ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Сахара

Навстречу его каравану, из-за холма, в желтом песчаном мареве, бугристо покачиваясь, наплывал другой караван – одногорбые верблюды, наездники в разноцветных одеждах.

Сахара. Средний, а может быть, древний век. Неизвестность и, сопутствующий ей, трепет от предстоящей встречи. Сейчас раздадутся гортанные призывы, сначала редкие, потом сольются в воинственный гул. И обнажатся мечи, и полетит первая горячая стрела.

Но – нет. Двустороннее движение. Мимо проплывают величественные скандинавы, рубленные, невозмутимые лица. Потом будет второй караван, за ним третий… Улыбчивые смуглые итальянцы, белесые веснушчатые немцы и не обращающие ни на кого внимания англичане. И так всю дорогу. Как будто там, за спиной мужчины, идет отбор на какой-нибудь ковчег, скоро отплывающий, чтобы осеменить новую, еще неведомую землю. Можно пофантазировать и предположить, что там с особой тщательностью отбирают женщин, которых будет на ковчеге большинство. Мужчина оглядывает свой караван, состоящий из полусотни русскоговорящих людей, больше половины из них – женщины, в основном молодые. Караван останавливается, чтобы через несколько минут отдыха развернуться в сторону караван-сарая, домой. Если отбор на ковчег будет “по красоте”, то все его соседки по каравану попадут на челн избранных. “Лучше девушек наших нет на свете, друзья!”

Но, скорее всего, если бы такая ковчег-селекция состоялась, то отобрали бы по справедливости – каждой твари по паре (как отвратительно порой звучат невинные, даже библейские слова…)

Поводыри, арабские юноши, отпускают веревки, и верблюды – корабли пустыни – послушно останавливаются. Можно спокойно фотографироваться. Каждый юноша – фотограф, только дайте ему свою камеру.

– Эй, Али-баба, что там? – кричит женщина, спутница мужчины, поводырю по имени Рамзи.

Красивая волоокая блондинка, жеманная и игривая, всю дорогу визжит и восторгается. Такая ему досталась – просто два их верблюда в одной связке. Каждой связке – поводырь.

Его черный “корабль” и ее – почти белая “кораблица” обнюхивают друг друга.

– Они целуются! – кричит волоокая, целится на влюбленных телефоном. – Молодцы, не теряйтесь, чего зря стоять! Али-баба, – обращается она к Рамзи, – а что там? – и показывает рукой вдаль. – А там?

– Ливия! – с чистым русским выговором (наверное, наши туристы самые любопытные) отвечает Рамзи, видно не в первый раз.

– О, Саддам Хуссейн?! – восторгается неугомонная туристка.

Мужчина снисходительно смотрит на нее.

– То есть, Муаммар Каддафи! – поправляется небрежная.

– He is dead… – вполголоса говорит Рамзи, и отводит глаза. – Relax…

Возвращение.

На обратном пути блондинка напевает из шлягера:

“Али-баба, возьми меня с собой!”

Вот и караван-сарай, откуда они недавно убыли по туристскому маршруту. Поездка быстро кончается, всего-то часа три на весь маршрут. Корабли пустыни заученно подламывают ноги, опускают зады. Все спешиваются, благодарят погонщиков, каждый своего.

Волоокая, царственным жестом, подарила Рамзи динар.

– Мерси, мадам.

Мужчина протянул арапчонку две монеты.

– Мерси.

Удобная монета – динар. Две трети доллара. Существенная. Даже по рублёвым меркам. А тунисский язык – этакий суржик из арабского, французского, итальянского.

– Такая у них история, – объясняет мужчина любознательной попутчице.

Сейчас они вдвоем плавают в ночном бассейне, расположенном в центре отельного двора. Бассейн окружён столиками, за которыми пьют вино и курят – люди с караванов, недавние наездники. Один, явный европеец, с рубленой лошадиной головой, самозабвенно сосет мундштук кальянной трубки. Вода – парное молоко, звездное небо – купол сказочного шатра в огненной крошке.

– Римская империя, Карфаген, французская колония… – объясняет он дальше.

– Карфаген должен быть разрушен? – перебивает блондинка, с улыбкой поправляя ладошками дыньки в золотистом лифчике. И вдруг, взвизгнув, уходит под воду – встрепенулись караван-туристы за столиками, по-прежнему невозмутим только курильщик кальяна, покачивается над столом гигантский череп.,.

– Он уже разрушен.

Она не слышит (круги по воде).

“Ух!” – восторженным дельфином вывернулась, выпрыгнула из воды, опять потревожив степенных караванщиков. Череп, весь в дыму, поперхнулся и закашлялся, показал крупные зубы, сейчас заржёт как обкуренный мерин.

“А звезды здесь такие же как у нас, правда? Да погаси ты это дурацкое бра, и от звезд светло. Ой, у меня от виски резкость понизилась, большую медведицу не могу найти. А может, ее здесь и нет? КарфАген! Сколько в этом слове для сердца женского слилось!..

…О, нет, ты не Ганнибал! Ты каннибал!..”

Утром они едут в автобусе соседями по сиденью. У них разные отели, ей выходить раньше. Они должны сделать друг другу подарки на память, она так хочет. Какие? Любые пустяковые, ни в коем случае не дорогие, “чтобы муж и жена не подумали ерунды”, символические, для памяти.

Остановка затянулась – водитель колдовал с мотором, гид объявил, что все могут смело погулять часик.

В сувенирных лавках, как и во всех магазинах Туниса – ливийские флаги. Флаг соседней новой, “демократической” страны (на самом деле, как говорят, флаг бывшей монархии): довлеющее черное поле; верх и низ – соответственно, красная и зеленая обечайки; ну и, конечно, небесная картинка в центре – полумесяц с пятиконечной звездой.

Этот флаг во всём – в сувенирах, на обложках тетрадок, записных книжек, на брелках, авторучках, карандашах, майках, мячах… Как будто это не мягко отшумевший “твиттерной” революцией Тунис, а истекающая кровью Ливия.

В стороне от заправки небольшой уютный магазинчик, которому лучшее название – “Тысяча мелочей”.

– О, – обрадовано, с распростертыми руками бежит к ним смуглый человек, – Россия? – Далее скороговоркой – фамилии советского и российских президентов, как пароль.

Далее продавец-тунисец, он же владелец магазина, приветливый, улыбчивый, хорошо разговаривающий по-русски (у него над прилавком висит выцветший советский вымпел – профиль Ленина, “Победителю соцсоревнования” – подарок от русского туриста), объясняет:

– А, ливийский флаг? Это просто бизнес. Здесь много беженцев, которые убежали, когда там началось. Understand? Сотни тысяч. А теперь надо возвращаться. С чем? С новыми флагами! Признаём, ура, мы свои, ненавидим Каддафи! Обод… обоб…

– Одобряем, – подсказывает женщина.

– Да, одобряем. Понятно? Чтобы не убили… Новые. Понятно? А нам – бизнес.

– У вас у самих тут недавно власть сменилась! – проявила осведомленность женщина.

– Да-да, сменилась.

– И как?

– Есть проблемы… – магазинщик немного замялся. – Преступники вышли из тюрьмов, теперь они среди нас. Будьте немножко осторожно. Немножко.

– Нам говорили, здесь низкая преступность.

– Да, немножко раньше. Сейчас больше немножко. В темноте не надо ходить. Ходите, где светло. Они среди нас.

– А полиция?

– Сейчас полиция немножко смелее. Им разрешили работать. Народ им запрещал, потому что они были за президента. Они спрятались, преступники вышли. Народ понял, что полиция должна работать. Разрешили. Работают. Но все равно… стесняются немножко. Боятся, что любой человек скажет – ты служил президенту.

– Да, кино, – пробормотала женщина, потом воскликнула, сдвинув брови: – Где ты был в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое октября?!

– Что? – не понял магазинщик.

– Да так. Везде и всегда всё одинаково.

Магазинщик согласился:

– Да!

Словоохотливый рассказчик не отпускал русскую пару, ежеминутно предлагая кофе, скороговоркой философствуя:

– У нас всё есть. Понемножку. Оливки. Финики. Нам хватит. Нефть – немножко. Хватит! Зачем много? Нет, не надо, не надо. Зато никто не прилетит…

Блондинка подарила мужчине маленький вымпелок с цветами ливийского флага – “В знак нашей победы!” Он ей – теннисную шапочку с тиснением того же флага: тоже символ и тоже победы, но не собственной, а демократии, вознесшейся над соседней с Тунисом страной.

– Демократии!.. – передразнивала она, смотрясь в примерочное зеркало. – Ну что, полегчало, страна?

Ему везет на умных женщин.

– Ты знаешь, – говорила умная женщина, имевшая, оказывается, по ее скромному выражению, неплохое экономическое образование, когда они уходили от очаровательного магазинщика, – я сейчас впервые в жизни почувствовала, прочувствовала, что значит жить в стране, где вопрос, быть миру или войне, жить или не жить, зависит не от нее, не от страны. Мир, потому что нефти – нет!.. И, ура, никто не прилетит. Это ужасно! Ведь да? Тебе понятно, understand? Это кем себя чувствовать? Нам это трудно понять. А вот здесь – понятно. Только приглядись, прислушайся, и будет понятно. Ты можешь быть семи пядей во лбу, добропорядочным, мирным, работящим, платить налог или даже дань, но… Это ровным счетом ничего не значит, если у тебя слишком жирная земля, которая хорошо родит. И ты молишь бога: пусть моя земля будет засушлива и неплодородна, пусть на ней растет верблюжья колючка и кактус!.. Карфаген должен быть!..

