Она приходит вся такая воздушная, в длинных сапогах, с куантро.

Она любит воздух, всё такое длинное и куантро, ну да, а ещё – книжечки: она – журналист, критик, что там ещё в этих «узких» бывает? – старо-то как мир, вот и поднимаю, вот и опрокидываю рюмку, и все – поднимают и опрокидывают: пятница, вечер, «я обещал ей пурпур и лилии…», за окном и в зрачках минус тридцать – бежать из белкового карцера некуда, тс-с.

Лина, Лина Нильсон – назовем так, – да, пусть так, вполне себе псевдонимец: под воздух, под куантро, подо всё длинное: аккурат. «А потом, когда мы были в Италии…» – темы для разговоров, о-о, эти темы для разговоров: гондолы и шопинг, виски, выпитые в клозете перед – «Удачного полёта!» – полётом: много чего можно рассказать «о себе», на себя нисколько не намекнув.

Лина. Лина. Лина улыбается всем, Лину можно было б назвать и милой, ан похожая на паука татуировка портит картину: я отворачиваюсь – всё хорошо, но что-то будто б не так; я решаю не думать – я просто смотрю на то, как дают Лине книги и книжечки, книжицы и книжонки – она не отказывается и от книжулек: Лина ест всё, «глянцевый форм» ей не так чтоб претит: Лина – полезный контакт, Лина обещает рецензии и – «…ах, братцы, уже на донышке!» – щёлкает зажигалкой. Читать дальше »

Cave canem! – Бойся собаки!
(Девиз «Бродячей собаки» 1912 года –
ставился в углу концертных повесток)

«Какое проклятое… проклятое время!»

«Настоящие тяжёлые минуты, переживаемые всей Россией столь значительны и необычны во всей мировой истории, что было бы непростительным преступлением, если бы люди нашего времени не запечатлели бы все мысли и переживания, которые вызывает настоящая мировая война. Все мы, участвующие в тех или иных событиях, или только созерцающие их, так поглощены всем происходящим перед нами, что почти не подводим итогов своим ощущениям», – с болящей за страну душой писал барон Врангель беллетристу Тихонову (псевдоним Луговой), всемилостиво вопрошая того выпустить литературный сборник «Русская жизнь в дни мирового смятения».

По распространённой легенде, 16 марта 1915 года полиция Петрограда прикрыла арт-клуб «Бродячая собака» из-за драки, устроенной Владимиром Маяковским после прочтения стихотворения «Вам». Об этом в подробностях вспоминал Б. Пронин:

«Я сидел с Верой Александровной – моей женой, которая очень признавала Маяковского. Вдруг Маяковский обращается ко мне: «Боричка, разреши мне! – А он чувствовал, что его не любят, и на эстраду не пускают, что я и Кульбин – единственные, кто за него, и это была его трагедия. – Разреши мне выйти на эстраду, и я сделаю «эпатэ», немножко буржуев расшевелю». Тогда я, озлобленный тем, что вечер получился кислый, говорю Вере: «Это будет замечательно», и она говорит: “Шпарьте!”»

Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и тёплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!

…Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!

На самом деле всё было прозаичней. В 1914 году началась Первая мировая война. Санкт-Петербург переименован в Петроград, организована Городская биржа труда, построена больница имени Петра Великого, возведено новое здание Главного Казначейства, открыты первоклассные кинотеатры «Паризиана» и «Пикадилли» на 800 мест каждый. Установлен памятник М. Ю. Лермонтову на Лермонтовском проспекте, основано Русское ботаническое общество, всё бы ничего, но… Неуёмный, нескончаемый праздник, длившийся в «Бродячей собаке», стал противоречить суровым будням. Многие из постоянных посетителей кабачка ушли на фронт: Читать дальше »

В ночь с 29 на 30 декабря (по н. ст.) 1916 года был убит Григорий Распутин

Распутин предчувствовал, что не доживет до нового, 1917 года. В случае, если его убьют крестьяне, то царю нечего опасаться, предупреждал он. Если же его убьют дворяне, то «братья восстанут против братьев», и никто из царской семьи «не проживет дольше двух лет». И они навалились на него, несколько человек на одного безоружного, и убили. Кто-то считал, что таким образом спасает Россию. Кто-то сводил с ним личные счёты. Кто-то имел свой дальний — особый — интерес.

Кому он мешал

Фигура Распутина вызвала своего рода массовый психоз. Газеты — вот она, истинная свобода печати! — переполнялись сплетнями; выпускались открытки самого скабрезного свойства; все знали всё, особенно в гостиных, и были уверены, что знали наверняка.

Безумный, но практичный иеромонах Илиодор, несколько лет друживший с Распутиным, подговорил одну женщину кастрировать его (покушение в июле 1914 года), а потом бежал за границу и издал – по совету Горького – памфлет «Святой черт» (1915). Долгие годы эта книга была основным источником информации о Распутине.

Любопытно, что Илиодор предлагал царице выкупить свой труд за 60 тысяч рублей!

Распутина ненавидели и опасались как конкурента церковники. Его называли хлыстом, однако дела, возбужденные в связи с его хлыстовством (в1907 и 19012 году), рассыпались. Специалист по сектам Владимир Бонч-Бруевич в ответ на запрос председателя III Думы Александра Гучкова счел «своим долгом открыто заявить, что Г.Е. Распутин-Новых является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом». Тем не менее слухи о хлыстовстве, о радениях и оргиях муссировались постоянно и с удовольствием. Читать дальше »

Захар Прилепин. Книгочёт. – М.: Астрель, 2012. – 444 с.

Захар Прилепин написал очередную книжку. Да, именно так – очередную. Это вам не Виктор Пелевин с его книгой в год. И тем более не Михаил Шишкин – раз в пять лет. В биографии Прилепина значится, что последние три года у него так или иначе выходит книга каждые полтора месяца. Стаханов от литературы.

Три авторских книги за 2012 год – сборник повестей «Восьмёрка», книга публицистики «К нам едет Пересвет» и пособие по литературе «Книгочёт». Добавьте сюда книги, в которых Прилепин выступил в роли составителя – «14», «Лимонка в тюрьму» – и получите те самые стахановские сроки.

Помните, как в «Севильском цирюльнике»: «Фигаро здесь, Фигаро там…»? Впору переделывать эту строчку под Захара. Ладно бы только писатель – так нет, ещё и политик, бизнесмен, музыкант; даже в фильмах снимается.

Для некоторых Прилепина стало слишком много. Одни в этом признаются открыто, другие злопыхают в кулуарах и на кухнях. Читать дальше »

XIX век удивителен своей двойственностью. С одной стороны — век «плоского неба» и рождающихся от него плоских мыслей. Век, когда властителями дум были Ренан и какой-нибудь Кропоткин. Ведь сейчас ни того, ни другого перечитывать невозможно, но тогда они были не «популярными авторами», а интеллектуальными лидерами — над ними задумывались, их комментировали… Время уверенной в себе буржуазии — с тупой (как и всякая необоснованная самоуверенность) верой в прогресс. Константина Леонтьева можно за многое не любить (он в изобилии предоставляет к тому основания), но вот нелюбовь к буржуа — в которой он смыкается с Герценом — это физиологическое отвращение. Отвращение при мысли, что ради всего этого была всемирная история — и этот самый сытый буржуа, в котелке и с «неплохой сигарой», уверенно заявляет: «да, ради меня и была». И ничто его не тревожит, и смущения от этого он не испытывает. А если что не так — так это временно, «эволюция», равномерный прогресс все поправят (подразумевая, что если где еще нет контр Кука, там их вскоре откроют, построят железную дорогу, а на станции откроют буфет).

А с другой – подо всем этим совсем другая жизнь, иная мысль. Перебирая первое попавшееся: Гегель, Кьеркегор, Толстой, Лесков — это ведь тот самый XIX век. Их читают, некоторые из них даже герои своего времени — но понимают их обычно на уровне Гайма или в лучшем случае брошюры Волынского о Лескове. Эта мысль «по краям» — то, где живет совсем иное (уже не повторяющееся в XX в. — который многое из того, «по краям», сумеет прочесть куда более внятным взором, но это будет осознанием «по прехождении границы»). Тургенев, который умнее и куда зорче своих книг — там все губится «идеальной формой», «лиризмом», приносящими ему успех при жизни, славу «первого писателя» и даже первому из русских — мировое признание. Чтобы дальше по Августину – будучи героем мира сего, получить награду свою в мире сем. Но сам он видит больше, чем пишет для публики – сам себя останавливая, одергивая за руку. Как и отчаявшийся взгляд Суворина, публично держащегося «общего языка своего времени» (ту разницу между статьями А.С. и его дневником, в которой обычно видели разницу между политической позицией Суворина и его «действительными взглядами», на мой-то взгляд относить к политике вряд ли имеет серьезный смысл — разрыв между языками, тем, которым Суворин говорит вовне, и тем, что он может написать для себя и для близких своих). Читать дальше »

Сначала историю про вареники мне прислала Кристина. Вдоволь отхохотавшись, я решил взять эту историю в свою книгу о Максиме, уведомив художника о находке. И вдруг Кантор предлагает мне новый вариант и просит опубликовать оба, рядом. Что я и делаю. Добавлю, что разница в возрасте Венецианской дамы у обоих рассказчиков – лишь недоразумение. Дама до сих пор прекрасна.

Кристина Барбано. «Рождественские вареники»

Я услышала эту историю от двух непосредственно участвовавших в ней людей, и каждый из них поведал мне свой вариант. Кстати, шикарная дама, о которой идёт речь, появляется ещё в одном эпизоде, связанным с Иосифом Бродским. Это та же самая дама, которая встречает Бродского на венецианском вокзале в начале книги «Набережная Неисцелимых».

Максиму Кантору было примерно лет 16. Рождественские, новогодние дни.

Он жил вместе с родителями в квартире – месте частых встреч многих представителей московской интеллигенции, с которыми отец Максима, Карл Моисеевич, был дружен: Григорий Чухрай (для детей Канторов «дядя Гриша»), Мераб Мамардашвили, Александр Зиновьев. Среди московской интеллигенции многие дружили с иностранцами, и в квартиру Канторов часто попадали представители «западного мира».

Однажды один из друзей отца привёл итальянку. Эта была славистка из Венеции, лет не на много старше Максима, породистая, изысканная, в совершенстве говорящая по-русски. Роскошная венецианская дама, как будто сошедшая прямо с картин Тьеполо, в гостиной на улице Ляпидевского. Читать дальше »

Давидо

Жарко. Я сижу под клетчатым навесом кафе Давидо, на набережной южного городка Италии и пью свой капучино из чёрной фарфоровой чашки.

Жарко. На мне потёртые мокасины на босу ногу, шорты и майка.

У стены, в тени, лежит большой лохматый пёс. Шерсть колтунами висит на его облезлых боках. Бока тяжко вздымаются и опадают. Псу жарко.

Его Ангел Хранитель сидит рядом на корточках и, егозя крышками, обмахивает его, как веером. Потом пододвигает миску с водой под самый нос собаки. Морда собаки улыбается; похоже – ей снится что-то хорошее.

Солнце переползло так, что в тени остались только: моя рука с чашкой кофе и правая щека. Мой ангел опять переступает, не переставая шевелить губами. Он читает газету, лежащую передо мной на столе. Я снова в тени и с облегчением вздыхаю.

Напротив две девушки. Ангел в розовом и ангел в голубом. Приезжие. Феррагоста. Обе висят на телефонах. Читать дальше »

Недавно Денис Яцутко представил в одном из своих блог-проектов «Хреновина» впечатляющую композицию из трех специально подготовленных топоров под названием «Православие – Самодержавие – Народность». Точнее — специально подготовленных топоров там было только два. Третий топор — «Народность» — не подвергся никаким алхимическим трансмутациям. Вот этот слегка подржавленный, но мощный и харизматичный чугунный колун.

Но зато с Православием и Самодержавием — это целая эпопея. Во-первых, вот как они выглядят. Топор «Православие»:

Обратите внимание, раньше это был самый обыкновенный топор. Яцутко изрядно его преобразил. Читать дальше »

В своем 18-м фильме «Пьета», получившем «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале, Ким Ки Дук обыгрывает иконографический прием оплакивания Богоматерью убитого Христа с железной и красивой жестокостью своих лучших фильмов.

Если Токио Одзу – это Токио домов, семей и их повседневности, то Сеул Ким Ки Дука в «Пьете» – даже не урбанистический. На дне тут мастерские бедных рабочих, в них заржавевшие станки, перекореженные трубы, катакомбы автомобильных деталей. Это не «зубчатые колеса» акутагавского безумия, все проще и страшней – люди как упрощенные эмоции, люди как реализация схемы «деньги». Придавленные и искаженные схемы-эмоции – пружина будет отпущена, но бессознательное будет выговорено не на кушетке психоаналитика, а в той бане кровавых чувств, в которых корейцы и один из главных их кинопредставителей Ким Ки Дук так хорошо знают толк.

Ли Кан До выбивает долги, в десятикратном размере, может, потому, что он дьявол и мясник – деньги идут вторыми, ему больше нравится калечить должников. Запускать их руки в станки, скидывать с заброшенных домов, просто пугать.

Нет, Ким Ки Дук здесь не социально озабоченный социалист Каурисмяки, о бедности и деньгах тут говорят герои, но имеют в виду другое. Или не имеют в виду ничего больше того, что выговорить и так не получится. Потому что до того, как в жизни Ли Кана появляется бросившая его тридцать лет назад мать, он только ел (собственноручно убивая купленную курицу или угря) и мастурбировал во сне. Был бессознателен. Не знал своих демонов, просто был сам одним из них. Читать дальше »

Признаюсь честно, что когда вижу в главных новостях информационных лент фамилию Бута, ну того, который бедная жертва американского произвола и сидит за решеткой в заокеанской темнице сырой, то это меня доводит буквально до бешенства. Я понимаю, что в случае экстрадиции этого товарища в Россию, его тут же торжественно реабилитируют, сделают депутатом Госдумы или членом Совфеда, да и передачку на ТВ какую-нибудь дадут. Хотя вполне могу допустить, что во всей этой истории с «оружейным бароном» есть неведомые простым обывателям джеймсбондовские замуты, по которым еще, возможно, снимут наш ответ Голливуду…

В такое же бешенство приводил и так называемый «список Магнитского», вернее реакция на него российских властей. Опять же восприятие обывателя с некоторой протестной настроенностью типична: власть встала на защиту своих социально близких. Какое отношение группа людей, на которых, скорее всего, клейма негде ставить, имеет отношение к национальным интересам страны, ведь не Газпром же?.. Ну не поездят они в Штаты, и что с того, Кобзона ведь уже давно не пускают – и ничего, как-то сдюжил…

Возможна здесь и другая психоделическая трактовка: Штаты до сих пор для большей части населения страны воспринимаются местом эдакого земного рая, и лишение шанса получить туда билет воспринимается крайне болезненно. Должна же быть мечта у человека, что рано или поздно он проникнет в посюсторонние райские кущи, а то и гнездышко там совьет… А тут ее раз и навсегда подрубают, лишают реализации нашей, можно сказать, национальной идеи – обрести шанс на нормальную человеческую жизнь не здесь, а там. В реальной плоскости, то есть в России, она не достижима, а возможна только в потусторонней с точки зрения земного шара, заокеанской. Об этом еще нашим «розовым христианам» в свое время Константин Леонтьев твердил. Ну а в 21 веке русский хилиазм обрел такие причудливые формы… Читать дальше »

Когда погас оставшийся от огромной и яркой звезды, звезды твоего будущего, а тогда – нашего будущего, дрожащий и чуть мерцающий уголек, и темнота окружила тебя, и, кажется, что нет уже ни сил, ни надежды – и вот тогда вдруг начинает светить прошлое…

Своим одноклассникам от «Б» до «А» юбилейного 1970 года выпуска средней школы №8 г.Великие Луки с любовью посвящаю

Тогда в нашем городе не было телевидения. Радиоприемники, правда, были. К тому же большие, ламповые, но они так шумели, свистели и квакали, а об услышанном так тихо говорили между собой взрослые, что нам никакой информации не доставалось. Были, конечно, газеты, книги, но читать мы только учились. Учили буквы, составляли слоги, складывали слова: ма-ма, ра-ма. Это уже потом: ма-ма мы ла ра-му… Но информационный голод давал о себе знать – мы лезли с разными вопросами к родителям, но те отшучивались, отмалчивались или просто ругали нас за недетские вопросы. «Недетские», а значит информация откуда-то просачивалась. А как же! Вот уже по слогам: ко-му-ни-зы-мы…

— Папа, а что такое «кому-низы-мы»?

— Учись и все узнаешь, — коротко, по-фронтовому.

Учусь. И уже по дороге в школу самостоятельно осиливаю плакат на карнизе высокого здания – «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». По слогам, понятно. Стою-осмысливаю… Кто-то поясняет – оказывается, нынешнее поколение советских людей – это я, и, значит, это я буду жить при этом самом коммунизме. И радостно, и торжественно, хотя тревожно и непонятно. Тревожно, наверное, за то, вернее за ту ответственность, которую возлагают на меня, доверяя, значит, жить при коммунизме. А смогу ли? А справлюсь ли я? И что такое коммунизм?

И вряд ли я один терзался такими вопросами. Да, мы находили огромное удовлетворение в рассуждениях о будущем. Мы со сверстниками, в дальнем, заросшем сиренью и шиповником, скверике двора. Тем более, мало-помалу кое-какая информация поступала. И какая! Оказывается, коммунизм – это когда все бесплатно: и хлеб, и конфеты, и все остальное… И на автобусе бесплатно, и на поезде, и на самолете! И куда угодно! А назавтра уже – автобусов не будет, – будет сама дорога двигаться. Встал на дорогу и поехал! Читать дальше »

Путевые заметки о XII Форуме молодых писателей в Липках

– Ты едешь в Липки, ты едешь в Липки!

Жена радовалась так, будто я выиграл «Русского Букера». Под «Липками» она понимала ежегодный Форум молодых писателей в подмосковном пансионате «Липки». Организатор Форума – Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ во главе с Сергеем Александровичем Филатовым. В качестве задач Форума значатся открытие новых имён, совершенствование литературного мастерства и публикации авторов. «Едешь» означало, что я прошёл отбор.

В «Букера», конечно, не верилось, – не та конъюнктура, не то «вещество прозы» – но радовалась жена столь искренне и бурно, что минут через десять я и сам впал в эйфорию, просматривая список будущих участников. Я значился под номером 13, и врождённая склонность к суевериям тут же пустила радость под откос.

Но – куда деваться? – в Москву, в Москву. Читать дальше »

Интервью с Андреем Добрыниным, поэтом, прозаиком, редактором, издателем.

Командор-Ордалиймейстер, он же Магический Флюид Ордена куртуазных маньеристов, он же DJ Kastet, он же поэт, прозаик и композитор Константин Григорьев ушел из жизни ровно шесть лет назад, 22 декабря, как раз в день празднования двадцатилетнего юбилея самого помпезного и вызывающего поэтического объединения постперестроечной России. В жизни случаются разные совпадения. Счастливые и чудовищные. Но это совпадение с трудом укладывается в голове. Можно долго создавать разнообразные мистические и магические версии, объясняющие обстоятельства этого несчастья, но вывод в любом случае будет один — Григорьев был человеком исключительным. И покинул он бренную землю исключительно, заставив встрепенуться даже железобетонных людей. О том, как жил и творил Константин Григорьев, рассказал «Переменам» его ближайший друг и соратник по ОКМ Андрей Добрынин.

Владимир Гуга: Где-то во второй половине 90-х я трудился грузчик-менеджером в одной книготорговой компании. Вторую половину этажа, на котором располагался наш офис, занимало довольно богатое в те времена издательство. Сотрудники обеих контор выходили курить на общую лестничную площадку. Там-то я и заметил довольно мрачноватого, неразговорчивого молодого человека с мизантропическим выражением лица. Позже ребята мне объяснили, что это — сам Константэн Григорьев, куртуазный маньерист. Тогда я не решился с ним, этаким небожителем, познакомиться, а теперь жалею. Но у меня сложилось такое впечатление, что царящая вокруг офисная рутина ему не нравилась. Что-то он не очень весело выглядел.

Андрей Добрынин: Ну, да… Все правильно. Я работал в этом издательстве руководителем редакции художественной литературы. Туда-то я и пристроил Костю. Увы, наши книжки не очень успешно раскупались, и вскоре редакцию упразднили. Но я бы не сказал, что работа в издательстве Косте не нравилась. Она его, человека с литературным образованием, не слишком обременяла. Возможно, на первый взгляд Костя не выглядел фейерверком оптимизма. Но это чисто поверхностное восприятие. Понимаете, его вечно одолевали страхи: а что будет завтра с работой? А что будет завтра с квартирой. И так далее. Я это знаю потому, что мы каждый день с ним созванивались, и он на меня все свои страхи вываливал. Я же его успокаивал, мол, не волнуйся, все это мелочи. Действительно, мы с ним из таких переделок вылезали, что уже могли ничего не бояться. На самом деле он был глубочайший оптимист. Стоило кому-то предложить какой-то расплывчатый, невразумительный проект, у Кости тут же загорались глаза, он уже видел сверкающие башни, замки. Меня это восхищало, но я был вынужден эти башни рушить, чтобы потом не было горьких разочарований. Так что я его с одной стороны утешал, а с другой удерживал в рамках реальности. Костя, конечно, мог на весь мир озлобиться, так как, причины для этого имелись, но этого не произошло. Он продолжал нежно любить и жизнь, и людей. Конечно, так говорят о многих. Однако я имею в виду большую любовь, настоящую и глубокую. Эта любовь и определяла его существо, его натуру. Кто-то достигает такого уровня любви усердной духовной практикой, а ему это было дано от природы. Костя был невероятно светлой личностью. Хотя с людьми сходился тяжело. Жилось ему порой нелегко. И Костю частенько использовали в силу его доверчивого характера.

В.Г.: Например?

А.Д.: Ну… Самый хрестоматийный пример – группа «Бахыт-Компот», которую они с Вадимом Степанцовым придумали. В какой-то момент Вадим решил, что в этой группе достаточно одной креативной личности, и Костю из коллектива выжил. При этом Костины песни «Бахыт-Компот» использовал еще очень долго. В результате, образовалась огромная гора дисков с Костиными песнями, за которые он почти ничего не получил. Костя пытался бороться. А потом сказал: все, больше не хочу. Надоело. И это один из примеров. С ним подобное часто происходило. Ему говорили: давай поработаем, давай замутим проект. И он на голом энтузиазме работал. Читать дальше »

Культ личности забрызган грязью.
Б.Л. Пастернак

Сегодня, в свой очередной день рождения, я хочу отдать должное всем тем, кто меня помнит и поминает добрым словом. Прежде всего т.н. либеральной общественности и лично почтальону т. З. Прилепину, доставившему её, так сказать, маляву по адресу, то есть мне. Маляву эту я читаю и перечитываю, в ней много верного, но есть и ошибочные суждения.

Стержнем современной общественной жизни является классовая борьба. А в ходе этой борьбы каждый класс руководствуется своей идеологией. У буржуазии есть своя идеология – это так называемый либерализм. Идеология гнилая, я думаю.

Тем более приятно слышать из уст именно либеральной общественности честное и нелицеприятное признание моих заслуг. Но не переусердствуйте. Не люблю лести.

В то же время кое-где раздаются отдельные голоса: не надо, дескать, кумиропочитания и веры в «вождизм», дело, дескать, не в Сталине, а в общем ходе истории, в провидении и т.п. Но, товарищи и господа, чего стоит этот ход и это провидение без личности?! Вот сказал же великий русский реакционный писатель Ф.М. Достоевский: «Если бы вы знали, как может быть силен один человек!» Читать дальше »