НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Словом, как и в 1892 году, Гоген должен был искать какой-то источник дохода на Таити. А здесь возможностей не прибавилось; разве что бросить живопись и поступить на службу в лавку или какое-нибудь правительственное учреждение в городе. Но этого ему меньше всего хотелось, и Гоген, несмотря на все прежние неудачи, решил попробовать уговорить состоятельного адвоката Гупиля, чтобы тот заказал ему портрет. Как раз в том году Гупиль достиг зенита своей блестящей карьеры; мало того, что он отлично заработал на деловых операциях, — соединенные королевства Швеции и Норвегии назначили его своим почетным консулом. Можно было надеяться, что он настроен великодушно. Был еще один превосходный повод начать с него: они с Гогеном были соседи. Великолепная усадьба, где жил, купаясь в роскоши, консул Гупиль, стояла посреди большого парка в европейском духе, с пышными клумбами, стрижеными газонами и слепками со знаменитых греческих статуй, разбитого в северной части Пунаауиа, всего в четырех километрах от скромной бамбуковой хижины Гогена. (Усадьба сохранилась до наших дней; правда, она пришла в запустение.) (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Между жизнью Гогена в Пунаауиа и в Матаиеа было только одно совпадение, но лучше бы его не было: он и тут не миновал того, чего так стремился избежать — безденежья и болезни. Особенно скверно было с деньгами. Как и в 1891 году, он перед отъездом из Парижа поделил все свои непроданные картины между двумя малоизвестными торговцами, Леви и Шоде, которые не могли похвастаться ни обширной клиентурой, ни большим оборотом. Неисправимый оптимист, он ждал, что они развернут бурную деятельность и вскоре пришлют ему денег. Но результат и на этот раз был обескураживающим, а если говорить о Леви, то попросту катастрофическим. В первом и единственном письме, полученном от него Гогеном, вместо денег лежало извещение о разрыве контракта. (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ.

Ожидая шхуну, которая могла бы доставить его на Маркизские острова, Гоген поселился в одном из меблированных бунгало мадам Шарбонье. Его лучший друг, лейтенант Жено, давно перевелся в другую колонию, зато в числе соседей оказались двое недавно приехавших судей, которых, не в пример большинству холостяков, занимали не только «вахине, ава э упа-упа» — «женщины, вино и танцы», — но и литература и искусство. Больше того, один из них, Эдуард Шарлье, на досуге занимался живописью, а другой, Морис Оливен, сочинял замысловатые стихи в символистском духе, они даже вышли отдельной книгой наряду с эксцентричным романом «На кораллах», в котором несчастный преследуемый двоеженец бежит в Южные моря и обретает там счастье, став многоженцем¹⁵⁷. В обществе столь приятных и радушных соседей Гоген, естественно, не устоял против соблазна, и они стали вместе проводить вечера на танцевальной площадке и «мясном рынке». (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ПРЕДЫДУЩЕЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Теперь у Гогена не было официальной миссии, и он не мог рассчитывать на скидку на судах государственного пароходства «Мессажери Маритим». И все-таки он предпочел не более короткий и интересный маршрут через Америку, а как и четыре года назад, путь через Суэц и Австралию; дольше, зато дешевле. Правда, на этот раз он не стал плыть до Нумеа, где рисковал застрять на несколько недель, если не месяцев, а предусмотрительно сошел на берег в Сиднее, куда «Австралия», на которую он сел в Марселе, прибыла 5 августа. Здесь Гоген, как и рассчитывал, сразу попал на судно, идущее в Окленд; оттуда небольшой новозеландский пассажирско-грузовой пароход «Ричмонд» раз в месяц отправлялся в круговое плавание, заходя на Самоа, Раротонгу, Раиатеа и Таити. Но на «Ричмонд» он не поспел, и пришлось ему три недели с лишним ждать в Окленде следующего рейса. Это были неприятные недели: август в Новой Зеландии самый холодный зимний месяц, а топили в отелях скверно. Не зная никого из местных жителей и очень плохо объясняясь по-английски, Гоген чувствовал себя совсем заброшенным и одиноким. Когда же он наконец двинулся дальше, ему пришлось еще хуже. Правда, на этот раз причина оказалась прямо противоположной: на «Ричмонде», с его железным корпусом и никудышной вентиляцией, было невыносимо тесно и жарко, а качало почти так же, как на старике «Вире», перед которым у него было только одно преимущество — «Ричмонд» шел несколько быстрее, развивая до восьми узлов. Несмотря на встречный пассат, уже через одиннадцать дней, 8 сентября 1895 года, пароход вошел в лагуну Папеэте и, как все коммерческие суда, причалил к деревянной пристани в восточной части залива¹⁵³. (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Коротая дни перед отъездом, он сделал терракотовую скульптуру ростом в два с лишним фута, которую назвал «Овири». К новой скульптуре это название подходило лучше, чем к его гипсовому автопортрету, потому что она изображала обнаженную женщину со страшным круглоглазым черепом; дикарка стояла на волчице и прижимала к себе щенка. Эту скульптуру, которую один видный знаток назвал его «высшим достижением в керамике», Гоген представил на весенний салон Национального общества изящных искусств, где она тотчас была отвергнута¹⁵⁰. Тогда он написал в «Суар» два открытых письма, резко критикуя Общество, Академию и ее нового директора Ружона.

Но куда интереснее большое интервью с Гогеном, напечатанное в «Эко де Пари». Его стоит привести целиком, не только потому, что оно еще нигде не воспроизводилось, но и потому, что оно позволяет судить о его личности и творческих взглядах. Вот что писал ведущий репортер газеты в номере от 13 мая 1895 года: (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЭТОЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ.

На этот раз надежды Гогена обрести подлинный рай на земле в какой-то мере были оправданны, ведь он задумал ехать на Самоа, где островитяне все еще жили по старинке. Ему с самого начала надо было отправиться туда, а не на Таити¹⁴⁴.

Но Метте он ни словом не обмолвился о своем важном решении, которое разом меняло все их будущее. Из этого яснее всего видно, сколько горечи и озлобления он накопил против нее. Горечь объяснялась прежде всего тем, что за все время его долгого и мучительного выздоровления она ни разу ему не написала, хотя превосходно знала о случившемся. Конечно, в ее защиту можно сказать, что, прекращая переписку, она всего лишь выполняла его же приказ. К тому же Метте проведала о похождениях Поля с Анной, и это возмутило ее не меньше, чем отсутствие обещанных денег. Все-таки после несчастного случая в Конкарно настал ее черед сделать первый шаг к примирению. Несколько ласковых и ободряющих слов, конечно, смягчили бы Поля. Увы, она, как всегда, не могла поступиться своей гордостью: так погибла последняя надежда наладить их брак. (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ПРЕДЫДУЩЕЙ ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Иллюстрации были готовы, главы для книги написаны, и теперь ничто не удерживало Гогена в Париже. Благодаря наследству он, в виде исключения, мог делать что захочется. Казалось бы, самое подходящее время отправиться в Копенгаген и поговорить начистоту с Метте. Поступи он так, они, наверно, помирились бы. К сожалению, Гоген никак не мог заставить себя сделать первый шаг. Или просто решил отложить свое покаянное путешествие до лета, когда у детей будут каникулы и он сможет увезти всю семью на какой-нибудь красивый тихий курорт подальше от Копенгагена и чопорных родственников Метте. Мы не знаем, что он думал в глубине души. Во всяком случае, когда Гоген в начале мая 1894 года, напоследок еще раз призвав Мориса поскорее закончить свои лирические и критические главы для «Ноа Ноа», покинул Париж, поезд увез его не на север, а в Бретань. Заодно он совершил еще одну глупость, взяв с собой Анну, которая в свою очередь взяла с собой обезьянку. (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Поглощенный светской жизнью и непривычной, а потому очень трудоемкой литературной работой, Гоген в зиму 1893/94 года, естественно, написал очень мало картин. Из них по меньшей мере три с таитянским мотивом; остальные были автопортреты и портреты друзей. Таитянские вещи почти не уступали созданным на острове, и это еще раз подтверждает верность его утверждения, что для него лучший метод — писать «по памяти», а не «с натуры».

Два автопортрета, каждый по-своему, говорят о близких отношениях Гогена с Моларами. Один из них сделан на обороте картины, где Вильям Молар, как не без основания заметила Юдифь, напоминает «блаженного дурачка». Второй — контурный портрет на гипсовой доске. Единственный раз
в жизни Гоген использовал гипс, причем мысль об этом пришла ему в голову, когда он позировал Иде Молар, чья художественная продукция состояла преимущественно из реалистичных гипсовых бюстов и рельефов. Понятно, он пользовался двумя зеркалами, чтобы видеть себя в профиль. Гоген дал этому великолепному портрету таитянское название «Овири» («Дикарь»); так называлась песня, записанная им в Матаиеа¹²⁸.