Последние километры, проведенные в автобусе, они по-прежнему сидели рядом, но женщина уже старательно отстранилась от него, устроившись почти спиной к окну, и разговаривала, изменив тональность – как будто только что встретилась с приятным человеком, интересным собеседником, и просто коротает с ним время в пути.

– Ты почему-то сегодня еще грустнее, чем вчера в пустыне на верблюде. Улыбнись, всё позади! – она хохотнула. – Скажи, а ты вообще по жизни кто?

– По жизни? – мужчина скрывая иронию на секунду задумался. – Детектив.

– О, я так примерно и предполагала. Лицо у тебя такое… интеллигентно-протокольное. Ты ловишь преступников, борешься с мафией, обалдеть. Здорово! Даже если врёшь. Но это не важно. Всё равно, по таким как ты, пишут приключенческую муру и снимают фильмы. В таких влюбляются не только дуры, но и увлекаются достойные женщины, да. Говорю это как… не совсем дура. Точно, в тебе есть какая-то недосказанность, спокойствие. Бабам это нравится. Ты сердцеед. Ты насаживаешь наши сердца на шпагу своего обаяния, как куски баранины на шампур. О, если бы у нас с тобой было побольше времени, то одним кусочком коллекционной баранинки на твоём шампуре стало бы… Брр! Слава богу, что мне скоро выходить.

– Всё предыдущее – это про меня? – Мужчина приосанился. – Можно зеркальце на минутку?

– А я серьезно, между прочим. Ой, нет, скорей бы моя остановка, я прямо выскочу на ходу и напьюсь сегодня вечером, чтоб память отшибло.

Смеются.

– А расскажи-ка, мил дружок полисмен, какой-нибудь случай из практики. Чтоб конец был неожиданный. Я вообще-то детективы не люблю. Всё слишком просто, не верю, но из реальной практики другое дело, жизнь.

Видя его неохоту, придвинулась, потупила взгляд и гнусаво пропела:

– Это моя последняя просьба!

Он глубокомысленно нахмурил лоб, заговорил газетным, если не сказать казённым языком:

– Ну, хорошо. Вот, из последнего. Покушение на одну семью. Выстрел и наезд мотоциклом.

– О, выстрелили, а потом переехали? – женщина оживилась. – Так, дальше, я попытаюсь угадывать. Посмотрим, какой из меня…

– Нет. Оба случая разведены во времени.

– Трупы? Два?

– Нет, слава богу.

– Уже неинтересно. Да еще, наверное, преступника быстро нашли, угадала?

– Нет. Сначала вышли на предполагаемую фигуру. Бывший любовник жертвы, он же бывший, скажем так, правонарушитель, легализовавшийся в добропорядочного функционера…

– Мне не нравится слово “любовник”, не знаю почему, – она вздохнула с невинным лицом, – не произноси его, пожалуйста. А вот что касается этих… легализованных, то их сейчас пруд пруди. У нас на дачах – каждый второй. Снаружи не подумаешь, жёны, детишки, внучата. А копни там за забором, там не только дождевой червяк. Правда?

– Совершенно верно. В ходе расследования накопали еще несколько других преступлений, совершенных им много лет назад…

– Таким образом, его легализованная жизнь, м-мм, не удалась, и он сидит! – заключила женщина торжественно. – Сколько веревочки не виться. Но ведь покушения-то совершил не он. Я права? А кто?

– А!.. – он махнул рукой. – Трудно поверить, но оба покушения совершила, действительно, трудно было поверить, обыкновенная двадцатилетняя девчонка. Если не считать ее увлечения одной молодежной субкультурой. Уверяет, что стреляла просто так, попугать пострадавшую, свою неприятельницу. А мотоциклом и вовсе наехала по ошибке, вместо неприятельницы пострадала ее мать, внешне похожая на свою дочь.

Слушательница оживилась:

– Стоп! А неприязненные отношения между женщинами – это что? Мужика не поделили?

Рассказчик помялся:

– Вроде этого.

– А других вариантов и быть не может! – удовлетворённо возвестила проницательная слушательница. – С чего баба бабу будет мотоциклетом давить, стрелять и так далее. Так, рассказывай дальше.

– Рассказываю, – детектив ухмыльнулся. – От девчонки досталось и нашему первоначальному подозреваемому.

– Стоп, угадываю дальше! Это типичный треугольник. Тот легализованный – он ушел от мотоциклистки к этой… пострадавшей? Месть униженной?

– Треугольник, конечно, и месть, но всё своеобразное. Долго объяснять.

– Ладно, не надо. Ну и что дальше? Что, и в легаша стреляла?

– В какого легаша?

– В легализованного, в смысле.

– А… Нет. Просто подожгла его машину. В которой, правда, его не было, но зато находилась семья – жена, дети, секретарь за рулём. Хулиганка об этом не знала, так получилось, тонированные стёкла. Обошлось. Взрослым удалось вытащить детей из горящего авто. Секретарь, бывший вояка, догнал хулиганку, та умудрилась пырнуть его шилом. Но он ее скрутил. Позже мужчина умер, но это напрямую не связано с ранением, хотя ослабленный организм… Короче, мне пришло в голову связать воедино все названные случаи покушений, о чем было доложено… руководству… В прессе был большой переполох, который даже привел к малочисленным, правда, пикетам городских неформалов, от рокеров до гомосексуалистов.

– Да, для папарациев главное переполох! – вздохнула женщина. А если его нет, то они сами его создадут, а потом стригут с него купоны. – А та дурочка? Ведь могла убить! Секретарь, вот. Он хоть хороший человек? Вот ты как хочешь, а я не верю, что всё это она просто так, попугать… Если бы я была в присяжных, так бы и сказала, не верю! Сатанистка какая-нибудь?

Мужчина отрицательно покачал головой.

– Скорее, что-то трагично-романтическое, но… согласен, результаты каждой из ее выходок могли быть тяжёлые. Секретарь – нормальный чел.

– Предполагаю, что она получила по заслугам. Странно, насколько мне известно, эти неформалы-романтики исповедуют всего лишь эстетический, пассивный протест против стереотипов. Социальных и культурных. В тихом омуте, да. А всё-таки я ее могу понять. Она робингудка! Кругом несправедливость, разделения по достатку, у детей неравные стартовые условия. Ведь все те, на кого она покушалась, крутые?

– Нет, в нашем детективе такой закономерности не прослеживается.

– Что значит – не прослеживается? Язык у тебя, извини, официально-канцелярский. Вчера вроде нормально разговаривал. Не надо размазывать сюжет по тарелке и отступать от законов жанра! Что ни говори, а преступность – социальна! Это аксиома.

Он кивнул.

– И всё? – спросила она, заёрзав по сиденью.

– Всё.

– Фи.

С минуту они молчали.

– Ну, её хоть посадили? Расскажи. Что она там кричала в суде, на последнем слове и так далее.

Мужчина помолчал, ответил с неохотой:

– Это уже не важно. Game over.

Женщина живо откликнулась:

– Финита ля комедия! Мне так больше нравится.

– Можно и так.

– Н-да, – нелюбительница детективов разочарованно вздохнула, – проза. Тебя хоть наградили?

– А то!

– Деньгами или просто… медаль?

– Просто медаль.

Она повторила, опять с сожалением:

– Проза. Достоевский. Никакой не детектив.

– Но в целом ведь по законам жанра, – вяло парировал мужчина. – Ожидаемое направление, неожиданный поворот, зигзаг…

– Ну да, конечно. Но выходит, что по законам не всегда интересно. Отсюда и появляются… всякие субкультуры. Со шпагами и шампурами.

Она рассмеялась и потрепала его за щеку. И выходя, забыла на багажной полке теннисную шапочку с флагом революционной страны.

В свой последний тунисский вечер он вышел из отеля и долго шел по знойной улице. И вот, на окраине города, на пустыре, нашел то, что искал. Непроходимая изгородь из кактуса, гигантского, безобразного, с огромными ушами, носами, шишками. Вот куст – притихший дракон, где-то притаились злые глаза, замаскировались под колючками, облепленными сором, – это чудище сейчас вздрогнет, заскрипит, и двинется на незваного гостя гибельным ползком.

Он нашёл, высмотрел в колючках спелый плод – красное яйцо, размером с куриное, всё в мелких иголках.

Протянул руку. Укололся, отдёрнул ладонь. Еще попытки, царапался, обжигался…

…Он крадет яйцо.

Кактус, вернее, уже само кактусовое яйцо, отделенное от колючего монстра, само по себе строптивое и злое, награждает вора несколькими противными, невидимыми занозами, прежде чем быть укутанным в пергамент.

А в номере, “вор”, срезав мерзкую кожицу, ест добытый африканский плод, воплощение фараонов, сфинксов, пирамид, Сахары, Карфагена, Италии, Франции, солончаков, фиников и оливкового масла, запивая русской водкой. Семечки, маленькие, похожие на семена томата и, наверное, на яйца бабочки тутового шелкопряда, сплевывал на салфетку. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