НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Это была любовь с первой ебли, как с первого взгляда.
Она знала, куда шла – к поэту.
Он не знал, кто к нему придёт.
Знал, что она пишет стихи, рисует, уже второй раз замужем – в двадцать лет, но как выглядит абсолютно не представлял.
И когда он открыл; не бритый, не даже плей-бой, совсем какой-то нормальный мужик стоял перед ней.
Слесарь, что ли?
Она даже осмотрелась, нет ли здесь поэта?
Но кроме этого, здесь не было никого.
Именно он, слесарь, мужик, если надо кран вправит, и на скаку остановит.
И он был один.
И почему-то увидя её, при своей небритой щетине, при своём некостюме, в своих, так сказать засранных аппортаментах, он решил её поцеловать.
Он был ещё раз не брит, и как ему казалась, не трезв.
И он упал.
В самом деле он упал на колени. И он поцеловал её не в губы.
В общем это она скорее даже поняла, что это он целует её туда, а он это даже и не отметил, потому что это никакого значения для него не имело, целует ли он её в губы или взасос.

Все эти любовники – объяснения до трёх часов ночи – ничего не стоят по сравнению с тишиной. Только тишина и линия поведения. То есть такая линия, которая проведена линией. В этом есть смысл. Определённый. И даже неопределенный тоже есть.

А после этого он читал стихи. А потом она – одно. Из этих трех одно было про туман, что вот как будто есть пейзаж, а потом наползает туман. И вполне реальными остаются только чьи-то богом забытые ботинки. Почему-то ей понравились эти ботинки, забытые богом. А у неё в стихах ему понравилась рифма: лысый – писал. Но в стихах и писал совсем не этот лысый, а другой герой. Зато рифма относилась к лысому. А герой оставался за пределами рифмы. Хотя этот лысый оставался за пределом стихотворения. Потому что стихотворение было про того, кто писал. Хотя скорее всего оно было про ватку, которая кружилась между рам от сквозняка. А потом он пошёл её провожать. И когда они шли по улице, до него дошло, что первый раз в жизни, видя женщину в первый раз, он сразу поцеловал её в пизду. “В губы не мог, был не трезв”, – подумал он. Но именно в этот
день он был и трезв, и в губы мог бы. «Опьянел», – подумал, когда её увидел. А она подумала, что это был не разврат. Почему-то она подумала, что с кем-нибудь другим это был бы разврат. А с ним – нет. Потому что он это сделал так, как будто утолил жажду.

С тех пор как Александр Сергеевич приехал, прошло уже дней десять. И почти все они состояли из: до и после обеда. То есть из этого состояли тишина и шум. До обеда Серёжа работал. И Александр Сергеевич подрабатывал. Серёжа нашёл ему двух учеников, и он учил их русскому языку. Девочку и мальчика. А Киса, чтобы им не мешать работать, чтобы не нарушать тишину, уходила погулять.

В этот день она видела сон: как будто она пекла пирог. На самом деле никогда в жизни она не умела и не пекла пироги. Но во сне у неё всё ловко получалось: сметана сама смешивалась с молоком, мукой, яйцом. А из лука, риса и рыбы она делала начинку для пирога. И только она поставила пирог в духовку, как он уже и готов. И когда она его достала, немного остудила и разрезала, внутри пирога яйцо оказалось в скорлупе, а рыба с чешуёй. Она в ужасе отбросила его от себя, этот пирог, а рыба оказалась к тому же ещё живой, потому что когда она плюхнулась на пол, она забила хвостом и стала омерзительно подпрыгивать.

В этот день хозяйка квартиры, наконец, решила забрать свои летние вещи. Александр Сергеевич не спал в резиновой лодке, но и обходить её тоже надоело. И хозяйка договорилась с Серёжей, что все они вместе поедут к ней на дачу, оставят там летние вещи, пообедают, а к вечеру она их всех вместе привезёт домой. Александр Сергеевич согласился помочь Серёже. Но когда Серёжа сказал об этом Кисе, чтобы поехать всем вместе, она наотрез отказалась. Уговаривать её было бессмысленно. Прошел еще час. В этот день с самого утра было шумно. В этот день, который для Кисы начался ещё с ночи, то есть она встретила этот день у окна на кухне. Как будто у неё именно с этим днём было свидание, и они друг друга поджидали у окна. И на кухне она думала: Боже, о чём я думаю? Ведь ничего этого, о чём я думаю, нет. Я думаю, как я буду жить на том свете, и думаю об этом с такой страстью, так жду этого, как можно ждать только возлюбленного на вокзале, когда поезд опаздывает. А ведь там ничего похожего на это нет, нет даже самих этих понятий: “возлюбленный”, “вокзал”, “опаздывать”. Значит, об этом надо думать как-то по-другому, исходя из таких понятий, какие там есть. Но ведь об этом никто, ни один человек не знает, то есть ни у кого из людей нет того опыта, а значит и ни одному человеку нельзя доверяться.

Вот мошка стучится в окно. И про неё могут быть стихи. И про всех могут быть стихи на этом свете. А про тот свет, какие про него могут быть стихи, чтобы они хоть чуть-чуть
были настоящие. Ведь настоящие стихи, они могут ранить сердце. А тот свет, он ведь только тем и может ранить сердце, что про него ничего не известно. В этом и есть рана. А все-таки она назойливая, эта бабочка. И пол крыла у неё нет, и каблуки стоптанные, и шляпа как-то криво сидит. А всё-таки хороша. Чем? Усиками. Ночная бабочка. Реагирует только ночью – на свет, когда вокруг темно. А на солнце, когда вокруг светло – не реагирует. Ей нужно, чтобы свет был в ночи, а не свет на свету. Какая-то она потасканная после бессонной ночи, после ликёра, которого нализалась и чуть не утонула в стакане. Любит сладкое. Она просто графика – эта бабочка. Светлая на фоне тёмного окна. Она бьётся с той стороны, с улицы. Она не может разбить стекло. И вот она себя исчерпала. И она уже летит к другому окну, к другому поэту – ради стихов. А может вообще всё – ради стихов? Даже война, чтобы истребить полчеловечества, и прямо в сапогах, где по подошвам ещё чьи-то выбитые мозги размазаны, прямо с грязной шеей – сесть прямо за стихи. И любовь – ради стихов. Чтобы истребить её, бедную, такую живую, такую хрупкую, ради этих сильных стихов с такими мужскими рифмами, ради них – ритмичных. А может вообще весь этот мир – это чьё-то стихотворение?

Зато в стихах почти не едят, если это не пир какой-нибудь в стихах. И в магазин в стихах почти не ходят.

Всё-таки надо бы сходить в магазин, так сказать, купить. И Киса пошла. Все-таки жизнь поразительная вещь, она состоит из барахла расфасованного, мятого, печатного. Все эти автомобильчики, газетки, окурки в банках, всё такое вкусненькое, хорошенькое, чистенькое – пальчики оближешь. И здесь нет Москвы. Она здесь не поместится. Она большая. “Большое видится на расстоянии”. А может всем-всем, чтобы её увидеть, какая она большая, с грязными ногами, полуголая, надо быть от неё на расстоянии? Чтобы увидеть, какая она любимая, надо быть на этом расстоянии.

Киса кидала в тележку хлеб с семечками, без семечек и так далее, сыр, сырок и так далее, красное вино, белое и так далее, паучок, мужичок – с ноготок и так далее. Рыбный отдел – мимо. Она вспомнила, как однажды в Москве стояла в одной очереди с одним профессором университета. Воняло рыбой. И уставшая, полупьяная тётка кидала на весы живую форель. Это было зимой. Спрашивается, откуда при свежей форели зимой – эта вонь? И когда очередь дошла до профессора он сказал: ” вот эту рыбку”, а потом сказал: “не эту, а рядом с ней”. А потом: “не.эту, а лучше ту, которая под ней”. Потому что сначала её не видел. Продавщица разозлилась. Она швырнула рыбку, как половую тряпку, на весы. “Так мне же её есть”, – сказал профессор. Он был старик, этот профессор, вряд ли вегетарианец, не мог себе позволить, специалист по Толстому. Он любил Толстого, а Толстой был точно вегетарианец. Он мог себе позволить: окунь в сметане, смородиновый пудинг, клубника, сёмга, грибное суфле, хлеб. Кончилась пора вегетарианства. Консервы с хлебом, опилки с хлебом и хлебной колбасой, завтрак туриста. А ведь продукты для того, чтобы их есть. Но сначала их надо купить. Хотя сначала их надо продать. Или деньги есть, а купить нечего. Или денег нет. А может одновременно ничего этого нет, ни денег, ни продуктов, это только кажется, что когда есть деньги, то есть и продукты, ничего этого нет.

В магазине Киса столкнулась с господином Ив можно сказать тележка к тележке. “Это вещи на мой день, когда будет праздник”. Рядом с господином Ив появились два человека. И как две скрипки стали обхаживать его, как бы показывая, что тележка будет двигаться сама без него прямо к нему домой. И так всё и случилось – Киса и господин Ив оставили свои тележки двум скрипкам и вышли из магазина. “Началось”- подумала она. В машине господина Ив ждал шофёр.

А вот и дом господина Ив. А на лестнице он её поцеловал. И ему этого хотелось, и ей. Как будет по-немецки “взасос”? “Уйди ко мне навстречу от меня назад”. Он ей так обслюнявил рот, что как будто кончил в него языком. Как будто у него в языке была такая дырочка, из которой писают. И он писал ей в рот слюной. Такого мокрого, сладкого поцелуя она ещё не знала. И когда она рукой вытерла свой рот, он также мокро поцеловал её руку, и её же рукой опять обслюнявил её рот. Чтобы он был бесконечно мокрым. Ему хотелось своим влажным, нет, текущим от желания взглядом, видеть её всё время мокрый рот, который становился ещё крупнее от поцелуя, как будто увеличивался под слюной. От слюны он становился клейким и сладким, рот, от него невозможно было оторваться, и господин Ив опять поцеловал, он просто приклеился к нему.

По лестнице двигались люди, похоже, что действительно готовились к какому-то празднику. Вот они направляются на поиски нового жилища, чтобы основать новое царство. Всё общество группируется вокруг царицы. Осматривают ближайшие окрестности, знакомятся с местностью. Прежде всего они приступают к постройке. Покидая свою метрополию, они уже знали, что первое время не придется есть досыта, и поэтому все наелись из имевшихся запасов. И теперь они занимаются строительством. Выделяют на своём теле такую жидкость, которая помогает в работе. При этом они удивительно дружно помогают друг другу в работе, придерживаются друг друга, даже влезают друг на друга. И каждый из них заключает в себе и поставщика материала, и
архитектора, и работника. Постройка начинается с возведения низкой зигзагообразной стенки, к которой прилаживается другая пластинка в горизонтальном направлении, образующая дно. Каждый старается точным образом запомнить место, поэтому
каждый, причем всегда выйдя задом, прежде всего садится на дощечку и внимательно озирается по сторонам. Затем следует вторая и третья проба, и только когда каждый совершенно запомнит местность – то быстро скрывается вдали. Отсутствие может продолжаться два часа. И если поблизости сахарный завод, то часто он на погибель: насосавшись досыта, можно и вернуться; но выбившись из сил, они падают в конце концов мёртвыми.

Вот появилась она, нагруженная добычей. Прежде всего она садится и отдыхает после трудного пути, затем осторожно лезет внутрь и начинает освобождаться от принесенной добычи. В этом ей помогают другие работницы. Они облизывают её своими язычками, выбирая чистые капли. А то, что осталось в виде пыли, они цементируют жировыми выделениями, что можно скатать в небольшие комки. Собрать и сложить в особые корзиночки. Это будет строительный материал, им можно замазать всякую щёлочку. Или скрыть те предметы, которые они не могут удалить даже совместными усилиями, а между тем это необходимо. Эти предметы могут состоять из мяса, костей и гниения, и таким образом их нужно замуровать, чтобы они не отравили воздух. Пока стоит лето, все работают. Царица выходит и оказывается оплодотворенной на уже на всю жизнь. Хотя партнеры вокруг неё могут виться. Они не нужны. Потом она в сопровождении нескольких приближенных работниц, ходит и осматривает, точно желая удостовериться, что всё в порядке. Её поддерживают её спутницы, которые не перестают оказывать различные знаки внимания: нежно гладят её или лижут. Она обходит все свои владения. А потом освободившуюся вычищают, приводят в порядок, и приготовляют к новому принятию. А “молодая” при этом потягивается, встряхивается. Окружающие толпятся вокруг неё, радостно приветствуют новорождённую, облизывают её, кормя. Однако недолго продолжаются эти заботы, так как через несколько часов “молодая” уже окрепла. И по примеру других принимается за работу. Однако в большинстве случаев, первые две недели молодые остаются исполнять домашние работы, так как они не настолько ещё опытны, чтобы разыскать дорогу и не сбиться на обратном пути. Таким образом проходит день за днём. Количество населения быстро возрастает. Весьма замечательно происхождение рабочих и царицы. Всё зависит от условий питания. Все остальные могут быть недоразвитыми. Тогда как царица всегда вполне развившаяся, нормально сформированная самка. После лета наступает осень. Холодная погода заставляет всех сидеть и бездействовать. Но беды особой не предвидится, так как есть много запасов, и в том числе ими пользуется человек, грабящий без церемоний.

Интересно, что существуют и преступники. У них значительно развито воровство. И если хоть кто-нибудь, взявший из общих запасов что-нибудь, сможет исчезнуть, то немедленно появляются и другие любители чужой собственности. Незаметным образом стараются они пробраться в толпе других и расхищают чужое добро. Для противодействия этому злу выработалась собственная система: ставят сторожей, которые внимательно приглядываются и принюхиваются к каждому, для того чтобы убедится, что это свой, а в случае, если откроется обман, то все вместе целой толпой бросаются на пришельца, закусывают его или просто прогоняют. Однако, иногда и хищения доходят до грандиозных размеров. Особенно часто случается это, когда происходят какие-то беспорядки: например, поселяются две царицы, враждующие между собой, и тогда разделяются на партии. И тогда целыми массами беззастенчивые грабители врываются, похищают все запасы и безнаказанно исчезают.

Проснувшись среди ночи, Киса вдруг поняла, что она осталась ночевать у господина Ив. Что сейчас она лежит в отдельной комнате, и рядом господина Ив нет. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги Валерии Нарбиковой