НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

В конце апреля, когда пришла очередная почтовая шхуна, Гоген был грубо оторван от упоительного таитянского прошлого и из мира прекрасной мечты возвращен в печальную действительность. Среди писем, врученных ему кучером, и на этот раз не было денежных переводов. Поэтому он снова сел в трясучий дилижанс и поехал в Папеэте. Капитан Арно еще не завершил своего дальнего плавания, и Гоген опять обратился к богатому и влиятельному адвокату Огюсту Гупилю. Но тот мог только предложить ему временную должность. . . сторожа мебельного склада. Мебель принадлежала одному китайскому лавочнику в Паеа, который слишком щедро раздавал товары в кредит туземцам и прогорел. Имущество китайца описали, назначили распродажу. А пока ликвидатору, то есть адвокату Гупилю, нужен был надежный сторож. Лучшей работы в Папеэте не нашлось, и Гоген, подавив самолюбие, отправился в Паеа. Он Мог хоть утешаться тем, что там есть хороший друг, учитель Пиа, который, наверно, его приютит. Уже через одиннадцать дней, 18 мая, временная работа кончилась. Гоген получил на руки тридцать шесть франков и семьдесят пять сантимов; положение оставалось отчаянным ⁸².

Капитан Арно все еще не вернулся. Совершенно убитый, Гоген поехал обратно в Матаиеа, размышляя над своей тяжкой судьбой. Больше всего его тревожило то, что после 9 июня он уже не сможет рассчитывать на бесплатный проезд домой, во Францию. В этот день исполнится год его пребывания на Таити, а он недавно узнал, что французский гражданин, оказавшийся без денег в одной из колоний, мог рассчитывать на помощь государства только, если ходатайствовал об этом до истечения первого года. Если он по своей воле оставался сверх одного года, его уже рассматривали не как попавшего в беду туриста, а как поселенца.

Полагаться на щедрое обещание капитана Арно вряд ли стоило, и все более очевидным становилось, что случайной работой не прокормишься, поэтому потерять право на бесплатный проезд было бы для Гогена полной катастрофой. Хочешь не хочешь, надо немедленно что-то решать.

Всего он написал около тридцати пяти картин. (Точную цифру установить нельзя, но если мы и ошибаемся, то от силы на две-три картины.) Даже если отбирать не слишком строго, получалось маловато для персональной выставки, а он к тому же был недоволен многими произведениями. Правда, у Гогена были полные альбомы набросков, и при его методе он без труда мог бы продолжать в Париже свой цикл таитянских картин. Больше того, там дело несомненно пошло бы и быстрее и лучше, чем на Таити, где ему без конца приходилось ездить из Матаиеа в Папеэте. О том, как трудно было Гогену сосредоточиться на работе, говорит такой факт: из тридцати пяти картин, которые он все же создал, большинство приходится на 1891 год и только пять или шесть написаны в первое полугодие 1892-го. Гоген взвесил все и в конце концов с величайшей неохотой решил просить, чтобы его отправили домой за государственный счет.

Кроме картин, которые он написал, чтобы выставить и продать по возвращении в Париж, Гоген создал одно произведение, так сказать, для себя. Оно и по другой причине стоит особняком: речь идет о витраже. Возможно, мне следовало бы выбрать другое слово, не вызывающее у читателя представления о красочном, скрепленном свинцовыми обрамлениями церковном окне, потому что Гоген попросту написал масляными красками картину на стеклах в верхней половине одной из дверей парадного дома Анани.

Это не совсем обычная мысль пришла ему в голову случайно, скорее всего, в конце первого года его пребывания на Таити, когда он опять заболел и радушный хозяин уложил его в постель в своей утепленной вилле, где не было таких сквозняков, как в бамбуковой хижине. (Хотя на побережье Таити температура никогда не опускается ниже семнадцати градусов тепла, дующий ночью с гор сырой и прохладный ветер вполне может вызвать простуду, даже воспаление легких, так что Анани поступил очень мудро.) Анани считал, что Гогену надо отлежаться, но тот не мог долго оставаться без дела и через несколько дней придумал оригинальный способ удовлетворить свою неизлечимую страсть к творчеству, чем привел в полное замешательство своего хозяина.

На первый взгляд витраж на двери Анани (в 1916 году Сомерсет Моэм купил его у сына Анани⁸³) ничего особенного не выражает: таитянская девушка с обнаженным бюстом стоит перед кустом (илл. 27). Но он тотчас обретает смысл, если сравнить его с изображением Евы, срывающей красный плод с древа познания, — картиной, которую Гоген написал осенью 1890 года в Бретани (илл. 7). Витраж повторяет это полотно, разница лишь в том, что Ева номер два несколько тучнее и у нее таитянское лицо. Не боясь обвинения в ложной психологизации, можно сказать, что витраж, как и бретонская картина, рассказывает нам, о чем Гоген по-прежнему больше всего тосковал: о женщине.

И еще одно обстоятельство делает особенно волнующим это творение больного. Если разобраться, это был всего-навсего суррогат произведений, которые давно занимали Гогена. Он и сам это хорошо понимал, это видно из его ответа Даниелю, который в одном из своих последних писем рассказывал, что сам чисто случайно заинтересовался французским церковным искусством.

«Нет ничего прекраснее на свете, чем простое церковное окно, очаровывающее своими четко разграниченными красками и фигурами. Оно по-своему напоминает музыкальное творение. Не горько ли сознавать, что я родился прикладным художником, но не могу осуществить свое призвание. Ведь у меня гораздо больше данных для росписи стекла, конструирования мебели и керамики, чем для живописи в строгом смысле этого слова».

Лишь после того как Гоген, к своему великому огорчению, убедился, что и следующая почтовая шхуна, которая пришла 1 июня, не привезла ему ни денег, ни письма от Мориса, он наконец отправился в город просить губернатора, чтобы ему предоставили бесплатный билет. Немалую роль сыграло то, что к этому времени все его состояние измерялось сорока пятью франкам.

С тяжелым сердцем пересек Гоген танцевальную площадку перед дворцом губернатора, на которой в первые месяцы провел столько счастливых часов, и вошел в широкие ворота. Только он стал подниматься по лестнице, как увидел спускающуюся ему навстречу знакомую коренастую фигуру. Капитан Арно⁸⁴! Удивление было взаимным.

— Кой черт тебя привел на эту посудину? — спросил капитан; он вернулся всего два дня назад, причем явно опять проштрафился.

Гоген отвечал ему в тон:

— Такое паршивое дело, что хуже не придумаешь. Пришел просить губернатора, чтобы меня отправили домой. Я сел на мель и потерял все паруса.

Испытывая угрызения совести, Арно вытащил четыреста франков и сунул их Гогену со словами:

— Дай мне любую картину, и мы в расчете.

Уж не собирается ли он увильнуть от скороспелого обещания, данного двумя месяцами раньше?.. Но капитан тут же заверил, что заказ остается в силе, а заодно беспардонно сбавил цену наполовину. Потом сказал Гогену по секрету, что жена почему-то упрямится, он до сих пор не уговорил ее позировать. Тем не менее четыреста франков и новое туманное обещание настолько ободрили Гогена, что он решил отказаться от унизительного визита к губернатору Лакаскаду и пока никуда не уезжать.

Чтобы показать капитану Арно, что сам он вполне серьезно относится к их уговору, Гоген вскоре подарил ему картину, выполненную в реалистичной манере и вполне понятную любому человеку: две таитянки плетут шляпы на берегу лагуны⁸⁵. (Она экспонируется в одном из отделов Лувра.) А еще через несколько дней, как следует обдумав свое положение, он принял весьма разумную меру предосторожности. Чтобы не ходить больше к ненавистному губернатору, Гоген написал письмо своему патрону, директору Академии искусств в Париже:

«Таити, 12 июня 1892 года. Господин Директор!
По моей просьбе Вы оказали мне честь, послав меня с официальной миссией на Таити, чтобы я изучал нравы и природу этого края. Я надеюсь, что Вы оцените мой труд, когда я вернусь. Но даже при самой большой бережливости стоимость жизни на Таити высока и поездки обходятся дорого. Вот почему я позволяю себе просить Вас, господин Директор, об отправке меня домой, во Францию, за государственный счет, и надеюсь, что Вы любезно согласитесь предоставить мне эту льготу.
Ваш почтенный слуга Поль Гоген»⁸⁶.

Правда, ответ придет не раньше, чем через четыре месяца. Но если и впрямь быть таким бережливым, каким он рисовал себя в письме, четырехсот франков, полученных от капитана Арно, должно хватить на этот срок. И Гоген впервые за много недель был в хорошем настроении, когда сел писать о своих последних злоключениях Даниелю де Монфреду, который показал себя его самым верным другом. «Я до сих пор громко смеюсь всякий раз, как подумаю об этом, — уверял он и с беспечной прямотой продолжал: — Так у меня всю жизнь: я подхожу к краю бездны, но никогда не падаю в нее. Когда (Тео) Ван Гог из галереи Гупиля потерял рассудок, я уже думал, что все пропало. Ничего, обошлось. Я только еще больше старался. Ну да ладно. Странные шутки играет со мной судьба. Пока что я получил новую отсрочку до следующей катастрофы и опять начинаю работать». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

____________________

82. JO, 12. V. 1892, и квитанция Гогена, хранящаяся у доктора
Пьера Кассио. Скорее всего Гоген в это время совершил экскурсию в долину Пунаруу, о которой говорит в «Ноа Ноа», когда описывает свою жизнь в Матаиеа.
83. Моэм, 1949, 130—31. Хотя Вильденштейн (а скорее, Раймон Коньят) цитирует в своем «Каталоге» (227—28) рассказ Моэма, из которого ясно следует, что недатированная картина на стекле была найдена в доме Анани, в 40 км от Папеэте, а значит, могла быть написана только в указанное мною время, он без всяких объяснений относит ее к произведениям Гогена 1896 г., когда художник жил на западном берегу Таити, всего в 12 километрах от Папеэте.
84. Заметка в JO от 2. VI. 1892 показывает, что капитан Арно вернулся с Мангаревы 29 мая и что почтовая шхуна пришла 1 июня.
85. Устные сведения от Мэй Виль-мот. Она же сообщает, что Гоген (дата неизвестна) написал утерянный потом портрет капитана Арно.
86. Рей, 55.

На Главную блог-книги "ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ"