НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ПРЕДЫДУЩЕЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Иллюстрации были готовы, главы для книги написаны, и теперь ничто не удерживало Гогена в Париже. Благодаря наследству он, в виде исключения, мог делать что захочется. Казалось бы, самое подходящее время отправиться в Копенгаген и поговорить начистоту с Метте. Поступи он так, они, наверно, помирились бы. К сожалению, Гоген никак не мог заставить себя сделать первый шаг. Или просто решил отложить свое покаянное путешествие до лета, когда у детей будут каникулы и он сможет увезти всю семью на какой-нибудь красивый тихий курорт подальше от Копенгагена и чопорных родственников Метте. Мы не знаем, что он думал в глубине души. Во всяком случае, когда Гоген в начале мая 1894 года, напоследок еще раз призвав Мориса поскорее закончить свои лирические и критические главы для «Ноа Ноа», покинул Париж, поезд увез его не на север, а в Бретань. Заодно он совершил еще одну глупость, взяв с собой Анну, которая в свою очередь взяла с собой обезьянку.

Гоген рассчитывал, что Мари Анри, его старая хозяйка в Лё Пульдю, и на этот раз примет его с распростертыми объятиями. Но оказалось, что она продала свою гостиницу, вышла замуж и переехала в другую деревню. И когда Гоген зашел к ней, чтобы вспомнить былое, а кстати взять картины и скульптуры, которые оставил, поспешно покидая Лё Пульдю в ноябре 1890 года, Мари наотрез отказалась вернуть их. Ее супруг смекнул, что эти вещи если не сейчас, то в будущем станут ценными¹³⁶. Возмущенный такой подлостью Гоген пригрозил обратиться в суд, а так как она продолжала упираться, исполнил свою угрозу.

Во всей округе из его старых друзей остался только Шарль Филижер. Он по-прежнему писал мадонн и хроматические кубистские композиции, но стал настоящим затворником и днем вообще не выходил из дому. И, к сожалению, в грязной холостяцкой комнатушке, которую он снимал на уединенном хуторе, не было места для нежданных гостей. Погостив немного у снимавшего дачу в Лё Пульдю польского художника Сливин-ского, знакомого по ресторану мадам Шарлотты, Гоген отправился дальше в Понт-Авен. Мадам Глоанек, которая расширила и модернизировала свой пансионат, приняла его куда радушнее и с присущей ей услужливостью постаралась сделать все, чтобы ему, Анне и обезьяне было хорошо. Большинство ее постояльцев, как и прежде, были художники с моделями или женами, или без оных. Вскоре Гоген опять был окружен живописцами, которые жадно и благоговейно слушали его речи, меж тем как увенчанные лаврами «академики» с завистью косились на него и всячески прохаживались по его адресу. Самыми внимательными слушателями Гогена были Мортимер Менпес и тридцатичетырехлетний ирландец Родерик О’Конор, а также молодой и одаренный французский художник Арман Сегэн. Вот что сообщает о себе сам Менпес: «Живописец, гравер, острослов и стрелок, родился в Австралии, в среде, далекой от искусства. Образование: номинально — средняя классическая школа в Аделаиде, действительно — школа жизни, по собственной системе. Его карьера живописца началась, когда ему исполнился год, продолжает писать до сих пор. На его счету больше персональных выставок в Лондоне, чем у любого из ныне здравствующих художников; в том числе выставки «Красивые женщины» и «Красивые дети»¹³⁷.

Дочь Менпеса делится впечатлениями о жизни в пансионате мадам Ле Глоанек в те годы: «Художники отпускали волосы и бороду. День за днем они носили одни и те же испачканные красками старые вельветовые куртки, мятые широкополые шляпы, широкие фланелевые рубахи и грубые деревянные сабо, выстланные соломой… В столовой… косматые мужчины сидели по обе стороны длинного стола, накладывая себе пищу из общей миски и макая огромные ломти хлеба в соус на своих тарелках… Три года, что он (Мортимер Менпес) пребывал на этом духовном поле битвы, не прекращалась борьба убеждений. Каждый был фанатически предан тому или иному модернистскому течению… «Примитивисты» любили веселье. Их знаком отличия были трости с резьбой, выполненные маори с Новой Зеландии. Трости вдохновляли их»¹³⁸.

Родерик О’Конор, как и Менпес, родился в 1860 году. Вот вкратце его биография: недоучившись в Англии, в 1881 году приехал в Антверпен, где занимался два года, после чего попал в Париж. В 1889 и 1890 годах участвовал в выставках «Салона независимых», причем во второй раз экспонировал целых десять произведений. В начале девяностых годов каждое лето проводил в Понт-Авене. Одаренный художник, он, однако, плохо владел выразительными средствами и сам это понимал. О’Конор был широко образован, начитан в французской и английской литературе, хорошо знал латинскую древность. Он был рьяный собиратель книг, с разбором скупал современную французскую живопись, а также японские и индийские скульптуры. Он музицировал, но, кажется, его игра на скрипке мало кого приводила в восторг. У О’Конора было достаточно денег, чтобы он мог пренебречь невниманием со стороны торговцев картинами. Любимец женщин, он часто менял любовниц, но всегда жил один и не позволял любви влиять на отношения с друзьями¹³⁹.

Нетрудно понять, почему Гогену пришелся по душе ирландец и почему О’Конор в свою очередь быстро стал таким же верным другом Гогена, как Сегэн, о котором мы только и знаем, что он был не по годам развит, одарен, впечатлителен — и беден¹⁴⁰. Нужно ли подчеркивать, что они удивительно напоминали двух прежних любимых учеников Гогена — Мейера де Хаана и Эмиля Бернара. Словом, внешне его жизнь в Понт-Авене мало чем отличалась от той, которую он вел в Бретани в свои предыдущие приезды. На деле же все было иначе, ведь позади было столько провалов, а впереди — столько проблем. Он писал мало и неудачно, большую часть времени бесцельно бродил по полям и дорогам.

Двадцать пятого мая Гоген вместе с Сегэном, О’Конором и Жордэном, тоже художником, отправился за пятнадцать километров в маленький рыбацкий поселок Конкарно; с ними были и дамы. Но здешние жители, в отличие от поднаторевших в вопросах культуры понтавенцев, еще не привыкли к зрелищу причудливо выряженных художников и моделей. И вскоре за четырьмя парами уже тянулся хвост ехидных мальчишек. Да и моряки не удержались от громких язвительных замечаний, когда компания шла мимо одного из многочисленных кабачков на набережной. Жордэн предложил пойти другим путем. Гоген показал на узкий переулочек и презрительно сказал:

— Ступай туда, если боишься.

Этого было достаточно, Жордэн умолк.

А мальчишки становились все нахальнее. Видимо, Анна их раздразнила, показав язык, потому что на компанию Гогена вдруг посыпались камни. Сегэн поймал одного озорника и надрал ему уши. На беду в кабаке поблизости сидел отец шалопая. Обуреваемый родительскими чувствами, он выскочил на улицу и ударил Сегэна. Гоген не мешкая бросился на помощь товарищу и точным ударом поверг буяна на землю. Но собутыльникам пострадавшего тоже было знакомо чувство товарищества, и они вмешались в игру. Сегэн не обладал ни силой, ни боксерским талантом Гогена; он так перетрусил, что прямо в одежде прыгнул с пристани в воду. Зато Гоген, О’Конор и Жордэн бросились в яростное контрнаступление и, наверно, победили бы, не получи противник подкрепление из трактиров. Враг не пощадил и кричавшую благим матом Анну, хотя остальные женщины храбро пытались ее защитить. Тут Гоген споткнулся и упал. На него обрушились пинки, а он почему-то не оборонялся и даже не сделал попытки встать. В конце концов атакующие поняли, что зашли слишком далеко, и поспешили скрыться в переулках.

Когда подоспели жандармы, Гоген лежал все в том же положении на земле. Он был в полном сознании и сам рассказал, что с ним. У него был открытый перелом правой ноги как раз над лодыжкой. О’Конору и Жордэну тоже крепко досталось. Подруге Сегэна повредили ребро. Остальные дамы благодаря прочным корсетам из китового уса отделались испугом.

Раздобыв двуколку, опечаленная и окровавленная компания повезла своего, поверженного вождя обратно в Понт-Авен. Вызвали врача, до он мог только наложить тугую повязку на сломанную ногу и прописать на несколько месяцев полный покой. Однако ноющая боль не давала Гогену уснуть, и он был вынужден вскоре снова обратиться к врачу, чтобы тот сделал ему укол морфия. Больше двух месяцев он чуть не ежедневно заглушал боли морфием и алкоголем, чтобы хоть на часок-другой забыться.

Несмотря на риск потревожить рану, пренебрегая тяготами пути, Гоген 23 августа отправился за тридцать километров в Кенпер, где местный суд вынес приговор забиякам, из которых полиции почему-то удалось схватить только двоих — лоцмана Собана и рыбака Монфора. Из сохранившегося протокола видно, что их обвиняли в «намеренном избиении мсье Поля Гогена, каковое избиение повлекло за собой телесные повреждения и нетрудоспособность на срок более двадцати дней». Гоген требовал десять тысяч франков в возмещение ущерба. К его великому негодованию, суд уменьшил эту сумму до шестисот франков — даже не рассчитаться с врачом и адвокатом. Собан получил всего восемь суток тюрьмы, «поскольку не доказано неопровержимо, что Собан ответствен за тяжелый перелом ноги мсье Гогена». Монфера начисто оправдали¹⁴¹.

Гоген справедливо назвал приговор «смехотворно мягким». Несколько дней спустя он в письме Вильяму Молару объяснил снисходительность судей тем, что «эти негодяи из Конкарно — избиратели, а напавший на меня тип дружит с республиканскими властями». У него был только один способ отомстить, и он с жаром просил Молара передать Жюльену Леклерку (который в эти дни бесплатно занимал квартиру Гогена на улице Версенжеторикс и несомненно был перед ним в долгу), чтобы он убедил «Эко де Пари» или еще какую-нибудь видную газету напечатать «резкую статью о Кенперском суде».

В том же письме Гоген сообщал Молару, что окончательно принял решение, которое его друзья предвидели и которого так опасались. «В декабре я вернусь (в Париж), чтобы продать свое имущество, либо сразу, либо по частям. Собрав нужный капитал, я снова отправлюсь в Южные моря, на этот раз с двумя друзьями, Сегэном и одним ирландцем. Возражать мне нет смысла. Ничто не помешает мне уехать, и я останусь там навсегда. Жизнь в Европе — какой идиотизм!»142. О его отчаянии и трогательных иллюзиях еще ярче говорят слова, в которых он изложил эту новость Даниелю де Монфреду: «Если все будет в порядке, я уеду в феврале (1895 года). И тогда я смогу закончить свои дни свободным человеком, мирно, без тревоги за будущее, и не надо больше воевать с болванами… Писать не буду, разве что для своего удовольствия. У меня будет деревянный резной дом»¹⁴³. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

________________

136. Он не ошибся, потому что многие из скульптур недавно были проданы почти за 300 тысяч франков.
137. Мортимер Менпес, 931; Редон, 196.
138. Дороти Менпес, 139, 141.
139. Каталог О’Конора, 1—2; Сат-тон, 1960; Белл, 163—67.
140. Незадолго до своей кончины Сегэн напечатал в журнале
«Оксидан» рассказ о своем пребывании вместе с Гогеном в Понт-Авене летом 1894 г. Саттон, 1964, дополняет этот рассказ письмами Сегэна, даю¬щими хорошее представление о характере их автора.
141. Большинство отчетов о драке в Конкарно и о Кенперском суде полны домыслов и прикрас. Моя версия основана на единственных известных первоисточниках — письме Филижера своему другу Блуа, отправленном через несколько дней после стычки, и статье Рене Мориса, где приведен приговор и отклики газет.
142. Слова Гогена, что приговор вынесен «в прошлый четверг», ясно показывают, что это письмо (№ 152) было написано в последнюю неделю августа, а не в сентябре.
143. Написано 20 сентября (см.: Луаз, 1951, 98).

На Главную блог-книги "ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ"