Непрочную победу одержат трое великих.
Орёл, петух, луна, лев, солнце в своём доме… ¹

Филипп II – король Испании (с 1556 по 1598 гг.) из династии Габсбургов, сын Карла V – личность крайне противоречивая. Время правления Ф. – время наивысшего могущества Испании – морской и колониальной державы. После того, как испанская империя присоединила к себе Португалию с её собственной империей, над владениями короля Филиппа II в самом полном смысле этого слова никогда не заходило солнце. Под сапогом новоявленного хозяина мира лежало чуть ли не пол-Европы, почти весь Новый Свет и значительные части Африки и Азии. Филипп II, ярый католик, одержим был созданием всемирной католической империи, но его мечтам значительно мешала протестантская Англия.

Королева Великобритании, властолюбивая Елизавета I, искусно отклонившая в своё время сватовство неуёмного Филиппа, также одержима созданием империи, но только собственной. Она не признавала даже самого папу Римского и потому являлась первейшим, кровным врагом для испанского короля. Филипп прекрасно понимал, что рано или поздно придётся посчитаться с непокорной Британией, уничтожить её, да поскорее.

Во внутренней истории Испании правление Филиппа – нелёгкий период самого полного деспотизма. Шестидесятые годы XVI столетия были заняты ожесточёнными сухопутными и морскими войнами (в общем для Ф. успешными) против варварийцев – пиратов-корсаров из Варварии, Берберии, Турции и т.д. Филипп видел в этой борьбе не только дело государственной важности, но и вопрос, в котором заинтересовано всё христианство. Ещё в большей степени смотрел он так на войну с турками. В 1571 году, по инициативе папы Пия V, была образована «священная лига» – коалиция во главе с Испанией – состоящая из Венеции, Испании, Генуи, Савойи и некоторых мелких итальянских государств, одержавших над турками полную безоговорочную победу при Лепанто в результате одной из крупнейших морских битв в истории мировых войн. (Среди испанских добровольцев в абордажной команде находился будущий автор «Дон Кихота» Мигель Сервантес.) Читать дальше »

Людмила Сараскина. Достоевский. М., «Молодая гвардия», 2011, 348 стр. («Жизнь замечательных людей»)

Людмила Сараскина написала о Достоевском свою книгу, авторскую, и нет ничего удивительного в том, что именно она стала автором этой книги, издав до этого монографию о «Бесах»¹ и выписав две по-настоящему загадочные фигуры, демонов Достоевского в женском и мужском обличии: Аполлинарию Суслову² и Николая Спешнева³. Эти работы были опубликованы в девяностых – и я с тех пор ее читатель. Но нерв всего, что Сараскина писала, то есть ее главная все-таки тема – по-моему, она из «Бесов». Спешнев, которого извлекла она как двойника из неведомой глубины образа Ставрогина – вот открытие. Это же и тайна Достоевского, самая мучительная. То есть я хочу сказать, что в этой истории, как мне кажется, Сараскина открыла и показала что-то большее, чем просто став законным автором биографии писателя.

Нынешняя же ее работа предоставила другие возможности… Для публицистического высказывания, да. Читатель Сараскиной – всегда ее единомышленник. Это же и единомышленник Достоевского, конечно. Она, раз уж так, не боится пафоса: защищая его правду как cвою. Это ей близко: и пафос, и правда, и вера. Кто-то, может, и не во всем согласится, но есть то, что я бы назвал «эмоциональной правдой». Сараскина так и правдива: когда пишет – и заставляет сочувствовать, сопереживать. Тут все приближается, ощутимо, как дыхание. И книгу не читаешь – а будто бы дышишь. Правдой. Читать дальше »

О романе Михаила Шишкина «Письмовник»

Литературное произведение часто сравнивают с кулинарным изыском, приговаривая, что в нем все должно гармонировать и соответствовать хорошему вкусу. Действительно, небольшой количественный перекос в сторону одного ингредиента может вызвать у гурмана раздражение и отвращение. В первую очередь это касается специй. К ним повару следует относиться особенно осторожно, с почтением, ибо заложенная в них жгучая мощь способна запороть всю работу кулинарного мастера.

«Блюдо» под названием «Письмовник» приготовлено исключительно из специй… Но при этом оно не вызывает жжения и желания побыстрее запить его глотком прохладной воды. Михаил Шишкин сумел натолкать в своей ступке фантастический замес пряностей: вызывая горькие слезы, он не гонит человека залезть на стену.

Главный ингредиент «Письмовника» — боль, рождаемая быстротечностью жизни, уносящей надежды стремительным потоком. Первая любовь, она же единственная и последняя, протянувшись через всю жизнь двух героев книги, находит свое воплощение лишь за загробной чертой. Условность сюжета, места и времени действий романа сначала может вызвать ощущение дискомфорта, но сотня пронзительных картинок, из которых соткан «Письмовник», с головой затягивает читателя в опасный водоворот. Выбраться из него невозможно, так как все изложенное касается непосредственно всех и каждого. Родительская любовь, детская дружба, кошмары войны, неизбежность старости, обреченность на одиночество – Шишкин описал жизнь не героев, а читателя. И сделал это с изуверским мастерством, без единой помарки. Если бы этот термин не звучал так топорно, «Письмовник» можно было бы назвать не литературным, а «надлитературным» произведением. Оно как бы входит не со страниц в читателя, а исходит из читателя на страницы. Читать дальше »

Расчёт и целесообразность как опыт преодоления себя

Ю.М. Лотман, З.Г. Минц – Б.Ф. Егоров. Переписка. 1954 – 1965 / Подготовка текста и коммент. Б.Ф. Егорова, Т.Д. Кузовкиной, Н.В. Поселягина. – Таллинн: Изд-во ТЛУ, 2012. – 604 с. – (серия «Bibliotheca LOTMANIANA»).

Вероятно, зрелость любой гуманитарной дисциплины в институциональном плане проявляется, в числе прочего, во внимании к собственной истории – в плотности и насыщенности самоописаний, внимании к «близкой традиции», т.е. к той части прошлого, что ещё не отделена от «современности» плотной стеной, а является прошлым настоящего. Сегодня тартуский феномен – когда маленький провинциальный факультет на западной окраине империи превратился в один из ключевых центров мировой гуманитаристики – закончился. Но тем важнее «искусство памяти», поскольку оно означает способность удерживать традицию, фиксируя её, а тем самым удерживать ключевые смыслы, давая им возможность прорасти вновь – в ином контексте, возможно, и в ином месте.

Собственно, то, сколь мало и редко встречаются в отечественной гуманитаристике подобные практики запечатления своего недавнего прошлого, свидетельствует о её печальном состоянии – память активна, как и забывание, впрочем, она требует усилия, удержания и держится только постоянным воспроизведением. Но ещё важнее – желание и способность зафиксировать, удержать в памяти то, что не стало безвозвратным прошлым, то, что отойдя в прошлое время, тем не менее ещё присутствует в рамках настоящего – в памяти участников. Оттого столь важно предпринятое Таллиннским университетом совместно с Эстонским фондом семиотического наследия издание переписки Ю. М. Лотмана (в дальнейшем Ю.М.) и З. Г. Минц с Б. Ф. Егоровым (в дальнейшем – Б.Ф.), поскольку оно представляет собой уникальный опыт совмещения академического издания с личными комментариями одного из корреспондентов, Бориса Федоровича Егорова, позволяющими восстановить детали, обычно безвозвратно погибающие или во всяком случае с огромным трудом устанавливаемые комментаторами – бытовые подробности, значение шуток и отдельных выражений, принятых и понятных только собеседникам.

Ценность переписки Ю.М. с Б.Ф. давно известна – значительная её часть была опубликована ещё в 1997 г., в подготовленном Б.Ф. издании «Писем» Ю.М., вышедшем в «Языках славянской культуры», публикация отдельных фрагментов осуществлялась в 2010 и 2011 гг.¹

Она имеет большое значение с точки зрения возникновения и развития тартуской школы, формирования и эволюции научных интересов собеседников, с позиций изучения круга контактов и влияний. Мы, однако, не будем касаться этих сторон, несмотря на всю их важность, затронув иной аспект – человеческое измерение отношений учёных, отразившееся в этом редком для 2-й половины XX века эпистолярном памятнике, когда искусство писания писем быстро исчезало, заменяясь короткими сообщениями и мимолетными телефонными звонками. Читать дальше »

Читаю вот такое:

«18 декабря
Пи-и-ить!
Пииииить!
Пи-и-ить, тэк вэшу ммэть!!!

30 декабря»

И вдруг замечаю, что восхищаюсь. – Этими «э» передано, как не слушаются губы с перепоя.

Так было б это от имени всезнающего автора, не присутствующего на месте действия, – ладно. Автор живописует. Наверно, он реалист. И вознамерился явить нам, что он в жизни открыл такое, от нас не зависящее и никому ещё не ведомое. А тут – дневник. Автор и настаивает на том, что он по памяти пишет, всё в его воле, и говорит, что память у него феноменальная: помнит, мол, то, что и невозможно помнить: своё невменяемое состояние.

Невменяемое состояние…

Первая глава называется «ДНЕВНИК. 14 окт. 1956 г. – 3 янв. 1957 г.» или «ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО. I» Произведение – «Записки психопата». Венедикта Ерофеева.

Фабула – как сбивается с хорошей жизненной дороги мальчик, кончивший школу с медалью и принятый в хороший столичный вуз.

Фабула заявлена на первой странице: Читать дальше »

Они «зажигали» (вот уж меткий, в данном контексте, неологизм!) во время предсмертных судорог СССР. Тогда их простодушная ирония, доверчивый скепсис, оптимистический пессимизм звучали так бодро, что хотелось жить. Где теперь место «Крематория», среди скопища болванчиков пластмассового форматного рока двухтысячных-десятых годов? Явно не на кладбище. Но и не в формате.

Некий пожилой человек однажды серьезно разгневался.

— Суки, — прошипел он, латунно блеснув коронками, — за это, блядь, надо шкуру драть!

Он был так рассержен, что даже ругался в рифму. Его бурное негодование вызвала концертная афиша, огромными буквами приглашающая на концерт группы «Крематорий».

— Дожили, — сокрушался старик, — Крематорий! Ёп!

В завершении своего выступления, он шарахнул по злополучному стенду тросточкой. Она треснула, а афиша даже не покачнулась, продолжая действовать на нервы консервативным прохожим.

Совершенно очевидно, что ярость старика пробудил ядовитый цинизм, заложенный в названии и в стихах коллектива, незнакомого старику. Песен «Крематория» пенсионер скорее всего не слышал, но интуитивно представлял их содержание. И его представление было верным. Да, раздолбаи из группы «Крематорий» действительно глумились над табуированными темами – тщете жизни и всевластии смерти. Советскими пенсионерами смерть особенно не обсуждалась, а уж ирония в ее отношении вообще представлялась вопиющим кощунством. Хоть старик и не верил в Бога, однако, смерть считал явлением серьезным, требующим от человека максимально бережного отношения и внимания. Между прочим, советские атеисты, может быть, даже были более честными и гуманными людьми, чем некоторые гонимые ими верующие, так как знали – за пределами жизни ничего нет, следовательно, оправдаться с помощью христианского Бога-судьи или реабилитироваться в следующей жизни, по воле богов индийских – не выйдет. Что сделано, то сделано: раз и навсегда. Читать дальше »

НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Родился в местечке Ленин, бывшая финская область. Говорили, у нас Ленин родился, но не доказано. В нашем местечке жили одни бедняки крестьяне. Собирали с земли урожай. Крестьянам хлеба хватало до февраля, потом ходили голодные. У меня было семь братьев и три сестры. Отец работал на лошади. У нас там леса были большие. У нас ни поликлиник, ни больниц не было. У нас и болезней не было. Ягод, грибов мы с младшим братиком заготовим. Тушим, компоты наварим. Вот еда была. Хлеб пекли свой. У нас все было хорошо, и было бы и дальше хорошо, но тут… фашисты нас… Война… О-о-ой… Загнали в гетто всех, и меня в том числе. Это были самые глухие три улицы, а наше местечко было на польско-советской границе. С одной стороны жили поляки, в каждой комнате – по четыре семьи. Да, это надо было видеть… Хорошо, что вы никогда не увидите… Потом еще из колючей проволоки заборов понаделали. Как они нас сгоняли? Конечно, помню… Эсесовцы пришли с автоматами – а как же! Пришли со старостами, и был приказ, чтоб мы вышли завтра. Берите с собой только то, что на себе. Сколько слез было пролито… Одежду, постель взяли. Что еще можно было? Читать дальше »

22 мая 1907 года родился Лоренс Оливье

Сэр Лоренс, лорд Оливье, барон Брайтонский, пожизненный пэр Англии прожил долгую жизнь, которой хватило бы на несколько жизней обыденных и ординарных. Для театроведоведов он – один из величайших английских актеров, основатель Национального театра, что-то вроде британского Станиславского. Для шекспироведов – создатель шекспировской трилогии в кино, первый режиссер, которому удалось адекватно перенести творения великого драматурга на экран. Для широкой публики – муж Скарлетт О’Хары, несравненной Вивьен Ли, участник одной из самый красивых и трагических любовных историй XX века. Для советских зрителей он был адмиралом Нельсоном в трофейной ленте «Леди Гамильтон» и Крассом в «Спартаке» — другом пробравшемся за железный занавес голливудском боевике. Этот список можно было бы продолжать и продолжать. Читать дальше »

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Акт третий. Конец романа

В марте 1961 г. судья маленького городка Уилтон (штат Коннектикут) оформлял брак. Лицо жениха ему показалось знакомым. В разрешении на брак значилось: Лоренс Оливье. Для самого актера, наверное, в происходящем был явный призвук дежавю: опять скромная свадьба, опять двое брошенных супругов и два с трудом полученных развода. Вот только о создании актерской пары, вроде Ланта-Фонтенн, мечтать уже не приходилось. Невеста, актриса Джоан Плоурайт, была на 22 года его моложе. Им уже впору было играть не влюбленных, а отца и дочь. Они, кстати, так и познакомились, играя Арчи Райса и его дочь в пьесе Осборна «Комедиант». Читать дальше »

НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Представьте себе, что я под танки с гранатой не бросался, в немцев не стрелял, в атаки не ходил. Я – военный сапер. Нас учили минировать и разминировать. И в этой связи я хотел бы сказать то, чего вам, наверное, никто никогда не говорил… Я тут – практически самый молодой ветеран, двадцать шестого года рождения, а двадцать седьмой год уже не воевал. Так вот… То, что я хотел сказать… Обратите на это внимание. Выделите это как-то… Ну, вы сами знаете, как. Зачем я вас буду вашей же работе учить. Говорю – нас пацанов сохранили взрослые мужчины. Кто-кто… Лонгвинов такой был. Конечно, милая моя, ты о нем не слышала и слышать не могла. И второй еще – из немцев Поволжья. Его фамилии я уже не помню. Они меня разминировать не пускали. Взрывать иди, взрывай. Потому что у немцев были мины, которые прыгали на полтора метра вверх, если на них наступишь. А ее ж не видно. Ее ж нужно штырем щупать и так попасть, чтоб не во взрыватель. Сейчас я, как старый сапер, говорю: так мины уже никто не извлекает. Сейчас полосами взрывают на полях под детонацию. Но раньше этого не было. Была вот такая палка длиннющая. Штырь. И каждые пять сантиметров ею прощупывались, пока не наткнешься на мину. Ставишь флажок, и идешь дальше. Я хочу тебе показать. Вот смотри: вот тут вот, где моя рука, мина, зарытая в землю, а вот тут вот – взрыватель. Если на нее наступишь, она взорвется. Вокруг мины выкапывали ямку и лезли подо дно. Почему саперы ошибаются один раз? Знаешь? Малейшая оплошность, и все летит. Надо было найти взрыватель. Терпение для этого требовалось адское. Поэтому нас пацанов не допускали. И так сохранили нам жизнь. И сейчас я должен отдать этим людям благодарность. Ну, как я тебе их опишу? …Это были простые люди. Один из Архангельской области, очень осторожный, сутулый старик такой. Логвинов. А второй… фамилии не помню, он из немцев Поволжья, еще более опытный, всего боялся. Он вокруг мины всегда рыл. Когда дорывался до взрывателя, мы, пацаны, должны были уйти в укрытие. Чтоб если б он ошибся, только б его одного… Какого года рождения эти люди? А я почем знаю? Наверное, восемнадцатого или девятнадцатого. Да, правильно говоришь, им было всего двадцать шесть к концу войны… Так, ты послушай меня… Ведь солдат Великой Отечественной – это восемнадцатилетний пацан. А все остальные – старики… И вы знаете, это ведь нужно быть таким… понимающим человеком… Это ведь знаете как? Ефрейтор скажет, ты берешь такой квадрат, а ты – такой. И ему будет все равно… а ему, Логвинову, и тому, другому старику, фамилию которого я забыл – нет. А я и на кухню за них шел, и бревна за них таскал. Но там, где нужно было разминировать, только они. Но этого почему-то никто не заметил. Об этом почему-то никто не говорит. А они вот как по человечески относились к молодой поросли. Вот в такой вот… организации я служил. Это очень важно, я бы хотел, чтобы вы это отметили. Вот и все. Больше мне нечего рассказать… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

О романах Антона Уткина «Дорога в снегопад» и Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы»

Нам неизвестно, знаком ли Антон Уткин с творчеством Мишеля Уэльбека, но роман «Дорога в снегопад» похож на роман «Элементарные частицы» приблизительно так же, как «Золотой ключик» Алексея Толстого на «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди. То есть мотив один – нюансы разные.

