НАЧАЛО РОМАНА ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА ЗДЕСЬ.

Фото с сайта krotov.info

Несмотря на все политические невзгоды, Новый год, 1990 от Рождества Христова, наступил своевременно – в соответствии с указом Петра I – в ночь с 31 декабря на 1 января.

Администрация и профсоюзный комитет НИИОМ к тому моменту обеспечили отоваривание и распределение заказов с винными и съестными деликатесами, выделенными коллективу института в установленном порядке, по нормативам, утвержденным еще при Брежневе. Поэтому Новый год встречали, как положено – с брызгами шампанского под бой кремлевских курантов.

Первого января, в понедельник продолжали праздновать. Второго – также праздновали и отчасти отдыхали. Третьего и четвертого января сотрудники института находились на рабочих местах, но большую часть времени проводили за лабораторными чаепитиями, активно обсуждая всевозможные новогодние происшествия, а также содержание новогодних телепередач. Пятого января, в пятницу, по традиции, установившейся во времена легендарного директора Иванова, был объявлен День здоровья – общеинститутский выход в лес с лыжами и принадлежностями для приготовления шашлыков. Затем были суббота и воскресенье, когда отдыхали уже по настоящему, приводя себя в порядок и настраиваясь на полноценную рабочую неделю.

С 8 по 11 января группа Пашкова трудилась в ударном режиме, с прихватом нерабочего времени: изготовлялись модельные образцы, воспроизводившие структуру и свойства композиционных материалов на различных стадиях их производства. Результаты этих трудов руководитель группы в четверг, 11 января представил в виде краткого отчета заведующему отделом. И положил сверху задание на командировку в Москву – для себя – сроком на всю следующую неделю, по пятницу, 19 января включительно.

- Образцов м-мы наделали, Федор Иванович. Т-теперь я д-должен отвезти их в Физико-химический институт имени Карпова, для анализов, п-по договору о научном сотрудничестве, к-который у нас д-действует уже н-несколько лет.

- В Москву на неделю по какому-то филькиному договору? Это чистая блажь, простите за откровенность. Мы и так отдаем наши материалы бесплатно вашим друзьям в Карповском. Я понимаю, у вас есть научные интересы теоретического плана, но все же, но все же…

- П-практический интерес тоже имеется. Они нам проанализируют н-наши образцы – заметьте, совершенно бесплатно, п-по нашему филькиному д-договору – на с-самом совершенном оборудовании. И м-мы будем иметь к-картину техпроцессов в динамике, от этапа к этапу. А п-по этой картине станем искать конкретные решения. К тому же, в наших образцах з-заложен большой кусок диссертационных р-работ Крюкова и Хоменко. Они ждут результаты анализов, чтобы своевременно п-подготовить публикации, н-необходимые для защиты.

- Ну, улита едет, когда-то будет… Почему бы не отправить ваши образцы почтой, или с проводником поезда?

- Мне н-надо присутствовать при анализах. Н-наши материалы нестандартные, н-наверняка придется варьировать м-методики на ходу. Без меня этого не с-сделать.

- Значит, без вас в Москве не обойтись, и никого из сотрудников вместо вас не послать?

- Т-точно так. Крюков и Хоменко славные р-ребята, но в физхимии п-плавают, а спектрометрией совсем н-не владеют.

- И, конечно же, вам надо ехать именно на следующей неделе?

- Именно. У м-моих друзей временный простой в силу н-новогодних обстоятельств. П-потом их уникальное оборудование будет полностью з-загружено.

- А зачем вам целая неделя в Москве? Может, управитесь за день-два?

- Не получится, Федор Иванович. Полсотни образцов, четыре стадии оперативных анализов – итого, не менее четырех дней. А в пятницу – с-совместное обсуждение результатов.

- Вас невозможно переспорить. Но я понимаю, вы не только из-за ваших образцов рветесь в Москву. Вы опасный человек, Борис.

- И кому же я оп-пасен?

- Да есть такие люди… Меня уже, между прочим, предупреждали…

- Эт-то Пичугов, что ли?

- И не он один. Кое-кто даже считает, что вами скоро займутся компетентные органы.

- Из-за моих д-дел с Карповским институтом?

- Нет, из-за того, что вы собираетесь делать в Москве, помимо работы в Карповском институте. Поэтому я не хочу отпускать вас в Москву.

- А что т-тогда мы с вами скажем Косте и Леше – что из-за страха п-перед каким-то Пичуговым, или к-кем-то еще непонятным тормозим их д-диссертации?

Булевин покраснел, на его лице появилось жесткое выражение.

- Ладно, так и быть. Подписываю вам командировку на четыре дня, по четверг. Но предупреждаю – будьте осторожны, не подводите меня. А то еще – не дай Бог – вернетесь в наручниках и под конвоем!

Они разговаривали один на один, но достаточно громко. До сотрудников, сидевших рядом с кабинетом заведующего отделом, сквозь тонкую стенку доносились интригующие обрывки фраз: «вы опасный человек», «компетентные органы», «в наручниках и под конвоем».

Страшные слова передавались из уст в уста, и в конечном итоге образовалось общее мнение: «Шеф отчехвостил Борьку Пашкова за политику, обещал сдать его в органы. Сказал, что его поведут в наручниках, под конвоем…» Данная версия утвердилась в отделе и разошлась за его пределами…

Опасный человек в пятницу утром тщательно упаковал образцы в принесенный из дома туристический рюкзак – получилось килограммов двадцать пять, не меньше. Собрал подчиненных, отдал последние указания.

- Д-дети, без меня н-не шалите. Саныч остается за старшего. А я п-прямо сейчас уматываю д-домой, передохнуть. Мне н-надо в воскресенье сесть в Энске на утренний п-поезд, чтобы к вечеру б-быть в Москве. И до Энска н-надо еще добраться с этой махиной.

Он заметил, что Лика смотрит на него как-то странно.

- Т-ты что-то хотела мне сказать, м-марсианочка?

- Нет, то есть да… Хотела спросить по диссертации.

- П-поговорим, когда приеду.

Его вышли провожать на крыльцо института – дальше он не позволил. Взвалил на спину рюкзак и зашагал – долговязый, худой, как жердь. На ходу Пашкова слегка водило из стороны в сторону, и создавалось ощущение, что тяжелый груз за спиной вот-вот его переломит.

***

Булевин все правильно понимал, и Пашков понимал, что Булевин правильно понимает: дела в Карповском институте создали повод, чтобы отправиться в Москву для других дел, с институтской тематикой никак не связанных.

Москва – в отличие от любимого Ленинграда – была для Пашкова городом малознакомым, однако и не чужим. В столице обитал его давний друг-землячок, Алексей Смирнов.

Это был одаренный мальчик из соседнего дома, четырьмя годами младше Бориса, но отстававший от него лишь на три класса, так как в школу он поступил в шесть лет. Семиклассник Алешка в математическом кружке решал хитрые задачки наравне с десятиклассниками, среди которых звездой первой величины считался Борька Пашков.

Окончив школу, Алеша Смирнов отправился в Москву, но поступил не в МГУ, как многие ожидали, а в Плехановский институт. После института он попал в солидный академический НИИ, своевременно защитил кандидатскую и уже начинал завоевывать авторитет публикациями по методам математического моделирования экономических процессов.

Жил Алексей в однокомнатной кооперативной квартирке вблизи станции метро Профсоюзная, с женой Ирой, работавшей с ним в одном институте, и также настроенной на карьеру ученого-экономиста. Приезжая в Москву в командировки, Пашков пару раз останавливался у Смирновых; его там хорошо принимали, ему радовались, и Алексей, и его супруга. Кроме того, Борис с Алексеем, по доброй провинциальной привычке, обменивались письмами, регулярно, хотя и не часто – примерно один раз в два-три месяца.

С началом Перестройки Алексей Смирнов втянулся в общественную деятельность, а затем вошел в большую политику. Он стал выборщиком от своего института на собрании Академии наук, где Сахарова избрали народным депутатом СССР.

Летом 1989 года Смирнов с Пашковым ненадолго пересеклись в родном поселке, где оба проводили отпуска. Алексей рассказывал, что работает, на общественных началах, в аппарате только что созданной Межрегиональной депутатской группы. Звал Бориса в Москву – обещал познакомить с интересными людьми.

И вот, наконец, Пашков откликнулся на зов земляка.

Он, конечно же, рассчитывал получить полезные рекомендации по ведению предвыборной кампании, а может быть – и реальную помощь. Ведь в Москве у демократов такие возможности, такая массовая поддержка, а у Алешки такие связи!

Но более всего Борису Пашкову хотелось просто пообщаться с умным другом, чтобы прояснить для себя истинный расклад сил накануне выборов и перспективы дальнейшего развития политической ситуации в стране. Ведь, если они с Брагиным решили всерьез бороться за дело демократии, им нельзя действовать вслепую – нужно иметь хотя бы примерные представления о том, что ожидает впереди, чего следует опасаться, на что можно надеяться. В большой битве каждый солдат должен понимать свой маневр…

Ехать Пашкову пришлось в плацкартном вагоне – билета в купейный не досталось. Но он отменно выспался, отдохнул от трудового аврала последних дней.

Поезд не был скорым, он тащился со многими остановками, и в Москву прибыл не рано – около 11 часов вечернего времени.

Вывалившись из вагона со своим грузом, Пашков стал оглядываться по сторонам, соображая, куда идти… И в сумеречном свете вокзальных огней вдруг увидел, как из соседнего вагона, среди толпы пассажиров явилась – не поверить глазам! – марсианочка, оставленная в Велиборе. И – к нему, к нему, а сама улыбается.

- Вот уж точно, ч-чудное мгновенье. Лика, каким бесом тебя сюда принесло?

- Боря, я не могла… Я так боялась… Я поехала за тобой – сама не знаю, как это получилось.

***

Страх охватил Лику, когда она наслушалась рассказов о разговоре Пашкова с Булевиным. Ей подумалось: «Борису грозит опасность, раз дядя Федя с ним так говорил… Они его сдадут в органы – ужас!»

Образованная девушка Аэлита Безина, как и все ее знакомые, много знала о преступлениях ЧК-НКВД-КГБ из разговоров перестроечного времени, а также из публикаций Анатолия Рыбакова и других смелых авторов, печатавшихся в популярных журналах. Само слово «органы», употребляемое в некотором особом смысле, в ее сознании ассоциировалось с чем-то темным, зловещим и всемогущим.

Когда Пашков уходил от крыльца к проходной – такой нелепой походкой, раскачиваясь по сторонам – воображение Лики внезапно нарисовало пугающую картину: он в наручниках, и два милиционера куда-то его уводят…

Затем она горестно подумала, что так и не успела с ним поговорить перед его отъездом. И ее захлестнуло отчаяние: а вдруг он уже не вернется? Не вернется…

Лика не могла работать над диссертацией, не могла оставаться в общежитии – и отправилась к родителям, в Энск. Всю субботу там маялась, не знала, чем себя занять, чтобы заглушить тревогу… А потом до нее дошло: можно ведь увидеться с Борисом, когда он будет садиться в поезд.

В воскресенье, ранним утром Лика отправилась на вокзал.

Выискивая Бориса, она заглянула в зал ожидания, в кассы, в камеру хранения – его нигде не было. Подали состав, объявили посадку. Лика встала на середине платформы, высматривая направо и налево – не идет ли?

Борис появился внезапно – в самом конце состава, где толпа осаждала плацкартные вагоны. Он шагал стремительно, хотя тащил на спине рюкзак и в руке какую-то сумку. Лика побежала к нему, и не успела. Он уже исчез в недрах вагона со своим грузом, а она растерянно топталась на платформе, с последней надеждой – вдруг выйдет, хотя бы перекурить? Зайти попрощаться в вагон она стеснялась, а потом это уже было невозможно – за пять минут до отправления провожающих стали выдворять…

На растерянную девушку обратила внимание проводница из соседнего вагона:

- Ты, девонька, никак в Москву хочешь, а билета не достала?

И Лике захотелось в поезд – безумно, остро, до невозможности себе отказать. Она кинулась к доброй проводнице:

- Тетенька, возьмите меня, я вам заплачу за проезд!

- Садись, дочка.

***

- Значит, так и уехала, б-без вещей и, н-надо полагать, без д-денег?

- Деньги у меня есть, я стипендию не успела истратить.

- А остановиться в Москве есть где?

Лика отрицательно помотала головой. У нее были дальние родственники в столице, но как к ним ехать, она не помнила, и адреса не взяла. Она шмыгнула носом, как маленькая девочка, готовая заплакать:

- Боря, я такая дура. Навязалась тебе на шею. Хочешь, я останусь на вокзале, а потом уеду обратно?

- Н-не говори ерунду. Устроимся. Сейчас н-надо позвонить. Пошли, в-времени мало.

Пашков накануне выезда из Велибора не смог дозвониться до Смирнова из-за внезапно возникших неполадок на линии междугородней телефонной связи. Однако он знал – из последнего письма Алексея – что его друг никуда из Москвы не стронется до самых выборов.

Значит, искать ночлега не придется – в квартире Смирновых хватит места и для Бориса, и для Лики. Надо только побыстрее – прямо с вокзала – позвонить на Профсоюзную, чтобы успеть туда доехать, пока столичный транспорт еще ходит…

Вот он, телефон-автомат, и кажется – исправный.

Пашков набрал номер Смирнова… О-па! Длинные гудки. Подождал, набрал еще раз – снова гудки. Нет никого дома.

«Влипли, хуже некуда» – подумал он, но тут же вспомнил о координатах димкиного приятеля, которые взял на всякий случай.

Открыл записную книжку в нужном месте, набрал номер.

- Халепин слушает – раздалось в трубке.

- Вас б-беспокоит Борис Пашков, друг Д-дмитрия Брагина.

- Знаю, знаю, Димка много говорил. Слушай, Пашков, ты где сейчас?

- На вокзале.

- Вали ко мне, ужин и ночлег гарантирую. Приму, как дорогого гостя.

- П-понимаешь, я н-не один. Со мной девушка.

- Нет проблем, приму обоих. Адрес есть?

- З-записан.

- Найдешь?

- Т-такси довезет.

- Давай, хватай такси, пока они ходят…

Таксист-частник, вовремя подвернувшийся, домчал их до пятиэтажки вблизи станции метро Речной вокзал. Они позвонили в нужную квартиру, и там их действительно встретили, как дорогих гостей.

***

Самое трудное для Пашкова началось после обильного, но недолгого застолья, когда настала пора укладываться спать.

В двухкомнатной квартирке, которую снимали Дважды Академик и его Тамара, гостям отвели меньшую из комнат – типа кабинета. Там был письменный стол с настольной лампой на нем, рядом – большое, удобное кресло и этажерка с подборкой разномастных книг. И еще имелась в комнате уютная тахта, которую Тамара застелила чистым бельем, с одним на двоих одеялом – не сомневаясь в характере отношений, связывающих Бориса и его девушку.

Сказать разве, что они – «не такие»? Попросить устроить еще одну постель? Но у хозяев вполне может не оказаться лишнего комплекта белья и одеяла. Зачем их конфузить? И сами они, судя по всему, «такие» – незарегистрированная пара. Кольца на руке у Тамары нет, это Борис отметил с первого момента знакомства. Нет, нет, пусть думают, что хотят, а им с Ликой придется устраиваться на том, что есть.

Ополоснувшись в душе, он переоделся в спортивный костюм (незаменимая вещь в командировках). Внимательно оглядел комнату, где предстояло провести ночь. Подумал немного, потом повернул кресло – спинкой к тахте, и уселся в него.

- Лика, я б-буду спать в кресле, а ты осваивай диван. Н-надеюсь, мы хорошо выспимся.

- Как же ты, Боря? Неудобно…

- Н-не привыкать. Н-на вокзалах случалось н-ночевать, было хуже. Д-давай, укладывайся.

Включил настольную лампу, взял первую попавшуюся книжку.

Он слышал, как Лика щелкнула выключателем, погрузив комнату в полумрак, как она шуршала одеждой, раздеваясь. Потом шумно ворочалась, устраиваясь на тахте. Утихла. Он подождал немного, затем спросил:

- Ну что, выключаем свет?

- Да… То есть нет, подожди немного, мне совсем не спится… Боря, подойди ко мне на минутку.

До тахты – всего шагов пять, но настольная лампа ту часть комнаты освещала очень слабо. На темно-бронзовом фоне волос, раскиданных на подушке, лицо Лики казалось матовым овалом, на котором темнели горизонтальные черточки черных бровей и поблескивали глаза. Они широко распахнулись, когда Борис приблизился.

Он сел на край тахты, нежно произнес:

- Марсианочка…

Лика глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду. Ресницы ее часто заморгали, выдавая крайнюю степень волнения. Она была так хороша, неописуемо хороша… Сладкая истома охватила Бориса.

Он взял одеяло за два верхних угла и подтянул его Лике до подбородка. Потом наклонился и осторожно – как ребенка – поцеловал ее в лоб.

- Спи. Н-набирайся сил. У нас б-будет трудный день.

И отошел от тахты.

А она – ему показалось – как будто уснула.

«Едва не сглупил капитально» – подумал Пашков, устраиваясь в кресле и укутывая ноги каким-то покрывалом, типа пледа, попавшим под руку. «Если бы это случилось, как бы я посмотрел ей утром в глаза?»

Его била нервная дрожь, но постепенно он успокоился, а потом ему стало совсем легко и необыкновенно приятно. Непоправимое не произошло. Чудная, милая девушка – такая красивая – спит себе спокойно в уютной постели. «А мне и в кресле хорошо».

Лика пережила целую гамму чувств: томление, и желание, и страх – а потом облегчение и, в то же время, некоторое сожаление оттого, что ничего не случилось. Ей стало немного обидно: «Он обходится со мной, как с маленькой». На глаза навернулись слезы, и она с трудом подавила всхлип, заглушив его кашлем.

А из-за стены до ее чуткого слуха доносились звуки совсем иного рода: бормотание и нежный щебет супружеского дуэта, смех, скрип диванных пружин, легкое постанывание – и снова смех, звонкий смех Тамары. Там шло роскошное любовное пиршество, и пока оно не завершилось, Лика не могла уснуть.

***

Трудный день начался с обсуждения коренного вопроса русской интеллигенции: что делать?

Дозвониться до Смирнова Пашкову опять не удалось, ни по домашнему, ни по рабочему телефону. Тогда новый друг Гриша Халепин предложил помочь, похвастав своими знакомствами в средствах массовой информации. Пашков его помощь принял с благодарностью. Запустить материал о кандидате Брагине в одном из популярных столичных изданий – какой мощный ход в предвыборной кампании!

Тамара в разговор не вмешивалась, только поинтересовалась у гостей: хорошо ли им спалось? Хозяйка квартиры выглядела великолепно, и как будто излучала радостную энергию. На ее смугловатом лице играл легкий румянец, агатовые глазки лукаво светились, любопытный носик с пипочкой то и дело задорно морщился. Время от времени она игриво улыбалась, поглядывая то на мужа, то на гостя, то на гостью. Жизнелюбивая красавица охотно увела бы слегка смущенную Лику куда-нибудь на кухню – посекретничать о сокровенном, женском.

Но лишнего времени для разговоров не было. После легкого завтрака Борис и Лика собрались в Карповский институт – это, по уверениям Халепиина, было сравнительно недалеко (по московским меркам), менее часа в один конец.

По времени так оно и вышло, и образцы, привезенные из Велибора, уже к полудню были поставлены на конвейер аналитической работы. Коллеги из Карповского обещали все сделать, как надо, пригласив коллегу из НИИОМ зайти на следующий день с утра.

Вторую половину дня Борис и Лика провели с Халепиным; он возил их на машине по своим друзьям-журналистам, выискивая таковых по одиночке и целыми группами, то в каких-то учреждениях, то на частных квартирах. Все эти друзья выражали сочувствие благому делу, готовы были помогать – в принципе, но ничего конкретного не обещали. По крайней мере, в ближайшие дни – не обладали такой возможностью. Ибо все они, без исключения, были очень, очень заняты.

Итог дневным метаниям подвела за ужином Тамара:

- Гришенька, с твоими друзьями – полный облом. Но я завтра относительно свободна. Что-нибудь поищем по моей линии.

А телефоны Смирнова по-прежнему не отвечали.

И снова была ночь, которую они провели в прежнем порядке: Лика на тахте, Борис в кресле.

Укладываясь, Лика спросила:

- Боря, может мне уехать домой, чтобы не обременять тебя?

- М-марсианка, ты меня в-вовсе не обременяешь. Не уезжай п-пожалуйста, мне так хорошо, когда ты рядом…

В ту ночь они разговаривали очень долго, переходя от одной темы к другой, и не теряя интереса к самому процессу разговора. И внезапно ощутили – каждый по отдельности, но оба одновременно – присутствие некоего чувства, соединившего их незримой, но прочной связью.

***

Второй день командировки Пашкова начался так же, как и первый – с визита в Карповский институт. Затем они оказались на попечении Тамары, которая сказала, что надо, прежде всего, найти какую-то (или какого-то?) Кузю.

Кузю искали по телефону, потом упустили в «Известиях», и, наконец, нашли в большом здании на улице Правды, заполненном редакциями газет и журналов.