Не менее интересен и важен портрет обнаженной Анны во весь рост, с обезьянкой у ног. Поза Анны напоминает ту, в которой изображена тоже обнаженная красавица-ариои Ваираума-ту — на одной из мифологических картин Гогена. Нет ничего неожиданного в том, что Гоген сблизил и противопоставил (он, наверно, часто делал это мысленно) Анну и Юдифь, снабдив картину не совсем пристойным названием на ломаном таитянском языке. Вот оно: «Аита парари те тамари вахине Юдифь»¹²⁹, что переводится: «Девочка Юдифь еще не проколота». К счастью, Молары не понимали по-таитянски. (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ГЛАВЫ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

У супругов Молар Гоген встречал музыкантов, поэтов и художников, французов и скандинавов, и они, приходя в дом 6, частенько поднимались к нему на второй этаж, чтобы посидеть и поболтать. После двух лет уединения на Таити Гоген явно был рад обществу. Вскоре, следуя высокому примеру парижского света, он стал каждую неделю устраивать приемы по четвергам. Как ни странно, все угощение сводилось к чаю печенью, подаваемому Юдифью. (У этого угощения было важное преимущество — дешевизна.) Развлекались тоже просто и невинно. Нескончаемые споры, соло на гитаре и пианино, пение дуэтом, живые шарады под руководством затейника этой компании, испанского скульптора Франсиско Дуррио, почти карлика, прозванного Пако или Пакито. Иногда сам Гоген читал вслух очередные, только что завершенные страницы рукописи о Таити. Один раз он был особенно в ударе и нарядился полинезийским вождем-людоедом¹²³. Его старые друзья — Шуфф, Даниель де Монфред, Серюзье и Морис, все люди женатые, степенные, — чувствовали себя не совсем ловко в этой легкомысленной компании и приходили далеко не каждый четверг. (Де Хаан давно вернулся в родную Голландию, чтобы лечить свой туберкулез, но лечение ему не помогло, и он медленно умирал.) Из давних друзей или, во всяком случае, знакомых постоянно бывал у Гогена приверженец Мориса, молодой поэт-символист Жюльен Леклерк. Он издал сборник стихов „Strophes d’Amant”, подвергся страшному разносу и теперь увлекался главным образом френологией и хиромантией ¹²⁴. Частым гостем была и Жюльетта; она, хотя по-прежнему отказывалась поселиться у Гогена, считала, что он принадлежит ей, и подчас проявляла нелепую ревность. (далее…)

НАЧАЛО КНИГИ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Естественно, выставка и в финансовом отношении с треском провалилась. В первый день Дега купил картину серии «Хина». Другую приобрел один русский. После долгих колебаний один французский коллекционер взял в рассрочку «Иа ора на Мариа». Неизвестный молодой торговец картинами по имени Воллар, недавно открывший галерею на той же улице, где и Дюран-Рюэль, купил картину попроще, на которой полностью одетая таитянка сидит в кресле-качалке. Из сорока четырех полотен было продано только одиннадцать. И когда Гоген оплатил все расходы и вернул долги, у него осталось ровно столько денег, сколько было нужно, чтобы перебиться до получения наследства.

О том, чтобы возобновить семейную жизнь с Метте и детьми, не могло быть и речи. Ведь она поставила условие — он должен иметь постоянный доход и содержать семью. От стыда и отчаяния Гоген долго не решался написать ей о катастрофе. После того как она в конце концов написала сама, нетерпеливо спрашивая, когда же Поль приедет в Копенгаген, он неосмотрительно попытался внушить ей, будто выставка прошла «с большим успехом», газеты писали о ней «дельно и одобрительно», и многие считают его «величайшим изо всех современных художников». Правда, он вынужден был признать, что в финансовом отношении выставка «не принесла ожидаемых результатов». Поэтому Гоген мог только предложить, чтобы они встретились летом 1895 года, когда у детей будут каникулы. Причем он хотел снять домик на побережье в Норвегии, очевидно, желая избежать неприятных вопросов, которые могли прийти на ум родственникам Метте. (далее…)