НАЧАЛО РОМАНА ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА ЗДЕСЬ.

Утром в понедельник Брагин постарался не думать ни о прошедшем заседании СТК, ни о разговоре с Пашковым.

«Все это очень мило, но пора заняться делами».

Порядок дел на сегодня он установил для себя по дороге в институт: сначала – то, что неприятно, потом все остальное.

Самой неприятной была обязанность явиться к непосредственному начальнику – заведующему лабораторией Семенову, с докладом о завершении командировки. Брагин знал, что завлаб его терпеть не может, и обязательно найдет, к чему придраться.

Нелады между ними начались с того самого момента, когда они оказались в одном научном подразделении.

Булевин был шефом Брагина по диссертации, и сразу после защиты поставил его на должность старшего научного сотрудника в лабораторию Семенова. Завлаб, уже переваливший за пятидесятилетний рубеж, но не имевший за плечами ни одной серьезной самостоятельной разработки, заподозрил, что ему готовится замена.

А потом молодого, да раннего сотрудника избрали в Совет трудового коллектива. Семенов хотел сам представлять лабораторию в этом новом органе управления, но ему воспрепятствовал Булевин: «Я же не лезу туда, и вы не лезьте. А если у вас есть лишнее время и силы, задействуйте их в рабочем процессе».

На самом деле Семенов крепко сидел на занимаемом месте именно по причине своей бесцветности. Булевин поставил его во главе лаборатории, которой ранее сам руководил, чтобы продолжать фактическое руководство через голову своего ставленника. Не понимая (или не желая понимать) таких тонкостей, завлаб опасался Брагина и всячески ему досаждал. А тот огрызался иногда, но вынужден был соблюдать правила формальной субординации.

Вот и сейчас Брагин начал трудовой день с визита в кабинет заведующего лабораторией.

- Разрешите, Григорий Ильич?

- А… Приехали… Почему только сегодня? Вы должны были явиться еще на прошлой неделе.

- Ждал подписания документов. Поэтому прибыл в пятницу вечером.

- В таком случае надо было направить телеграммой запрос о продлении командировки. Я бы поставил визу, передал в отдел кадров, чтобы своевременно оформили приказ. Вы знаете, как это делается.

- Я же только на сутки…

- Что за детский сад! Опоздание на работу на десять минут уже считается нарушением дисциплины. А вы сутки где-то гуляли!

Лицо Брагина запылало, но он не проронил ни слова, лишь пожал плечами.

- Пишите объяснительную. Объявляю вам устное взыскание, и считайте, что легко отделались. Теперь доложите о результатах.

- Результаты положительные, Григорий Ильич. Опытная партия изготовлена, заказчики дают добро на опытно-промышленное освоение. Вот протокол совещания с приложениями.

Брагин стал выкладывать на стол документы.

Семенов торопливо хватал листок за листком, внимательно просматривал, сощурив глаза, и едва не утыкаясь крючковатым носом в текст.

- Ага, подписи и печати на месте.

Удовлетворенно хмыкнул, собрал листки, скрепил скоросшивателем, положил под массивное пресс-папье.

- Идите, работайте.

И – вдогонку, когда Брагин уже выходил из кабинета:

- Объяснительную, объяснительную мне на стол – сегодня же!

***

Добравшись до рабочего места, Брагин принялся за статью, которую не успел дописать перед отъездом в командировку. Обнаружил некоторые шероховатости, и принялся их править. Но толком поработать ему не удалось. Сотрудники, сидевшие за соседними столами, затеяли шумный разговор о событиях в Германии, где всего несколько дней назад рухнула Берлинская стена, под ликующие клики восточных и западных берлинцев.

Брагин видел ту стену – издалека – когда ездил в Германию в составе интернационального студенческого строительного отряда, как образцовый студент и участник комсомольских строек. На окраине Берлина они, вместе с немецкими товарищами, прокладывали трубопровод, а в свободное от работы время знакомились с Германской демократической республикой.

Тогда у Брагина сложилось впечатление, что восточные немцы живут очень хорошо, и жизнью довольны. Еще бы им горевать: в магазинах все есть, и никаких очередей, везде порядок, чистота, люди на улицах хорошо одеты, у женщин – ухоженный вид, автомашин личных множество, на каждом углу уютные кафешечки.

Приятель Брагина завел легкий роман с одной фройляйн, сносно говорившей по-русски, даже побывал у нее в гостях. Потом рассказывал: «В семье всего трое, а живут в своем доме. Два этажа, во дворе – цветники, фонтан. Своя машина. В гостиной портреты Маркса, Энгельса – семья очень идейная. И родители – не какие-то начальники. Отец – типа мастера на заводе, мать – медсестра. Вот настоящий развитый социализм, а у нас, в лучшем случае, второй сорт, а то и третий…»

Интересно, что теперь делают та девица и ее идейные родители из берлинского пригорода? Держатся за свои идеи, или уже выбросили Маркса-Энгельса на помойку?

От таких размышлений Брагина отвлек телефонный звонок: Булевин приглашал его в свой кабинет побеседовать.

***

Подборка документов, отданная завлабу, уже добралась до кабинета заведующего отделом, легла на стол, радуя глаз аппетитными цифрами и стройными выводами.

Дядя Федя приветствовал Брагина широченной улыбкой.

- Растете на глазах, Дмитрий Владимирович! Убедительно поработали. Тема выходит на практический результат, теперь надо оформлять, оформлять. В том числе заявку на изобретение.

- Заявку подадим обязательно.

- С авторским составом определились? Включите директора фабрики.

- Я хотел начальника техотдела – с ним мы решали все производственные вопросы.

- А с директором будем решать финансовые вопросы. Директора в авторское – обязательно. Начальника техотдела – на ваше усмотрение.

- Хорошо, Федор Иванович, включим обоих. Ну и мы с вами – итого четыре автора.

- Пять авторов, Дима. Вы забыли Семенова, а он значится соруководителем этой темы. У вас с ним плохие отношения, и это мне не нравится. Надо заканчивать. Кстати, он уже две докладные на вас мне подал.

- Воля ваша, Федор Иванович. Но я – против. Не подумайте только, что я жмотничаю и-за авторских долей. Но мне обидно. С остальными авторами понятно: вы решали оргвопросы, я работал, начальник техотдела мне помогал, директор фабрики – ну ладно, будем считать, что тоже станет помогать. А Семенов палец о палец не ударил – и не ударит. Валя лаборантка больше заслуживает – она хотя бы пробирки мыла. А Семенов ничего не делает, только докладные строчит. Не завлаб, а писарчук, не более того.

- Дима, вы неправы. Существует определенный порядок отношений.

- Где записан такой порядок, что я должен включать Семенова в авторское?

- Не записан, это так. Но он существует, и его надо придерживаться.

Булевин резко поднялся из-за стола, распахнул дверцы шкафа, за которыми, на полке выстроились тома «Трудов НИИОМ».

- Смотрите, Дима: вот наши сборники за несколько последних лет. Сотни статей, и в каждой, как минимум, два автора. Хотя статью обычно пишет один человек. Но обязательно ставит в соавторы своего руководителя. А когда он сам станет руководителем, его будут включать в соавторы подчиненные. Такова традиция, имеющая силу закона.

- Мне этот закон не нравится.

- Но его надо исполнять. Научный коллектив – да, наверное, и любой – пирамида, где каждый стоит на определенной ступени. Чем выше, тем больше прав, а также и обязанностей. И это естественно, правильно. Один решает серьезные вопросы, а другой может только пробирки мыть. Они не могут находиться на одном уровне. В нашем отделе вы, Дима, гораздо выше Вали, но Семенов все же повыше вас на одну ступеньку. Я к вам очень хорошо отношусь, вы мой ученик – один из лучших. Но не могу одобрить ваши эскапады против заведующего лабораторией. И прошу вас – не обостряйте с ним отношения.

- А иначе что?

- Не грубите. Я не ставлю вам ультиматум, а призываю быть умным, не создавать себе неприятности на ровном месте.

- Извините, Федор Иванович.

- Так вот. Ваши претензии к Семенову несерьезны. Больше на уровне эмоций. А эмоции надо сдерживать. Знаю на своем опыте. У вас Семенов, у меня Муралов. Они очень похожи на самом деле. Только один помельче, другой покрупнее.

Дядя Федя прошелся по кабинету, потом снова сел в кресло.

- Если бы вы знали, Дима, сколько у меня было конфликтов с директором, и не по пустякам, а по принципиальным вопросам. Он же не хочет заниматься наукой, это не его стезя! В прошлом году носился с идеей создания научно-производственного объединения. Кто из директоров крупных предприятий пойдет под Муралова? С кем объединяться, может – с нашим собственным опытным производством? Превратить отделы в цеха, лаборатории в бригады, всем дать план выпуска изделий, в штуках и тоннах! Хорошо, что в главке подобные замыслы не поддерживают. Или вот, подумайте, почему у нас до сих пор нет полноценного Ученого совета, и нашим аспирантам приходится защищаться, где попало? Мы, заведующие отделами, не раз поднимали этот вопрос. Муралов не реагирует. Не нужен ему Ученый совет. И доктора наук не нужны. У нас доктора – только те, кто защитил докторские при Важенине. Я вот тогда не успел – а Муралов перекрыл мне все пути в этом направлении. И другим тоже. Не нужны ему доктора наук, и вообще – авторитетные ученые. Так-то вот, Дима. Вам Семенов серьезно навредить не сможет – я не позволю. А у меня против Муралова защиты нет.

Спохватившись, что наговорил много лишнего, заведующий отделом строго посмотрел на Брагина и завершил разговор жестко:

- Все, идите, работайте. И не раздувайте конфликты на пустом месте. Семенова обязательно поставьте в заявку. Можете дать ему небольшую долю участия, процентов десять – но не меньше, чем тому начальнику техотдела, который вам так понравился.

***

После неприятного разговора ноги сами перенесли Брагина на незаконную курилку между третьим и четвертым этажами боковой лестницы.

Пейзаж за окном не ласкал глаз. Снег, выпадавший два дня подряд, смыло моросящим дождем. Деревья стояли неприглядно голые – как грубая проза жизни – на фоне хмурого неба, с которого обвисали туманные серые клочья.

Раздражение не улеглось даже после двух сигарет, выкуренных одна за другой. Он злился на Семенова, на Булевина, а больше всего на себя: не смог отстоять свое мнение. Отшлепали, как мальчишку и обещали поставить в угол, если не исправится. При этом он вполне осознавал, что вел себя глупо, и придется делать так, как велят – безропотно терпеть Семенова на теме и в авторской заявке – а куда денешься? Но оскорбленное чувство собственного достоинства не позволяло смиренно признать поражение…

Дмитрий Брагин не был по натуре бунтарем. Однако умел за себя постоять – это он унаследовал от отца, кадрового военного, прошедшего Великую Отечественную. Отец наставлял сына: «В драку зря не рвись, но от драки не бегай. Не позволяй себя топтать. И не бойся того, кто выглядит сильнее. Пусть он тебя испугается».

И еще нередко говорил отец: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Но если обхода нет, штурмуй в лоб. Упадешь – не раскисай, снова штурмуй. Обдерись до крови, но заберись на вершину».

А мама, всеми уважаемая учительница Новорябовской средней школы номер 4, часто цитировала свое любимое выражение из классики: «Жалок тот, в ком совесть не чиста».

Школьник Дима Брагин не хотел быть жалким, он старался все делать по совести: не обижал слабых, защищал девочек от мальчишек-хулиганов, помогал отстающим ученикам делать уроки. За это его уважали учителя и одноклассники, он неизменно был старостой класса.

Получив аттестат и отслужив два года в армии, он не стал штурмовать крутые горки столичных ВУЗов, а отправился в Энск, где поступил в областной Политехнический институт, выбрав при этом химико-технологический факультет, где конкурс был меньше, чем на инженерно-экономическом и механическом. Годы студенчества у него пролетели, как песня, без заминок, от безупречного поступления, до красного диплома. При этом учеба оставляла достаточно свободного времени для занятий спортом и общественными делами. А каждое лето он ездил со студенческими строительными отрядами: рядовым бойцом, потом бригадиром.

Войдя во вкус специальности химика-технолога, студент Брагин представлял себя в будущем крупным производственником. Но местом дипломной практики выбрал НИИОМ – поближе к дому: расстояние от Новорябова до Велибора рейсовый автобус одолевал за полчаса. И тут смышленого, симпатичного паренька углядел дядя Федя, и заманил в свой отдел, обещав хорошие перспективы – аспирантуру и быстрое продвижение по службе.

Булевин не был заботливым шефом, своим аспирантам он говорил: «Я не гарантирую защиту, я даю возможность. Остальное вы делаете сами».

Тема диссертации Брагину досталась серьезная. Штурмуя ее в лоб, он наткнулся на ряд неодолимых препятствий, а дяде Феде некогда было вникать в его работу, и он отделывался советами общего характера. Обходные пути помог обнаружить Пашков, в группе которого Брагин тогда работал. Одно их общее изобретение легло в основу практической части брагинской диссертации. А когда настала пора выдавать «кирпич», не кто иной, как Пашков его тщательно отредактировал, ценою бессонных ночей. Окончательный текст диссертации Брагина его шеф прочитал бегло, поправил два абзаца – и допустил к защите, которая с блеском прошла в Ученом совете Энского политехнического института.

Зато дядя Федя сразу же продвинул новоиспеченного кандидата наук на должность старшего научного – не дожидаясь, когда он получит кандидатские «корочки»…

За годы работы с Булевиным Брагин хорошо изучил своего шефа, которого привык уважать – со всеми его недостатками – ибо считал крупным деятелем прикладной науки. И вдруг открылось, что этот крупный деятель полностью вмещается в узкий иерархический промежуток между ничтожным Семеновым и Мураловым – таким же, как Семенов «писарчуком», только раздутым до директорского масштаба. Какой же меркой мерить после этого дядю Федю, какая ему цена на самом деле?

Брагин закурил третью сигарету.

«А я-то рядом с ними на какой размер вытягиваю? Вершок с кепкой, да и того меньше. Два начальничка-чайничка потоптались на мне в четыре ноги, унизили по самое некуда. И я – получается так – спасовал перед обоими. Сначала одному не ответил на хамство, затем, разинув рот, выслушал нотацию от другого: воля ваша, воля ваша Федор Иванович – тьфу, позорник. Ну, и как быть теперь? Снова поднять хай, отказаться наотрез от включения Семенова в эту заявку – будь она неладна? Мышиная возня – Борька прав. И кто они такие – Семенов, Булевин, Муралов? По сути – мелкие винтики в системе дурацких отношений. Никакой это не социализм, а феодализм в натуре, тут Пашков тоже прав. По ней, по этой поганенькой системе надо врезать. И не надо бояться – как отец учил. Пусть они боятся! Немцы в Берлине не побоялись, и сломали стену. Отказались от своего первосортного социализма, хотя сами же когда-то его придумали. И нам пора».

***

Статья Брагина осталась недоправленной на столе. Ради нее он не стал задерживаться на работе, и ровно в семнадцать часов отправился домой – в общежитие, выстроенное по прогрессивному прибалтийскому проекту, и отличавшееся повышенной комфортностью в сравнении с широко распространенными общагами коридорно-казарменного типа.

У Брагиных была просторная комната – целых восемнадцать метров. Точно такая же комната находилась напротив, дверь в дверь. На эти две комнаты приходился один туалет, а также – фантастика! – душ, хотя и миниатюрный. Плюс еще – маленькая прихожая.

Все вместе называлось на гостиничный лад – номер. Такие номера шли в два ряда вдоль большого коридора, на каждом этаже. На кухнях же авторы проекта сэкономили – их было всего две на этаж, зато большие и снабженные всем необходимым: электроплитами в должном количестве, а также кранами с горячей и холодной водой, раковинами для мытья посуды, крепкими столами для приготовления пищи, стандартными металлическими баками для мусора и пищевых отходов.

Кроме того, на первом этаже общежития имелись дополнительные удобства: холл с теннисными столами, телевизором и растениями в кадках, помещение для стирки белья, кладовые, красный уголок с портретом Ленина и всем, что полагалось иметь для проведения агитмероприятий.

Жильцы общежития расселялись по нормативам, установленным администрацией и профсоюзом. Холостые обитали в комнатах по двое, или по трое (из расчета 9, либо 6 квадратных метров жилплощади на человека), в зависимости от стажа и должностного статуса. Бездетные пары, подобные Брагиным, получали отдельные комнаты. Семья с детьми обретала целый номер – настоящую квартиру, только без своей кухни. А семьи, имевшие 2 и более детей (таких было полтора десятка), получали особые льготы: им разрешалось вывешивать стираное белье на общих кухнях и держать детские коляски в холле.

Уборку на этажах производили сами жильцы в порядке очереди.

За лестницы между этажами и помещения общего назначения на первом этаже отвечали уборщицы – их было 2 по штатному расписанию; эти выгодные должности обычно занимали молодые мамаши, находившиеся в неоплачиваемых декретных отпусках.

Кроме того, в штате общежития состояли: бельевщица, слесарь-сантехник (он же электрик), завхоз (он же кладовщик) и главный начальник над ними – комендант.

Вот так, разумно и справедливо был устроен пятиэтажный человекоулей повышенной комфортности.

Вернувшись в этот улей с работы, и заняв горизонтальную позу в своей семейной ячейке, на диване, Брагин погрузился в раздумья.

Желая порадовать мужа, пребывавшего в мрачном настроении, Марина Брагина отправилась на кухню, мастерить любимое семейное блюдо – белорусские драники. Ей вызвались помочь соседки Брагиных по номеру, хорошие девушки, Оля и Юля. Они были подругами Марины, потому, что все трое работали вместе, в Отделе научно-технической информации. Оле и Юле нравился Дима Брагин. Они радовались вместе с Мариной, когда она выходила замуж, и немного завидовали – по хорошему – ее семейному счастью. А сама Марина, даже через два года после свадьбы, еще не научилась выискивать подозрительный женский интерес в устремленных на мужа взглядах подруг.

Когда угощение было готово, само собой образовалось небольшое застолье, на четверых. Дима включил музычку, достал заветную бутылочку домодельной клюквенной настойки, слегка закрепленной лабораторным спиртом. И так они приятно посидели.

А когда соседки ушли, муж притянул жену на колени, погладил по голове.

- Мариночка, я решил избираться в народные депутаты.

- А что это значит?

- Если меня изберут, мы поедем в Москву.

- Уй-уй-уй! Как здорово! А когда тебя будут избирать?

- В марте. Но сначала должны выдвинуть кандидатом от нашего института. Это будет недели через три, а пока – молчок, никому ни слова, даже подругам.

- А потом?

- А потом придется бегать по району, агитировать. Ты потерпишь?

- Потерплю, Димочка, милый. Я ведь терплю, когда ты ездишь в командировки.

- Но я могу и не выиграть выборы, и тогда мы останемся здесь.

- Димочка, пожалуйста, выиграй. В Москву, я хочу в Москву! ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги ГДЕ-ТО В РОССИИ