Это оказалась дама лет слегка за тридцать (по внешнему виду), с обыкновенной фамилией – Кузьмина. Худая, нервная, непрерывно курящая. Она расцеловалась с Тамарой, потом терпеливо и внимательно выслушала Бориса – и сразу же вникла в суть дела, которое оказалось не таким простым, как представлялось вначале.

- В «Известия» или в «Комсомольскую» ваша тема не пройдет – мелковато. Можно было бы в «Московскую правду», там у меня блат. А вам это надо? Вы же из Энска. Так, что даже не знаю, как с вами быть… Впрочем, можно в «Литературку», там у меня хорошая девочка, Лера Воронкова. Согласны? Тогда я свожу вас с ней… Это ваш материал? Можете оставить, но предупреждаю, Лерочка все переделает под их стиль и формат… И еще можно на радио. Есть у меня Эдик, он ведет утреннюю программу на молодежке. Легендарная личность. Хотите прозвучать по радио? Лады, звоню ему… Все ребята, я убегаю – встречаемся завтра, в этом же месте, в это же время…

С тем вернулись домой.

Связаться со Смирновым опять не удалось.

И была третья ночь Лики и Бориса в квартире у Речного вокзала.

Их уже утомила Москва, захотелось домой, и ночной разговор плавно переключился на дела, оставленные в Велиборе.

- Лика, т-ты кажется что-то хотела тогда спросить по диссертации?

- Булевин требует текст, поставил крайний срок – 5 марта. А у меня еще несколько разделов в полном хаосе, а литобзор даже не начат.

- У д-дяденьки Феди неважны дела с аспирантами. З-затягивают с диссертациями, н-никто в срок не защищается. Авторитет шефа с-страдает. Видимо, он рассчитывает хотя бы твою р-работу показать вовремя, на мартовском з-заседании Научно-технического совета. Дай ему текст, пока б-без литобзора, это допустимо. А разделы, где н-нет ясности, я помогу причесать. П-подключусь к твоим делам, когда приедем.

- Спасибо, я постараюсь справиться сама. Я столько времени у тебя отняла. Меня же называли твоей общественной нагрузкой, и правильно, я согласна.

- Я и с-сам так называл. А п-потом мне стало п-приятно с тобой работать. Такая умная, красивая д-девушка рядом со мной. Сначала у т-тебя не ладилось, и вдруг стало получаться, все лучше и лучше. Ты хорошела прямо н-на глазах. Я т-так радовался, за тебя и за с-себя… И п-потом, у каждого аспиранта должен быть руководитель. А при т-таких авторитетных, но очень занятых шефьях, как твой Аронов и дядя Федя, необходим еще т-такой вот маленький шефчик. Как я.

- Бур, ты самый замечательный шеф на свете. Когда я поступила в аспирантуру, чувствовала себя полной профанкой. Не знала, что делать, и зачем мне все это надо. А ты возился со мной, так заботливо, ласково. И я стала вникать в работу. А потом у меня пошло, я уже что-то могла делать, вместе с тобой, и самостоятельно. Когда стала получать результаты – свои, собственные – прямо летала, как на крыльях. Как в детских снах…

Обменявшись такими признаниями, они определили удобную форму отношений, не касаясь того хрупкого, нежного, невесомого, что расцветало в душах. И слово любовь ни разу не прозвучало в ночной беседе.

***

С утра в среду они были опять в Карповском, потом с Кузей отправились в редакцию «Литературной газеты». Там их встретила Лера Воронкова – хорошенькая юная дама, элегантно одетая, с широченным золотым кольцом на безымянном пальце правой руки.

Она приветливо улыбалась, и сразу же заявила:

- Статья не пойдет. Будем делать интервью с вашим кандидатом Брагиным. Минимум текста, зато на первую полосу.

- А к-как же так, ведь он в Энске? Вы т-туда поедете?

- Зачем? Я подготовила вопросы, сейчас мы с вами на них ответим. Вы подпишете окончательный текст, как доверенное лицо. И – в печать. На всякий пожарный случай обменяемся телефонами…

От Леры – в студию к легендарному Эдику. Он также предложил выпустить в эфир передачу в формате короткого интервью:

- Для тех, кто слушает нашу программу, собираясь на работу. В основном это молодежь, сельская в том числе…

Однако возникла небольшая заминка, когда стали решать, кого конкретно будет интервьюировать Эдик. Пашков провалился на первой же пробе: от волнения он заикался ужасно, и не мог с этим справиться. А Брагин был далеко. Пришлось Лике отвечать в микрофон на вопросы по заранее подготовленной шпаргалке, и она с этим заданием вполне справилась; Эдик похвалил ее четкую дикцию и обещал выпустить интервью в эфир где-нибудь в середине февраля.

- Да, а как вас, милая девушка представить аудитории?

Посовещавшись, решили, что Эдик назовет Лику представителем Новорябовского клуба избирателей – звучит солидно, и никому не придет в голову обвинять в самозванстве.

Пашков воспользовался студийным телефоном Эдика в очередной попытке дозвониться до Смирнова.

И – чудо – в трубке прозвучал голос Алексея:

- Алло, Смирнов слушает…

Оказалось – он жил последние дни «в режиме ошпаренной кошки» (по его собственному выражению). Дома не ночевал, на работе не появлялся – «понимаешь, то одна тусовка, то другая, и все за городом, в разных местах». Теперь у него немного «устаканилось», и он рад был приезду друга, звал его к себе, на Профсоюзную.

- Лика, м-мы ничего не забыли на Речном вокзале?

- Да вроде нет, ты же все свое носишь с собой в этой ужасной сумке. Кроме рюкзака, который в Карповском.

- Т-тогда едем к Алексею. От него позвоним Гришке, что с-съзжаем с его квартиры. И с-сердечно благодарим за гостеприимство.

Борис вдруг ощутил, как изнурило его чувственное напряжение ночей, проведенных рядом с Ликой. Теперь, наконец, можно будет слегка расслабиться.

***

В однокомнатке Смирновых наблюдались явные признаки упадка: обои местами отошли, паркет расшатался, краны на кухне подтекали.

- Ирка на стажировке в Вене, уже полгода, а мне совершенно некогда домом заниматься – пояснил хозяин. – Так значит, вы вдвоем в командировке, коллеги… Приятно познакомится! Лика – красивое имя, вам идет… Хорошо, будем на ты. Лика, ты не стесняйся, мы тебя положим на диване, а сами – в спальных мешках, у меня осталась парочка от похода – запрошлым летом сплавлялись по Катуни… Да, да, с Ириной, она у меня походница – круче меня… Только с жратвой, ребята – напряженка. Есть хлеб и рыбные консервы – закупил ящик, чтобы не бегать по магазинам. Еще можно макароны сварить. А выпить нечего, извините.

- Н-не извиняем, н-но поправляем. Имею с собой скляницу спирта, эдак около л-литра. Как говаривал папаша Гека Финна, хватит на д-две попойки и одну белую горячку. Взял для м-медицинских н-надобностей, н-на всякий случай.

- Дяденька Боря, подлечи больного мальчишечку!

- А н-нет ли у мальчишечки какого-нибудь в-варенья – сделать ликер для дамы?

- Крыжовное, от родителей привез, полбанки осталось.

- С-сойдет.

Алешку можно было слушать, хоть ночь напролет – он был переполнен новостями из высоких политических сфер. И рад был случаю выговориться в хорошей компании, под добрую выпивку.

Пили, однако, аккуратно, малыми дозами и с приличными интервалами, дабы алкоголь не мешал процессу обмена информацией.

По-первой, как водится, за встречу. По-второй (после перерыва)- за победу, имея в виду обстоятельства выборной кампании.

Тут Пашков переключил общее внимание на свои скромные хлопоты в поддержку кандидата Дмитрия Брагина. Алексей сразу же высказал несколько ценных советов и замечаний. Запись для радиоэфира признал значительным достижением, а о публикации в «Литературке» отозвался скептически:

- Не слишком эффективно. Ее мало кто читает – в основном, интеллигенция, которая и так за нас.

По третьей выпили традиционно: за прекрасных дам. После этого дама, изрядно захмелевшая, отправилась спать, а кавалеры еще долго сидели на кухне.

Когда оба устали от разговора, хозяин предложил:

- Может, взбодримся по последней, и на боковую?

- А д-давай споем, что-то д-душу тянет спеть. А потом – вздрогнем и завершим. У т-тебя гитара еще жива?

- Где-то лежит. Уно моменто…

Алексей на цыпочках прошел в комнату. Вернулся с гитарой, сдул с нее пыль, побренчал струнами.

- Твоя сотрудница дрыхнет, только свист из носа. Не разбудим. Что петь-то будем, «Штрафные батальоны»?

- Л-лучше, для н-начала, нашу народную, дворовую.

И они затянули, громко и нестройно, под разудалый рокот струн:

Ой, да Неман ди-

Ой, да Неман дивная река!

Ой, да ему де-

Ой, да ему девица сказала…

***

Хмурое зимнее утро ломилось в окна. Чайник запевал на плите.

Освеженный сном Алексей рассказывал – как будто читал лекцию, постепенно переходя от частностей к общим выводам:

- Таким образом, шансы на успех в этой кампании значительно выше, чем на выборах депутатов Союза. Народ просыпается. Москва и Питер уже за нас, и в других крупных городах возможности возрастают. В частности, в Свердловске – благодаря Ельцину…

- А к-как ты сам относишься к Ельцину? – задал вопрос Пашков, в глазах которого фигура главного противника Горбачева выглядела весьма неоднозначно.

- Это – самый перспективный политик России – ответил Смирнов, тоном преподавателя, излагающего очевидные истины. – Мы делаем на него ставку, как на лидера.

- Н-не ошибиться бы. Ельцин – п-партийный туз в недавнем прошлом. Из горбачевской колоды. А ведь есть принципиальные д-демократы, например Афанасьев, да и д-другие.

- Если строить демократическую оппозицию в будущем российском парламенте – тогда да, Афанасьев в самый раз. Если же бороться за победу, за реальную власть – тогда только Ельцин.

- А т-ты рассчитываешь на победу? Ведь у компартии – такая силища: аппарат, органы, газеты, т-телевидение.

- Кое-что из этого уже фактически не работает на компартию, например, многие СМИ.

- Д-да, ты прав, я заметил уже.

- А среди самих коммунистов намечается раскол, он нам на руку. Консерваторы крушат позиции Горбачева в госаппарате, бюрократия уже готова от него отшатнуться. Появились и сторонники демократии в рядах самой КПСС.

- М-мне как-то странно, коммунисты-д-демократы, это вроде как волки-в-вегетарианцы.

- Есть такие, и немало.

- Н-ну ладно, а мне что п-посоветуешь, м-может и поможешь чем-нибудь?

- Дам тебе книжку, перевод с английского – там расписана технология избирательных кампаний. В частности, много внимания уделяется одноразовым печатным материалам, попросту листовкам. Хорошее средство – знаю по опыту. Только применять его в наших условиях надо умеючи. Не в начале кампании – тогда за листки могут запросто снять с дистанции, есть такая хитрая закорючка в законе, которая это позволяет. А на конце избиркомы завалены жалобами, и к таким вещам уже не придираются. Тут и надо запускать листовки, и сразу – массовый вброс, чтоб на всех столбах висели. Производимый эффект, конечно же, зависит не только от массы, но и от содержания твоих листков. Народ-то сейчас грамотный, верит не всему, что написано. Поэтому очень полезны, например, тексты-обращения, подписанные авторитетными людьми в поддержку твоего кандидата.

- А ты не мог бы организовать т-такое обращение к избирателям н-нашего округа от кого-то из больших демократов?

- Попробую.

- Хорошо бы от Собчака или Попова, их народ зауважал п-после Первого съезда.

- К Собчаку точно не подойти, Попов – тоже маловероятно. Поищем кого попроще. Могу подкатиться к Аркадию Мурашеву.

- А это кто?

- Отличный парень, народный депутат СССР. Твоего примерно возраста, и тоже технарь, физик. Победил на выборах, призвав к отмене той самой шестой статьи Конституции СССР, по которой КПСС признавалась, a priori, правящей партией. Заметь, иногда достаточно кинуть в народ эдакую вот блескучую, гремучую бомбочку, и победа обеспечена… Кстати, ты в Москве надолго? Не мог бы задержаться на выходные?

- А что будет?

- Конференция. Учреждается демократический избирательный блок. По замыслу – общероссийский, так, что можешь принять участие, как представитель своей области – ты ведь доверенное лицо кандидата в депутаты.

- Заметано – кивнул головой Борис и подумал: «Нагоняй от дяди Феди мне обеспечен за опоздание из командировки».

***

Весь четверг Борис и Лика провели в Карповском; наконец, к вечеру, испытания были завершены, их результаты зафиксированы в таблицах и графиках, рабочий протокол подписан.

На пятницу у них уже не оставалось никаких обязательных дел в Москве. И, хотя погода была скверная – ветер порывами, снежная крупа сыпалась с небес – они с утра решили прогуляться по столице, им обоим совершенно плохо знакомой. Начали, как водится, с Красной площади, которую обошли по периметру, сравнивая увиденное с осевшими в памяти открыточными картинками. Потом прошли улицей Горького до станции метро Белорусская, периодически заходя в магазины для обогрева. Нагуляли аппетит, и утолили его в павильончике вблизи Белорусского вокзала, где подавали добротные пельмени и незатейливый кофейный напиток с молоком. Накупили там же замороженных пельменей – чтобы не искать съестное по магазинам. И, утомленные московской непогодой, поспешили вернуться в свой временный приют, на Профсоюзную. Прибыли туда, когда хозяина еще не было.

Ожидая Алексея, они сидели на кухне. Лампочка в люстре перегорела; им пришлось коротать сумеречное время при свете маленького бра, укрепленного над столом.

- Свеча горела на столе, свеча горела – процитировала вдруг Лика.

Борис не отреагировал.

Она принялась болтать о том, о сем – о незначительном. А в его сознании неожиданно прорезался некий голос, принадлежавший как бы не ему, а кому-то другому:

«Она обычная девушка, ей хочется любви и мужской ласки, потому, что пришло время. И ты ее хочешь. Протяни только руку, и она твоя».

Борис мысленно возразил:

«Это аморально».

Чужой голос не унимался, начался спор:

«Не аморалка, а обычный служебный романчик. Тебе хорошо, и ей хорошо. – А что потом? – А потом – наигрались и разошлись, как в море корабли. Она приличная барышня, скандалить, разрушать твою семью не станет. – Но будет считать меня скотом, испортившим ей жизнь. – Ты научишь ее жить, и она будет тебе благодарна. Она станет, наконец, взрослой женщиной, поймет, что ей надо. – Я сам буду считать себя скотом. – Настоящий мужчина всегда немного скот. Женщинам это нравится…»

Лика почувствовала, что с Борисом творится что-то непонятное: он ее не слушал, и его взгляд как будто уперся в одну точку. Она замолчала, занялась чайником, закипевшим на плите. Встала при этом к Борису спиной, на расстоянии вытянутой руки. Коротковатый халатик – с плеча хозяйки квартиры – плотно облегал ее фигуру.

Борис слушал свои, но как бы чужие мысли:

«Какая фигурка, ножки… Протяни руку, посади ее на колени, приласкай это чудо. Она же сама этого хочет…»

Он вознегодовал и ответил невидимому собеседнику вслух, громко:

- Хватит. Тема закрыта.

- Боря, ты о чем, какая тема?

- Т-так, всякая белиберда. Лика, с-спасибо за чай, очень кстати.

Наваждение рассеялось…

Приехал, наконец, Алексей, и началась обычная суета с ужином. Пельмени отменно прошли под разведенный спирт. А потом Алексей и Лика пели под гитару, на два голоса, слаженно:

- Ты у меня одна –

- Одна!

- Словно в ночи луна –

- Луна…

***

Неспешный дневной поезд отсчитывал версты на пути к Энску, осторожно продвигаясь сквозь метель, от станции к станции.

Лика всю дорогу безмятежно спала на верхней купейной полке. Попутчики – степенная семейная пара, заполнившая своим багажом купе – также большую часть времени спали, отдыхая от московских хлопот. Борис сидел у окна, за которым развертывались сказочные зимние пейзажи, и перебирал в памяти события последних дней, пытаясь выделить и закрепить самое важное, ибо мозг уже устал и не удерживал всего увиденного и услышанного…

В субботу, 20 января, Борис и Лика вместе с Алексеем отправились на сбор демократических кандидатов во Дворец Молодежи. Это оказался именно дворец, да еще в центре столицы, а не какой-нибудь обшарпанный, окраинный ДК. Место проведения мероприятия наглядно демонстрировало, что демократы – сила, с которой власти вынуждены считаться, заигрывать, идти навстречу.

Сама же учредительная конференция демократического блока, по большому счету, не впечатляла. Собрались люди, и говорят, вроде бы об общем, но каждый о своем. Очень похоже на тематические научные форумы – типа научно-практической конференции по проблемам материаловедения в НИИОМ, или того давешнего сборища в Ленинграде, в ЛТИ ЦБП.

Народу пришло немало, но – не настолько, чтобы заполнить весь зал. Свободных мест хватало, а дальние ряды кресел и вовсе пустовали. Атмосфера была непринужденной: участники конференции входили, выходили, разговаривали между собой.

Пашков, по своему опыту, понимал, что происходящее в зале – лишь необходимая формальность, главное творится за кулисами.

Алексей – понятное дело – не стал сидеть с ними рядом, сразу же отошел туда, где, надо полагать, функционировал некий оргкомитет, реально решавший серьезные вопросы. Этот оргкомитет потрудился весьма плодотворно: программные требования создаваемого блока выглядели внушительно. Для себя Пашков выделил одно: «Провозгласить и законодательно определить суверенитет Российской республики». Выходит, они с Димкой попали в правильную тональность, когда составляли его индивидуальную программу!

Люди, собравшиеся в зале и за столом на сцене, были Пашкову незнакомы; о некоторых он слышал, в лицо же узнал лишь Гавриила Попова.

Рядом с Борисом и Ликой сидели и тихонько переговаривались парень с девушкой; он ей объяснял:

- Вон Виктор Шейнис, а это Лев Пономарев идет… А вот Лев Шемаев… А тот, кто на сцене, за столом, крайний – Владимир Боксер из МОИ.

- Откуда?

- Из Московского объединения избирателей. Они всю конференцию организовали…

Из выступлений запомнилась более всего речь отца Глеба Якунина (его имя Пашков впервые услышал много лет назад, по «Голосу Америки»). Знаменитый священник-диссидент – в темно-лиловой рясе, резко выделявшей его в цивильно одетом окружении, – эмоционально и красноречиво призывал объединяться для борьбы против тех-то и тех-то…

Еще остался в памяти делегат от Чечено-Ингушетии. Он долго, сверх всякого регламента, рассказывал, как трудно демократам в его республике. Участники конференции его слушали, не останавливали – сочувствовали кавказским единомышленникам – вежливо аплодировали. А он, вдохновленный оказанным вниманием, все говорил и говорил…

На конференцию собрались единомышленники. Поэтому и настоящей дискуссии по программным вопросам не было. Однако возник разнобой мнений о том, как должен называться создаваемый блок. Первоначальное, рабочее название «Выборы-90» не нравилось многим, и Пашкову тоже. Предлагались различные варианты; некоторые делегаты требовали назвать блок в память недавно скончавшегося академика Сахарова. Пашков был с этим не согласен, при всем своем глубочайшем уважении к Сахарову – ведь блок создается для борьбы на выборах, а не для мемориальных мероприятий.

Он решил выступить, и записался в очередь, назвавшись Дмитрием Брагиным, кандидатом в народные депутаты России от Энской области.

Очередь продвигалась медленно, и когда вызвали для выступления кандидата Брагина, народ в зале изрядно устал. Поэтому Пашков не стал распространяться вширь и вглубь, сосредоточившись на одной идее: в названии блока непременно должно присутствовать слово Россия. Так как за Россию мы сейчас боремся, за ее демократическое будущее.

Его выступление какой-либо реакции у собравшихся не вызвало.

Закончив, он, по примеру других ораторов, положил листок с написанным от руки текстом на стол президиума. За столом в этот момент находился только Владимир Боксер – он посмотрел на Пашкова тяжелым, усталым взглядом, кивнул…

Все, можно было уходить. Конференция должна была продолжиться еще и на следующий день, но у Пашкова не было ни возможности, ни желания оставаться в Москве до воскресного вечера.

Покинув Дворец Молодежи, они с Ликой сразу же рванули в железнодорожные кассы и достали очень приличные, купейные места на воскресный дневной поезд…

В Энск они прибыли около полуночи. Отправив Лику к родителям на такси, Борис добрался до Велибора, договорившись с ночником-дальнобойщиком, следовавшим попутным рейсом.

К началу рабочего дня он явился в институт, но к дяде Феде – развеивать его тревоги – отправился не сразу. Сначала связался по телефону, через междугородний код, с Алексеем:

- Ну, как там з-закончилось?

- Что закончилось? Конференция – хорошо закончилась. Приняли декларацию.

- А как блок-то назвали?

- Хорошо назвали – «Демократическая Россия». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги ГДЕ-ТО В РОССИИ