НАЧАЛО РОМАНА ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА ЗДЕСЬ.

Пришла весть из Москвы: 4 февраля 1990 года состоялся грандиозный митинг. На улицы вышли сотни тысяч людей, требуя решительных перемен; таких массовых протестных акций столица Страны Советов не видела с 1917 года.

Брагин как раз готовился к очередной встрече с избирателями, устроенной окружным избиркомом. И, выступая на этой встрече, не преминул сказать, что народ поднимается, и скоро покончит с безраздельной властью компартии.

Особого впечатления на избирателей его речь не произвела. Дюковский, сидевший рядом, за столом кандидатов на сцене, съехидничал:

- И что будет, если требования митингующих не удовлетворят? Еще один митинг?

Кандидаты-соперники выступали теперь вшестером. Уладов, оправившись от легкого гипертонического приступа, снова включился в избирательную гонку, но теперь для него устраивали отдельные, тщательно подготовленные мероприятия, куда пускали только проверенную публику, надежно отфильтрованную от разного рода скандалистов.

И для Брагина Липовский организовал ряд самостоятельных поездок по району (в промежутках между основными выступлениями в составе кандидатской шестерки). В эти поездки отправлялась команда в уменьшенном составе: сам кандидат, Саныч, Лесков и Лопухин.

Выступали в самых неожиданных местах: в маленьких сельских клубах, в библиотеках, в школьных спортзалах, а один раз – в недостроенном тепличном корпусе, без отопления, почти под открытым небом (народу туда пришло немало, несмотря на неудобства).

Сам собой сложился определенный порядок проведения таких агитационных действ. Сначала Брагин выступал с краткой речью, потом шли вопросы и ответы. В подходящий момент к беседе с избирателями подключался Лесков: он мастерски травил байки из своего опыта следовательской работы.

Самое сильное впечатление производили его рассказы о том, как группа Гдляна работала в Узбекистане.

- Там у начальников, даже не слишком крупных – особняки в два, в три этажа. Сады, бассейны! А люди живут в кишлаках – хуже некуда. Глинобитные домишки с земляными полами, грязь ужасная, вода скверная. Питаются только лепешками и чаем, мясо – лишь по праздникам… А еще был такой Адылов Ахмаджон, председатель районного объединения колхозов. Он весь район держал в руках. Школьниц к нему приводили, он их забирал в наложницы, если какая понравится. И никто не смел пикнуть – он в подвале своей конторы устроил пыточную камеру для непослушных…

Завершал мероприятие Серега Лопухин – исполнял под гитару забористые частушки собственного сочинения, а также классику бардовского жанра: «Товарищ Сталин, вы большой ученый…», «Мы поехали за город, а за городом дожди, а за городом заборы, за заборами вожди…», и тому подобное. Очень нравилась слушателям и широко известная баллада про ответственного работника, товарища Парамонову и ее незадачливого мужа, мелкого чиновника.

***

Пашков пришел к Брагину однажды под вечер, принес большой конверт.

- Вот, Алексей Смирнов п-прислал из Москвы. Обращение к жителям района в твою поддержу…

- Какой текст, ни слова лишнего, и все сказано! – восхитился кандидат в народные депутаты.

- Ты смотри п-подпись – Аркадий Мурашев, народный депутат СССР, член Межрегиональной г-группы. Звучит, как п-признание тебя законным представителем д-демократических сил. И два, нет – даже три экземпляра, с-совершенно идентичные по качеству. Алешка п-предусмотрел даже, что какой-то листок м-мы можем случайно испортить. Страховка от эффекта д-дурака.

- Отлично, но что с этим делать?

Думали, думали – и ничего не могли придумать. В наличии 3 экземпляра, а надо хотя бы 300 для расклейки по району. Размножить бы, но где? Не отдашь же заказ на институтский множительный участок. Может, на пишущих машинках изобразить? А как тогда с автографом Мурашева – его что, от руки рисовать?

Марина приготовила чай, потом сбегала к соседкам пошушукаться – вернулась с задорным блеском в глазах.

- Мальчики, вы тут чаевничайте, разговаривайте, а мне надо сходить кое-куда с девочками.

И, незаметно для мужа, забрала со стола один экземпляр послания Мурашева…

Три подружки подошли к институту, и у крыльца разделились: Оля свернула за угол, Марина и Юля прошли в вестибюль.

Там, как положено – сидит дежурная при гардеробе и ключах, Августина Федосовна.

Юля – к ней, чуть не в ноги падает:

- Ой, тетенька Гутя, дайте ненадолго ключик от ОНТИ. Я кошелек забыла на работе, а в нем – вся зарплата. А мне кофточку принесли, такую миленькую. За кофточку надо заплатить, а то унесут!

- Что же ты, милая, так оплошала?

- Ой, оплошала! Тетенька Гутя, выручите!

- А что это вы, девы, вдвоем за ключами пришли?

- Темно, одной страшно.

Добрая тетя входит в положение, дает ключ.

Теперь – бегом вверх по лестнице, на свой этаж. Вот ОНТИ, а рядом – соседняя дверь – множительный участок. Он, понятно, заперт и опечатан, и ключи от него – в Первом отделе до утра. Но есть вторая дверь, она ведет прямо из ОНТИ к заветной множительной технике – к светокопировальным аппаратам для чертежей, и к новому чудо-ксероксу, на котором можно хоть тысячу экземпляров заказать – отшлепает в момент, только бумагу подавай.

Дверь между ОНТИ и множительным участком также на запоре, и ключ от нее также в Первом отделе. Однако имеется и второй ключик, он у начальницы ОНТИ Маргариты Сергеевны, в столе (начальница сама порой множит для себя кое-что неположенное, оставаясь после работы). Марина знает, где этот ключ – подсмотрела. А Юля знает, как работать на ксероксе…

Все, что надо, открыли, ксерокс включили, прогрели, заправили бумагой, запустили на 300 экземпляров. Шлеп, шлеп, шлеп – только листки падают в пластмассовое корытце… Готово! Теперь размноженное – в одну стопу собрать, завернуть в газеты, сунуть в полиэтиленовый пакет, прочный. Завязать покрепче – и в форточку, с третьего этажа – вниз, где Оля ждет.

Прибрали за собой, прикрыли-заперли, свет погасили – и бегом, на легких ногах по лестнице.

- Что, дочка, нашла кошелек?

- Нет, тетенька Гутя, не нашла, хоть плачь. Останусь без кофточки.

- Не плачь, Юлька – подыгрывает Марина подруге. – Я тебе одолжу до зарплаты.

Идут домой, в общежитие, все втроем. Настроение чудесное, боевое. Марина любит подружек, почти, как своего Диму. Юля и Оля любят Марину – и Диму тоже…

Через пару дней после вечернего приключения Марины ее вызвала на разговор начальница – завела в укромный уголок, посмотрела на подчиненную глазами строгой учительницы:

- Марина, вы позавчера похозяйничали на множительном участке. Не отпирайтесь, я все знаю.

Марина потупилась, покраснела, как нашкодившая школьница.

- Милая моя, надо вести себя осторожнее, и не следует вовлекать подружек, у которых языки не держатся за зубами. Если вам что-то еще понадобится размножить для вашего мужа – скажите мне, и мы это с вами сделаем аккуратно. И бумагу новую не стоит брать, лучше пользоваться оборотной – она не на учете. Вон ее сколько в шкафу…

Доступ к множительной технике, обретенный благодаря Маргарите Сергеевне, открывал новые возможности, которыми Пашков постарался воспользоваться с максимальной пользой для дела.

Коммунальщики уже забрасывали, обклеивали район листовками в поддержку Дюковского. Появлялись прокламации и от других соперников Брагина. Окризбирком на это не реагировал – не находил нарушений в подобной агитационной деятельности. Пора было пускать в дело обращение Мурашева, да и другие подходящие тексты.

Пашков не забыл и о соратниках из новорябовского клуба избирателей: они собирались «отбомбить» весь райцентр листовками, но не имели возможность их печатать значительными тиражами.

Серега Лопухин сочинил четверостишие, специально для Новорябовского городского округа:

Кто достоин депутатского мандата?
Два товарища глядят на нас с плаката,
Оба – партии примерные сыны,
Нам такие депутаты не нужны!

Эти строки аккуратно вывели на обычном бумажном листе фломастером – крупными буквами.

Ниже – надпись еще более крупная:

ГОЛОСУЙ ПРОТИВ ВСЕХ!

С этого шаблона напечатали 1000 копий, и отвезли Бердяеву в Новорябово. Пусть ребята-демократы клеят – не жалеют.

***

- Алло, мне Пашкова… Борис Васильевич, это Бердяев Николай Павлович, Новорябово, клуб избирателей.

- Н-наслышан, заочно знаю вас и в-ваш клуб.

- Спасибо вам за листовку-частушку… Да, да, уже оклеили по всему городу. Нам бы еще партейку, а если можно – также и наш один текст размножить… Да нет, тысячи не надо – сто, двести… Там листов пять… Вот спасибо, а может, и мы вам чем поможем?

Пашков воспользовался случаем, и попросил помочь с расклейкой листовок по району. Материала накопилось много, а распространяли его по селам, деревням и поселкам, главным образом, Костя и Леша; иногда им помогал кто-то из местных, порой участвовали и некоторые сотрудники института – но весьма нерегулярно. Этих сил явно не хватало. Бедяев как будто даже обрадовался просьбе:

- С людьми у нас проблем нет. Сознательные граждане сами приходят и просят их подключить. И еще к нам из Энска приезжают на выходные, от Казачинова… Да, да из Энского клуба избирателей. Считают, что у нас – самый важный участок работы, как-никак бойкот – дело острое. Потому и приезжают. Хорошие ребята. И мы к вам пустим свою бригаду по району, для поклейки, и для индивидуальной агитации, раз такое дело, что у вас людей нет. Борис Васильевич, вы только материал дайте… Нет, клей и кисти не надо, они возьмут свои. И еще вот что, Борис Васильевич. У нас тут были отдельные инциденты с задержанием наших расклейщиков и доставкой их в отделения милиции… Да, да, конечно – избирком нарушений не находит, но для милиции избирком не указ… Пока ничего серьезного, только штрафы за нарушение общественного порядка, однако уже грозили посадить на 15 суток за мелкое хулиганство. То есть, власти всполошились и дали приказ задерживать, и указали, кого задерживать. С одной стороны, это хорошо. Они чувствуют, что наша кампания бойкота может иметь успех. Но надо соблюдать осторожность. Мы приняли меры, предупредили людей, как вести себя с милицией: не сопротивляться, не убегать, не поддаваться на провокации. Но кто знает, какие они еще приказы издадут? В общем, призываю вас к осторожности.

***

Предупредил Бердяев об опасности – и словно накаркал. Ночью в квартире Пашкова раздался тревожный звонок.

- Алло, это из Бабиной Горы, мне ваш номер Хома дал. Их замели.

- Кого замели, куда замели? Это кто звонит?

- Скряба я, Скрябин Лева, кореш Хомы. Его менты сцапали и в отделение взяли. И с ним девку, рыжая такая…

Тут только Пашков вспомнил: Леша Хоменко после работы собрался «бомбить» дальний поселок Бабина Гора. И там его, судя по всему, задержали. Погоди, погоди, ведь этот Cкряба что-то сказал про девушку?

- Молодой человек, что за девушка была с Хоменко?

- Рыжая такая, ну, красивая, он ее марсианкой звал…

В трубке загудело – связь прервалась.

Лику задержали вместе с Лешей? Но ей же было приказано заниматься только диссертацией, никуда не лезть без особого разрешения… Беда с эмоционально неустойчивыми девицами!

Так или иначе, надо было принимать меры.

Пашков позвонил Асе в Старое Рябово, попросил, чтобы она срочно рассказала о случившемся Липовскому (у которого не было телефона).

Сотрудница, поднятая звонком с постели, отреагировала, как должно:

- Сейчас схожу к Санычу, а у него и Лесков сегодня ночует.

- Вот и п-пусть съездят вдвоем, выручат ребят.

- Надо выручать – согласилась Ася. – Бабина Гора – место плохое, там шпана отвязная, и милиция злая …

Ночь прошла в тревоге, а утром Пашков, явившись на работу, не встретил свою лаборантку. «Отправилась с Липовским и Лесковым. Не могла остаться дома – душа самоотверженная…»

Они подъехали к институту на «Ниве» Липовского впятером – спасатели и спасенные – уже во второй половине дня.

Саныч хмуро отмалчивался, зато Лесков был радостно возбужден и переполнен впечатлениями от исполненной миссии.

- Приезжаем в эту Бабью Гору – ночь, в ментовку не пускают, дежурный разговаривать не желает: «Ждите начальника». Ждем до утра. И вот, приходит – шкаф под два метра, заперт на все пуговицы. Капитан Карбасов! Мы к нему – глухо. Будем, говорит, оформлять мелкое, на 15 суток. Саныч ему, как офицер офицеру: отпусти, мол, наших бойцов, дело пустяковое, мы штраф заплатим, или – как скажешь. Ноль реакции. Я ему, как юрист юристу: нет у вас правовой основы для оформления мелкого хулиганства. – Основа найдется. Они тут грубили, дежурные подтвердят. Все, приехали! И тут Асенька к нему обращается: «Вы – Карбасов, а я из Лукиных, и мы с Карбасовыми в родстве через Марью Ивановну такую-то». Шкаф вдруг ожил, раскрыл дверцы, заинтересовался: что, где, откуда? И пошли они чесать, называть имена, копать до седьмого колена – оказались, и в самом деле, дальние родственники. Тут Карбасов и говорит: «Из уважения к вам, Анастасия Романовна, отпускаю этих хулиганов под ваше поручительство. Примите меры на коллективе, чтобы не повторялось». И даже штрафовать не стал! А наша Анастасия Романовна ему, как царица Шемаханская, кивает величаво: «Благодарствую вам, Матвей Спиридонович. Будете в наших краях, заходите в гости». Ну, Асенька, к такому шкафу ключи нашла!

- Дак он же тереблянин коренной, по огляду приметно – слегка смущаясь, объяснила Ася. – И я такая же. Одной рекой мыты, быльем перевиты – так у нас говорят. Наши все родство чтут, родным не отказывают…

- З-значит, принять меры в коллективе? – улыбнулся Пашков (его, наконец, отпустила тревога).- Так и примем. Всем участникам д-дела объявляется б-благодарность п-перед строем.

- Ура! Ура!

- Леша, п-пиши объяснительную – в кадрах т-тебе отметили оп-поздание, но, м-может обойдется…

- Есть товарищ командир!

- В к-крайнем случае схлопочешь выговорок. Эт-то не смертельно.

- Хороший выговор украшает личное дело, товарищ командир!

- В-вольно! Бойцы, можно расходиться…

***

Лика отправилась на «бомбежку» Бабиной Горы, чтобы отвлечься от набившего оскомину текста, в котором никак не выстраивалась красивая логика – такая, как в статьях Пашкова. Обращаться за помощью к Борису она не решалась – он был очень занят – а у самой ничего не получалось.

И вот она навязалась Леше, уговорила его (она умела это делать).

Они добирались до Бабиной Горы на попутках, поскольку прямого автобуса не было. Прибыли, когда уже совсем стемнело, нашли Лешкиного дружка из местных, и отправились клеить – там, где, по уверениям Скрябы, собирается народ. И у магазина их задержали (может быть, приняли сначала за грабителей). Они действовали по инструкции: не убегали, не сопротивлялись, разговаривали вежливо, честно сказали, чем занимаются в Бабиной Горе. В отделении, куда доставили всех троих, Леша заявил, что Скрябу они совсем не знают, встретили его случайно. Парня отпустили, пообещав сообщить родителям, чтобы его выпороли, как сидорову козу. Леша успел сунуть ему в руку клочок бумаги с телефоном Пашкова.

Что было потом, Лика воспринимала, как некое подобие тягостного, кошмарного сна. По временам ей было очень страшно, но она держалась, смотрела на Лешу – он, молодец, не показывал, что боится. Сначала их ругали сердитые дядьки-милиционеры, обещали «засунуть в обезьянник, к бомжам». Леша пытался им что-то объяснить, его не слушали и продолжали ругаться. Потом дядьки ушли, остался только дежурный по отделению. Он тоже ругал их, затем устал и от этого подобрел. Перестал грозиться «обезьянником» и разрешил коротать ночь тут же, в комнате дежурного, на стульях для посетителей. И предупредил, что утром придет начальник: «Он у нас шутить не любит, как пить дать – посадит вас на пятнадцать суток. И с выводом на работы, гальюны мыть».

Они провели ночь рядом, пытались задремать в сидячем положении, порой вполголоса разговаривали. Под утро, чтобы немного отвлечься от того ужасного, что ожидало впереди, Лика тихонько декламировала свои любимые стихи. Леша смотрел на нее восторженными глазами. И вдруг сказал:

- Лика, я тебя люблю.

И это было ей так приятно, так приятно…

А потом за ними приехали – выручать.

По дороге домой Лика сидела в машине между Асей и Лешей, и старалась не глядеть на него, чтобы не рассмеяться невзначай – это бы обидело мальчика, такого хорошего. Как жалко, что она не может ответить на его чувства взаимностью…

***

О происшествии в Бабиной Горе, конечно же, доложили директору Института материаловедения, тов. Муралову Н.И. Директор, конечно же, наказал м.н.с. Хоменко А. строгим выговором, с занесением в личное дело. А заведующему Отделом композиционных материалов Булевину Ф.И. директор сделал жесткий разнос за недостаточное руководство сотрудниками отдела – на планерке, в присутствии всего руководящего состава НИИОМ.

После этого дядя Федя не желал видеть своих аспирантов Крюкова и Хоменко.

Гнев заведующего отделом – по возможным последствиям для указанных аспирантов – был намного опаснее привода в милицию. Ребят следовало как-то вывести из-под начальственной опалы.

Пашков подготовил большую статью, с использованием результатов, привезенных из Карповского института, с упором на ту часть исследований, которой занимались Костя и Леша. Лично напечатал текст на машинке, нарисовал графики и таблицы на кальке. Поставил фамилии авторов по алфавиту: Булевин, Крюков, Пашков, Хоменко.

И принес грозному шефу:

- В-вот, посмотрите. Если од-добрите, отдам в печать.

- В наш сборник?

- Д-да нет, куда-нибудь посолиднее. Н-например, в «Коллоидный журнал».

- Думаете, напечатают?

- Н-не сомневаюсь. Одна наша статья у них прошла, п-помните? Эт-та еще получше.

- Вы хитрец. Хотите подмаслить меня, чтобы я все простил, и относился к вашим эмэнэсам, как прежде. И для этого вы их поставили в авторы рядом со мной.

- Т-так точно. Хочу подмаслить. Но р-ребята работали, в статье – их р-результаты. А потом это пойдет в их д-диссертации, что-то Крюкову, что-то Хоменко. Думаю, они под вашим руководством з-защитятся в срок, как положено.

- Ловко. Складно вы говорите, не придраться.

Булевин взял со стола ручку и размашисто подписался под статьей.

Потом внимательно посмотрел в глаза Пашкову и проникновенно спросил:

- Итак, подпольный ревком действует? Какие планы на ближайшее будущее?

- Н-не понимаю вас, Федор Иванович.

- Вы все понимаете. Ведь это вы заварили такую кашу, которую неизвестно, кто будет расхлебывать. И не прикрывайтесь Брагиным – он, с его выборами, лишь ширма для вашей революционной деятельности.

- Н-но я не революционер, я с-сторонник мирной эволюции.

- Не революционер? А кто завалил Уладова? Вы же его прямо убили – не физически, конечно, а политически – и об этом все говорят. Там! – Булевин показал пальцем в потолок – Там уже полагают, что он проиграет выборы. И не делают на него ставку. Это же конец его карьеры. Представляете, как он вас возненавидит? А эти люди умеют ненавидеть, вы мне поверьте. Вы же идете против системы, и система, раньше или позже, ударит по вам. Ударит больно!

Пашков пожал плечами.

- Тюрьму ломают – к-камни летят. Каждый прохожий м-может схлопотать по голове.

- Ну, вы то не случайный прохожий.

- В-возможно.

Пашков решил, что пора закругляться, и поднялся со стула.

- Спасибо в-вам, Федор Иванович за ценную информацию. И, особенно, за Костю и Лешу спасибо. Они хорошие р-ребята, заслуживают поддержки с вашей стороны.

***

«Булевин, ясное дело, боится не за меня, а, прежде всего, за себя. За свое положение, за тот образ жизни большого научного начальника, к которому он привык – размышлял Пашков, вернувшись от заведующего отделом в свой подвал. – И как не стыдно такому уважаемому, умному, сильному – по большому счету – человеку так бояться? Ведь он душой не с Уладовым, не с Мураловым и подобными им – они его достали, наверное, даже больше, чем меня. Мог бы занять твердую, принципиальную позицию, как многие другие научные деятели его уровня, которым также есть, что терять. Но разум-то они не теряют, понимают – перемен не избежать. Наверное, все дело в природных свойствах личности… Трусоват был Федя бедный».

Переиначив так первую строку знаменитого стихотворения Пушкина, Пашков затем мысленно прочитал его целиком, заменив имя героя. Ему понравилось, особенно – последние четыре строки:

Что же, вместо вурдалака –
Вы представьте Феди злость –
Перед ним во тьме собака
На могиле гложет кость.

«Так оно и есть, настоящие вурдалаки давно вывелись, остались только облезлые псы, грызущие старые кости. А такие деятели, как Булевин, этого еще не понимают – а может, просто боятся поверить».

Рабочий день завершался. Костя и Леша уже ускользнули без лишнего шума на очередную «бомбежку». Ася, поглядывая в прописи Пашкова, загружала опытные составы в барабанчики шаровой мельницы, чтобы поставить ее крутиться на ночь. Закончила, прибралась на рабочем месте, подмела пол. Попрощалась и ушла – значит, уже семнадцать часов, рабочий день окончен…

Пашков достал спирт, немного выпил, чтобы расслабить нервы.

«Если просеять то, что говорил Булевин, обнаруживается и в самом деле ценная информация. Дядя Федя, как член КПСС, общается с членами институтского партбюро. И через них, надо полагать, узнал, что Уладова-то – тю-тю, уже списали. А это – одна из ключевых фигур обкомовской команды. Выходит, системка-то слабовата, удар не держит – кидает своих при первой обздаче».

Ему вдруг захотелось спеть что-нибудь хулиганское, как они пели тогда с Алешкой Смирновым в Москве.

«Это от спирта. Пора уходить, пока не разобрало».

И он отправился домой, мурлыкая под нос кондовую факультетскую – вольную переделку знаменитой дореволюционной песни «Раскинулось море широко»:

…К ногам п-привязали Це-Эн радикал,
И в матрицу труп завернули,
Порядок реакции хор зачитал,
И в бездну б-беднягу спихнули…
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги ГДЕ-ТО В РОССИИ