www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ
Чтобы отвлечься от мрачных мыслей и скоротать месяц, оставшийся до отъезда, Гоген стал заносить в тетрадь свои размышления, идеи и воспоминания. Сам он метко назвал эти записки «случайными набросками, непоследовательными, как сны, пестрыми, как жизнь». Много места, естественно, отводилось искусству. Вот его совет, который вернее было бы назвать описанием собственного метода Гогена: «Не стремитесь доводить свое творение до совершенства. Первое впечатление хрупко, итог лишь пострадает, если вы станете упорно шлифовать частности. Вы только остудите бурлящую, кроваво-красную лаву, превратите ее в мертвый камень. Без колебания выбрасывайте прочь такой камень, хотя бы он казался рубином».
В других набросках он изложил свои взгляды на любовь и взаимоотношения полов. Вот два типичных афоризма, явно воплотивших пережитое им на Таити:
«Женщины добиваются свободы. У них есть на это право. Но не мужчина мешает им достичь этого. В тот день, когда они перестанут помещать свою добродетель ниже пупа, они станут свободными. И, возможно, более здоровыми».
«В Европе мужчина и женщина спят вместе, потому что любят друг друга. В Южных морях любят потому, что спали друг с другом. Кто прав?».
Еще более показательны для его собственного положения и характера следующие рассуждения:
«Не плохой ли это расчет — всем жертвовать ради детей? Не ведет ли это к тому, что нация жертвует тем, чего могли бы достичь наиболее одаренные и деятельные члены общества? Человек приносит себя в жертву детям, они, став взрослыми, жертвуют собой для своих детей. И так далее. В итоге все жертвуют собой. И помешательству не видно конца».
«Кто всегда доверчив, страдает лишь, когда его доверие не оправдывается. Кто всегда недоверчив, страдает постоянно из-за своего недоверия. Это же относится к пессимистам».
Как бывший биржевой маклер и землекоп, Гоген, естественно, заинтересовался крахом французской Панамской компании, о котором газеты Папеэте в марте 1893 года писали очень подробно. Он даже изложил на бумаге свои несколько анархистские взгляды на вопросы политики и экономики.
«Кстати о Панаме — какое несчастье! Сколько людей разорено и т. д.
Я не разделяю этого взгляда и считаю, что если бы скандал не случился, пришлось бы устроить что-то в этом роде. Говорят, акционеры заслуживают сострадания. Конечно. Ну, а бедные люди, которые тщетно ищут работы, разве они не заслуживают сострадания?
Большинство акционеров — прижимистые, чтобы не сказать — скаредные субъекты, или же это представители обширной категории спекулянтов, которых меньше всего заботит судьба тех, кто подвергает опасности свою жизнь, покидая родной дом и отправляясь в дальние края, чтобы трудиться в нездоровом климате.
Министры, депутаты и финансисты — все они набили карманы нечестно нажитыми деньгами. Но в то же время они пускали эти деньги в оборот, обеспечивая работу другим людям. Можно ли быть уверенным, что деньги, вложенные акционерами, заработаны честно?
Что ни говори, колеса вертелись, было сделано много заказов, выплачено много вознаграждений, и там, за океаном, действительно начали строить канал. Все это славные достижения. Что же до морали…
Чтобы мораль была в почете, лучше всего ликвидировать биржу и все спекуляции. Но биржа и спекуляции — столпы, на которых зиждется наша современная финансовая система. Так зачем же осуждать какого-то идиота, который истратил украденные деньги на орденскую ленточку?»
«Мои политические взгляды? У меня их нет. Но ведь есть всеобщее избирательное право, значит, у меня должны быть какие-то взгляды.
Я республиканец, потому что стою за социальный мир. Большинство жителей Франции, без сомнения, республиканцы. Итак, я республиканец. Вообще, так мало людей дорожат возвышенным и великим, что нам нужно демократическое правление.
Да здравствует демократия! Нет ничего лучше ее…
Но я ценю возвышенное, прекрасное, утонченное, мне по душе старинный девиз «Noblesse oblige». Мне нравятся учтивость и даже куртуазность Луи XIV.
Выходит, я (инстинктивно, сам не зная почему) аристократ — поскольку я художник. Искусство существует для меньшинства, значит, оно должно быть аристократичным. Между прочим, аристократы — единственные, кто опекал искусство, под их эгидой были созданы великие произведения. Что ими руководило — безотчетный ли порыв, долг или тщеславие — роли не играет. Короли и папы обращались с художником почти как с равным.
Демократы, банкиры, министры и критики изображают опекунов, но никого не опекают. Напротив, они торгуются, словно покупатели на рыбном рынке. А вы еще хотите, чтобы художник был республиканцем!
Вот и все мои политические взгляды. Я считаю, что каждый член общества вправе жить и рассчитывать на жизненный уровень, отвечающий его труду. Художник не может прокормиться. Значит, общество организовано скверно, даже преступно.
Кто-нибудь возразит, что от произведений художника нет пользы. Рабочий, фабрикант — любой, кто делает для общества что-то, имеющее денежную ценность, обогащает нацию. Я пойду еще дальше и скажу, что только рабочий обогащает нацию. То ценное, что он создал, остается и после его смерти. Чего никак нельзя сказать о меняле. Скажем, сто франков обращаются в разную валюту. Усилиями менялы деньги переходят из рук в руки, потом оседают в его кармане. Нация по-прежнему имеет сто франков, ни сантима больше. Художник же сродни рабочему. Если он создал картину, которая стоит десять франков, нация стала на десять франков богаче. А его называют бесполезным существом!
Бог мой, что за калькуляция!»
Эти исповеди Гогена не совсем верно назвали «Тетрадь для Алины», потому что на первой странице он начертал посвящение дочери, гласящее: «Эти размышления — зеркало моего «я». Она тоже дикарка, она поймет меня… Но будет ли ей толк от моих мыслей? Я знаю, она любит и почитает своего отца… Как бы то ни было, у Алины, слава богу, есть голова и сердце, достаточно возвышенные, чтобы ее не испугала и не испортила встреча с демоническим мозгом, которым меня наделила природа». И все-таки вряд ли Гоген собирался посылать дочери эту тетрадь, которую трудно назвать подходящим или вообще понятным чтением для пятнадцатилетней девочки, получившей традиционное воспитание. Неожиданное посвящение нужно, скорее, считать еще одним трогательным знаком того, как сильно Гоген тосковал по семье.
Первая почтовая шхуна, с которой можно было ожидать ответа на повторное ходатайство, пришла 5 марта, но она не привезла никаких известий. Зато он неожиданно получил новый перевод на триста франков от Даниеля де Монфреда в уплату за картину бретонского цикла, проданную все тому же английскому коллекционеру. Постоянное крушение надежд притупляет восприятие человека, об этом говорит сдержанный ответ Гогена: «Твои триста франков пришли очень кстати в такую минуту, когда я сижу без денег и не могу ничего заработать».
Уже 21 марта, завершив плавание из Сан-Франциско в необычайно короткий срок — двадцать один день, в гавани Папеэте бросила якорь следующая почтовая шхуна. Но и на этот раз не было ответа ни от Академии художеств, ни от министерства колоний. Зато, как и в начале месяца, скудная почта Гогена принесла ему приятный сюрприз: Метте прислала целых семьсот франков из денег, которые в последнее время выручила за картины103. Одна мысль омрачала радость Гогена: приди эти деньги чуть раньше, он совершил бы поездку на Маркизские острова, которая — как он уверял Метте и Даниеля — была бы «чрезвычайно полезной» и привела бы к созданию еще более удачных и интересных работ.
Вскоре власти объявили, что 1 мая в Нумеа выходит военный транспорт «Дюранс». Это очень хорошо сочеталось со вторым, куда более разумным планом, владевшим мыслями Гогена, — возможно скорее вернуться во Францию. Даже если со следующей почтой придет отказ на его ходатайство, у него есть тысяча франков, на дорогу хватит. Билет третьего класса с полагающейся ему скидкой стоил меньше половины этой суммы. Снова Гоген, по его же меткому выражению, очутившись на краю бездны, был спасен в последнюю секунду.
Но когда «Дюранс» 1 мая отчалил от пристани, Гогена не было среди пассажиров. Объяснить это можно только тем, что он, все еще не получив ответа от Академии художеств, рассудку вопреки, продолжал надеяться на бесплатный билет. Невольно удивишься, как это он вдруг без всяких оснований изменил свои планы. Тем более что суда в Нумеа ходили редко, а ждать еще два-три месяца — истратишь столько же, сколько сэкономишь на билете (при условии, что ходатайство будет удовлетворено, в чем он не мог быть уверен). Но если обратиться к местной прессе и мореходному регистру, выясняется, что очень кстати уже через месяц с небольшим в Нумеа выходил еще один военный корабль104. Теперь поступок Гогена представляется более понятным и менее рискованным. Речь шла о крейсере «Дюшаффо», который должен был зайти на Таити по пути из Сан-Франциско в Нумеа. Гоген не сомневался, что, как это делали все военные суда, «Дюшаффо» возьмет гражданских пассажиров, ведь другого сообщения между французскими владениями в Тихом океане не было. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
________________
103. Письмо Метте пришло на Таити не в апреле или мае, как полагает Маленг (№ 136), а месяцем раньше, так как упомянутые 700 франков были отправлены 10 февраля (Луаз, 1951, 94), а почтовая шхуна пришла 21 марта.
104. МТ, 22. IV. 1893.
