркую головокружительную вещь».
Мы побеседовали с Романом Богословским о том, как его кинул Бари Алибасов, о прозаическом сборнике, рок-музыке, молодых писателях, эпатаже, условности постмодернизма, цели «нового реализма», заговоре рептоидов и смелости отвечать за свои слова.

Роман, ты известен, прежде всего, как андеграундный рок-музыкант. И порой даже скандальный…
Рок-музыкой я действительно занимался долгое время. Возможно, когда-нибудь я к этому и вернусь. Но в последнее время мне больше нравится быть вдумчивым слушателем, чем исполнителем. На самом деле, быть слушателем музыки очень непросто. Именно слушателем, а не слышателем. Поставь Gentle Giant или ELP, Шнитке или Курехина. И сразу столкнёшься с неким неудобством, образованным внутри поп-бытием.

Что касается скандальности. Скандалы происходят, в основном, внутри меня. Множество различных и противоречивых частей сознания постоянно конфликтуют и скандалят между собой. Диалектика внутреннего скандала, так сказать.

Ты называешь Шнитке и Курёхина, но знаю, что однажды ты едва ни стал участником поп-группы в духе «На-На»…
Был такой момент. Алибасов собирал новую команду. Давно это было. Я прошёл вокальный конкурс, меня отобрали. Я, конечно, обрадовался: «Вот сейчас подраскручусь немножечко, да и пошлю Бари к чёрту, займусь роком». Слава Богу, что он меня, как и других отобранных, попросту кинул. Иначе обитал бы я сейчас на свалке русского шоубиза, нелепо кряхтя, вместо того, чтобы вести эту беседу.

С чем связан твой уход в литературу?
Я с детства писал. Плохо, коряво, но писал. И году в 2007-ом пришло понимание, что именно этим делом стоит заниматься по-настоящему, подвинув всё остальное. Такие вещи не обсуждают даже с самим собой – это приходит и наваливается, как домовой в полночь. Но это по факту.

А в Духе я пришёл в литературу гораздо раньше, когда отец моего двоюродного брата подсунул сначала два тома «Философии религии» Гегеля, затем «Самопознание» Бердяева. Кроме того, он, обладая немыслимой эрудицией, мог часами говорить со мной на философские и сопряжённые с ними темы. Сейчас я понимаю, что всё это имело для меня сакральный смысл. Здесь же нужно вспомнить и маму, которая в определённый момент заразила меня Есениным и различными боговдохновенными православными книгами. Да и бабушка с детства воспитывала меня в духе абсолютной свободы.

Твоя проза во многом эпатажна. Где легче эпатировать публику – в литературе или в музыке?
На самом деле, как я уже отметил выше, лучше скандалить с самим собой. А на суд публики выносить уже готовый продукт. Читатель или слушатель должен чётко осознавать, что твоё искусство хотя и предельно честное, но перебесившееся, основанное на опыте. Не надо грузить других своими проблемами. Хотя, есть примеры иного порядка. К примеру, группа «Sex Pistols». Но это не искусство, а, скорее, явление, рождённое потерей искусства и разрывом общества с ним.

Эпатировать, на самом деле, везде одинаково легко, если в этом есть какой-то смысл. Буковски эпатировал в литературе, Игги Поп – в музыке. У обоих вышло достойно. Читать дальше »

К 140-летию со дня рождения Ф.И. Шаляпина

Красота души постигается умом;
тела – воспринимается зрением;
красота голоса – только слухом.
Фичино

Судьбы людской отголоски – песни…
Т.Гартный

Голос Фёдора Ивановича Шаляпина можно слушать бесконечно. И каждый раз открываешь в его искусстве что-то новое, незамеченное ранее. Почему? В чём тайна его обаяния?

Только ли в редчайшем по тембру и выразительности голосе?

Ответы известны: Шаляпин – гений, натура музыкально одарённая, чуткая к слову, эмоциональная… Всё это так. Однако есть ещё многое в необозримом творчестве Фёдора Ивановича, о чём хочется говорить и говорить, «ходить и думать, ходить и думать», по выражению Л. Андреева, – как о гранях сверкающего редчайшего алмаза, не замутнённого неумолимым течением времени.

О чём пишут те, кто видел и слышал Шаляпина?

«Шаляпин – гениальный, совершенный вокалист, предельно пластичный и выразительный актёр, виртуозно владеющий всеми средствами искусства сценического воплощения. Он является величайшим национальным певцом-актёром, взращённым русской народной песней, всем развитием русской музыки и русского театра (дирижёр А. Пазовский, нар. артист СССР).

Один из первых почитателей Шаляпина, музыковед Юлий Энгель, выясняя, в чём кроется обаяние знаменитого певца, чему он обязан своими феерическими триумфами, пишет о красивом, гибком, проникновенном голосе (но ведь Россия всегда была богата красивыми голосами! – возражу я) и его сценическом даровании, стремлении к исторической, бытовой и психологической правде (но на русской сцене были и до Шаляпина талантливейшие актёры-реалисты – О. Петров, Д. Леонова, И. Мельников, Ф. Стравинский!). Однако главное, считает Юлий Дмитриевич, в том, что Шаляпин вышел из народа, близко и хорошо знал его, и это определило его интерес к русской песне и русской опере – полнейшей форме музыки как искусства, – определило направленность его сценического облика и духовного мира. Читать дальше »

Совсем скоро московский мультимедиа Арт Музей представит около 50-ти редчайших и интереснейших работ 50-х годов Inge Schoenthal Feltrinellii. День открытия выставки начнётся показом видео «Inge Film», полуторачасовым монологом Инге о себе и о своём мире; фильмом, вдохновлённо осуществлённым и смонтированным сыном Карло, который управляет сегодня знаменитым издательством «Фельтринелли». Данный ролик будет сопровождать всю выставку, по просьбе хозяйки бьеннале. Выставка пройдёт в рамках фестиваля «Мода и стиль в фотографии-2013». Февраль, март, – ещё не ясна точная дата; ясно одно, что творчество людей, подобных Инге, вызывает бурный интерес публики в любой точке мира.

Для многих итальянцев Инге Фельтринелли – миф.

Душа и лицо наиболее прогрессивного итальянского издательства, женщина-загадка, человек необычайной смелости и неутомимой целенаправленности, иронии, неординарной красоты и безусловного обаяния. Читать дальше »

“Зачем ты это читаешь?” – спросила меня одна прекрасная девушка в плацкартном вагоне, когда говорить уже стало не о чем и я обыкновенно уткнулся в книгу. С третьей страницы книги этой ей, “в литературе интересующейся разными авторами, но предпочитающей Сергея Минаева”, уже сообщили, что речь пойдёт о буднях московских обывателей – так называемых “лишних” людей, об их скорбных занятиях и убогих развлечениях. “Любовная лодка разбилась о быт”, – цитировался Маяковский применительно к этой книге, и были ещё какие-то малопонятные слова. Той книгой оказались “Московские тени” Романа Сенчина с жестоким рассказом о том, как по выходным отрываются торговые представители в пригороде Москвы, с нудным и подробным описанием сборища спившихся интеллигентов, много с чем ещё. Хотел я ответить в духе того же Маяковского, да на секунду задумался: слово “зачем”. Оно в творчестве Сенчина в каждом рассказе, на каждой странице, чуть ли не в каждом новом предложении. Зачем это читать? И зачем, действительно, я это читаю? Зачем он – это пишет? А зачем они все – люди, населяющие эти книги – зачем они так живут? Поражённый на миг таким внезапным количеством этих “зачем”, я добавил к ним ещё одно – и отвечать не стал.

Бытописатель Роман Сенчин родился в 1971 году, успел поработать монтировщиком, сторожем, дворником. Печатается в литературных журналах с 1997 года. Первую книгу опубликовал в 2000-м. В 2001 окончил Литературный институт. Герой первых книг – сам автор, с лимоновской откровенностью описывающий собственные будни и будни окружающих – провинциальных интеллигентов, менеджеров, студентов. Лауреат премий журналов «Кольцо», «Знамя»; «Эврика», «Венец». Финалист русского “Букера” в 2009 году (роман “Елтышевы”, о котором и пойдёт речь). Некоторые издания называют Сенчина самым спорным писателем своего поколения (подразумевая тот факт, что каждая публикация его рассказов и повестей вызывает горячие споры среди критиков) – однако, такая формулировка применима ко многим и хотя бы уже поэтому неверна. Скорее, это самый бесспорный писатель – так будет точнее. Во-первых, потому что его место в современной литературе уже никто не оспорит, а во-вторых, с ним не поспоришь – хотя поспорить порой очень хочется. Читать дальше »

8 февраля (27 января) 1837 года поэт стрелялся с Дантесом

Старый лагерник мне рассказывал, что, чуя свою статью, Пушкин всегда имел при себе два нагана.
Абрам Терц. Прогулки с Пушкиным

Причудливость мифа, согласно которому наши знаменитые дуэли — не поединки равных, а нечто вроде заказного убийства, можно, по-видимому, объяснить особенностями русского характера и здешними обычаями. Меж тем, что принято называть национальной трагедией, — это трагедия рока, судьбы. Просто игра случая, в конце концов. И тот, на кого вешают все смертные грехи, виноват здесь не более того, кто пал его жертвой.

Понты выше закона!

Известно, что Пушкин относился к дуэлям не только с особым вниманием, но и с особым удовольствием. Его возбуждали ситуации, в которых жизнь, как он выражался, становилась на карту. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Его влекла, тянула к себе, манила эта бездна. Поэт дружил с Якубовичем, «сделавшим из дуэлей свою специальность», и называл этого бретера не иначе, как «герой моего воображения». Дружил он и с Толстым-Американцем — тем самым, который с удовлетворением заносил в особый список имена людей, убитых им на дуэлях (одиннадцать человек, между прочим!). Кстати, крепкая эта мужская дружба и завязалась после того, как Пушкин вызвал Толстого на дуэль…

Дуэли были тогда запрещены, но русский дворянин мелочи, подобные закону, в расчет не брал. Понты выше закона! Пушкин многократно вызывал на дуэль, был вызван, участвовал в нескольких поединках, которые, благодаря удачному стечению обстоятельств, обходились без кровопролития.

Кроме того, отношение Пушкина к смерти даже по тому времени отличалось чернушным эстетством. «Тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии», — писал он другу Вяземскому. И добавлял ернически: «Обещаю тебе, однако ж, вирши на смерть его превосходительства».

Что касается личности Дантеса-Геккерна, то, как бы ее post factum ни интерпретировали, известно, что вначале они подружились. Тогда Пушкину было 35 лет, а Дантесу — 22 года — разница существенная, и, возможно, поэту, уже начавшему остепеняться, но носившему некогда кличку Француз, приятно было общаться с молодым человеком, во многом похожим на него самого. Детская, не по возрасту, шаловливость, постоянное балагурство, шуточки да насмешечки, успешное волокитство. Дантес служил в полку три года и получил за это время сорок четыре взыскания. Он плевать хотел на военную дисциплину, не приходил на дежурства, мог на параде закурить сигару etc. Но зато товарищи считали его «славным малым». Его принимали в лучших домах Петербурга, его любили женщины. И мужчины тоже. Читать дальше »

О любви, разумеется, несчастной, потому что в счастливой я не видела ничего интересного.
И. Хмелевская

Очень любопытно проследить, благодаря каким неявным механизмам возникает то притяжение, которое заставляет читателя сопереживать героям и неотрывно следить за всеми происходящими с ними перипетиями. Один из способов сделать книгу интересной, это создать конфликт между героем (героями) и окружающей его (их) реальностью. Ведь если наш герой будет безнадежно влюблен или отвергнут, если его чаяния и надежды будут разбиваться о равнодушие и заговоры, если, наконец, ему просто не повезет, и привычный быт рухнет из-за какой-нибудь революции, то за всем этим будет как минимум нескучно наблюдать. Смотреть, как герой барахтается среди своих проблем, чертовски любопытно, и классики прекрасно понимали это. Лев Толстой, взяв пример с личинки своего муравьиного тезки, бомбардирует Анну житейскими обстоятельствами, пока жизнь не поедет у той под ногами, и она не сползет прямо под паровоз. Чехов в «Скучной истории» с пытливостью пятилетнего ребенка, отрывающего у мухи одну за другой ножки, обрывает своему герою все связи с человеческим миром, пока не оборвет последнюю:

«Мне хочется спросить: «Значит, на похоронах у меня не будешь?» Но она не глядит на меня, рука у нее холодная, словно чужая. Я молча провожаю ее до дверей… Вот она вышла от меня, идет по длинному коридору, не оглядываясь. Она знает, что я гляжу ей вслед, и, вероятно, на повороте оглянется.
Нет, не оглянулась. Черное платье в последний раз мелькнуло, затихли шаги… Прощай, мое сокровище»!

Когда конфликт между героем и миром нарастает, когда, кажется, сама судьба не оставляет герою выбора, за этим безумно интересно наблюдать. Но для того, чтобы подобное удалось, герой должен быть устроен вполне определенным образом. Читать дальше »

Как я буду умирать?

Весело.

Весело я буду умирать. Легко.
Легко цепенеть я буду. Шаг за шагом.

Шаг за шагом, оставляя жизнь эту. Жизнь эту другим, таким же дуракам. Без жалости.

Без жалости и стонов. Уйду.

Уйду куда-нибудь незаметно.
Незаметно выйду из подъезда, из квартиры двадцать пять. Из дома выйду сто сорок семь, по Лаврентьевскому, по дорожке через двор, и айда.

Айда по дорожке через лесок в поле-овражек, под кусток.

Сяду под куст бузины дурной ягоды, чтобы с плодов багровых капли. С веток.

С веток холодные капли за воротник.
За воротник холодные капли меж лопаток стекали по спине.

По спине стекали, по хребту моему меж лопаток. Ой, щекотно. Читать дальше »

— Кыш ты, зараза! — ругнулась пожилая тетка в пуховике, раскладывая на подставку упакованные в кулечки овощи.

— Ты новенькая что ль? Ты ж возле «Магнита» вроде сидела раньше…? — спросила ее другая, в чёрном платке, в сером длиннополом плаще с чёрным воротником, что тоже ютилась у входа, с таким же нехитрым товаром.

— Сидела и что с того? Теперь здесь буду сидеть… кыш! Не успокаивалась тетка в пуховике, отгоняя от своего товара важно вышагивающую вдоль ряда бабулек-торгашек ворону.

— Слышь, ты, сердешная! Ты Ксюху не гони, и руками не махай! А то, не будет нам никакой торговли! Щас, в десять, магазин откроется, она сядет на поручни крыльца и будет сидеть спокойно… А тронешь ее, она гаркнет во все свое воронье горло, их туча налетит! Мало того, что они весь день на тебя каркать будут, еще и засерут тут все!

— Так это та ученая ворона, про которую говорят? Я думала плетут все… — опешила тетка в пуховике.

— Хм, «плетут»…?! Вот её Васька, покойничек, вЫходил, когда мальчишки гнездо на крыше магазина разорили, она упала, еще птенчиком была, — крыло сломала… выходил ведь, лечил… У себя в каморке держал. А подросла…, ворона-то, так у него всегда на плече сидела… Он грузчиком здесь и работал. Известное дело — выпить любил. А вот когда выпьет, ворона, — Ксюха то бишь, — от него улетала! Сядет вот на ветлу энту и каркает, и каркает…! Страсть пьяных не любит! Всех бомжей от магазина отогнала, клюв у нее вишь какой, как долбанет по башке, — в кровь! Вот он её и приучил с собой на работу мотаться. Сам на работу, — и она тут же. Вот она к открытию, по старой памяти и прилетает. Он ящики, товары разгружает, бывало, а она тут сидит на крыльце и ждёт. Сама видела: стОит им за стол, обедать, как она к ему на плечо и он ей сырку обязательно в клюв подает… это как заведено уж…

— Ишь ты, и назвали — Ксюха! — словно харкнула на последнем слове, — усмехнулась тётка в пуховике.

Слово «Ксюха!» она произнесла пугающе резко, или ворона действительно знала свое имя, только она тут же остановилась, развернулась к тётке в пуховике и разинув широко клюв проорала: «ка-а-ррр!» Читать дальше »

Китайский Новый год наступит 10 февраля.

Проникновение вглубь. Из цикла «Вятка по-французски»

Фотографии сделаны французским фотографом-гуманистом, педагогом Эрихом Принципо (г. Тулон) в 2011 г., во время летнего пребывания иностранного гостя в Вятке. Читать дальше »

Являющуюся как бы неким водоразделом российских запада и востока

Несмотря на то что официальная, уральская граница Европа-Азия находится в свердловской области, город Вятка всегда считался срединным местом меж дорогами на Москву и на Пермь. Туда и туда – полсуток пути по железке. Представляем 2 взгляда на старинный, почти семисотлетний русский город: взгляд художественный и фотографический. Читать дальше »

Вышла книга о Владимире Путине в современном российском искусстве. Алексей Колобродов. Культурный герой. – СПб.: Геликон Плюс, 2012. – 356 с.

Я стоял на Майдане во время «Оранжевой революции». Не потому что голосовал за них, а потому что было интересно. Ещё интереснее было бы взглянуть на «оранжевые» события глазами разных людей, так сказать, влезть в чужую шкуру. Лучше всего в шкуру людей творческих с их особой оптикой восприятия и обширной палитрой выразительных средств.

Но большое кино про события в незалежной Украине не снимают. Стоящих картин не создают. Да и книг особо не пишут. О наркоманах и менеджерах, цыганах и пингвинах – это вам пожалуйста, а вот о родине молчат, хотя, казалось бы, чего боятся? «Чёрные воронки» списали в утиль. Возможно, события в незалежной Украине людям творческим малоинтересны.

Между тем, литература во все времена была отражением эпохи. Изучать, например, Францию по книгам Флобера и познавательно, и увлекательно. Но времена, а, значит, и нравы, меняются.

В России, собственно, та же история, что и в Украине: не хотят фотографировать эпоху словом. Попытки, конечно, имеются, но тут, делая реверс, богатый арсенал выразительных средств скорее вредит, нежели помогает.

Сугубой аналитики, конечно, тоже не сильно жаждется, но аналитика как таковая для эпохи точно нужна. Эпохи, которую независимо от обстоятельств, событий да и нас с вами определённо назовут «путинской». И это, пожалуй, станет её лучшей дефиницией. Читать дальше »

28 января 1853 г. родился Владимир Сергеевич Соловьёв, русский философ и поэт.

Искусство – это Ад, из которого художник выводит свои образы. Такой взгляд на искусство вообще и на символизм в частности Александр Блок изложил в статье «О современном состоянии русского символизма» (1910). Томительное, подчас изнуряющее предчувствие иных миров и прекрасной тайны зовёт и манит. И вот уже до художника долетают первые звуки таинственного мира. Постепенно они складываются в слова, неразгаданный мир обретает цвет и зримые образы. Какой-то Лучезарный Лик, видения которого ждала душа, проглядывает в золотом тумане сквозь пурпурно-лазоревое сияние. Но вдруг пурпур и лазурь начинают таять, и на их место опускается лиловый сумрак. А Лучезарный Лик оказывается лицом мёртвой куклы. Чаемые, но недоступные прежде миры теперь сами хлынули в душу художника и затопили её неясными образами. Так жизнь становится искусством, и художник оказывается в окружении призраков. Быть художником, считает Блок, значит распахнуть свою душу перед таинственными мирами, пустить в неё те самые силы, что способны производить хаос и разрушение. И не каждый может выдержать такое вмешательство.

Блок всего лишь стремился выразить состояния, переживаемые поэтом и поэтом-символистом в особенности. Случайно это или нет, но аллегория Блока похожа на жизнеописание Владимира Соловьёва, которого Блок называл своим учителем. Те ощущения и состояния, те внутренние события, иносказательно описанные Блоком, Соловьёв переживал наяву, в повседневной жизни, без всякого иносказания. Вся жизнь этого необыкновенного человека, создателя первой философской системы в России, зачинателя русского символизма, проходила где-то на грани миров видимого и невидимого, среди пурпурных сияний и лиловых сумерек, о чём сам он писал:

…Близко, далёко, не здесь и не там,
В царстве мистических грёз,
В мире невидимом смертным очам,
В мире без смеха и слёз…
(«Близко, далёко, не здесь и не там», 1876) Читать дальше »

Идет бычок качается,
Вздыхает на ходу:
— Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!
Агния Барто

— Слушай, а можно ли человека научить писать стихи?
— Научить нельзя. Разучить можно…
Из разговоров

Белые ленточки сегодня уже теряют актуальность. Теперь модно защищать гомосексуалистов, критиковать «Закон Димы Яковлева» и ругать Литературный институт. Не будем отставать от столичных тенденций и накатаем, сладострастно потерев лапки, вспотевшие от предвкушения приятного занятия, свою телегу на alma mater. Пущай катится в общем обозе.

Литературный институт, связующий судьбы лучших людей человечества, последнее время находится в непростой ситуации. С одной стороны, его пытаются закрыть по причине «неэффективности», с другой, хотят сохранить – как заповедник совести, ума и таланта.

Сегодня в особняке на Твербуле, глядя на который пускают слюни рейдеры и прочие люди с активной жизненной позицией, царит карнавал противоречий. Посудите сами: в этом заведении учатся небожители. А чему можно научить небожителя? Какое дело молодому гению до исторической грамматики и диалектологии? Он-то прекрасно понимает, что, вдаваясь в эти земные штудии, можно лишиться таланта. Крылья, ведь, даны для того, чтобы летать, а не подпирать ими отяжелевшую от знаний голову. Поэтому не удивительно, что львиная доля студентов-лИтовцев (по наблюдению автора) смотрят на светил-преподавателей, представителей золотого фонда российской науки, позевывая.

Возникает вопрос: зачем метать бисер перед небожителями? Но если Литературный институт ограничить одними творческими семинарами, тогда можно ли его назвать «высшим учебным заведением»? Впрочем, с этой дилеммой литинститут худо-бедно уживается ни один десяток лет. Однако недавно появилась новая напасть.

Заметным кардинальным новшеством Владимира Владимировича Путина-2, как известно, стало радикальное равнение на патриотизм. В октябре 2012 года Президент даже подписал указ о создании специального ведомства, главной задачей которого является «подготовка материалов и предложений по укреплению духовно-нравственных основ российского общества, совершенствованию работы по патриотическому воспитанию молодежи, разработке и реализации общественных проектов в этой области». Читать дальше »