Сегодня спал плохо, а с 5 до 7 и вовсе не спал: разболелась нога. Разгуливал (вернее, ковылял) на ней по квартире, смотрел старый сериал, в котором в американской глубинке взрывается атомная бомба, после чего живут они там, в Иерихоне, примерно, как мы в Питере – в 1992 г.: вручную стирают, воруют друг у дружки лампочки и стрелковое оружие, оперируют без наркоза, колют дрова, едят бобы и фасоль… Потом заснул как младенец – и разбудил меня требовательно-грозный звонок явно по межгороду. Я решил не вставать – и лишь считал в полусне, сколько раз раздастся этот безответный призыв. Ровно тридцать раз подряд!
Я успел сделать полувдох-полухрап – и звонок после десятисекундной паузы возобновился. Тут уж я подошёл к телефону – с омерзением, как к какой-нибудь невесть откуда взявшейся наглой и хищной гадине.

– Здравствуйте! Простите за ранний звонок! (А за тридцать гудков подряд, сволочь такая, прощения не просит.) Вы меня не знаете. (А телефон у тебя откуда?) Я Глашин знакомый. (Сердце у меня замирает: что с Глашей?) Я звоню из Твери. (Какая Тверь? Глаша в Киеве.) У меня к вам очень важное дело. Вы можете уделить мне пару минут?

– Ну, если только пару.

– Вот вы в книге «Двойное дно» что-то пишете про «Слово о полку Игореве»…

– Что я пишу?

– Что его на самом деле написал Шатобриан и втюхал русским как национальную идею…

– Ну, не совсем Шатобриан, и не совсем так…

– Но это правда? ПРАВДА???

– Это одна из версий.

– Но сами-то вы в неё верите?

– Э… я… знаете ли…

– А, понимаю: говорить не хотите!

– Знаете, молодой человек, вы звоните мне в такую рань и с такой бесцеремонностью – тридцать гудков подряд! – из-за такой ерунды?

– Извините, но для меня это не ерунда. Извините… Никакая не ерунда. Извините.

И он бросает трубку.

Этот звонок могло бы оправдать лишь одно: найди этот тверской паренёк (откуда у Глаши такие знакомые?) только что у себя в сарае мифически и мистически исчезнувший оригинал «Слова»… Но и тогда звонить следовало не мне, а директору Пушкинского дома Славе Багно. Или Славе Суркову. Или Славе Володину. Или, лучше всего, Вове Путину…

Но из всех этих телефонов у тверского следопыта почему-то нашёлся только мой. Тридцать гудков подряд это, знаете ли, впечатляет. Пойду, пожалуй, досмотрю, чем там кончится дело в Иерихоне. В первом сезоне.

23 июня 1910 года родился Жан Ануй, величайший французский драматург XX века.

«У актера всего три часа, чтобы быть Яго или Альцестом, Федрой или Глостером. В короткий промежуток времени, на пятидесяти квадратных метрах подмостков все эти герои рождаются и умирают по его воле. Трудно найти другую столь же полную и исчерпывающую иллюстрацию абсурда. Эти чудесные жизни, эти уникальные и совершенные судьбы, пересекающиеся и завершающиеся в стенах театра на протяжении нескольких часов – найдется ли еще более ясный вид на абсурд?» (Альбер Камю. Миф о Сизифе).

Узкое, удлиненное, очень французское лицо: длинный нос, аккуратно подстриженные усики, скептический прищур глаз за круглыми стеклами очков, сигарета в руке, строгий твидовый костюм. Жан Ануй, вероятно, величайший французский драматург XX века. Пожалуй, никто из его современников и соперников – ни Жироду, ни Кокто, ни Сартр, ни Камю – не написал для сцены так много и не пользовался таким успехом у публики. Он был чистым драматургом: только пьесы, инсценировки и киносценарии, ни романов, ни стихов, ни философских трактатов. Он любил только театр и жил только сценой. И какой же странной оказалась его театральная судьба!

Вообще-то, на первый взгляд здесь все просто. Одни драматурги считаются классиками, их ставят всегда и везде, в аутентичных костюмах, и осовременивая, и приноравливая к любой эпохе, и сокращая, и дописывая, и переделывая. Другие – однодневки, имевшие бешеный успех пару лет или даже десятилетий, но затем так прочно забытые, что разве что какой-нибудь старый театрал с удивлением натыкается на их имена в пожелтевшей программке, вынутой из пыльного чулана. Но на самом деле жизнь – и театральная в том числе – непредсказуема, и вот в «веселые 20-е» в Англии напрочь забывают Шекспира, который для англичан «наше все», а вовсю ставят второстепенных драматургов эпохи Реставрации, вроде Конгрива или Фаркера. Или вот недавно в «Табакерке» сыграли вроде бы забытого всеми, «советского» Розова – и успешно. Почему? Да так. Просто совпали они с духом времени. Кто-то совпал, а кто-то – нет. Против Zeitgeist’a не попрешь. Читать дальше »

Нонна Чика плыла по небу, тихо покачиваясь.

Она улыбалась. Это было, как в детстве, когда девочкой она со своим отцом, сеньором Франческо, выходила в море.

Обычно синий баркас «Святая Мария», чихая старым мотором, отчаливал от причала у бара «Lange de Mara» и, выйдя из бухты, шёл сначала вдоль берега в сторону нормандской крепости и потом, встав на волну, задирал облезший нос в сторону Сицилии. Баркас переваливался с волны на волну то и дело, черпая бортами, и тогда Чика выливала воду большим оловянным ковшом обратно в море. Свесившись за борт, она рассматривала, как очумелые рыбёшки, выплеснутые с водой, рассыпаются, сверкая чешуйками, словно подкинутая в воздух горсть монеток. И вдруг заливалась смехом от того абсолютного счастья, которое и бывает у людей только в детстве. Читать дальше »

О книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва», изд. «Время», 2006 г.

На современных книжных комбинатах, производящих постапокалиптическую фантастику, трудятся сотни человек: генераторы новых проектов, авторы, «негры», pr-менеджеры, копирайтеры. Ежегодно на любителей подобного рода чтива обрушиваются десятки толстенных томов, кишащих крысами-мутантами, бандами садистов, зомби и супергероями, сумевшими в одиночку противостоять этим ужасам «жизни после жизни». Постапокалиптические саги тянутся годами, переходя от одного автора к другому, как эстафетная палочка. Издатели выдают на-гора новые тонны макулатуры, а читатели охотно впиваются жадными глазами в убористые тексты «страшилок». «Постапокалиптика» — это уже не жанр, а масштабная индустрия: тексты, кино, игровые программы. Ни один из нынешних лауреатов престижных литературных премий не может похвастаться популярностью и тиражами фантастов, сочиняющих про «конец света». Прилепин, Пелевин, Быков и даже Акунин – это просто карлики у ног циклопических фигур авторов романов-клише про «сумеречный мир».

Однако постапокалиптический кошмар романа Светланы Алексиевич перевешивает все собранные вместе труды фантастов. Если бы существовал прибор, дающий возможность определить уровень «жести» художественного произведения, то книга Алексиевич его просто бы вывела из строя, как сверхповышенная радиация дозиметр. Тираж романа Алексиевич не указан. Но скорее всего, он не больше 5000. Ничтожная цифра на фоне гор постапокалиптики. И все же эта книга «ставит крест» на одном из самых популярном течении буквотворчества. Читать дальше »

В рамках 25 Московской международной книжной выставки-ярмарки прошла презентация новой серии книг «Для тех, кому за десять». Из многочисленных произведений современной детской литературы издательство «Жук» (Живая Умная Книга) и журнал «Электронные пампасы» выбрали те, которые ближе всех подходят к основам личного, лирического переживания. В серии представлены сборники рассказов Юрия Нечипоренко «Смеяться и свистеть», Ксении Драгунской «Мужское воспитание», Ольги Колпаковой «Большое сочинение про бабушку» и Сергея Георгиева «Собаки не ошибаются». Читать дальше »

Единственный в городе троллейбусный парк разделён на два участка. И на каждом есть свои ворота, своя будка со сторожем и свои псы-приблуды – разномастные, разновеликие, каждый со своей особенной судьбой. На первом участке – ближайшем к шоссе – ночуют троллейбусы, покорно свесившие рога и готовые хоть с рассветом нестись, подпрыгивая, куда угодно. На дальнем от шоссе участке хранится автомобильный хлам, и водителям городского автопарка позволено приходить сюда по запчасти. Но охотников до хлама, среди которого обосновались два пса, не так уж и много. Вот почему фонари над этим кладбищем созданий рук человеческих зажигаются нечасто.

Осенними ночами под окном дальней сторожки разлита чернильная тьма. Правда, там, где, словно кони в стойле, дремлют троллейбусы, всегда горит фонарь. Но свет его похож на свет далёкой звезды, лучи которой не доходят до земли, растворяясь в ночном сумраке. Внутри сторожка освещена лампой, что держится на торчащем с потолка проводе. А потому из темноты видно, что рядом с окном в сторожке стоит стол, а за столом в разные дни появляются то пожилая дама в бурой меховой жилетке, вооружённая против дальнозоркости очками с толстыми стёклами; то старик с обвисшими седыми усами, то и дело отхлёбывающий из чашки, которая, кто знает, чем наполнена; то всматривающаяся в темноту молодая темноволосая красавица. И нет никаких сомнений, что последнее впечатление отзовётся у стороннего наблюдателя неподдельным удивлением. Потому что, и в самом деле, молодая сторожиха напоминает цветок, выросший, по прихоти природы, на мусорной куче. Читать дальше »

Земский врач Антон Павлович Немов, возвращаясь из Петербурга во вверенное ему земство, волею судеб оказался в неизвестной ему дотоле местности, звавшейся Пошехонью. Пошехонская губерния встретила непрошенного гостя довольно враждебно. На все вопросы Немова о том, где он находится и как ему найти дорогу в его земство, пошехонцы отвечали весьма уклончиво и непонятно. Казалось, они искренне были убеждены, что их край является центром мирозданья. О существовании соседних губерний они как будто подозревали, но дорогу к ним указать не могли. Принять же к себе Немова земским врачом они, по всей видимости, не желали. Растерянный и подавленный всей нелепостью сложившихся обстоятельств, Антон Павлович бродил по Пошехони, тщетно пытаясь то ли поселиться в ней, то ли найти дорогу назад…

— Но вы описываете не действительность, а какой-то
вымышленный ад! – могут сказать мне. Что описываемое
мной похоже на ад – об этом я не спорю, но в то же время
утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это
«пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя
ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с
подлинным верно.
Михаил Салтыков-Щедрин

… Смятенный и погруженный в себя, Немов шел по неровной, змеившейся и уходившей куда-то вверх по возвышенности проселочной дороге к городскому погосту. Палящее солнце и едкий дым, тянувшийся с западной стороны от тлевших торфяных болот, мучили его, казалось, куда меньше, чем слова уличной торговки о губернаторе Пошехони – человеке, на которого Немов возлагал столь большие надежды.

Как же так? Высший сановник губернии, чьим долгом и призванием было решать насущные проблемы живых пошехонцев, вопреки всякому здравому смыслу бродил по пошехонскому некрополю и тревожил вечный покой мертвецов! Будь он только расхитителем могил своих состоятельных и прославленных предков, этот порок слабого и маленького человечка приобщиться таким образом к былой славе пошехонских мужей Немов смог бы понять. В его врачебной практике ему доводилось встречать и не таких чудаков. Но вот что Немов никак не мог осмыслить: зачем ему, губернатору Пошехони, понадобилось вытаскивать из могил отеческие скелеты, чтобы пугать ими пошехонских детей?

Немов настолько погрузился в свои размышления, что не заметил, как добрел до кладбища и затерялся между покосившихся надгробных камней и крестов. Он, пожалуй, продолжил бы свой скорбный путь и дале, но что-то заставило его прийти в себя, что-то необычное в привычной картине кладбищенского пейзажа бросило его в жар. Он стоял перед свидетельством своих самых ужасных догадок. Он смотрел на насыпь из свежевырытой земли, устланную черными сгнившими кусками и щепами гробовой доски, на потемневший изборожденный множеством трещин старый надгробный крест, упавший в могильный ров и торчавший из него исковерканным основанием вверх.

Немов не хотел верить своим глазам. Втайне от самого себя он надеялся, что слова торговки – лишь подлый навет глупой женщины, очернявший достойного государственного мужа, не более того. Но сейчас, при виде кощунственно изрытой могилы, все его надежды окончательно рухнули и своим тяжелым падением, казалось, надломили и дух, и тело Немова. Доктор почувствовал какую-то чудовищную усталость и тяжесть во всем теле. Он оглянулся вокруг и подумал в отчаянии, что, может быть, это и есть конец его жизненного пути, что ему остался лишь один выход – занять ставшее вакантным место несчастного мертвеца и забыться вечным сном. Читать дальше »

В Италии Ангелы по ночам катаются на велосипедах.

Тех, что люди оставляют на ночь на улицах, переулках и площадях. Они колесят, смеясь и напевая, кружа по гулким, пустынным итальянским городкам, впрочем, не досаждая этим их жителям.

Видимо, оттого в Италии велосипеды имеют столь изящную форму: их тонкий металлический каркас ажурен; а узкие шины колес при соприкосновении с мостовыми издают приятный шелестящий звук, как если вдавить левую ножную педаль органа и, одновременно, «Фа» в нижнем ряду.

А на стыках старых известняковых плит этот звук переходит в звон: такой, когда холодными вечерами ветер раскачивает ветви старых «Каменных» дубов в тёмных аллеях парка калабрийской Viba Valentia, и тогда замерзшие скукоженные плоды стучат изнутри о кожуру, словно бесчисленные серебряные колокольчики.

И люди не удивляются, найдя свой старенький красный “Gollalti” или белый “Chiso” не у оливы или ограды парка, а у скамейки перед баром или у фонарного столба.

Но не далеко. Ангелы, хотя и растяпы, но не настолько!

Зато велосипед, на котором ночью поездил Ангел, знают все, приносит его владельцу удачу.

А что до замочков, которые навешивают владельцы на свои “бичиклетты”, то это от воришек, а к Ангелам они не имеют ровным счётом никакого отношения.

И не тайна, что велосипеды в Италии делаются не только для людей, и проживают они свою жизнь, как и люди, и как и люди они потом попадают на Небо, а не валяются ненужным ржавым хламом где-нибудь в сарае. По крайней мере, их Души. Это все знают.

И там они ездят, весело позванивая старыми звоночками и шурша стёртыми шинами, не касаясь душистой Райской травы. Естественно, они попадают в Рай. А куда ещё?

И рядом с какой-нибудь белой изящной “Джульеттой” позванивает синий или красный шустрый “Ромео”. А то и два… И даже случаются стычки; всё как у людей.

И тогда эту строптивую парочку снова отправляют на Землю, и там у них, как обычно, рождается целая куча-мала других “бичиклеттиков”: синих, лазоревых, розовых и даже в полоску и крапинку с глазастыми фарами, с нежными розовыми колёсиками и ещё не окрепшими молочными спицами.

Но это дело обычное, и мало кого можно этим удивить.

Италия Pulia, Caravinia
Cиеста, август 2012 года.

Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный…
А. Пушкин. Евгений Онегин

И да не померкнет мир приключений, украсивший вечной новизной мою жизнь! Ещё в юности я увлеклась чтением приключенческих книг, и, как я потом осознала, в таком чтении обретались и логика, и некий этический знаменатель, закаливший душу, сыгравший немалую роль в развязке той драмы, о которой ниже пойдёт речь.

Вначале я увлеклась сочинениями Уэллса, Мелвилла, Киплинга и Честертона. А затем (не помню, что послужило толчком к такому повороту, вероятно, страстное желание постижения некоей тайны) принялась за русские книги, разумеется, в переводе. Вскоре я заинтересовалась русским языком и стала его изучать.

Для русских книг в оригинале я приобрела массивный дубовый шкаф. Содержимое этого священного ковчега и в самом деле было редчайшим – он и притаился в углу, поблескивая таинственными, заманчивыми дверными овальными стёклами-очками. Даже авторам русского биокосмизма с их стремлением к спектральному анализу души нашлось в нём место. Я умудрилась приобрести Валериана Муравьёва «Переселение душ» и «Русские ночи» князя Одоевского, которые он создавал в чёрном одеянии до пят и в чёрном колпаке, подобно Гофману, с котом Мурром на коленях. У меня ещё были «Аскольдова могила» Загоскина, «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию земли» Булгарина и «Рукопись Мартына-Задеки» Вельтмана. Кроме того, я приобрела книгу «MMMCDXLVIII год» и, разумеется, «Фантастические путешествия барона Брамбеуса» Сенковского – увлекательный, авантюрный роман о том, как сей барон читал на стенах пещеры повесть, начертанную иероглифами, расшифрованными им по системе и которые оказались не иероглифами, а сталагмитами.

Однако катализатором этого повествования явится сейчас сообщение о моей родословной, которое, надеюсь, создаст настроение и очертит некоторые темы, одна из которых состоит в том, что я из литературоведческих изысканий и догадок прорываюсь в изящную словесность, что вполне импонирует моей азартной натуре. Итак: в моей родословной обреталась страшная запутанная тайна. По материнской линии я – потомок лорда Ротвена – не литературного героя новеллы Байрона «Вампир», а настоящего, реально существовавшего человека, ставшего прототипом героя знаменитой новеллы-мифа.

Многим из нас известно, что швейцарским летом 1816 года Байрон рассказал некую историю о Вампире, которую записал его домашний врач Джон Вильям Полидори. Эпизод остался бы не столь замеченным в мире людей, если бы Полидори не опубликовал рассказ под авторством Байрона, что возмутило и оскорбило поэта; а Полидори, ошарашенный успехом «Вампира», из зависти отравился. Между тем, «вампирная» история проникла в разные уголки земли, стала достоянием публики, вовсе не интересующейся литературой, а увлекающейся, допустим, химией, или алхимией, или же ничем не увлекающейся, или же принципиально избегающей кровавую тематику. Читать дальше »

Тетенков Н.Б., Лашов В.В. Концептуальные персонажи С. Кьеркегора: научная монография. – М.: «Академический Международный институт», 2012. – 360 с.

Книга, одним из соавторов которой выступает мой коллега, посвящена исследованию использования псевдонимов в философском и литературном творчестве Сёрена Кьеркегора. Свой интерес к этой проблеме авторы объясняют тем, что в зависимости от интерпретации причин использования псевдонимов меняется само понимание творчества Кьеркегора и его оценка – как философского или «всего лишь литературного».

Разбирая биографические, психологические и экзистенциальные трактовки псевдонимов, авторы дают краткий и безоценочный обзор исследований, посвященных этой теме, а также приводят те данные биографии Кьеркегора, на которые опираются комментаторы. Большая популярность биографических трактовок псевдонимов обусловлена, по их мнению, тем, Кьеркегор в качестве предмета рефлексии часто использовал факты собственной биографии, что соблазняет нас трактовать его тексты как автобиографические, а его философию – как попытку проговорить и решить (хотя бы отчасти) личные проблемы. Однако авторы отмечают, что попытки использовать биографический метод в анализе творчества Кьеркегора заходят в тупик (если вообще не обречены на провал), поскольку факты биографии, которые Кьеркегор использовал как сюжетный ход или основную тему книги, рассыпаны среди всех его псевдонимов. Читать дальше »

Битва литературных титанов – Румата против дона Рэбы: кто есть кто?

Хоть и фамилия художника еврейская,
но в его творчестве ничего особенного не обнаружил…
Из откликов на представленные работы М.Кантора

«Димка, опомнись!» – кричит из европейского далёка Максим Кантор своему давнему другу Дмитрию Быкову. Ведь Димка упрекнул его в «глубоко логичной эволюции» литературно-революционного экстремизма, зиждимого на прагматике мандельштамовского самоуважения. Мандельштамовское самоуважение – это политическая совесть как фактор «прямой производственной необходимости» интеллектуала. Правда, интеллектуала, по словам Кантора, размылившегося в «креативный класс»: обслугу номенклатуры, менеджеров и телеведущих, детективных писателей, пиар-агентов и спичрайтеров. Читать дальше »

Борис Земцов. Зона путинской эпохи. – М.: Алгоритм, 2012. – 256 с. – 3000 экз.

Название книги может ввести в заблуждение, поскольку речь здесь вовсе не о Путине и не об известных политических сидельцах. Неразберихи добавляет обложка, представляющая собой коллаж на основе картины Н. Ярошенко «Всюду жизнь», на которой изображены за тюремной решеткой Мавроди, Ходорковский, Юлия Тимошенко, а также человек, похожий на Виктора Батурина, свояка экс-мэра Москвы Лужкова. Каким боком арест и заключение под стражу Тимошенко имеет отношение к Путину – известно, видимо, только художнику-оформителю. На самом же деле Борис Земцов пишет исключительно о себе, о своём печальном опыте пребывания в местах не столь отдаленных.

Если кто не в курсе, то Земцов – бывший зам. редактора «Независимой газеты», который в своё время был осужден за вымогательство и хранение наркотиков. Ему предстояло провести в зоне строгого режима 8 лет, однако вышел он на свободу через 3 года. Основу настоящей книги составил тюремный дневник автора, который ему всеми правдами и неправдами удавалось вести в заключении и отрывками переправлять на волю. Основные темы – интеллигент за решёткой, его мысли, чувства, окружение. Тут нет конкретного сюжета, да он, вероятно, и не нужен.

Если провести исследование, то наша литература, скорее всего, займёт первое место в мире по количеству произведений на так называемую лагерную тематику. И тому есть вполне логичное объяснение, однако речь сейчас о другом… Книга Земцова интересна прежде всего тем, что заставляет лишний раз убедиться в актуальности народного изречения: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Стоит попасть в жернова судебной машины, и нет никаких гарантий, что от тебя не отвернутся друзья и коллеги, что ты в одночасье не превратишься в изгоя, что адвокаты, нанятые твоим боссом, не будут склонять тебя к признательным показаниям, обещая «выпутать» из ситуации, а потом соглашательство не выйдет тебе боком. Обо всем этом автор пишет достаточно убедительно и скрупулезно, вспоминая свой процесс и всё, что происходило вокруг него. Читать дальше »

О книге Маргариты Хемлин «Дознаватель». АСТ, 2012

«Еврей – это не национальность, а диагноз». Такой вывод можно сделать, «проглотив» на одном дыхании энергичный роман Марины Хемлин «Дознаватель». Впрочем, мусолить «еврейский вопрос», ясно обозначенный в тексте, скучно. Для этого охотники всегда найдутся. Гораздо интереснее рассмотреть другие особенности, выделяющие книгу в пестром и бурном потоке современной российской прозы.

Возможно, «Дознаватель» — лучший нелинейный, многоголосный, если хотите «полифонический» русский роман последних лет. Героев в книге – вагон и маленькая тележка. И все они задействованы, все они много говорят, вернее, шепчутся и шипят, громогласно молчат и совершают непредсказуемые действия. Маргарита Хемлин смастерила некий «комод» или «буфет» со множеством выдвижных ящичков, в которых лежат коробочки. А в коробочках – шкатулки. А в шкатулках медальончики, в которых находится что-то совсем таинственное… Но чтобы добраться до этого «таинственного», сначала придется «перерыть» весь шкаф, обследовать все ящички и коробочки. А их в «Дознавателе» — великое множество.

Никто из персонажей не остается вне поля зрения автора. Все, как в оркестре, исполняют свою партию. Помимо этой «полифонической» особенности, с наследием Достоевского, а, конкретнее с «Братьями Карамазовыми» роман Хемлин роднит наличие мешочка с «еврейским золотишком» (кивок в сторону трех тысяч брата Дмитрия), переходящего из рук в руки и заканчивающего свое существование в топке печи. Читать дальше »

За день до вчерашнего Марша Миллионеров в ЖЖ одного из главных зачинщиков всей этой истории, Алексея Навального, появилась картинка с анонсом акции. После этого в Фейсбуке Димы Мишенина и на странице арт-группы Dopingpong появилась информация о том, откуда была взята использованная картинка, по крайней мере — ее часть:

«Я конечно понимаю, что во всей стране умеют рисовать только Doping-Pong, поэтому у нас и воруют постоянно наши работы!» — прокомментировал ситуацию Дима.

Чуть позже на странице Dopingpong появилась следующая запись: «Мистер Навальный использует для своей пропаганды картину «Родина-мать Зовет!» Ираклия Тоидзе 1941 года и графику Doping-Pong 2010 года из фильма «Игла-Remix». Оба автора не давали Навальному и его дизайнерам разрешения на использование своих изображений. О чем может идти речь, если еще не придя к власти эти люди нарушают элементарное авторское право. Кража плохое начало для любого законного дела».

Дима сообщил, что в суд подавать не намерен, так как факта коммерческого использования не наблюдает. Однако он не на шутку раздосадован тем, что Навальный и компания использовали его работу.

О Максиме Чертанове известно немногое: он автор нескольких книг, некоторые из которых можно назвать «нашумевшими». Да еще, пожалуй, то, что под этим псевдонимом скрывается очаровательная женщина по имени Мария. С ней мы сегодня и беседуем.

Максим, Мария, простите, как вас все же называть?
В повседневной жизни я мужчиной не прикидываюсь и мужскими именами не называюсь… Так что Мария.

А почему вы взяли такой псевдоним – Максим Чертанов? И зачем вам вообще понадобился псевдоним?
С Дмитрием Быковым мы придумали ответ на вопрос, почему женщина берет мужской псевдоним: слово «писатель» похоже на «спасатель», а «писательница» похоже на «плевательница». Если серьезно, то лет 9 тому назад я написала роман (довольно дрянной: придуман он был хорошо, но написан ужасно) от лица мужчины и решила, что правильней будет сделать мужчиной и автора. Я жила в московском районе «Чертаново» – отсюда Чертанов.

Я понимаю, могут быть разные обстоятельства… Русская литература знала немало подобных мистификаций. Но одно дело, когда писатель надевает маску периодически, и совершенно другое, когда он выпускает книгу за книгой, так и не открывая лица. Вот Дмитрий Быков поведал какие-то фрагменты Вашей биографии – где Вы родились, учились, в каком издании дебютировали. Так, может, пора уже окончательно раскрыться?
То, что рассказал Быков – тоже часть мистификации. Не вижу ни одной причины, по которой надо было бы ее прекратить. Без мистификаций жить скучно. Читать дальше »