НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Звонок в дверь. Тишина. Потом такой коротенький звоночек. И опять тишина. Если это свои, то можно и не открывать. Это свои – поскрёбывание ключами в замочной скважине. Александр Сергеевич зашел в комнату к Кисе, он холодный после улицы, а она тёплая в постели. Он даже в каплях дождя. Он очень приятный, если его потрогать. Приятный, как собачка с холодным носом, только умнее, даже когда не разговаривает, и глазки такие же грустные, как у собачки. Приятно, что человек иногда напоминает зверюшек. И тогда человек становится лучше человека. Он был милым – и время прошло. Ведь когда живешь один – время длиннее. Когда вдвоем – оно кончается в два раза быстрее, когда компания – оно улетучивается сквозь дым.

Чтобы жить вместе с человеком, он должен чем-то поразить, чем-то человечески, он должен стать (какое неприличное слово придётся сейчас употребить) – родным что ли. Слово неприличное даже для признания. Уж лучше «дорогой», а ещё лучше «моншер», вообще ничего не значит, а «родной» – это почти голый, а если в тряпках, то может даже и в грязных. И вот Александр Сергеевич был чем-то таким, близким к этому слову. Может, это даже и плохо для жизни, когда тебя видят после туалета, сортира, бессонной ночи. Когда ты можешь быть даже стервой. Даже сукой. Всё-таки он не понимал от всего сердца, души, он не понимал ни умом, ни зимой, он просто никак не мог понять, почему она ему изменяет, если говорит, что любит его? Изменяет, любя, что ли? Но не от скуки же? Неужели в нём мало места, чтобы её вместить? В нём полно места. И так же как Августин всё пытал бога, все добивался от него, чтобы хоть каким-то образом бог дал ему понять, что вот если бог придёт к Августину, то найдёт ли он в нём место для себя. Но ведь Августин зря так терзал Бога, потому что если Бог к нему придёт, то на самом деле, он к нему не придёт, а Августина к себе подзовет, а уж у Бога хватит места и для Августина, и для мамы, и для Леры. И вот так же Александр Сергеевич мысленно терзал Кису, что если ей в нём мало места, то пусть она возьмёт всего его в себя. Он хотел ей об этом сказать, но не мог найти слов. Слова все были какие-то стебанутые, и надо было выстёбываться, чтобы об этом сказать, это была бы пустая стебля, это был бы пустой стёб. А птица в небе – это перевёрнутая рыба.

Александр Сергеевич принёс два персика. Киса взяла один и потрогала. На нём действительно была персиковая кожа. Без всяких метафор. Киса потрогала свою кожу. Персиковую. Потом у персика. Потом у себя. Всё-таки у персика была персиковей. И вообще когда люди живут вдвоём, они всё время учатся друг у друга, и почти становятся одним человеком. Они перенимает привычки. Начинают одинаково высовывать язык, они как-то одинаково вздыхают, но вот что поразительно, никогда они вдвоём не становятся одним поэтом. Например, они вдвоём видят один и той же пейзаж, они об одном и том же говорят, моют руки одним и тем же мылом, слушают одних и тех же птичек, а получается, что один из них поэт, а другой просто слушает птичек.

А Осип Эмильевич – поэт, а Надя слушает птичек.
А Александр Александрович – поэт, а Люба слушает птичек.
И Марина Ивановна – поэт, а Серёжа моет руки мылом.

А может всё не так, может всё проще – просто через одного человека идет слово, а через другого не идёт. И никакой он не писатель, а просто пропускает через себя слово, и всё, и в этом он весь писатель.

А тот, кто звук пропускает – он композитор. А так всё остальное время, и Надя, и Люба, и Серёжа проводят в трудах.

Россини был хорошим поваром и гениальным композитором. Сансон был палачом и хорошим писателем. Пока Россини готовил обед, он сочинял. Пока Сансон исполнял приговоры, он сочинял. Не надо кощунствовать. Но неужели человек – это только аппарат, чтобы пропустить через себя слово?

– А помнишь? – сказал Александр Сергеевич.

Про это воспоминание у Кисы 6ыли стихи.

В этом воспоминании в стихах почти не было весны, погоды, тепла там почти не было, вот этого тонюсенького состояния, которое называется настроением. Как ваше настроение, мадам? Неплохое, месье… Вместо настроения были градусы и температура, пробивающиеся сквозь листву и ползучие прямо к окну. И лучи были жёлтые, а цветы розовые, а дом, который стоял рядом, был зелёным. Откуда у людей взялась привычка красить вещи в изобретённые ими цвета. Нет такого зелёного цвета в природе. Вот именно такого зелёного, в который был покрашен дом, нет. Есть зелень у травы, у покрова, у кошки, даже у белки, и вот в этом воспоминании, в абсолютно белой комнате, то есть в комнате, покрытой побелкой, там, где стены были побелены, там на стене висела плохая репродукция, и Киса спросила хозяйку, можно ли её снять.

И в этой комнате было окно, выходящее в маленький дворик. Там был сарайчик, а перед ним натянутые на столбики веревки, и из дома вышел мужик с тазиком, а в тазике была рыбка.

И этот мужик стал аккуратно на эту веревку подвешивать рыбку. Между рыбками было одинаковое расстояние, он это делал очень аккуратно: сначала рыбка, потом такой просвет, потом опять рыбка, потом просвет, потом рыбка, потом просвет, потом рыбка, потом просвет, и так: рыбка, просвет, рыбка, просвет, рыбка, просвет. И он даже полюбовался на свою работу, когда развесил. Он так отошел в сторонку, он сделал несколько шагов назад и так посмотрел. Он пошел домой. Взял тазик и ушел.

И тут на эту рыбку пришла кошка. То есть нет, то есть не так, то есть пока мужик. вешал, кошка уже сидела, она сидела на крыше сарая, она сидела над тазиком, она все время видела, что делает этот мужик, а Киса, когда наблюдала из окна, видела то, что делает и мужик и кошка, она была единственным наблюдателем. И кошка, когда мужик ушел, то есть в этой комнате белой, побеленной, в этой побелке, почему-то Ксении понравилась эта комната, она думала: почему? Она звонила своему любимому, а телефон был всё время занят, а они договорились увидеться. В этот день она так и не дозвонилась ему. А потом через несколько дней она спросила его, почему был занят телефон, и он сказал, хотя он мог бы это и не говорить, никто бы его за это не убил, не расчленил, не распял, и даже не удавил бы, только потому, что он это сказал: «одна редакторша, корректорша». Лучше бы он сказал уборщица, так сказать одна уборщица. И как будто они сначала с этой корректоршей-редакторшей-убрщицей работали, а потом он сам не знаю почему ее выеб, то есть он проснулся с ней, уже выебанной им. То есть он тут был даже как бы и не причем. И Киса хотела рассказать о своем возлюбленном Александру Сергеевичу, но не могла решиться. И от этого ей было плохо. А он смотрел и видел, что ей плохо, но не понимал, почему.

И вот в этой комнатке, в этой побелке, в этих четырёх стенах, она думала, сорвёт ли кошка эту рыбку или не сорвет, получится или не получится. Получилось, рыбка была её. Потом она пропустила промежуток между рыбками, пропустила ещё одну рыбку и опять сорвала. Кошка соблюдала свой некоторый период, она рвала, ела промежуток рыбок.

Это промежуток, просвет состоял из стены, такой специально возведённый, когда весной падают камни с вершены гор, а внизу едут автомобили, и ходят люди, так вот эти стены возводят, чтобы не придавить ни этих людишек и автомобильчиков, этот промежуток состоял из маленького кусочка этой стены, и она была внизу, как бы .море, хотя до моря нужно было идти всего десять минут, потому что наверху было небо, в небе был такой слабенький, такой почти прозрачный, такой дождливый дождик, это было в промежутке между рыбками. И эта кошка съела три своих рыбки.

Она мучительно от всего сердца думала, ну почему она ему изменяет. Ведь она его любит. И вдруг она поняла, что она изменяет ему, потому что она живая, и он живой. Если бы он был каким-нибудь историческим персонажем, уже известным, с которые уже всё ясно, она бы не изменяла, Наполеону, например. Нет, Наполеону бы не изменяла, ведь он все время был на войне. Или, например, если бы он был Лев Толстой… И Толстому бы изменяла, во-первых, потому что у него самого была бурная молодость, и потом ни настолько бы она его и любила, Толстого. И вдруг она подумала, что-то совсем уж страшное, что, может быть, она бы она бы и Иисусу Христу не изменяла, а потом вдруг подумала, а вдруг и ему бы изменила. И уж совсем уж весело подумала, что точно бы изменила Адаму. Потому что до него она никому бы не изменяла, потому что до него никого не было, потому что она не знает, кто был до него. И вдруг она, подумала, что, может она и изменяет своему мужу, Александру Сергеевичу только потому, что и Адаму бы изменила. В общем, объяснить, почему она изменяет Александру Сергеевичу, было трудно. Зато было легко объяснить каждую измену в отдельности. А их всего было девять. Всего девять раз, и у каждой была своя история.

Александр Сергеевич точно знал о первой измене и догадывался о второй. Но не счет его волновал, а сам факт. Но Киса была не виновата. Каждая измена была естественная для неё, то есть ее не могло не быть. Но если бы Александр Сергеевич принял ее измену как норму, она бы его за это возненавидела. Он должен был её ненавидеть за измену только тогда, когда она могла ему изменять. И некоторые ее измены были приключениями, а некоторые путешествиями. И она не могла понять, что такое измена, пока не изменила… А ведь пока Адам не скушал, он не стал человеком. И получается, что Бог созвал Адама как зверюшку, а вот уж Адам сам создал себя как человека. И это не Бог создал человека, а человек сам сделался человеком независимо от Бога. И Бог просто не бросил человека. И в этом ему помог его сын, а сыну в этом помогли его ученики.

У Александра Сергеевича тоже были ученики. И он учил их русскому языку. Безусловно, язык – это условность, просто договорились, что корова пишется через «о», ни в Новом, ни в Ветхом Завете не сказано, что корова пишется через «о». Это придумали учителя, чтобы мучить учеников. Потому что учителя грамотные, а ученики – безграмотные.

А потом учителя умирают. И ученики становятся учителями.

И так до конца, пока слово «корова» не отомрет вместе со своей буквой «о».

Киса с Александром Сергеевичем вышли прогуляться. Они шли под ручку. И ей было весело. И от радости, и оттого, что он ведет ее под ручку. Она ему поставила подножку. Он не упал. Сохранил равновесие.

И только господин Ив, увидев издалека парочку и узнав в женщине – Кису – чуть не потерял равновесие. Он не упал. А Киса, увидев его в этот миг, в первый раз поняла, что она п р е с т у п н и ц а, потому что она ни под каким предлогом не может рассказать Александру Сергеевичу о господине Ив. Хотя больше всего ей хотелось именно сейчас рассказать своему мужу о птичке в клетке, о поездке за город, и даже о том, что она ничего не понимала по-немецки, а если бы муж был с ней, он бы понимал по-немецки, но тогда бы господин Ив не говорил наверно это по-немецки.

Она была п р е с т у п н и ц а, потому что это было её собственное воспоминание, и больше ничье.

Это была как бы такая недвижимость воспоминания.

И в этом смысле это было её богатство.

И в этот миг она поняла, что такого рода у неё воспоминаний четыре, и ещё одно, да ещё, и ещё это, и ещё раз. И всего девять раз. Девять историй это много для замужней женщины. Девять преступлений.

– Не упади, – сказал Александр Сергеевич.

Она перешагнула через камень. Камень был откуда-то взявшейся намокшей ватой. Это был обман зрения. Она не упала. Они пошли обратно.

А вечером Киса любила сидеть в ванной. А Александр Сергеевич любил сидеть рядом на стуле. И он смотрел, как она сидит в ванной, а она смотрела, как он на неё смотрит. И если бы это не было бы мучением для него, а было бы, скажем, развлечением, то она бы развлекала его тем, что рассказывала
бы ему истории о своих приключениях. Словно она путешествовала,
а он ждал её дома, а потом она возвращалась в родной дом
и рассказывала ему как родному человеку, как она покорила
новые сердца:
как она ранила чьё-то сердце,
как убила чью-то любовь,
как разбила кому-то жизнь,
как сломила чью-то волю,
как искалечила чью-то душу,
как отравила кому-то жизнь,
как у неё украли сердце,
как плюнули ей в душу,
как отняли у неё покой,
как предали её любовь,
как сломили её волю,
как отравили её жизнь,
Разве это не путешествие в страну сердец, где сердце
завоёвывает сердце, так мучительно долго, как
на Пелопонесских войнах, так жестоко, как на войне
12- го года, и это не так красиво звучит, как война
Алой и Белой Розы… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги Валерии Нарбиковой