В «Элементарных частицах» – четыре главных персонажа: учитель и публицист Брюно, его сводный брат – научный корифей Михаэль, одинокая стареющая женщина Кристиан и давняя несбыточная любовь Михаэля – Аннабель. Всем им в районе сорока лет. Действие романа происходит в конце 90-х. Научные интересы Михаэля – возможность «размножения живых организмов при отсутствии сексуальных» контактов». Иначе говоря, он занимается разработкой метода клонирования, исполняя излюбленный мотив Уэльбека о сверхэгоизме современного западного человека, о его стремление к максимальному телесному удовольствию без малейшей ответственности. Читать дальше »

Я никакой не учёный, а мирозритель (Weltschauer).
Х.С. Чемберлен

Чемберлен Х.С. Основания девятнадцатого столетия / Вступ. ст. Ю.Н. Солонина; пер. Е.Б. Колесниковой. – В 2 т. – СПб.: Русский Миръ, 2012. – Т. 1. – 688 с.; Т. 2 – 479 с.

Есть книги с настолько устойчивой репутацией, что мы судим о них, не читая. Есть слова, которые мы употребляем, не задумываясь о том, что они означают. Если первое сочетается со вторым – то мы крепко забронированы от всякой возможности понимания.

Примером подобного рода являются «Основания…» Чемберлена – всем известно, что это один из ключевых текстов в интеллектуальной истории нацизма, все знают, что это одна из главных книг расовой теории, упоминаемая обычно следом за Гобино. Каждый образованный человек, прочитавший пару-тройку книг по истории нацизма и какую-нибудь биографию Гитлера, напр., Иоахима Феста или Алана Буллока, знает о преклонении фюрера перед Чемберленом – причём двойственным, во-первых, как перед ключевой фигурой в байретском движении, и во-вторых, как автора пресловутых «Оснований…»

Чуть поднапрягши память – вспомнится знаменитое посещение Гитлером Чемберлена, когда последний дал фюреру свое духовное благословение – и затем похороны Чемберлена в 1927 г., на которые приехал Гитлер, проводившиеся по нацистскому сценарию: «перед катафалком <…> несли огромную свастику. Над процессией реяли чёрные флаги, а вокруг гроба шли бравые штурмовики. Они же обеспечивали и охрану шествия» (т. 1, стр. 175 – 176).

В этих расхожих и готовых образах всё верно – равно как и расхожие рассуждения о фашизме и нацизме во многом воспроизводят uzus’ы, функционировавшие еще в 1920-е – 1930-е гг. Однако, как и в случае с расхожими словами о «фашизме» и «нацизме», разговор утрачивает всякую конкретность – и тем самым смысл, отсылающий к обозначенному предмету разговора. Ведь когда сейчас мы говорим о «фашизме», то, как правило, мы говорим о чём угодно, кроме как о самом историческом феномене, обозначаемом данным термином, и речь наша много говорит о наших эмоциональных оценках, о том месте в интеллектуальной политической диспозиции современности, которое мы занимаем или стремимся занять – но никак не о прошлом, с которым формально должны вроде бы соотносится наши слова. Читать дальше »

ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Мне сказали «Беги!», я и побежала. Я активная была, с пионерами дружила. Мне было семнадцать, и я сказала – «Передайте маме, буду жить, приду». Но когда я пришла, никого уже не было. Шестнадцатого августа сорок первого года… шестнадцатого августа сорок первого года с ними… В Скодосе жило тысяча двести пятьдесят евреев… Я потом вам расскажу. Потерпите. Сейчас не могу… Меня взяли на телегу – соседи литовцы, они тоже бежали, потому что снабжали Красную Армию мясом. А в Литве ждали немцев, они были им преданы. А мы так бежали, что постоянно меняли лошадей мокрых. Прошли Латвию. Это была не простая дорога, поверьте мне.

В один из дней мы остановились в сарае. Началась бомбежка, и одна бомба задела крышу. Мы уже прощались с жизнью, но бомба попала в пруд, который был за сараем… Зачем вам непременно надо знать, как их убивали? …Я так не могу… Вы же видите, я вам все рассказываю… Мне нелегко… Просто подождите… Сейчас я смогу… Сначала собрали мужчин, их повели в такое место… для театра… концертов… Там зал большой был. А за ним – река. Там их расстреляли. И литовцы рассказывали, что вода в реке от их крови красная бежала. От крови евреев… В этой реке каждый год кто-нибудь тонул – места глубокие были. Мы ходили купаться туда… А женщин семнадцатого июля в пять часов утра выгнали, они прятались в синагоге. Их выгнали, и гнали семьдесят пять километров до Димитраве. Там они пробыли до шестнадцатого августа. Одну группу убили вечером пятнадцатого, а другую – шестнадцатого утром… И не то, что убили… Когда фронт там прошел, и Красная Армия открыла могилы, они увидели, что из пятисот женщин, которые дошли… А их путь назвали «дорогой мучений»… потому что стреляли, убивали, насиловали девчонок тринадцати лет… Это не немцы, а литовцы делали… ой… Ой… подождите… я не могу… Подождите, и я расскажу… Вы же видите, я не отказываюсь… Они увидели, что двести восемьдесят семь из них были живыми закопаны в землю. И тридцать один ребенок… И под землей живые младенцы ручки вокруг шеи матерей держали… Что вам еще сказать? Спросите, я вам отвечу. Вы же видите, что я отвечаю. Мне тяжело, но я отвечаю… Читать дальше »

Я родился городе Умань. Мы с сестрой ходили в школу, все было нормально, семья жила, папа работал, мама была домохозяйкой. Но в тридцать седьмом году начались аресты, арестовали нашего дядю, и папа нас быстренько собрал, выехали на Донбасс, в Красный Луч.

Я закончил семь классов, и в сорок первом началась война.

Наша семья эвакуировалась. Оказались в Казахстане. Там мне исполнилось семнадцать лет. Меня пригласили в военкомат и призвали в армию. Это был сорок третий год, уже шла война, наши уже кончили отступать. Нас повезли на Урал. Я попал в запасной полк.

В двух словах хотите расскажу про условия? Не в помещении мы жили, а в землянке. Там нары – первый ярус, второй. Кормили ужасно. Голод был. В столовой стол стоял – на десять ребят. Приносили одну булку хлеба, ее резали на десять частей. А наш запасной полк находился за колючей проволокой. С той стороны стояли башкирские женщины, они меняли домашнюю еду на хлеб. Хлеба у них не было. Мы рвались на фронт, так жить было невозможно. Простите, я глуховат… Что вы спросили? Только ли поэтому? Представьте себе, что в основном поэтому… Каждый рвался. Случай вам расскажу, и вам сразу все станет ясно…

У нас в полку была караульная служба у постов – у знамени, еще где-то и у помойной ямы. Чтоб голодные в ней не рылись, объедки не собирали. А там два брата служили с Украины. Один стоял в карауле, второй пришел, и идет к нему. Тот – «Стой! Кто идет?!». А он ему так слабо – «Коля… это я… Коля-я-я…». Тот – «Стой! Кто идет?!». «Коля-я-я…». Тот и выстрелил. И убил брата… Ну, конечно, не узнал! Интересные вы вопросы задаете. А-то если б узнал, стал бы он в брата родного стрелять… Что с ним было потом не знаю… Я вам просто рассказываю – как было. Читать дальше »

Мир как система отражений

Византийский философ-подвижник Максим Исповедник в своём посвящении в таинство – трактате «Мистагогия» говорит о взаимосвязи всего сущего, которое выстраивается в единое сооружение, в частности, подобное храму.

Чтобы раскрыть концепцию единства, Максим Исповедник рассматривает соотношение Бога, Церкви, Священного Писания, человека, мира. По его мысли, всё духовное умопостигаемое бытие «связано и сочетаемо» Богом, который силой притяжения очерчивает особый круг, «соединяя одно с другим и с Самим собою» как с Началом и Концом.

Таинство – это понимание круга каузальной связи, в которой, например, Церковь, с одной стороны, является «образом и изображением» Бога, а с другой – транслирует это изображение, становясь образом мира, символическим изображением человека и души. Таким образом, все можно рассматривать как в реалистическом (ориентация на высшую Реальность), так и в символическом ключе (транслирование этой реальности посредством образов-символов). Читать дальше »