26 августа православная церковь отмечает день смерти Тихона Задонского. Он явно был предназначен к какой-то нетривиальной миссии, сделал стремительную карьеру, но вдруг, став епископом, отошел от дел, стал духовным писателем. Его ценил Достоевский. Простой народ вряд ли читал тексты Тихона, но любил его, поскольку святитель творил чудеса.

Святитель Тихон родился в 1724 году в селе Короцке, Валдайского уезда, Новгородской губернии в семье дьячка Савелия Кириллова и был при крещении назван Тимофеем. Его отец вскоре умер. Многодетная семья оказалась в отчаянном положении. Тимофей нанимался работать за еду, и мать даже хотела отдать его бездетному ямщику. Но старший брат сказал: отдадите ямщику, ямщиком он и будет, а так, может, научится грамоте и станет пономарем. Вообще, даже это было смелым мечтанием. В стране наблюдался избыток служителей церкви. Лишних поповичей было предписано определять в армию. И Тимофея было отдали в военную арифметическую школу, но брат убедил кого надо в том, что этот мальчик должен учиться, обещал его содержать. В 14 лет Тимофей пошел в школу в Новгороде и получил там фамилию Соколовский.

В 1740 году он в числе лучших учеников был принят на казенное содержание в семинарию при монастыре Антония Римлянина (см. здесь). Образование там было медленное, но основательное: год синтаксис, год поэзия, четыре года риторика и греческий, потом философия, богословие. С 1750 года Соколовский, продолжая учиться, уже сам преподает греческий язык. Окончил семинарию в 1754 году, почти в 30 лет, и был оставлен при ней преподавателем поэзии. Раз майской ночью он вышел на крыльцо, размышлял о вечном блаженстве, и вдруг небеса разверзлись. Открылось сияние. Оно было кратко, «почти одноминутно», но это было одним из тех импульсов, которые меняют жизнь. В 1758 году Тимофей постригся в монахи под именем Тихон. И после этого его карьера сделалась уже головокружительной.

Весной 1758 года он становится иеродиаконом, а летом – уже иеромонахом. К концу года назначается префектом Новгородской семинарии, а еще через полгода переходит в тверскую епархию, на место архимандрита Желтикова монастыря, и еще до конца года переводится на более высокие посты: настоятеля тверского Отроча монастыря и ректора тверской семинарии. На пасху 1761 года во время службы тверской епископ Афанасий оговаривается, называет Тихона епископом. Но это скорей не ошибка, а точное предвиденье: уже в мае он действительно был возведен в сан епископа кексгольмского и ладожского, с тем, чтобы быть викарием новгородской епархии. А в 1763 году был назначен и на самостоятельную епископскую кафедру в Воронеж.

Неслыханная карьера. Дмитрий Галковский обязательно бы сказал, что эту легенду прикрытия придумал какой-нибудь английский офицер, управляющий ходом российской истории. Интересная версия, хотя, конечно, отнюдь не все ангелы служат в британской разведке. Как бы то ни было, стоит отметить, что при назначении на воронежскую кафедру предлагались два кандидата: настоятель Донского монастыря Варлаам и настоятель Кирилло-Белозерского Симеон. Но на докладе, содержащем эти имена, Екатерина II (покончившая с мужем всего-то полгода назад) собственноручно написала: «Быть епископом воронежским викарию новгородскому». То есть – Тихону. Как видно, императрице, готовящейся к погрому русских монастырей, нужны были свежие и надежные люди.

Тут надо напомнить, что в 1764 году указом Екатерины о секуляризации будет уничтожено 568 монастырей из 953, существовавших в то время в России. У оставшихся монастырей отберут их богатства. А взамен 225 обителям, названным штатными, назначено денежное содержание. Остальным незакрытым монастырям (заштатным) никаких субсидий не полагалось. В результате этих мероприятий в казну поступило 910 тысяч душ монастырских крестьян. Оброк с национализированных вотчин составил 1366229 рублей в год. А денежное содержание, положенное указом о секуляризации всем вместе взятым штатным монастырям, составляло всего 207705 рублей на год. В 1762 году в русских монастырях было 12444 монашествующих. А по указу 1764 года в штатных монастырях должно было остаться 3858, а в заштатных – 1247 монахов. За пределами монастырей оказались 7339 человек. Это был демонтаж Святой Руси.

Собственно, он начался еще уничтожением патриаршества при Петре I. А к началу екатерининской реформы церковная иерархия была уже настолько раздавлена, что в ней нашелся только один человек, посмевший возразить императрице. Это был Ростовский митрополит Арсений (Мациевич). Но в 1763 году он был арестован, предан суду, разоблачен (в смысле снятия сана и соответствующих ему облачений) и отправлен под стражей умирать на север. В ходе разоблачения Арсений впал в пророческий раж, крикнул иерархам, участвовавшим в церемонии: «Вот увидите, как умрете». И предрек Гедеону Псковскому: «Не увидишь своей епархии» (и 36-летний владыка скончался по дороге в Псков). Дмитрию Новгородскому: «Задохнешься от своего собственного языка» (через четыре года тот умер от инсульта). Амвросию Крутицкому: «Как вол ножом зарезан будешь» (точно: зарезан в 1771 году при чумном бунте в Москве).

Так вот, Екатерина предложила только что назначенному в Воронеж Тихону по дороге заехать в Москву и присутствовать при вышеописанном мероприятии. Никакого непосредственного участия в разоблачении митрополита Арсения он не принимал, но действо было настолько мистически сильным, увиденное настолько потрясло Тихона, что он вышел из Кремля уже совершенно больным. У него тряслись руки, кружилась голова, по дороге в Воронеж он несколько раз терял сознание. По приезде на место это продолжилось. Не проходит и двух месяцев, как он пишет в Синод прошение об увольнении от епархии по болезни. Отставки ему не дают. Скрепя сердце он принимается за работу. Открывает школы, пытается привить духовенству понятия о совершаемых им таинствах, пишет многочисленные поучения, проповедует.

Вот, например, образчик его стиля: «В прошлый понедельник, то есть в первый сего поста день, узнал я, уже к вечеру, от одного доброго человека, что на поле, близ московских ворот, со всяким бесчинием совершается какой-то праздник, который здешние жители называют «Ярило». Я, желая лучше удостовериться, обподлинно ли так, как мне донесено, сам на то место поехал и увидел, что точно так, как я слышал. Увидел, что множество мужей и жен, старых и молодых, а также малых детей из всего города на то место собралось. Среди этого множества народа некоторых увидел почти бесчувственно пьяными. Между иными ссоры, между иными драки увидел, иных раненых, иных окровавленных усмотрел. Приметил я и пляски пьяных жен со скверными песнями. А посреди всего этого беззаконного торжества безумных людей стоит кабак в палатке, из которого беспрестанно выносят вино и друг друга потчуют и упиваются, а неподалеку от него продаются и всякие съестные вещи».

Что тут можно сказать? Прекрасное русское празднество, вроде того, что я описал, рассказывая о Купале. Правда, Тихон смотрит на дело глазами чужака, которому по должности положено бороться с естественными проявлениями русской национальной культуры: «Плача достойны и христиане, новый Израиль, которые такие богопротивные праздники совершают». Однако епископ вполне толерантен. Другой бы велел этих гуляк попросту высечь (времена-то какие были), а Тихон – ничего, только скорбит о заблудших овцах дома Израилева. И при этом предлагает четкий анализ происхождения этих гуляний: «Из всех обстоятельств этого праздника видно, что был некий древний идол, прозываемый именем Ярило, который в этих странах почитали, пока еще не было христианского благочестия. А некоторые этот праздник, как я от здешних старых людей слышу, называют игрищем».

Мало того, святитель, словно заправский этнограф, проводит полевое исследование на месте событий: «”А давно ли праздник этот начался?” — спрашивал я у тех же стариков. Они мне на то точно сказали, что еще издавна. А потом добавили, что он из года в год усиливается, и так-де люди его ожидают, как годового торжества. И когда он подойдет, одеваются празднующие в самое лучшее платье, и понемногу в нем начинают беситься; туда и малые дети с великим усилием у своих отцов и матерей просятся. Начинается он, как те же мне люди объясняют, в среду или четверг по сошествии Святого Духа, и усиливается в следующие дни».

Архиерей, разумеется, не обходится и без обычного христианского брюзжания: «Сей праздник есть бесовский, смердящий, издает запах идолонеистовства». И даже апеллирует к властям: «Господа командующие, которым от благочестивейшей Монархини поручен меч на устрашение злодеев и нечествующих! Устрашайте мечом сим и пресекайте бесчиние и соблазны людей, противящихся слову истины». Ну, меч – это, конечно, перебор, отдает мракобесием (в конце концов, уже скоро к Яриле будут взывать со сцен всех российских оперных театров). Но в увещаниях Тихона совсем нет злобы на непросвещенный народ. Напротив, чувствуется добрый юмор и понимание религиозных потребностей русского человека. За что мы и любим Тихона.

Между тем, его болезнь не отступала. Он пишет новые прошения об отставке. Наконец, в 1766 году обращается уже лично к Екатерине. И получает увольнение. Немедленно сдает дела и уезжает в Толшевский монастырь, километрах в сорока к северо-востоку от Воронежа, на реке Усмани. Благодатное место, только слишком сырое (там сейчас бобровый заповедник). Так и не выздоровевший Тихон начал совсем угасать. Год продержался, надеясь привыкнуть. Но не смог и решил переехать на Дон, где на взгорке неподалеку от устья речки Тешевки стоит монастырь во имя Рождества Богородицы. Это прямо в черте современного города Задонска, а когда туда прибыл Тихон, место называлось Тешевской слободой.

Здесь больной быстро пошел на поправку. И уже начал подумывать о возвращении к прерванной карьере, поскольку ему предложили стать настоятелем Валдайского Иверского монастыря (хорошее место, смотри о нем – здесь). Но все медлил с ответом и мучился. Раз келейник Тихона услышал за дверью его отчаянный крик: «Господи! Хоть умру, не пойду». Рассказал об этом местному мудрецу, монаху Аарону. Тот пожал плечами: чего бесноваться, никуда он отсюда не уедет, Богородица не велит.

И верно, место силы на Тешевке мало-помалу меняло Тихона. Поначалу в нем все-таки цвел архиерей синодальной эпохи. Например, чуть что келейник сделает не так, Тихон сразу «взыскивал, наказуя поклонами с коленопреклонением на молитве Господу Богу». Это понятно: поклоняться официозному богу для русского человека – тяжкое наказание. Как видно, Тихон это хорошо понимал. А вскоре понял и то, что можно молиться и настоящему Богу. И это уже не казенная скука, а радость. Понял и стал смягчаться нравом и распрямляться душой. Вот случай: как-то во время поста (в пятницу перед Вербным воскресеньем) входит он в келью схимонаха Митрофана, а тот со своим другом из Ельца хлебает уху их верезуба (вкушать такую рыбу без водки – непростительный грех). Митрофан сразу – бух епископу в ноги: виноват, мол, хотел порадовать друга на Вербное, но половодье, вишь, начинается, другу надо спешить, а то здесь застрянет. Тихон же на это: «Любовь выше поста!» Сел за стол и сам навернул ушицы.

Ясно, что человек такой дзенской свободы не может не нажить себе врагов. За спиной Тихона шептались. Настоятель монастыря Самуил, в подпитии, бывало, говаривал городским чиновникам: «Ну что это за архиерей, в монастыре хуже монаха живет». И раз даже, вот скот рясофорный, поднял на Тихона руку… Самуила, собственно, раздражало то, что третьеклассный Задонский монастырь после экспроприации, проведенной Екатериной, получал от казны всего 806 рублей 30 копеек серебром в год. А у Тихона одного архиерейская пенсия была 500 рублей. Живи! Так ведь нет, он эту пенсию сразу раздаст, сам ходит в лохмотьях, говорит о какой-то любви и все время что-то пишет, пишет…

Писания Тихона – нечто особенное. Это естественный текст без корявых барочных излишеств, делающих литературу 18-го века почти невозможной для чтения. Я нарочито много цитировал из увещания Тихона о Яриле. Это, конечно, практически устная речь, но даже его богословские сочинения – ясны и естественны. Он, несомненно, лучший русский стилист екатерининской эпохи. Державин? Можно усомниться. Тихон писал под воздействием духа, который впитал в валдайской деревне. И на Дону был подвержен действию энергетики места, в котором жил, влиянию сил, являвшихся ему иногда в виде Иисуса, иногда – Богородицы. Эти стихийные духи подчас с ним заигрывали, отрывали от литературных занятий – то начнут стучать на чердаке, то заворчат со страниц черновиков, сжигаемых в камине. За два года до смерти перед Тихоном стало являться свечение, которое его и успокаивало, и веселило.

В теплое время года Тихон любил писать на природе. Брал бумагу, чернила, перо и отправлялся к роднику, который нашел в двух километрах от монастыря. «Знаешь ли ты, какое это место? – говорил он келейнику. – Здесь место святое и весьма приятное, как я приеду сюда, ощущаю живость. Это место утешает мой дух радостью, точно рай земной». В начале 19-го века над родником построили церковь во имя иконы Живоносный источник. Потом рядом с ней появилась женская монашеская община, потом монастырь. Сейчас он называется Тихонов Тюнинский (по месту, которое принадлежало помещику Тюнину). Над Тихоновым родником кирпичная купальня. В день, когда я там последний раз побывал, монашки открыли пекарню. Никогда не забуду вкуса их хлеба. В Задонск стоит съездить хотя бы ради него. А уж если там будете, обязательно посетите еще одно место, которое любил Тихон: родник километрах в семи от его кельи. Там теперь Тихоновский Преображенский монастырь.

В 1779 году указом Екатерины Тешевская слобода была превращена в город Задонск. По этому случаю в город съехалось едва ли не все губернское начальство, чиновники собрались в монастыре, чтобы отстоять службу. Тихон тоже должен был присутствовать, но вдруг ему стало плохо. Это был рецидив той болезни, которую он получил, когда стал свидетелем разоблачения митрополита Арсения, болезни отвращения к власти. Тихон заперся в келье, отказался встречаться с высокими гостями. И с тех пор до самой смерти (больше трех лет) уже никуда не выходил, даже в церковь. Умер в августе 1783 года.

И сразу после этого началось его почитание как святого. В 1846 году, когда в монастыре стали строить новый Владимирский собор, были обретены нетленные мощи Тихона. Народ валом пер к ним, чудеса стали будничным делом. Но власти не спешили с канонизацией. Николай I на предложение причислить Тихона к лику святых ответил: «Народ разбаловался в своих понятиях о молитве и служении Творцу Небесному, поэтому – нужно остеречься». М-да! Лишь в 1861 году новый царь Александр разрешил официально признать Тихона святым. На церемонию его прославления собралось 300 тысяч народу. Это был, собственно, тот же самый народ, который так весело отмечал праздник Ярилы в Воронеже.

На Главную блог-книги "ДНИ СИЛЫ"