НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Однажды в студеную зимнюю пору шёл поезд. В купе сидели два господина. Они ехали в одну и ту же сторону. Но господин Ив, который сидел по ходу поезда, видел один пейзаж, а Серёжа, который сидел напротив, видел уже совсем другой пейзаж. И вот так в течение всего времени, находясь в одном и том же пространстве, в этом купе, они были очевидцами совершенно разных картин, мелькавших за окном. Всё, что наблюдал господин Ив, совершенно не попадало в поле зрения Серёжи. А всё, что видел Серёжа, было скрыто от господина Ив. Как будто из купе можно было наблюдать явную сторону мира, и тут же одновременно её обратную сторону. Конечно, Серёжа не знал, что этого господина так зовут. Серёжа смотрел то в окно, то на господина Ив. И не мог определить его возраст. Какой-то он был вечный, этот господин. То есть ему могло быть и триста лет, и в свои триста лет выглядел он лет на сорок. И выглядел он хорошо. Может, он был и не красив, но наружность его поражала. Казалось, что его глаза посажены не одинаково. Правый – глубже. А левый как бы совсем на поверхности, чуть ли не плавал в воздухе даже. К тому же казалось, что этот левый ничего не видит. Если Серёжа и чувствовал на себе взгляд этого господина, то только одного глаза – правого. И форма его голова была не совсем правильной. Слишком длинная голова, такая, какая бывает вместе с бородой. Но бороды как раз не было. Борода была внутри господина Ив. А снаружи он её брил. И когда господин Ив смотрел в окно, он покусывал губы, может, поэтому они и были такими яркими. А вот нос у него был как нос.

Нос и нос. И больше нечего про него сказать. И поправляя волосы, он как бы зачёсывал их назад. И ни одной седой пряди – совершенно чёрные были у него волосы. Лицо – загорелое. Слишком загорелое. Может поэтому на фоне лица левый, плавающий, глаз и казался таким прозрачным. И если бы поезд шёл по России, то за окном бы лежал снег, потому что время было зимнее, а зимнее время в России – студёное. Но поезд убежал из России в Германию, и зима растаяла по-немецки. Поезд остановился как раз тогда, когда окончательно вышло солнце. То, что оно осветило, было серое с белым, а подальше от вокзала – с красной или чёрной черепицей на крышах. В очень чистой аккуратной луже отражалось всё вертикальное, что было вокруг неё: часть дерева и часть стены, и вниз головой в неё входили люди, так и пропадая в ней, улетая вниз головой вглубь земли. Серёжа даже не ожидал, что господин Ив окажется таким высоким. Потому что сам
Серёжа был достаточно высокого роста. Но этот господин оказался выше его на целую голову. В привокзальном кафе Серёжа ещё раз увидел его, когда тот заказал себе пиво,
а Серёжа подумал и тоже заказал себе пиво, и они улыбнулись друг другу как знакомые, и Серёже показалось, что вот сейчас этот господин его о чём-то спросит, но господин Ив как-то мгновенно осушил свой бокал, он именно утолил жажду и ушёл. И тогда Серёжа подумал, что этот человек какой-то странной породы, может, раньше таких людей было много, а потом они вымерли, как египтяне, остались только на вазах, а этот чудом сохранился, может, только в одном экземпляре и не на вазе.

Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня, что я влюблён, детская площадка, палисадник, пешком на четвёртый этаж. Серёжа открыл дверь и позвал: ” кис-кис-кис”. Она выбежала сразу. “Киса”, сказал он, она сказала; ” Серёжа”, а потом ещё раз: “Серёжа, Серёжа”. И они обнялись.

Они любили друг друга как брат и сестра, даже не потому что были на самом деле родными братом и сестрой, а просто это чувство совпало: по-настоящему брат и сестра, по-настоящему сестра любит брата, а брат – по-настоящему сестру. А всё, что не по-настоящему не касалось этого чувства.

Серёжа называл Ксению её детским именем Киса. Почему мы все дети божьи? Может, один раз сперма воскресла, ожила, вознеслась к богу вся сразу, все сперматозоиды
сразу, ни один не погиб, все выжили, и все стали людьми, населили планету, все сразу: хорошие, плохие, разные, слабые, хилые, полудохленькие, но живые, и сильные, и
дерзкие, и могучие; все до одного; и все – дети божьи. И не было ещё расы, наций, места жительства, все – везде, ни чёрненьких негритят, ни жёлтеньких щенков, ни беленьких
котят, все – божьи, все – дети, ни одного взрослого, все – девочки и мальчики, все – ничьи, без мамы, все – божьи, а потом повзрослели и поссорились, расстались братья и сестры, переженились, состарились, наплодили собственных детей, не от бога, друг от друга, населили землю, и стали воевать, и стали умирать.

– ну как там? – спросила Киса, – как?

Ясно, она спрашивала о Москве.

Об этом пространстве не для людей, об этом числе не для единицы, о том месте, где тебя нет, пока ты где-то в Голландии, в Гренландии, и в новой Зеландии, о месте, которое не похоже на все остальные, как холодный рай.

Ясно, она спрашивала о Москве.

“Что вы за люди такие, русские”, – сказал во время застолья один иностранный писатель, родившийся то ли в Цюрихе, то ли в Вене, то ли в поезде, шедшем из Цюриха в
Вену. Он не помнит, и помнить не хочет ни этот Цюрих, ни эту Вену, пусть там будет хоть землетрясение, наводнение, гунны, он европеец, и душа у него в Европе.

А где у русского душа? в тёмном подъезде, где лампочка перегорела, в замызганном лесочке по колено в грязи, в храме набитом старухами в платках, в яблочке – “это тебе гостинец от бабушки”, в этих поцелуях под кроватью и на кровати без белья, бедное место, в котором живёт душа, бедная душа, отдавшаяся с потрохами этому месту, есть ли у души потроха? выпотрошенная душа.

– нормально, – сказал Серёжа. Он имел в виду дом и мужа Кисы – Александра Сергеевича.

– это тебе, – и он достал из внутреннего кармана письмо для Кисы, – от него.

Александр Сергеевич. Вот единственное имя, достойное слова муж. И если муж – слово, то это слово зовут по имени Александр Сергеевич. Потому что ради слова “жена” погибло слово “муж”. Есть первый муж, второй муж, первый стражник, второй стражник, законный муж, официальный, тайный муж, вечный муж, муж сестры, брошенный муж, муж во время чумы, муж во время войны.

Но пусть имя Александр Сергеевич звучит всё равно. Пусть останется имя иных во имя утраченного слова.

Они разговаривали.
Они вспоминали.
Они смеялись.

Есть ли критерий памяти. Память самая непостоянная величина. Прерывная во времени. Нет, именно времени у памяти и нет. Ты помнишь совсем не то, что было последовательно. Только выборочно. И совсем не то, что надо помнить, не учитывая важности событий. Скорее всего, ты помнишь своё настроение, и воспоминание – это память настроения.

Было пять часов по немецкому времени, а по русскому было бы уже семь. Но пять часов – было настоящее время, а семь – ненастоящее, а если бы оказаться сейчас в Москве –
то наоборот, семь – было бы настоящее, а пять – ненастоящее.

Хороший город – маленький, всё недалеко; вокзал, почта, ресторан, речка, пирс. Выбрали китайский ресторанчик. Люди между собой договорились, что качественные блюда и напитки имеют устойчивый вкус; виски – свой, смирновская водка – свой,
джин – свой, кю д’анс – свой. Этот ресторанчик обслуживали люди, имеющие устойчивый вкус ресторана. Этот ресторан мог быть где угодно, место не имело значение – Париж или Мюнхен. Всё равно эта девушка с подносом будет самой незаметной точкой. Она “бес”: беспола, бестелесна, бесчувственна, бескровна, она также принадлежит ресторану, как вкус водки принадлежит водке – она бесподобна.

Плавали золотые рыбки. В третий раз закинул он невод, пришёл невод с золотою рыбкой: «чего изволите?” – “почему ты не пишешь акварели? есть вода”. Голубой фитилёк.
Освещение. Свет. Дневной свет. Тот свет. Боимся подумать, но думаем о том свете. А знаешь, чего там нету?” Ведь там нет смерти. Смерть есть только здесь – в жизни. Теперь десерт.

А теперь спать, хотеть спать – это именно хотеть. Можно хотеть выпить, но не пить, хотеть любить, но не любить. Можно даже сказать: «я хочу хотеть любить». Но нельзя сказать: «я хочу хотеть спать». Потому что человек вообще не хочет спать, кроме того состояния, когда он спать хочет. И тогда он не хочет ничего – только спать. Он все равно заснёт. Он не может не спать. Нет человека, который может не спать. Человек – существо, которое спит. И засыпая, Серёжа вспомнил своего попутчика в поезде. Он хотел рассказать о нём Кисе, какое у него необычное лицо, но забыл. Завтра расскажет. А теперь спать спать. Золотые рыбки. ЧИТАТЬ ДАЛьШЕ

На Главную блог-книги Валерии Нарбиковой