НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ ФРАГМЕНТ – ЗДЕСЬ.

Осенью Эмиль вернулся в Париж, и Гоген снова остался один в холодном, дождливом Понт-Авене. Его мысли опять обратились к тропикам. На этот раз над ним сжалились его старые друзья, братья Ван Гог: Винсент пригласил Гогена в солнечный Арль, а Тео выделил ему на содержание 150 франков в месяц и обещал выставить его картины в своей галерее в Париже. Наговорившись всласть с влюбленным в солнце Винсентом и понежившись в теплом Провансе, Гоген решился. В начале декабря 1888 года он радостно пишет Эмилю Бернару, которому военная служба помешала приехать в Арль: «(Тео) Ван Гог надеется, что сможет продать все мои картины. Если мне в самом деле так посчастливится, я отправлюсь на Мартинику; убежден, что там я смогу теперь написать хорошие вещи. А если бы удалось раздобыть солидную сумму, я бы даже купил на острове дом и устроил мастерскую, где мои друзья могли бы почти даром получать все необходимое. Я готов согласиться с Винсентом, будущее принадлежит певцам тропиков, они еще никем не использованы, а этих глупых покупателей картин нужно расшевелить новыми мотивами» ¹. Вскоре после этого Гоген заявил, что собирается уехать в мае на полтора года.

Как известно, лучезарное существование Гогена в Арле оборвалось одним из наиболее известных в истории искусства эпизодов: в приступе помешательства Винсент отрезал себе ухо, и его пришлось упрятать в сумасшедший дом. А тут еще покупатель, как назло, оказался настолько глупым, что не купил ни одной из почти тропических по колориту картин прованского цикла, которые Гоген отправил Буссо и Валадону — парижской картинной галерее, которой заведовал Тео Ван Гог. К тому же, не успев еще раздобыть денег на дорогу, Гоген выяснил, что на свете есть другие тропические страны, куда более интересные и многообещающие для живописца, чем остров Мартиника, где не было собственной культуры и искусства, так как население происходило от африканских невольников. Это новое важное открытие он сделал в мае 1889 года на огромной Всемирной выставке в Париже, где экспонировалось семнадцать его картин. Разумеется, они висели не в официальном салоне, отведенном для таких великих и бессмертных (ныне совсем забытых) мастеров, как Жером, Роль, Даньян-Бувре и Кормон. Один приятель Гогена по бирже, тоже занимавшийся живописью, Эмиль Шуффенекер, а попросту — Шуфф, в последнюю минуту придумал хитрый способ пробраться с черного хода на выставку. Перед большим павильоном искусств стояла не столь внушительная постройка, которую сдали итальянскому трактирщику Вольпини. Он устроил там кафе (названное, естественно, «Кафе искусств»), причем не поскупился на расходы, чтобы приманить публику роскошью и артистичностью.

В частности, Вольпини заказал огромные зеркала во всю стену. К сожалению, поставщик не выполнил заказ в срок. Шуфф каким-то образом пронюхал об этом и остроумно предложил Вольпини закрыть вызывающую наготу стен красивыми картинами, написанными им, Шуффом, и его товарищами. Итальянец тотчас согласился; что ни говори, это самый дешевый способ украсить помещение, и кафе будет лучше отвечать своему назначению. Стен было столько, что можно было развесить чуть не сотню картин и рисунков. Поэтому трое устроителей— Шуфф, Гоген и Эмиль Бернар, они же члены самозванного выставочного комитета, — пригласили еще шестерых друзей. Чтобы привлечь в не совсем обычную галерею возможно больше посетителей, окрыленные надеждами художники отпечатали красочную афишу, которую сами же и расклеили накануне вернисажа под многоопытным руководством Гогена. Ведь он и как расклейщик был в этой группе мастером.

Ожидая, когда все парижские критики, коллекционеры и торговцы картинами ринутся в «Кафе искусств», Поль Гоген и его друзья бродили по обширной выставочной территории, над которой высилась только что сооруженная Эйфелева башня, гордое и смелое олицетворение возможностей французской техники и индустрии. Замечательные промышленные изделия и хитроумные машины, заполнявшие большинство стеклянных дворцов и железных сараев, не очень-то увлекали Гогена. Зато его совсем заворожили образцы восточной скульптуры — как оригиналы, так и хорошие копии, — которые он впервые увидел в отделе французских колоний. Внимательно изучал он также этнографическую экспозицию «Развитие жилищ» — на редкость полное собрание свайных построек, бамбуковых и глинобитных хижин, юрт и чумов со всех концов света. Чрезвычайно понравилась ему и яванская деревня, построенная голландцами рядом с ост-индским павильоном; здесь можно было увидеть настоящие ритуальные танцы в исполнении грациозных индонезиек.

Конечно, у каждой французской колонии был свой павильон или, по меньшей мере, свой отдел в главном павильоне на Марсовом поле. До нас не дошло никаких писем или других документов, из которых вытекало бы, что Гоген заинтересовался таитянским отделом. И в этом нет ничего удивительного, так как экспозиция была очень скромной, ее главные достопримечательности составляли коллекция плетеных шляп и череп, якобы служивший чашей древним островитянам². Вряд ли могли заманить публику и представленные здесь экземпляры знаменитого рода вахине таитиенсис. Как ни странно, с легендарного острова любви привезли, затратив немало денег, не молодых, прекрасных и обольстительных наяд, а престарелых матрон, примечательных главным образом своей тучностью и безобразием. А объяснялось это тем, что министр колоний, желая избежать скандальных происшествий, потребовал, чтобы на выставку прислали только «высоконравственных замужних женщин безупречного поведения»; в итоге выбор оказался крайне ограниченным ³.

К великому разочарованию синтетиков и импрессионистов, необычный струнный оркестр Вольпини — двенадцать скрипачек и один корнетист под управлением русской княгини — пользовался куда большим успехом, чем их полотна. Если кто-либо из посетителей и обращал взгляд на картины, то лишь затем, чтобы поупражняться в острословии. Критики и искусствоведы вообще не появлялись. Ни одна картина, ни один рисунок не были проданы. Это тем более возмущало Гогена, что он сильнее прежнего рвался в тропики. Правда, теперь он задумал ехать не на Мартинику, а на Восток. К сожалению, Индия была английской, а Ява голландской колонией, и там нищие французские художники вряд ли могли рассчитывать на помощь и пособие. На его счастье, Франция несколько лет назад захватила в Юго-Восточной Азии новую колонию — Индокитай, край китайской и индийской культуры, где французские войска обнаружили в джунглях развалины многочисленных храмов. Как и многие другие любители приключений, Гоген вообразил, что власти с радостью оплатят ему проезд и назначат щедрое месячное жалованье, стоит только подать заявление, выражая свою готовность служить в колониальной администрации. Понятно, он представлял себе какую-нибудь необременительную должность на заставе в лесной глуши, без начальников, которые вмешивались бы в его занятия. Или, как он сам с предельной откровенностью писал: «Мне нужно хорошее место в Тонкине, чтобы я мог заниматься живописью и накопить денег. Весь Восток и запечатленная золотыми буквами в его искусстве глубокая философия, все это заслуживает изучения, и я верю, что обрету там новые силы. Современный Запад прогнил, но человек геркулесова склада может, подобно Антею, почерпнуть свежую энергию, прикоснувшись к тамошней земле. Через год-два, окрепнув и закалившись, можно вернуться»⁴.

А так как бретонские пансионаты по-прежнему оставались единственным местом, где Гоген, ожидая доходной должности в колонии, мог рассчитывать на кредит, пришлось ему снова отступить в Бретань. К его великому негодованию, все места в пансионате Глоанек заняли туристы и художники-академисты. Но, поискав немного, он нашел в затерявшемся среди дюн местечке Лё Пульдю маленькую гостиницу, где и уединился вместе со своими последователями. Их было четверо, его лучших друзей и преданнейших учеников:

Шарль Лаваль, спутник Гогена в его не совсем удавшемся путешествии в Панаму и на Мартинику, теперь еще более замкнутый и молчаливый, чем прежде, и больной туберкулезом.

Поль Серюзье, респектабельный, одетый с иголочки живописец средней руки, убежденный теософ.

Шарль Филижер, нелюдимый эльзасец, гомосексуалист с сомнительным прошлым, писавший по преимуществу мадонн и хроматические кубистские композиции.

Якоб Мейер де Хаан, рыжеволосый, горбатый, колченогий голландец, чьи физические недостатки с лихвой возмещались широкой душой; он частенько делился с Гогеном тремястами франками, которые ежемесячно получал от родственников в Амстердаме.

На вопрос, почему любимый ученик Гогена, Эмиль Бернар, в это лето не совершил паломничества в Бретань, ответить просто: недовольный папенька, мечтавший сделать Эмиля коммерсантом, строго-настрого запретил сыну впредь общаться с Гогеном и окружающими его пустоцветами. ПРОДОЛЖЕНИЕ – ЗДЕСЬ

____________________
1. Упоминание Винсента Ван Гога ясно показывает, что это письмо (№ 68) было написано в Apлe, а не в Понт-Авене, как утверждает Маленг.

4. Это письмо (№ 106) написано не в июне 1890 г., как предполагает Маленг, а осенью 1889 г. Это видно как из его содержания, так и из ссылок Гогена на его статьи в «Модернисте» за 1889 г.

На Главную блог-книги "ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ"