XIX век удивителен своей двойственностью. С одной стороны — век «плоского неба» и рождающихся от него плоских мыслей. Век, когда властителями дум были Ренан и какой-нибудь Кропоткин. Ведь сейчас ни того, ни другого перечитывать невозможно, но тогда они были не «популярными авторами», а интеллектуальными лидерами — над ними задумывались, их комментировали… Время уверенной в себе буржуазии — с тупой (как и всякая необоснованная самоуверенность) верой в прогресс. Константина Леонтьева можно за многое не любить (он в изобилии предоставляет к тому основания), но вот нелюбовь к буржуа — в которой он смыкается с Герценом — это физиологическое отвращение. Отвращение при мысли, что ради всего этого была всемирная история — и этот самый сытый буржуа, в котелке и с «неплохой сигарой», уверенно заявляет: «да, ради меня и была». И ничто его не тревожит, и смущения от этого он не испытывает. А если что не так — так это временно, «эволюция», равномерный прогресс все поправят (подразумевая, что если где еще нет контр Кука, там их вскоре откроют, построят железную дорогу, а на станции откроют буфет).

А с другой – подо всем этим совсем другая жизнь, иная мысль. Перебирая первое попавшееся: Гегель, Кьеркегор, Толстой, Лесков — это ведь тот самый XIX век. Их читают, некоторые из них даже герои своего времени — но понимают их обычно на уровне Гайма или в лучшем случае брошюры Волынского о Лескове. Эта мысль «по краям» — то, где живет совсем иное (уже не повторяющееся в XX в. — который многое из того, «по краям», сумеет прочесть куда более внятным взором, но это будет осознанием «по прехождении границы»). Тургенев, который умнее и куда зорче своих книг — там все губится «идеальной формой», «лиризмом», приносящими ему успех при жизни, славу «первого писателя» и даже первому из русских — мировое признание. Чтобы дальше по Августину – будучи героем мира сего, получить награду свою в мире сем. Но сам он видит больше, чем пишет для публики – сам себя останавливая, одергивая за руку. Как и отчаявшийся взгляд Суворина, публично держащегося «общего языка своего времени» (ту разницу между статьями А.С. и его дневником, в которой обычно видели разницу между политической позицией Суворина и его «действительными взглядами», на мой-то взгляд относить к политике вряд ли имеет серьезный смысл — разрыв между языками, тем, которым Суворин говорит вовне, и тем, что он может написать для себя и для близких своих). Читать дальше »

Сначала историю про вареники мне прислала Кристина. Вдоволь отхохотавшись, я решил взять эту историю в свою книгу о Максиме, уведомив художника о находке. И вдруг Кантор предлагает мне новый вариант и просит опубликовать оба, рядом. Что я и делаю. Добавлю, что разница в возрасте Венецианской дамы у обоих рассказчиков – лишь недоразумение. Дама до сих пор прекрасна.

Кристина Барбано. «Рождественские вареники»

Я услышала эту историю от двух непосредственно участвовавших в ней людей, и каждый из них поведал мне свой вариант. Кстати, шикарная дама, о которой идёт речь, появляется ещё в одном эпизоде, связанным с Иосифом Бродским. Это та же самая дама, которая встречает Бродского на венецианском вокзале в начале книги «Набережная Неисцелимых».

Максиму Кантору было примерно лет 16. Рождественские, новогодние дни.

Он жил вместе с родителями в квартире – месте частых встреч многих представителей московской интеллигенции, с которыми отец Максима, Карл Моисеевич, был дружен: Григорий Чухрай (для детей Канторов «дядя Гриша»), Мераб Мамардашвили, Александр Зиновьев. Среди московской интеллигенции многие дружили с иностранцами, и в квартиру Канторов часто попадали представители «западного мира».

Однажды один из друзей отца привёл итальянку. Эта была славистка из Венеции, лет не на много старше Максима, породистая, изысканная, в совершенстве говорящая по-русски. Роскошная венецианская дама, как будто сошедшая прямо с картин Тьеполо, в гостиной на улице Ляпидевского. Читать дальше »

Давидо

Жарко. Я сижу под клетчатым навесом кафе Давидо, на набережной южного городка Италии и пью свой капучино из чёрной фарфоровой чашки.

Жарко. На мне потёртые мокасины на босу ногу, шорты и майка.

У стены, в тени, лежит большой лохматый пёс. Шерсть колтунами висит на его облезлых боках. Бока тяжко вздымаются и опадают. Псу жарко.

Его Ангел Хранитель сидит рядом на корточках и, егозя крышками, обмахивает его, как веером. Потом пододвигает миску с водой под самый нос собаки. Морда собаки улыбается; похоже – ей снится что-то хорошее.

Солнце переползло так, что в тени остались только: моя рука с чашкой кофе и правая щека. Мой ангел опять переступает, не переставая шевелить губами. Он читает газету, лежащую передо мной на столе. Я снова в тени и с облегчением вздыхаю.

Напротив две девушки. Ангел в розовом и ангел в голубом. Приезжие. Феррагоста. Обе висят на телефонах. Читать дальше »

Недавно Денис Яцутко представил в одном из своих блог-проектов «Хреновина» впечатляющую композицию из трех специально подготовленных топоров под названием «Православие – Самодержавие – Народность». Точнее — специально подготовленных топоров там было только два. Третий топор — «Народность» — не подвергся никаким алхимическим трансмутациям. Вот этот слегка подржавленный, но мощный и харизматичный чугунный колун.

Но зато с Православием и Самодержавием — это целая эпопея. Во-первых, вот как они выглядят. Топор «Православие»:

Обратите внимание, раньше это был самый обыкновенный топор. Яцутко изрядно его преобразил. Читать дальше »

В своем 18-м фильме «Пьета», получившем «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале, Ким Ки Дук обыгрывает иконографический прием оплакивания Богоматерью убитого Христа с железной и красивой жестокостью своих лучших фильмов.

Если Токио Одзу – это Токио домов, семей и их повседневности, то Сеул Ким Ки Дука в «Пьете» – даже не урбанистический. На дне тут мастерские бедных рабочих, в них заржавевшие станки, перекореженные трубы, катакомбы автомобильных деталей. Это не «зубчатые колеса» акутагавского безумия, все проще и страшней – люди как упрощенные эмоции, люди как реализация схемы «деньги». Придавленные и искаженные схемы-эмоции – пружина будет отпущена, но бессознательное будет выговорено не на кушетке психоаналитика, а в той бане кровавых чувств, в которых корейцы и один из главных их кинопредставителей Ким Ки Дук так хорошо знают толк.

Ли Кан До выбивает долги, в десятикратном размере, может, потому, что он дьявол и мясник – деньги идут вторыми, ему больше нравится калечить должников. Запускать их руки в станки, скидывать с заброшенных домов, просто пугать.

Нет, Ким Ки Дук здесь не социально озабоченный социалист Каурисмяки, о бедности и деньгах тут говорят герои, но имеют в виду другое. Или не имеют в виду ничего больше того, что выговорить и так не получится. Потому что до того, как в жизни Ли Кана появляется бросившая его тридцать лет назад мать, он только ел (собственноручно убивая купленную курицу или угря) и мастурбировал во сне. Был бессознателен. Не знал своих демонов, просто был сам одним из них. Читать дальше »

Признаюсь честно, что когда вижу в главных новостях информационных лент фамилию Бута, ну того, который бедная жертва американского произвола и сидит за решеткой в заокеанской темнице сырой, то это меня доводит буквально до бешенства. Я понимаю, что в случае экстрадиции этого товарища в Россию, его тут же торжественно реабилитируют, сделают депутатом Госдумы или членом Совфеда, да и передачку на ТВ какую-нибудь дадут. Хотя вполне могу допустить, что во всей этой истории с «оружейным бароном» есть неведомые простым обывателям джеймсбондовские замуты, по которым еще, возможно, снимут наш ответ Голливуду…

В такое же бешенство приводил и так называемый «список Магнитского», вернее реакция на него российских властей. Опять же восприятие обывателя с некоторой протестной настроенностью типична: власть встала на защиту своих социально близких. Какое отношение группа людей, на которых, скорее всего, клейма негде ставить, имеет отношение к национальным интересам страны, ведь не Газпром же?.. Ну не поездят они в Штаты, и что с того, Кобзона ведь уже давно не пускают – и ничего, как-то сдюжил…

Возможна здесь и другая психоделическая трактовка: Штаты до сих пор для большей части населения страны воспринимаются местом эдакого земного рая, и лишение шанса получить туда билет воспринимается крайне болезненно. Должна же быть мечта у человека, что рано или поздно он проникнет в посюсторонние райские кущи, а то и гнездышко там совьет… А тут ее раз и навсегда подрубают, лишают реализации нашей, можно сказать, национальной идеи – обрести шанс на нормальную человеческую жизнь не здесь, а там. В реальной плоскости, то есть в России, она не достижима, а возможна только в потусторонней с точки зрения земного шара, заокеанской. Об этом еще нашим «розовым христианам» в свое время Константин Леонтьев твердил. Ну а в 21 веке русский хилиазм обрел такие причудливые формы… Читать дальше »

Когда погас оставшийся от огромной и яркой звезды, звезды твоего будущего, а тогда – нашего будущего, дрожащий и чуть мерцающий уголек, и темнота окружила тебя, и, кажется, что нет уже ни сил, ни надежды – и вот тогда вдруг начинает светить прошлое…

Своим одноклассникам от «Б» до «А» юбилейного 1970 года выпуска средней школы №8 г.Великие Луки с любовью посвящаю

Тогда в нашем городе не было телевидения. Радиоприемники, правда, были. К тому же большие, ламповые, но они так шумели, свистели и квакали, а об услышанном так тихо говорили между собой взрослые, что нам никакой информации не доставалось. Были, конечно, газеты, книги, но читать мы только учились. Учили буквы, составляли слоги, складывали слова: ма-ма, ра-ма. Это уже потом: ма-ма мы ла ра-му… Но информационный голод давал о себе знать – мы лезли с разными вопросами к родителям, но те отшучивались, отмалчивались или просто ругали нас за недетские вопросы. «Недетские», а значит информация откуда-то просачивалась. А как же! Вот уже по слогам: ко-му-ни-зы-мы…

— Папа, а что такое «кому-низы-мы»?

— Учись и все узнаешь, — коротко, по-фронтовому.

Учусь. И уже по дороге в школу самостоятельно осиливаю плакат на карнизе высокого здания – «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». По слогам, понятно. Стою-осмысливаю… Кто-то поясняет – оказывается, нынешнее поколение советских людей – это я, и, значит, это я буду жить при этом самом коммунизме. И радостно, и торжественно, хотя тревожно и непонятно. Тревожно, наверное, за то, вернее за ту ответственность, которую возлагают на меня, доверяя, значит, жить при коммунизме. А смогу ли? А справлюсь ли я? И что такое коммунизм?

И вряд ли я один терзался такими вопросами. Да, мы находили огромное удовлетворение в рассуждениях о будущем. Мы со сверстниками, в дальнем, заросшем сиренью и шиповником, скверике двора. Тем более, мало-помалу кое-какая информация поступала. И какая! Оказывается, коммунизм – это когда все бесплатно: и хлеб, и конфеты, и все остальное… И на автобусе бесплатно, и на поезде, и на самолете! И куда угодно! А назавтра уже – автобусов не будет, – будет сама дорога двигаться. Встал на дорогу и поехал! Читать дальше »

Путевые заметки о XII Форуме молодых писателей в Липках

– Ты едешь в Липки, ты едешь в Липки!

Жена радовалась так, будто я выиграл «Русского Букера». Под «Липками» она понимала ежегодный Форум молодых писателей в подмосковном пансионате «Липки». Организатор Форума – Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ во главе с Сергеем Александровичем Филатовым. В качестве задач Форума значатся открытие новых имён, совершенствование литературного мастерства и публикации авторов. «Едешь» означало, что я прошёл отбор.

В «Букера», конечно, не верилось, – не та конъюнктура, не то «вещество прозы» – но радовалась жена столь искренне и бурно, что минут через десять я и сам впал в эйфорию, просматривая список будущих участников. Я значился под номером 13, и врождённая склонность к суевериям тут же пустила радость под откос.

Но – куда деваться? – в Москву, в Москву. Читать дальше »

Интервью с Андреем Добрыниным, поэтом, прозаиком, редактором, издателем.

Командор-Ордалиймейстер, он же Магический Флюид Ордена куртуазных маньеристов, он же DJ Kastet, он же поэт, прозаик и композитор Константин Григорьев ушел из жизни ровно шесть лет назад, 22 декабря, как раз в день празднования двадцатилетнего юбилея самого помпезного и вызывающего поэтического объединения постперестроечной России. В жизни случаются разные совпадения. Счастливые и чудовищные. Но это совпадение с трудом укладывается в голове. Можно долго создавать разнообразные мистические и магические версии, объясняющие обстоятельства этого несчастья, но вывод в любом случае будет один — Григорьев был человеком исключительным. И покинул он бренную землю исключительно, заставив встрепенуться даже железобетонных людей. О том, как жил и творил Константин Григорьев, рассказал «Переменам» его ближайший друг и соратник по ОКМ Андрей Добрынин.

Владимир Гуга: Где-то во второй половине 90-х я трудился грузчик-менеджером в одной книготорговой компании. Вторую половину этажа, на котором располагался наш офис, занимало довольно богатое в те времена издательство. Сотрудники обеих контор выходили курить на общую лестничную площадку. Там-то я и заметил довольно мрачноватого, неразговорчивого молодого человека с мизантропическим выражением лица. Позже ребята мне объяснили, что это — сам Константэн Григорьев, куртуазный маньерист. Тогда я не решился с ним, этаким небожителем, познакомиться, а теперь жалею. Но у меня сложилось такое впечатление, что царящая вокруг офисная рутина ему не нравилась. Что-то он не очень весело выглядел.

Андрей Добрынин: Ну, да… Все правильно. Я работал в этом издательстве руководителем редакции художественной литературы. Туда-то я и пристроил Костю. Увы, наши книжки не очень успешно раскупались, и вскоре редакцию упразднили. Но я бы не сказал, что работа в издательстве Косте не нравилась. Она его, человека с литературным образованием, не слишком обременяла. Возможно, на первый взгляд Костя не выглядел фейерверком оптимизма. Но это чисто поверхностное восприятие. Понимаете, его вечно одолевали страхи: а что будет завтра с работой? А что будет завтра с квартирой. И так далее. Я это знаю потому, что мы каждый день с ним созванивались, и он на меня все свои страхи вываливал. Я же его успокаивал, мол, не волнуйся, все это мелочи. Действительно, мы с ним из таких переделок вылезали, что уже могли ничего не бояться. На самом деле он был глубочайший оптимист. Стоило кому-то предложить какой-то расплывчатый, невразумительный проект, у Кости тут же загорались глаза, он уже видел сверкающие башни, замки. Меня это восхищало, но я был вынужден эти башни рушить, чтобы потом не было горьких разочарований. Так что я его с одной стороны утешал, а с другой удерживал в рамках реальности. Костя, конечно, мог на весь мир озлобиться, так как, причины для этого имелись, но этого не произошло. Он продолжал нежно любить и жизнь, и людей. Конечно, так говорят о многих. Однако я имею в виду большую любовь, настоящую и глубокую. Эта любовь и определяла его существо, его натуру. Кто-то достигает такого уровня любви усердной духовной практикой, а ему это было дано от природы. Костя был невероятно светлой личностью. Хотя с людьми сходился тяжело. Жилось ему порой нелегко. И Костю частенько использовали в силу его доверчивого характера.

В.Г.: Например?

А.Д.: Ну… Самый хрестоматийный пример – группа «Бахыт-Компот», которую они с Вадимом Степанцовым придумали. В какой-то момент Вадим решил, что в этой группе достаточно одной креативной личности, и Костю из коллектива выжил. При этом Костины песни «Бахыт-Компот» использовал еще очень долго. В результате, образовалась огромная гора дисков с Костиными песнями, за которые он почти ничего не получил. Костя пытался бороться. А потом сказал: все, больше не хочу. Надоело. И это один из примеров. С ним подобное часто происходило. Ему говорили: давай поработаем, давай замутим проект. И он на голом энтузиазме работал. Читать дальше »

Культ личности забрызган грязью.
Б.Л. Пастернак

Сегодня, в свой очередной день рождения, я хочу отдать должное всем тем, кто меня помнит и поминает добрым словом. Прежде всего т.н. либеральной общественности и лично почтальону т. З. Прилепину, доставившему её, так сказать, маляву по адресу, то есть мне. Маляву эту я читаю и перечитываю, в ней много верного, но есть и ошибочные суждения.

Стержнем современной общественной жизни является классовая борьба. А в ходе этой борьбы каждый класс руководствуется своей идеологией. У буржуазии есть своя идеология – это так называемый либерализм. Идеология гнилая, я думаю.

Тем более приятно слышать из уст именно либеральной общественности честное и нелицеприятное признание моих заслуг. Но не переусердствуйте. Не люблю лести.

В то же время кое-где раздаются отдельные голоса: не надо, дескать, кумиропочитания и веры в «вождизм», дело, дескать, не в Сталине, а в общем ходе истории, в провидении и т.п. Но, товарищи и господа, чего стоит этот ход и это провидение без личности?! Вот сказал же великий русский реакционный писатель Ф.М. Достоевский: «Если бы вы знали, как может быть силен один человек!» Читать дальше »

Спорят сейчас, кто слил протест. Конечно, вопросов здесь много, как то: был ли сам протест или пока транслировалась лишь его демо-версия, и если был, то не был ли изначально предсказуемо сливаем в силу своей бесцельности и пустоты? Сам по себе выход на улицу большой массы людей пусть и независимо от воли власти, не является протестом. Что нам предложили понимать под протестом? Несогласие с итогами выборов и, собственно, все…

По мере сжимания этой шагреневой кожи развернулся процесс не привлечения в него новых сил посредством новых идей, а отталкивания. С самого начала пошла ярко выраженная тенденция монополизации протеста, превращения его в клуб избранных с особым фейс-контролем. Клуб этот моментально выродился, оставив своих членов с тавром фриков. Читать дальше »

Очередные откровения Льва Пирогова, которые он потом, по своему обыкновению, удалит, а потому зафиксируем их тут. В своем Фейсбуке литературный критик признается в том, что ему скучно. Скучно то, чем он занимается уже много лет. Характерное признание.

Цитата:

Открыл в отдельной вкладке итоги литературного года от обожаемого Топорова и забыл об этом. Через полчаса наткнулся, поковырял, как остывшие макароны вилкой — и закрыл, не заставив себя начать читать. Не завёлся. Искра не проскочила. Интересно. Виктору Леонидовичу это всё интересно? Или тут чисто профессионализм, ничего личного?

Российская литература — это очень-очень скучно, по-моему. С одной стороны — педики, жиды и жидовки хороводятся на своих бесконечных одинаково похожих на детский утренник жизнерадостно-бессмысленных мероприятиях. С другой — тайная подспудная Русь. Ворочается, как моль в шубе, вот сейчас как поведёт плечиком молодецким, и та взлетит. Вот только капустку докушает.

И те, и другие одинаково скучны, глупы, бездарны и предсказуемы. И к тем, и к другим если и затёсывается что-то живое, сразу либо ассимилируется (аннигилируется), либо отторгается. Немногочисленные выжившие (те, кто сделал вид, что ассимилировался, а сам отторгся) скачут резвыми блошками и всем нравятся. Это — первый план, те, кто войдут в историю. Но значит ли это, что они интереснее?

Ну, в общем, да. Но не настолько же.

После нового года проект «Неудобная литература» возобновит свою работу. Будем публиковать один очень хороший роман. Конечно же, Лев Пирогов никак не отреагирует на эту публикацию, продолжив лелеять свою вселенскую скуку. Но мы к этому уже привыкли, ведь тексты неудобной литературы недостаточно скучны, чтобы читать их и писать о них.

_____

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ВАЛЕРИЯ НАРБИКОВА «СКВОЗЬ»
ВСЕ книги проекта Неудобная литература

Ослы

Ночью в Италии, если задрать голову, то увидишь – Бог знает что.

И ещё звёзды.

Это знают даже астрономы.

Знают и соседские ослы: Чико и Фемина. Что означает «мальчик» и «девочка». У ослов. Они только что вылакали до дна большую лужу под старой оливой. Лужу после дождя, нагнанного из Африки щекастым «Широкко», полную тех самых звёзд и – Бог знает чего. И теперь стоят счастливые – отфыркиваются и чихают.

Знает и старый сеньор Чезарио, что сейчас бежит к ним, размахивая руками, и орёт как оглашенный: «Чёртовы вы ослы! Вот нахватаетесь из лужи – Бог знает чего, а ветеринар больших денег стоит…»

Он задирает голову и, сотрясая молитвенно сложенными руками, выискивает что-то в звёздном месиве: «О, Mio, Dio! Хоть ты надоумь этих ослов…» – и вздыхает, и трёт глаза: то ли от попавшей туда соринки, то ли от невыносимого сияния всех этих звёзд. То ли Бог знает от чего. Читать дальше »

Тут, по случаю, выпала мне высокая историческая миссия участвовать в очередном заседании Клуба метафизического реализма, что вот уже скоро десять лет как регулярно пужает Центральный Дом литераторов своими более чем странными сборищами.

На этот раз «взыскующим Неведомого» презентовался новый сборник трудов Петра Калитина «Крещёная бездна». Автор – профессор кафедры культурологии Государственного Университета управления, доктор философии (причём – «нормальный доктор», посредством Российской академии наук, а не от разного рода сомнительных общественных «как бы академий»).

До кучи – Калитин ещё и литературный функционер – член Президиума Московской писательской организации (МГО) Союза писателей России.

И как у них водится: также ещё и поэт, и прозаик, и эссеист, и критик, и литературовед, и публицист… и прочая, и прочая, и прочая! Читать дальше »

Лауреаты третьей Григорьевской премии — Андрей Родионов и Наташа Романова (на равных).
Наши поздравления.
Поэтический турнир (в ходе объявления лауреатов в клубе Грибоедов в Санкт-Петербурге состоялся поэтический турнир, — ред.) выиграл Алексей Остудин.
Поздравим и его.

Коротко обо всех участниках третьей Григорьевской премии читайте здесь.