ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

Борис Николаевич, по всей видимости, так гордится этим своим образчиком эпистолярного жанра, что целиком приводит его в книжке «Исповедь на заданную тему». Более того, он фактически именно с этого письма начинает свою «Исповедь». И это логично, поскольку именно с данного письма начались злоключения, обернувшиеся вскоре стремительным взлетом. Но, право же, очень рискованно было демонстрировать публично такой текст. Хотя бы потому что по содержанию это – типичный партийный донос.

Вот несколько цитат: «Стал замечать в действиях, словах некоторых партийных руководителей высокого уровня то, что не замечал раньше. От человеческого отношения, поддержки, особенно от некоторых из числа состава Политбюро и секретарей ЦК, наметился переход к равнодушию к московским делам и холодному ко мне». Как видим, секретарь МГК ощущает недостаток внимания к своей персоне, страдает от некоей, так сказать, заброшенности. Вот и апеллирует к генсеку. Но кто же конкретно виноват в сложившейся обстановке? Виноват Лигачев. На него в основном и наезжает в своем послании Ельцин: «О стиле работы т. Лигачева Е.К. Мое мнение (да и других) – он (стиль), особенно сейчас, негоден (не хочу умалить его положительные качества). А стиль его работы переходит на стиль работы Секретариата ЦК. Не разобравшись, копируют его и некоторые секретари «периферийных» комитетов. Но главное – проигрывает партия в целом. «Расшифровать» все это – для партии будет нанесен вред (если высказать публично). Изменить что-то можете только Вы лично для интересов партии».

Сказано, что называется, прямо от сердца! Но вы представляете, как мыслит человек, который так излагает. Вообще-то мы знаем, что Ельцин, будучи президентом, мог изъясняться вполне удовлетворительно. А тут – полный ментальный сумбур. Что это значит? Памятуя осторожный диагноз Евгения Чазова, можно предположить, что данное письмо создавалось в состоянии какого-то аффекта. Не исключено, что первый секретарь МГК выпил для смелости прежде, чем взяться за перо. Но как бы там ни было, в данном случае у него получилось немного не интеллигибельно. Только вчитаться: «Расшифровать» все это – для партии будет нанесен вред (если высказать публично). Изменить что-то можете только Вы лично для интересов партии». Это как понять? Он что – грозит Горбачеву, намекает на публичный скандал, который собирается устроить? Или нечаянно проговаривается? Или просто не справляется с элементарным предложением? Скорей всего тут присутствует все вместе: Ельцин мысленно грозит Горбачеву и не может этого скрыть, поскольку плохо владеет пером. Типичная работа бессознательного. В человеке что-то ворочается, хочет выйти наружу, но – внутренняя цензура мешает. И получается мутный сон.

Столь же путано все остальное. Перескакивая с пятого на десятое, отчаянно путаясь в собственных мыслях, Ельцин тужится что-то сказать и – не может. Сквозь словесную муть просматривается только, что Лигачев – полное говно («Получается, что он в партии не настраивает, а расстраивает партийный механизм»), что перестройка не соответствует идеалам революционного обновления («Задумано и сформулировано по-революционному. А реализация, именно в партии – тот же прежний конъюнктурно-местнический подход»), что самому пишущему очень тяжело и уже надоело работать («Обилие бумаг (считай каждый день помидоры, чай, вагоны…, а сдвига существенного не будет), совещаний по мелким вопросам, придирок, выискивания негатива для материала. Вопросы для своего «авторитета»). Что тут скажешь? Принципиально. Свежо. Но несколько, так сказать, неразборчиво. При таком изложении генсек может и не понять терзаний своего корреспондента. Или понять их как-то не так…

Вот, например, мне кажется, что в следующем пассаже Ельцин задевает лично Горбачева (невольно, а может быть – хочет задеть, но боится, не договаривает): «Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и «перестроились». Но неужели им можно до конца верить? Они удобны, и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобны и Вам. Чувствую, что нередко появляется желание отмолчаться тогда, когда с чем-то не согласен, так как некоторые начинают «играть» в согласие». Оцените смелость: «умные» товарищи «из состава Политбюро ЦК» («но неужели им можно до конца верить?»), оказывается, «удобны». Кому? Горбачеву? Нет, речь пока еще не о нем. Горбачеву они только еще «становятся удобны». По всей вероятности только в такой завуалированной форме Борис Николаевич решается высказать («прошу извинить, Михаил Сергеевич») это страшное наблюдение генсеку.

А уж последнее предложение этого пассажа просто вопль угнетенной твари: представьте, автор «чувствует», что у кого-то «нередко появляется желание отмолчаться». У кого? Скорее всего – у самого Ельцина (ведь не у Горбачева же), и он, обращаясь к Михаилу Сергеевичу со своим посланием, как бы просит, чтобы генсек оградил его, слабого, от возможного помешательства, от утраты индивидуальности (из-за того, что как «некоторые начинают «играть» в согласие»), надеется, что Горбачев поможет ему не раствориться в общем единогласии Политбюро, позволит оставаться несогласным, «когда с чем-то не согласен». Пожалуй, это уже чисто экзистенциальный вопль угнетенной твари, в котором нет ничего собственно политического, одна только потребность заявить о себе, о своей исчезающей по чьей-то вине (Лигачева?) индивидуальности.

Самое смешное, что, фабрикуя этот донос (сводящийся к тому человеку хочется иметь свое мнение, но плохие ребята не позволяют его иметь, поскольку сами его не имеют и иметь не хотят, а доноситель не может им не подражать, ибо – слаб), Ельцин еще хорохорится. Сразу же вслед за разобранной только что фразой о «нередко появляющемся желание отмолчаться тогда, когда с чем-то не согласен, так как некоторые начинают «играть» в согласие», следует гордое: «Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации, число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы». Понятно, да? Борис Николаевич обвиняет генсека в «ошибке» – в том, что тот выдвинул его, Ельцина. Более того, он требует публично «признаться в ошибке» (через несколько строк станет ясно, что это письмо – ультиматум), а то дальше «число вопросов, связанных со мной, будет возрастать.
Этого я от души не хотел бы».

Разумеется, Ельцин тут же норовит и лизнуть главу партии в незащищенное место (он «не хотел бы», чтобы «число вопросов», связанных с ним, «возрастало»), но лизок этот выглядит тоже уже как угроза. Не спасает положения и дальнейшее: «Не хотел бы и потому, что, несмотря на Ваши невероятные усилия, борьба за стабильность приведет к застою, к той обстановке (скорее подобной), которая уже была. А это недопустимо». Ищет бури товарищ. И бурю он вскоре накликает.

Ну, а дальше – формальное заявление об уходе: «Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением». Тут все ясно, канцеляритом Ельцин владеет прекрасно. Вот одна только мелочь, которая окончательно делает всю эту несуразную чушь ультиматумом, последняя фраза: «Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС». Угрожает! ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти»