НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Предвкушая райскую жизнь на Таити, Гоген еще в одном отношении переменил свои планы. Наиболее четко об этом сказано в письме датскому художнику Е.-Ф. Виллюмсену: «Что до меня, то я уже решил. Вскоре я уезжаю на Таити, маленький островок в Южных морях, где можно жить без денег. Я твердо намерен забыть свое жалкое прошлое, писать свободно, как мне хочется, не думая о славе, и в конце концов умереть там, забытым всеми здесь в Европе»¹¹. Чтобы доказать продуманность своего шага, он почти дословно привел вдохновенные и вдохновляющие строки из справочника о том, что для таитян жить — значит петь и любить. Сообщил он о своем «непоколебимом» решении и Одилону Редону: «Я уезжаю на Таити и надеюсь там окончить свои дни. Мои произведения, которые вам нравятся, представляются мне молодым ростком, но я надеюсь выпестовать из него дикое примитивное растение только для моего собственного удовольствия. Чтобы добиться этого, я нуждаюсь в мире и покое. Слава, похвала других теперь мне совершенно безразличны. Европейский Гоген кончился, никто здесь больше не увидит его произведений»¹². Говоря о жене и детях, Гоген выражал надежду, что они приедут к нему, когда он устроится как следует и сможет предложить им более обеспеченную жизнь, чем в Копенгагене.

Скорее всего именно в эти дни Гоген создал малоизвестную картину, подписанную и датированную 1890 годом, которая особенно наглядно показывает, что он ожидал найти на Таити (илл. 7). Обнаженная Ева невозмутимо срывает греховно-красный плод с живописного фантастического дерева, какие до тех пор писал только таможенный чиновник Руссо. Много лет Гогену приходилось довольствоваться продажной любовью и случайными связями с горничными бретонских гостиниц. И на первый взгляд кажется, что картина всего-навсего воплощает весьма банальную и легко толкуемую эротическую мечту. Но, как известно, произведения больших художников часто оказываются неожиданно сложными и многозначными; так и это полотно — своего рода головоломка. Один проницательный американский искусствовед, Генри Дорра, недавно заметил, что, во-первых, Ева стоит в позе Будды с японского храмового фриза, который Гоген видел на Всемирной выставке 1889 года, и, во-вторых, художник наделил Еву головой и лицом своей матери! Со дня смерти матери, которую Гоген очень любил, прошло девятнадцать лет, но у него была хорошая фотография (она сохранилась до наших дней), и нет никакого сомнения, что он использовал ее как образец. Психоаналитическое толкование этого неожиданного заимствования, предложенное все тем же зорким искусствоведом, выглядит довольно дельным (во всяком случае, рядом с большинством других фрейдистских объяснений, встречающихся в книгах о Гогене): (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Шли месяцы, а ответственные сотрудники министерства колоний никак не могли уразуметь, что в лице художника-синтетика пропадает отличный строитель империи. Жена Гогена, Метте, с которой он все эти годы обменивался письмами, еще раз попыталась убедить его отказаться от тщеславных творческих замыслов. Но хотя Поль так же, как Метте, страдал от долгой разлуки, он по-прежнему был убежден, что его призвание— искусство. «В нем мой капитал, будущее моих детей, оно прославит имя, которое я им дал… Поэтому я продолжаю заниматься живописью; сейчас она мне не приносит денег (плохие времена), но сулит успех в будущем. Ты возразишь, что до цели далеко, но как я, по-твоему, должен поступить? Разве я виноват? Больше всех страдаю от этого я сам»⁵. Он видел только один способ сократить путь к цели: привлечь к себе внимание серией полотен с новыми, экзотическими мотивами. И неопределенное ожидание все сильнее его раздражало. В ноябре он мрачно писал Бернару: «Я волочу свои старые кости по берегу моря в Лё Пульдю, под злыми порывами северного ветра. Машинально делаю наброски… но души нет, она грустно созерцает разверстую передо мною бездну — бездну, где я вижу мою опечаленную семью, лишенную отеческой поддержки, и самого себя, не знающего никого, с кем поделиться своими горестями. С января месяца я продал на 925 франков. В 42 года жить, кормиться, покупать краски и т. д. на такую сумму — это может обескуражить самого волевого человека». Когда же министерство колоний наконец удосужилось отозваться, ответ, к великому удивлению и беспредельному разочарованию Гогена, был «почти отрицательный». Причина заключалась в том, что (как он, увы, только теперь понял) «в колонии, как правило, посылают проштрафившихся, растратчиков и т. п.». (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ ФРАГМЕНТ – ЗДЕСЬ.

Осенью Эмиль вернулся в Париж, и Гоген снова остался один в холодном, дождливом Понт-Авене. Его мысли опять обратились к тропикам. На этот раз над ним сжалились его старые друзья, братья Ван Гог: Винсент пригласил Гогена в солнечный Арль, а Тео выделил ему на содержание 150 франков в месяц и обещал выставить его картины в своей галерее в Париже. Наговорившись всласть с влюбленным в солнце Винсентом и понежившись в теплом Провансе, Гоген решился. В начале декабря 1888 года он радостно пишет Эмилю Бернару, которому военная служба помешала приехать в Арль: «(Тео) Ван Гог надеется, что сможет продать все мои картины. Если мне в самом деле так посчастливится, я отправлюсь на Мартинику; убежден, что там я смогу теперь написать хорошие вещи. А если бы удалось раздобыть солидную сумму, я бы даже купил на острове дом и устроил мастерскую, где мои друзья могли бы почти даром получать все необходимое. Я готов согласиться с Винсентом, будущее принадлежит певцам тропиков, они еще никем не использованы, а этих глупых покупателей картин нужно расшевелить новыми мотивами» ¹. Вскоре после этого Гоген заявил, что собирается уехать в мае на полтора года.

Как известно, лучезарное существование Гогена в Арле оборвалось одним из наиболее известных в истории искусства эпизодов: в приступе помешательства Винсент отрезал себе ухо, и его пришлось упрятать в сумасшедший дом. А тут еще покупатель, как назло, оказался настолько глупым, что не купил ни одной из почти тропических по колориту картин прованского цикла, которые Гоген отправил Буссо и Валадону — парижской картинной галерее, которой заведовал Тео Ван Гог. К тому же, не успев еще раздобыть денег на дорогу, Гоген выяснил, что на свете есть другие тропические страны, куда более интересные и многообещающие для живописца, чем остров Мартиника, где не было собственной культуры и искусства, так как население происходило от африканских невольников. Это новое важное открытие он сделал в мае 1889 года на огромной Всемирной выставке в Париже, где экспонировалось семнадцать его картин. Разумеется, они висели не в официальном салоне, отведенном для таких великих и бессмертных (ныне совсем забытых) мастеров, как Жером, Роль, Даньян-Бувре и Кормон. Один приятель Гогена по бирже, тоже занимавшийся живописью, Эмиль Шуффенекер, а попросту — Шуфф, в последнюю минуту придумал хитрый способ пробраться с черного хода на выставку. Перед большим павильоном искусств стояла не столь внушительная постройка, которую сдали итальянскому трактирщику Вольпини. Он устроил там кафе (названное, естественно, «Кафе искусств»), причем не поскупился на расходы, чтобы приманить публику роскошью и артистичностью. (далее…)

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА – ЗДЕСЬ.

Гоген и Таити — два слова, которые вот уже больше полувека неразрывно связаны друг с другом в сознании людей. Хотя Кук, Мелвилл, Стивенсон и многие другие знаменитые мужи тоже побывали на острове и описали его, — не их, а Гогена вспоминают тотчас, когда заходит речь о Таити. И наоборот, слова «Поль Гоген» — своего рода пароль, услышав который люди прежде всего думают о Таити, а не о Париже, Бретани, Мартинике, Арле и прочих местах, где он жил и творил. Пожалуй, единственный пример столь же полного и прочного отождествления имени человека с островом — Наполеон и Святая Елена. Вот почему как-то неловко начинать книгу, в основном посвященную жизни Гогена на Таити, утверждением, что его привел туда чистый случай, что мысль о поездке, определившей все творчество художника, родилась не в его голове. Но это так.

Чтобы отыскать первое звено длинной цепи событий, которые толкнули его на это важное решение, мы должны вернуться к необычайно холодной зиме 1885/86 года, когда Гоген тщетно пытался прокормиться в Париже как свободный художник. Роковой шаг от живописца-любителя к профессионалу он волей-неволей сделал двумя годами раньше, когда, после затянувшегося финансового кризиса и ряда нашумевших скандалов и крахов, потерял хорошо оплачиваемую должность подручного маклера на Парижской бирже. Хотя он почти десять лет посвящал свободное время живописи и заслужил лестные отзывы Мане, Писсарро, Дега, ему было далеко до творческой зрелости. Уже это должно было располагать Гогена к осмотрительности. Но еще больше его должно было сдерживать то печальное обстоятельство, что новомодные импрессионистские картины, какие он писал в ту пору, совсем не находили сбыта. (далее…)